Сага об одиночестве

– «И сказал Господь Бог: нехорошо быть человеку одному». Пиши. Что же ты не пишешь?

Облако прошло над вершиной Сиона и разорвалось на клочки об острые камни, прежде чем Моисей отозвался:

– По-моему, м-мы с этой фразой оп-поздали.

– Ты мне будешь указывать?

– П-прости, но мы с Тобой, как бы вроде, с-соавторы. Ты с-сам сказал – это будет Пятикнижие Моисеево.

– Чего ты хочешь?

– Чтобы образ Творца был п-п-п…

– Давай быстрей заикайся, у нас на все про все сорок дней.

– Чтобы образ Творца был п-положительный, без п-п-п-п…

– Противоречий?

– Правильно. Сперва ты создал человека одного, а потом пришлось п-прибегнуть к хи-хи-рургическому вмешательству – конструировать ему жену из ребра. Какой-то у нас с тобой п-получается непредусмотрительный Бог.

– Какой есть. Другого бога у меня для вас нет. Я создавал Адама по своему образу и подобию: я один – и он один, я бессмертный – и он бессмертный. Всем гадам земным:: зверям, птицам, – нужны пары, чтобы продолжить свой род, а бессмертному зачем продолжение, если он и без того живет вечно? Я ему создал все условия: насадил сад, произрастил деревья с плодами, пригодными для пищи. Рви, что называется, с куста, только рот разевай пошире. И река течет – для орошения сада… Пей, купайся, да хоть топись! Что еще человеку надо? Живи и радуйся.

– Почему же п-потом ты передумал?

– Потому что ни что человеческое мне не чуждо. Посуди сам: когда я вдохнул в его ноздри душу…

***

Адам втянул в себя запахи похолодевшей к утру земли, мокрых трав и цветов, очнувшихся от забытья, воздух наполнил грудь и вырвался из горла с криком так, что стая птиц ввинтилась в небо. Глаза открылись испуганно, и три звездочки в небе погасли, будто их кто-то задул. Жизнь начиналась с рассветом.

Край ночи, накрывавшей куполом землю, обесцвечивался, бледнел, и оттуда тянуло прохладой. Адам не успел подумать, что жизнь вся такая черно-белая, как золотые блики побежали по воде реки, невидимое солнце обожгло края облаков – в небе раскрылся веером хвост сиреневой птицы, и новорожденное солнце вынырнуло из воды там, где начиналось время.

У Адама закружилась в голове карусель. Он вскочил на ноги, не зная еще, что умеет ходить, и его несло неодолимое желание немедленно с кем-нибудь поделиться великолепием, которое, как казалось, открылось лишь ему одному. И первое, на что он напоролся, было логово волка.

Волк дремал на сторожевом посту после ночных приключений, его глаза открылись, когда нос учуял чужого, и какой-то живой огонек увидел Адам в тяжелом взгляде волка.

– Правда, красиво? – сказал Адам. – Я, честно говоря, не ожидал, что жизнь так прекрасна! Ты только взгляни на эти облака!

Но глаза волка глядели в упор перед собой. Облака его не интересовали. Из логова за его спиной выкатывались волчата и сразу начинали возиться в траве, опрокидывая друг друга.

Адам забыл про облака, любуясь волчатами.

Губы его растянулись, грудь стала подрагивать от смеха.

– Забавные малыши! – сказал он волку.

Но, судя по кровавому блеску в глубине зрачков, его собеседник не находил тут ничего смешного.

Волчица встала во весь рост и вышла, отягощенная двумя рядами сосков. Шерсть на ее исхудавшем туловище топорщилась, где-то между ребрами нарастала угрожающая музыка.

В глазах ее мужа раскалялся уголь, воротник вокруг волчьей морды раздувался. Сверкнули клыки.

– Извините, – сказал Адам. – Наверно я не вовремя.

А небо стало одноцветным, солнце белым и жгучим.

Теперь Адаму хотелось рассказать кому-нибудь о своей обиде. Но никто не попадался, кроме муравьев, которые спешили по своим делам. Почему их так много, а я один? – впервые пришло в голову.

Что-то пощекотало пальцы ноги, это из раздавленного кома земли выполз дождевой червь. Адам взял, стал его рассматривать, и не рассчитал своей силы – разорвал. Получилось два червячка, и оба живые, да еще какие подвижные! Вот бы и мне так – было бы с кем поговорить.

Он подошел к реке и увидел знакомые ноги… Такие, как я, живут в воде, подумал, и наклонившись, встретил незнакомое лицо, глаза, глядевшие на него с интересом, но набежала волна, и существо исказилось, разбиваясь на части, сквозь него просвечивали коричневые и зеленые камни, обглоданные водой… Адам отошел и волна отбежала, свободная от его отражения.

Зато осталась тень.

– Хоть в чем-то я похож на других, – сказал Адам своей тени. – Рядом с деревом лежит такое же черное дерево. Черные птицы проносятся по земле, повторяя полет птиц, летящих, и вон там на склоне горы – два облака: белое и черное… Надеюсь, хоть ты меня не покинешь.

Тень не ответила, но она выражала полную готовность следовать за ним повсюду, как тень. Точнее, она бежала впереди, и ноги ее не отрывались от ног Адама.

– Понимаю, что ответа от тебя не дождешься, но хотя бы выслушаешь. Все были маленькими в этом мире, как я успел заметить. Вон стая гусей на реке мал мала меньше, самые маленькие шныряют в поисках пищи, чтоб скорее вырасти, пара аистов в гнезде на рогатом дереве, выкармливают аистят, как будто им мало друг друга… А у меня даже пары нет. Я один, появился неизвестно откуда, зачем и для чего… Хотя мне дано не меньше, чем другим, а, может, и больше. Желания и возможности распирают мне грудь и кружат голову. Мне сегодня открылся мир, наполненный светом, красками, голосами, запахами и прикосновеньями. Мало того, я ощущаю в себе силы способные все это сделать еще прекраснее… Ну, как тебе это объяснить?.. Краски рассвета погасли, небо стало линялым, но во мне все осталось, и я могу выразить звуками то, что увидел глазами… Были бы уши способные услышать. А вот, когда найду цветную глину, или еще что-нибудь такое, чем можно сделать все это доступным для глаз, – я покажу вам такой рассвет, который не погаснет, потому что я остановлю его. Но кто увидит? Вряд ли волк и его волчица заинтересуются моим творением. Может, волчата, когда вырастут?.. Хотя, скорей всего, они превратятся в волков…

Адам еще долго выворачивал душу, а его тень, укорачиваясь, превращалась в насмешку – пузатую коротышку на поджатых ножках, и передразнивала все движения человека, который, размахивая руками, продолжал упорно втолковывать что-то сам себе…

Но Адам, по-прежнему нуждался в собеседнике. А все встреченные им животные смотрели глупыми и счастливыми глазами. Кроме коровы. Ее большие разобщенные глаза были исполнены ума и печали.

– Я думаю, – сказал ей Адам, – что можно, разговаривать молча. Палочкой на песке. Если мы предварительно договоримся, что эта прямая черточка – земля, эта извилистая – река, горбатая – гора, а кружочек – солнце… ну, и дальше в таком же роде, то, я сегодня напишу тебе на песке, а ты завтра придешь и прочитаешь

Корова, перемалывающая скошенным ртом траву, сочувственно вздохнула. Но ее умные глаза были печальными от того, что, пережевывай – не пережевывай, а вкусная трава, звонкая и сочная, станет в конце концов блином навозным – и этот процесс необратим… с точки зрения коровы.

– А, собственно, с кем тут договариваться?

Адам и сам уже понял, что все его озарения, где вспыхивают, там и тлеют. Создатель, как мы знаем, частицу своей творческой души вдохнул лишь в его ноздри.

Тем временем тени стали удлиняться, птицы устраивались на ночлег, пара аистов в гнезде на двурогом дереве на зависть заботливо утаптывали свое семейное ложе.

Тени исчезли. Вернее, вся земля накрылась тенью – из-за края земли, куда закатывалось солнце, выползала лиловая туча с кровавым подбоем. Ветер ударил по деревьям и понес сухие ветки. Даже стволы скрипели, хотя утлые птичьи гнезда, раскачиваясь, оставались нерушимыми.

Не такие уж глупые эти птицы, подумал Адам, уж больно хитро они сплетают гнезда. И от этой мысли ему стало еще обиднее: а мне и гнезда не надо вить, сижу один, двуногий, как птица, у которой оторвали крылья и выщипали перья – голый на голой земле. Как-то болезненно остро перехотелось жить… Но с дерева, которое мотало кроной над его головой, посыпались плоды, Адам, машинально, подбирал, грыз, жевал сладкую мякоть, а в голове стучало: вот и пищу не надо добывать, кормить птенцов или, там… волчат… Ем сам, чтобы жить. А зачем? Я ведь все равно обречен жить вечно. Ешь – не ешь. Это и ежу понятно. Тот, кто произвел меня на свет в единственном числе, да еще таким умным, что никто и понять меня не может, не стал бы стараться зря. И, выходит, этот день будет повторяться бесконечно, и мое унылое одиночество не кончится никогда.

Это «никогда» показалось ему таким же страшным, как багровое солнце, глянувшее напоследок из-за туч. И мир провалился в яму ночи.

Но ветер делал свое дело: он продувал в тучах дыры, из которых выныривал огрызок луны.

Адам вообразил, на мгновение, что это солнце переродилось в нечто мертвецки бледное, и, значит, ночь никогда не кончится, как никогда не кончится его одиночество.

А волк, в своем логове по соседству, задрал голову с прижатыми ушами, и его горло выдавило болезненный стон.

Но если волку, с его волчицей и волчатами так тоскливо, то, что уж говорить обо мне… Лицо человека запрокинулось к дырявому небу, гортань задвигалась, и Адам завыл по-волчьи на огрызок луны.

Так и пели дуплетом.

***

– По-твоему, я мог это спокойно слушать? – сказал Бог Моисею. – Навел глубокий сон на человека, взял одно из ребер и сделал ему бабу… на свою голову.