Григорий Рыскин

Какое неблагозвучное слово... Пронзительно-занудное, как оса... Меня повергает в уныние беспросветная страница рецен-з-з-з-ии, серое поле, засеянное кириллицей... Я дарю читателю дюжину кубиков... Он может сложить из них домик по своему усмотрению... Но лучше оставить все как есть.

роман Натальи Лайдинен «Другой Париж: изнанка города», изд. «Рипол классик», Москва, 2008 г.

– Не можно служить Богу и мамоне, – говорится в Нагорной Проповеди.

Но Мамоне можно служить и на парижской свалке, ибо она изобильна:

«Поль быстро распахнул мусорный бак, который, на наше счастье, оказался незапертым, и фриганы профессионально закопошились в нем... Мои знакомые отвалили от помойки с довольно богатой добычей: пакетик картошки, морковь, помятые помидоры, луковица, яблоки, пара слегка увядших груш с коричневыми боками... Через пять минут она вернулась с несколькими кусками белого хлеба, сладостями, измятым пакетом виноградного сока...

– Можно обедать! Сегодня, к сожалению, без трюфелей и авокадо, но вполне сносно...».

Кого не хватало в этой компании, так это моего приятеля Мони Барабанера... В Нью-Йорке тридцать лет назад свалки были покруче парижских. Сразу по приезде мы c Барабанером обнаружили рядом с супермаркетом «Shop Right», в красном контейнере величиной с дом, чуть початый бурдюк печеночного паштета, пять дюжин яиц-бой, бумажный мешок бубликов с маком... Вскоре жуковатый Моня открыл на базе помойки кошерный ланченет в Бронксе...

– Проститут! – сказала моя мама. – Ганеф (жулик, идиш). Езжай в Вильямсбург к хасидам... У них-то помойка кошер...

Книга Натальи Лайдинен «Другой Париж» – бусы из разноцветных интервью, нанизанных на мысль социолога:

– Чаще всего люди, которые не нашли места в обществе... Брошенные жены, спившиеся мужья, потерявшие работу, не сумевшие выплатить кредиты за квартиры... В Париже очень легко оказаться на улице, чуть ли ни треть нормального населения живет в долг... Нелегальных иммигрантов полно к тому же...».

– Не собирайте себе сокровищ на земле, – говорит Мессия. Но это можно истолковать как апологию паразитизма, если вне контекста.

«Собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не подкапывают и не крадут».

Вслед за описанием лукуллова пира на помойке следует такой диалог:

«– А настоящий парижский клошар – это немного другое... Знаешь Пьера Ришара? Знаменитый актер... Ришара еще до его рождения бросил отец, мот и гуляка, который все свое состояние профукал... Клошар – это философская категория... Им не нужны пособия и бесплатные обеды, им нужна свобода...

– Настоящий бродяга, даром что по происхождению аристократ».

Именно к этой «философской категории» принадлежала Эдит Пиаф, воспарив с помойки, из мира дольнего в мир горний. Но много ли таких под мостами Парижа?

Литературный прием, к которому прибегает автор романа-путеводителя, напоминает эссе Вирджинии Вульф «Орландо», в середине которого герой меняет пол и становится героиней.

В бедекере Натальи Лайдинен «Другой Париж» писательница тоже меняет пол: становится дотошным репортером Тимофеем. Но в этом естестве остается до конца.

Вместо того чтобы любоваться модерном моста Александра Третьего, Тимофей приглашает нас под мост, в андеграунд, в лимбо парижских клошаров. Свободная одинокая женщина (Тимофей), гуляющая по Парижу в отрепьях клошара.

«Орландо» Вирджинии Вульф, эссе о природе писательского творчества, написано как приключенческий роман. Социологическое эссе Натальи Лайдинен – увлекательное и в то же время обогащающее чтение.

Итак, клошару нужна свобода. Для чего? Во имя чего? О, если бы свободу можно было бы намазывать как масло на хлеб...

Вот как толкует американский социолог Чарльз Мюррей проблему, поднятую Лайдинен:

«Unemployment in the underclass is not caused by lack of jobs or skills, but by the inability to get up every morning and go to work, behaving self-destructively is the problem of the underclass»[1].

Щедрые социалы развращают человека, делают его unemployable and self-destructive. Труд от слова трудно. Зачем же в поте лица добывать хлеб свой насущный, ежели можно получать его, «и не повернув головы кочан».

«Я пошел в сторону палатки с едой для бездомных. На палатке крупная надпись – «РЕСТОРАНЫ СЕРДЦА».

– Да полно... и таких. и других... есть еще реальные рестораны, они подальше...

– Еще бы они деньги брали... Нас государство должно хорошо кормить… А оно халтурит... Курица или индюшка и то не каждый день бывает... Может, вообще одними яйцами с рисом и овощами питаться скоро будем...

– Я подошел к молоденькой девушке, которая раздавала еду...

– Наши рестораны во всей Франции открыты для всех, кто просто хочет есть... Мы его примем, накормим, обогреем... есть горячий душ... Сегодня мы раздаем бесплатно в год шестьдесят миллионов (!) обедов...

– Мы организуем для них стажировки, курсы, устраиваем на работу... Всегда есть такие, кто хочет порвать с улицей, вернуться обратно в общество... просто им не хватает сил.

Но отчего слезоточивая благотворительность по отношению к пустоплясу и такой беспощад к трудяге из среднего класса, несущего бремя налогообложения (в странах Европы до 40 процентов)?

Средний класс не страшен правящей элите... Он «УРАВНОВЕШИВАЮЩЕЕ СОСЛОВИЕ». Он законопослушен... У него есть банковский счет, автомобиль и дом, поэтому он заинтересован в соблюдении законности.

Великие Французская и Октябрьская революции преподали «правящей элите» урок: НАДО ПОДЕЛИТЬСЯ с андерклассом. Он бикфордов шнур революционного взрыва. Люмпену терять нечего... Восстав, он начинает крушить кареты и автомобили, поджигать дворцы и города. И потому от него необходимо откупиться. Он «могильщик». Он санкюлот, Красная гвардия революции. Он «шариковы».

Об этом предупреждали Бурбонов и Романовых, но те не внимали. За что Людовик с Антуанеттой, Николай с семейством и поплатились... НАДО ПОДЕЛИТЬСЯ... Иначе из-под моста явится призрак Робеспьера.

Вот какие идеи навевает вдумчивому читателю этот роман-путеводитель...

Думается, подобные мысли приходят в голову и французскому лидеру Саркози, после недавних боев с арабским отребьем в предместьях Парижа.

Америка до сих пор не может оправиться от шока расовой войны шестидесятых. Голосуя за белозубого, стройного, загорелого президента, она избавляется от застарелого комплекса вины перед черным андерклассом...

Помните ли, читатель, концовку Фауста? Умудренный, полуслепой, гетевский герой осушает болота, чтобы накормить человечество, спасти мать-природу:

У ног изможденного трудом Фауста копошатся лемуры... Мешают, путаются под ногами...

Наш Тимофей классифицирует парижских тунеядцев, как Карл Линней растения, млекопитающих и гадов. Но КЛОШАР, по его мнению, явление особое. Он воплощение платоновской идеи чистой свободы, поэт, бессребреник, романтик. Клошар есть философская категория.

Давайте отнесемся по-джентельменски, с уважением, к этому суждению. Но жить в обществе и быть свободным от общества нельзя. В этих словах русского Робеспьера есть момент истины...

Образ клошара проходит сквозь весь роман Н. Лайдинен.

Но в книге есть иная, более обнадеживающая тема.

Мы видим неведанное моему поколению русское племя. Из этих пытливых бродяг по Европе, возможно, явятся новые лидеры. Они придут на смену нынешних, станут рычагом, который развернет великую страну лицом к здравому смыслу демократии...

Роман-путеводитель вовсе не о клошарах. Гоняя за оборванцем, Лайдинен ненавязчиво знакомит читателя не только с Парижем, но и с механизмом демократии, ее плюсами и минусами, которые вместе живут.

«Другой Париж – изнанка города»... Но ведь только вывернув шубу наизнанку, мы увидим все ее швы и прорехи.

У России есть нефтедоллары и пространства, но нет современного административного ресурса – главного ингредиента преобразований. Прежде чем «поднять Россию на дыбы» Петр отправил молодежь учиться за границу. И не только корабельному мастерству. Странствуя по Европе, мыслящий русский человек обретает чувство исторической миссии своей Родины, ее сопричастности к человечеству.

Ведь не случайно дотошный Тимофей постоянно вопрошает и ищет ответа...

Можно было бы сотворить наукообразную социологическую диссертацию. Вместо нее Лайдинен пишет увлекательный роман-путеводитель, который определенно изменит наши прежние представления о Париже и Франции.

Соедините этих русских странников с мозговым веществом эмиграции: программистами, экономистами-аналитиками, бизнес-администраторами, чуждыми лености и коррупции, ищущими новых решений, обозревающими мир в едином информационном поле интернета, вы получите мощный ресурс, которого так не хватает фонтанирующей нефтью стране. Если у России и есть надежда, то она в этой молодежи, мыслящей глобально, знающей языки и законы свободного рынка... Она противовес самодержавным тенденциям, национальной гордыне, неонацизму.

Сквозь репортажность стиля постоянно проглядывает искусство слова... Вот нашему герою клошары преподают методику своего мастерства:

«– Для начала надо картонку изготовить! – с видом знатока сообщил Марсель...

– Жаль! – философски заметил Луи... – А то бы дали больше...

– А у меня вот есть язвы! – радостно сообщил Марсель...

Оборванец закатал рукав и продемонстрировал мне разъеденную болезнью в нескольких местах руку...

– У Марселя еще ерунда! – сказал Луи. – А вот у Мартина, который на углу, вообще мечта... ноги нет, а вторая сухая... Руки все в струпьях... Ему за день дают больше, чем нам обоим... Настоящий бездомный должен ходить в обносках и не лечить болезни... Вот ты пришел, принес нам вина, уважил. Поговорили душевно. Все хорошо...»

Такой текст понравился бы Сергею Довлатову.

Но тут подает голос странствующий бывалый Публицист, повергая читателя в ужас:

«Хорошо, хоть это явление не приняло пока индийских масштабов, когда сердобольные родители страшно калечат детей, надеясь, что в будущем они смогут заработать на своих увечьях, сшибая гроши с испуганных туристов...»

Мне нравится лирический герой романа. Тимофей хорошо сложен, владеет боевыми приемами дзюдо, самбо, джиу-джитсу, конфу, повергает в бегство вооруженных бандитов, при этом не чурается труда: вкалывает мойщиком окон, глотателем огня, продавцом в секс-шопе и даже тамбурмажором, кочует с табором по Франции, где влюбляет в себя красавицу-цыганку. И неустанно задает вопросы.

Но я тоже хотел бы поставить один «политически некорректный» вопрос.

В сей миг в волнах между Испанией и Африкой гибнут люди. Они пытаются переплыть с голодного континента в страну сытых: в Барселону, Рим, Париж.

Эти казнимые солнцем лагеря африканских беженцев. Миллионы чернокожих клошаров в цветном тряпье среди выводков черных скелетиков, эти детские облепленные мухами голодные глаза...

Но у меня вопрос, «закорюка из закорюк». Отчего на континенте голодных делают так много детей?.. Отчего на крохотной каменной рыбке, под названием ИЗРАИЛЬ, сжигаемой тем же африканским солнцем (и арабской ненавистью), плодоносят апельсиновые сады и финиковые пальмы на капельном орошении, а супермаркеты ломятся от жратвы? Совсем рядом с убогими арабскими деревнями.

Если подключить мощь негро-арабского либидо к высоковольтной системе, можно весь континент голодных электрифицировать.

Почему, вместо того чтобы неустанно буравить своих женщин, обитатели пустынь не бурят артезианские скважины, чтобы устроить и у себя капельное орошение, а не рваться через пролив к европейскому социалу? Drill, baby, drill. Почему их не призывают к этому коррумпированные лидеры с лоснящимися лицами?

Вспомним, читатель, итальянскую аристократку, из «Сладкой жизни» Феллини. Она предпочитает отдаться репортеру (Мастроянни) не в будуаре палаццо, а в затхлой постели проститутки. Наши Мессалины (из новых русских) покруче.

Пустите Дуньку в Европу, она вам такой чертогон отчебучит:

«Приехали две шикарные бизнес-леди... Говорят, у них в Москве сеть крупнейших салонов красоты... Такие все сделанные, с губами накаченными, сиськами силиконовыми...

– Хуже! Они захотели побыть проститутками...

– Поскидали свои деловые костюмы, обрядились в джинсовые мини, раскрасились... И на улицы, задницами вилять... С первой попытки клиента подцепили... Короче, обслужили шестерых... Практически даром...»

Бог умер. Вот основа новейшего быта. Презренный Рим гниет как сифилитик...

«– Прикинь... я тут напрягаюсь, – говорит один из телохранителей разгульных россиян, – а эти козлы переоделись в лохмотья и придуриваются. Один, вице-президент крупной нефтяной компании, вылез в час пик на улицу милостыню просить.. Уселся на тротуаре с картонкой. За час сто евро собрал... Такой маленький, щупленький, лысенький...»

Этот увлекательный бедекер не только путеводитель по заповедным улочкам и площадям неповторимого города, он есть «энциклопедия русской жизни» Парижа.

На страницах романа-путешествия мы встречаемся с российскими бродягами-музыкантами, нелегалами, с проститутками «непонарошку».

Но мне больше всего по душе романтики дальних дорог:

«– Да, классный город, веселый, тусовочный...

– Тяга к странствиям! – хором сказали ребята...

– Когда как повезет... Денег у нас немного... Иногда автостопом...

– Мы поезда уважаем... Во-первых, на вокзалах дешевые туалеты, всегда можно помыться... Во-вторых, можно несколько станций бесплатно проехать».

Как все-таки изменилась Русь. Вспомним аксеновских «пожирателей километров» из романа «Звездный билет».

Пределом их упований была таллинская Пирита у холодного серого моря. Ну разве еще Болгария. Курица не птица, Болгария не заграница.

А теперь весь мир распахнут молодежи навстречу...

Читая эту книгу, я почувствовал, как поворачивается эпоха, и увидел пролежни на ее боках...

«Праздник, который всегда с тобой» написан Эрнстом Хемингуэем полстолетия назад. Его книга о Париже двадцатых, когда там все было дешево и можно было прожить на сущие гроши. И «потерянное поколение» было все-таки очень молодо.

«Если тебе повезло и ты в молодости жил в Париже, то, где бы ни был потом, он до конца дней твоих останется с тобой, потому что Париж – это праздник, который всегда с тобой».

В последний мой приезд в Париж я ехал в электричке от аэропорта Де Голля, сопровождаемый устрашающими граффити: арабская вязь вплеталась в латиницу. Париж прогонял меня сквозь строй.

– Гримасы цивилизации, – сказала на хорошем бритиш учтивая француженка с усталым и нежным лицом...

– Варвары, ворвавшись в Рим, стали уродовать копьями мрамор классических колоннад, – энергично отреагировал я…

Улыбка ее была печальна... Мой праздник был осквернен...

Главная библейская заповедь – аскеза труда... Авраам – пастырь многочисленных стад, Христос – столяр... Согласно Торе, мудрец обязан владеть ремеслом. Маймонид – врачеватель. Сократ – каменотес. Роберт Бернс – пахарь... Второй Роберт... Фрост – фермер... Якоб Беме – сапожник.

Нет в мире ничего прекрасней БЫТИЯ, но человек обязан расплачиваться за него АСКЕЗОЙ ТРУДА... И если некая популяция отказывается от АСКЕЗЫ, бремя приходится перекладывать на плечи законопослушных.

Вот из недавней статьи Грега Смита из «NY. Timеs»:

«France is low on the curve toward developing an entrenching, structural UNDERCLASS – and that could breed extremism and lasting social problems»[2].

И это несмотря на чрезвычайно щедрый французский «социал». За государственную квартиру семья из четырех платит всего около двухсот долларов в месяц, получая пособий на сумму 1200. Образование и медобслуживание бесплатные...

Но это безумие. Слезоточивый абсурд социала убивает в человеке стимул к труду, способность к обучению и переобучению. Не потому ли уровень безработицы среди французских арабов составляет 30 процентов. Чем же заполнить пустоту существования? Давайте спросим об этом месье Саркози.

А вот корреспонденция из американского «City Journal»:

«No dinner party is complete without a horrifying story… Every crime means a vote for Le Pen or whoever replaces him…

The much vaunted French educational system was falling apart, illiteracy was rising, children were leaving school as ignorant as they entered and much worse- behaved»[3].

«Если тебе повезло и в молодости жил в Париже, то, где бы ни был потом, он до конца дней твоих останется с тобой, потому что Париж – это праздник, который всегда с тобой»... Париж Хемингуэя – другой. Не накрытый волной глобализации.

Пиросман рисует трактирные вывески на клеенке в духане, а выходит живопись. Лайдинен пишет путеводитель по Парижу, получается искусство слова. Репортаж постоянно прерывается такими вот лирическими интермеццо:

«Я брел не спеша по бульвару Клиши, сверкающему ночными витринами, и смотрел на людей, которые подобно бабочкам с любопытством слетались на дешевые разноцветные огоньки витрин. Я вдруг подумал, что в мире наступает время глобального одиночества... Вспомнилось, что эти места издавна притягивали к себе людей с изломанной творческой судьбой... Кто тут только не жил: Тулуз-Лотрек, Сера, Ван Гог, Пикассо... Теперь на этом месте расположены ресторанчики быстрого питания и ХХХ- кинотеатры. Мне стало очень грустно»

Я понял, наконец, что такое Клошар. Мне все про него растолковал симпатичный Тимофей:

«Те, кто бросает обычную жизнь, устает от нее или разочаровывается в ней... Уходит жить под мосты, в подворотни и не страдает от этого. Тот, кто ловит кайф в альтернативном существовании. Не нуждается в больших деньгах и квартирах, не заморочен на том, как содержать семью... Кто просто живет»

Мне тоже захотелось в клошары. Я взглянул на карту и обнаружил: Париж на широте Астрахани. А как уйти в клошары в Северной Пальмире? Или, к примеру, в Туле? Лев Николаич попытался «поймать кайф в альтернативном существовании», далеко не ушел: крупозное воспаленье легких...

Юноша Пастернак, прибыв на станцию вместе с отцом-художником, вызванным, чтобы зарисовать Льва на смертном одре, увидел в комнатке станционного смотрителя маленького сухонького старичка – всечеловеческого клошара...

Ах, если бы в промозглом Петербурге можно было уйти в клошары, Роде Раскольникову не нужно было бы убивать старуху-процентщицу и Елизавету... С такими-то суповыми кухнями и роскошными социалами, как в Париже...

Но похоже парижскую рвань не совсем устраивает «альтернативное существование». Вот они митингуют в саду Тюильри.

«– В последнее время государство совсем распоясалось...

– Нам нужны крыша над головой, письменный стол, мастерская для творчества и собственный душ!

–У скваттеров давняя история – когда-то они пытались занять Лувр».

А кто это там изображен на картине Делакруа «Свобода на баррикадах?». Да это клошары.

Один, тощий, без порток, картинно разлегся у самых ног полногрудой (topless) Красавицы-Свободы...

В книге разливается многоголосие люмпенов на интернациональном бомжовом конгрессе в Страсбурге, куда читателя приводит неутомимый Тимофей...

«– Возьмешь псинку, напишешь на картонке крупными буквами «НА пропитание собаке»... Придешь – уже мелочишки на еду накидают...

– В Париже все бомжи в государственных палатках...

– А немцам-то что... их пеннеры как сыр в масле... Получают очень хорошие пособия.

– Вот это коммунизм... На зиму вообще многие в теплые страны подаются...

– По нашим меркам вообще очень обеспеченные люди...

Но мое нравственное чувство требует вписать в эту бомжовую полифонию ГЕНЕРАЛ-БАС Фридриха Ницше:

«Инкубатор демократии стремительно размножает уродов, больных, бедных, наркоманов, алкоголиков, примитивов, ленивых, наглых, трусливых, лживых, коварных, склонных к предательству и паразитизму».

Владимир Даль определяет все короче: «ЕРА – Беспутный тунеядный человек, плут и мошенник, развратный шатун...»

И совсем не важно, как он там себя величает, наш расхристанный аристократ духа, Вагобонд, Клошар... Бомж... Имя ему ЕРНИК... Именно этим словом казнил беспутного мужика Лев Николаевич Толстой...

Вот какие серьезные мысли порождает у вдумчивого читателя бедекер Натальи Лайдинен. Как видите, он не только для путешественников и туристов...

Но было бы несправедливо и обидно для утонченного и талантливого автора закончить на этой ноте.

Я знал литературных критиков, и довольно известных, толковавших о книге, не дочитав ее до конца. Они хуже чеховского профессора Серебрякова, который пишет об искусстве, ничего не понимая в нем...

По заповедным парижским улочкам Наталья Лайдинен уводит нас... из «неволи душных городов» в иные сферы...

Точно так же как писательница становится на страницах романа Тимофеем, ее Муза превращается в Клошара и является нам в конце в облике Мориа. Обаятельный, эрудированный, остроумный, он ведет читателя по кладбищу Пер-Лашез и парижским катакомбам, как Сергей Довлатов вел экскурсии по Пушкинскому заповеднику:

«Старик явно был в ударе... Он беспрерывно хохмил и рассказывал увлекательные истории из жизни знаменитых покойников.

– Если не ошибаюсь, Оскар Уайльд где-то здесь захоронен? – проявил эрудицию я...

– Ага, вон в той стороне! Гениальный бедолага отсидел в английской тюрьме за гомосексуальный роман с лордом Альфредом Дугласом... нашел на Пер-Лашез последнее пристанище... Но мы не пойдем туда. Там всегда однополые коллеги собираются и, бывает такое вытворяют... Не для нежных девичьих глаз...

– Смотрите, что тут краской написано, на склепе – Джим Моррисон.

– Пойдемте лучше навестим Шопена. В отличие от Моррисона, он настоящий композитор...»

Клошар, понимающий Шопена... Ты глубоко копаешь, старый крот. Ты недаром ешь хлеб своего «социала»...

Но не могу же я вести экскурсию за Мориа, тем более что в конце он таинственно исчезает, оставив после себя вот такое стихотворение в прозе:

«Ответы не в утробах отравленных городов, не в жадной до зрелищ пресыщенной чужими страданиями послушной толпе, а в освобождении себя от всяческих фальшивых границ и ложных ценностей...

Очиститься, отбросить страх и вернуть возможность изначальной стихийной свободы, творчества и любви – не в этом ли главная тайна бытия?»

Но где кончается Свобода и начинается кошмар неприкаянной свободы, когда Бога и Бессмертия нет и все дозволено? Но Мориа исчезает, и наш вопрос повисает в воздухе...

Не можем же мы присобачить эту клошарью мудрость – автору романа.

В отличие от Мориа, у Натальи Лайдинен другая шахматная партия, и она выигрывает ее с блеском:

«– Тимофей! – раздался в трубке энергичный мужской голос. – Поздравляю! Вы сделали классную работу. Особенно в той части, которая касается клошаров и кризиса эпохи постмодернизма, перспектив и возможности бунта низов и интеллигенции... Вы попали в точку интересов самых разных целевых групп».

У русского человека две родины – Россия и Франция. Пушкинская Татьяна говорит на родном языке с французским акцентом. Тургенев прожил значительную часть жизни на краешке гнезда Полины Виардо. «Война и мир» начинается с полилога на безупречном французском.

Я возвращаюсь в Париж, как в отчий дом, и в потоке моего сознания всплывает песенка Портоса (а, может быть, Атоса):

[1] Безработица андеркласса обусловлена не отсутствием рабочих мест или квалификации, а неспособностью вставать каждое утро и идти на работу, саморазрушительное поведение – проблема андеркласса...

[2] Во Франции нарастает тенденция к образованию «структурного» андеркласса. А это путь к экстремизму и серьезным социальным проблемам.

[3] Ни одна вечеринка не заканчивается без какой-нибудь устрашающей истории... каждое преступление увеличивает количество приверженцев Ле Пена... Столь превозносимая французская система образования распадается, уровень безграмотности растет, дети покидают школы столь же невежественными, как и до поступления в них, а ведут себя еще и похуже...


	Номер 10(11) - октябрь 2010
Григорий Рыскин