По следам самого себя

Однажды, серой холодной осенью, я сочинил стихотворение. Оно называлось «Прощай, Америка»”. Для тех, кто не читал, я воспроизвожу его, не разбивая на строфы в целях экономии бумаги.

Прощай, страна моя родная! Прощай, Америка! Вот-вот над континентом засияет социализма небосвод. От Сан-Диего до Детройта, от Айдахо до Теннеси мы наш, мы новый мир построим, как на советской, на Руси. Долой капитализма рабство! Мы, без сомнений и помех, перераспределим богатство, чтоб было поровну у всех. Получат равные зарплаты все дети солнечной страны: не будет бедных и богатых, бедны все будут, но равны. Мы к цели рвёмся неуклонно, уж наши чаянья близки, уже построены в колонны Acorn'а славные полки. Звучит сигнал: вперёд, к надежде! Народ ликует: Yes, we can! И скромный ОН в простой одежде нас к горизонту перемен ведёт. Раздумывать не нужно: ОН держит руку на руле. А мы протянем руку дружбы Венесуэле, Хезболе, Хамасу, Северной Корее, Ирану, Кубе – всем подряд. Мы извинимся, покраснеем, и нас, наверное, простят. Мы их накормим – всех, конечно, (ведь больше нет у нас врагов), и будет нас любить сердечно весь мир голодных и рабов. Не будет нам пути обратно, мы, как один, пойдём вперёд. Мы будем всех лечить бесплатно, чтоб здоровел у нас народ, мы будем все любить друг друга, ЕГО, родного, – обожать, мы запретим и нефть, и уголь, планету чтоб не засорять. В своём стремлении упорном убить капитализма зло мы остановим global warming – преступных бизнесов тепло. И будут дети повсеместно стихами хором говорить, родного лидера за детство счастливое благодарить. Не станут поклоняться люди не узаконенным богам. В особенном почёте будет ЕГО религия – ислам. Ни христианство, ни еврейство не будут более в ходу. А ЦРУ, гнездо злодейства, мы просто привлечём к суду. А следом – мы в победном звоне врагов начнём крушить вразнос, засевших тайно в Пентагоне и на TV, в канале Fox. Партийных разногласий раны пройдут, как сон, сойдут, как снег, и все республиканцы станут, социалистами навек. Все будут счастливы, до страсти себя и ближнего любя, а если кто не будет счастлив – пускай пеняет на себя. Темнеет небо, блещут звёзды, сковал мороз теченье рек. И бьёт озноб: неужто поздно остановить безумства бег? Как мы ни прятались, опять нам грозит социализма зверь. Всё так знакомо! Так понятно! Опять бежать? Куда теперь?

Поставив заключительный знак препинания, я послал стихотворение двадцати близким друзьям и стал ждать их реакции. Ждать пришлось недолго. Друзья откликнулись в тот же день. Их отзывы, естественно, были одобрительными. Я сказал – естественно, поскольку никаких других отзывов от близких друзей не ожидал. Конечно, друзьями могут быть люди, не обязательно разделяющие политические взгляды друг друга. Но вот близкие друзья – на то и близкие, чтоб быть вашими единомышленниками.

Ах, до чего же странно мы с вами устроены, дорогой читатель! Мы любим музыку и литературу. Мы интересуемся новинками технологии. Мы со спокойной радостью делимся друг с другом впечатлениями о фильмах или своих путешествиях. Но ничто не вызывает у нас такого кипения крови, как политика. Стоит прикоснуться к любой теме, так или иначе связанной с политикой, как мы приходим в бешенство. Мы начинаем брызгать слюной, как Петергофские фонтаны. Мы галлонами расплёскиваем адреналин. Мы теряем свою благородную сдержанность и превращаемся в визгливых бабуинов. И не надо объяснять это нашим советским прошлым, заложившим в нас семя нетерпимости. Точно так же ведут себя наши сограждане американского, ирландского, латиноамериканского, китайского, пакистанского, итальянского и любого другого происхождения, когда дело касается политики. Похоже, что политическая страсть – это явление не культурно-расовое, а чисто физиологическое.

Но я отвлёкся. Итак, с похвалой отозвавшись о моём стихотворении «Прощай, Америка», каждый из моих двадцати близких друзей сообщил, что посылает его своим двадцати близким друзьям. Мысленно проэкстраполировав этот процесс, я представил себе картину цепной реакции или снежного обвала и затаил дыхание. Реальность переплюнула моё воображение. В течение следующих двух дней стихотворение сделало несколько плавных кругов, и все, кого я знал, получили его по пять и более раз от близких и неблизких знакомых. Одновременно стихотворение начало плодиться в кибернетическом пространстве, то есть, на интернете, и вскоре я стал получать отзывы от малознакомых и вовсе незнакомых людей (ох, уж эта электронная почта!)

Качество отзывов изменилось. Теперь, наряду с отзывами одобрительными и восторженными, стали приходить отзывы ругательные и негодующие. Я понял, что прорвалась некая невидимая оболочка, и стих вышел за пределы круга моих единомышленников. Те, кто были за пределами этой оболочки, выражали своё политическое противостояние по-разному. Один, наиболее деликатный человек написал, что он категорически не согласен с моим стихотворением и готов вступить со мной в спор.

Я его вызов не принял и в спор вступать не стал. Не потому, что струсил, а потому, что не понимаю, как можно соглашаться или не соглашаться со стихотворением. Мне даже стало обидно: я тут, понимаешь, мучился, не спал ночами, подбирал рифмы, чтобы точнее выразить свои тонкие поэтические чувства, а он – на тебе – не согласен. Ведь это – поэзия, ёлки-палки, можно сказать – полёт трепетных эмоций, а не хрен собачий! Не можете ведь вы соглашаться или не соглашаться, скажем, вот с чем-то таким:

Зима. Крестьянин, торжествуя,

На дровнях обновляет путь…

А если ваш скромный автор – не Пушкин, так уж сразу с ним надо не соглашаться? Но вскоре я перестал обижаться на этого своего невидимого оппонента и даже полюбил его. Потому что другие оппоненты повели себя совсем уж по-свински. Они даже не пытались соглашаться или не соглашаться или приводить какие-нибудь доводы. Они просто обзывали меня последними словами, кто во что горазд. Один человек с застенчивым именем Саня написал, что в моём стихотворении...

«.... БЕЗДАРНОСТЬ ФОРМЫ ДОСТОЙНО СОПЕРНИЧАЕТ С УЗКОЛОБЫМ КРЕТИНИЗМОМ СОДЕРЖАНИЯ».

Он написал это заглавными буквами, да ещё и самым крупным шрифтом, какой нашёл в компьютере, по-моему, № 72. Видимо, чтобы звучало убедительнее. Прочитав этот отзыв, я, конечно, немного обиделся, но ещё больше испугался за Саню. Надо же, думаю, изрыгать столько злости по пустякам! Так и инфаркт схлопотать недолго. Мне даже стыдно стало: вот, думаю, до чего я довёл человека своим безответственным рифмоплётством!

Но тут, слава Богу, защитник нашёлся, анонимный. Тоже человек, склонный к поэзии. Он меня не дал в обиду. Он написал так:

Прочёл ответ и сразу поразился, пытался разобраться не спеша: ну почему так Саня разозлился, как будто голой ж... – на ежа? Ну, не согласен с формой – допускаю, и рифма, может, не всегда верна, но я ведь тоже много пропускаю их ультра-либерального г... Мне очень стих понравился, к примеру, (и точно знаю, что я не один), как новый красный галстук пионеру. Так что ж теперь выходит – я кретин? Уже тошнит от этих разговоров, и убеждать кого-то стало лень. Одно я понял в результате споров: что левизна – не детская болезнь.

Ещё один безвестный корреспондент тоже оказался достойным человеком, не то, что негодяй Саня. Он порадовал меня своим оптимизмом, написав, опять же, стихами, так:

Ах, Саша Матлин, друг мой дальний, хоть Ваши хороши стихи, не верю я в конец печальный. Нет, я уверен, за грехи ответит президент бездарный: не все ведь к разуму глухи. За три столетия немало великих родила страна, науку, технику создала, и славным принципам верна. Устал народ от обещаний, их надо делом подтверждать, а исполнение желаний другой команде передать. И я уверен, что не поздно остановить безумства бег. Мы снова будем жить свободно: стремится к счастью человек. В две тысячи десятом, точно, на первый вторник ноября конгресс мы вправо сдвинем прочно и курс изменим корабля!

Но вот некто Роман Рейдман – тот меня уничтожил на корню:

Как он прозорлив, просто гений, судьбу страны он знает наперёд. А чтобы не было сомнений, он страхом всем глаза зальет. Затмила разум паранойя. Куда бежать? Зверье кругом! Беги дорогою прямою, прямой дорогою... в дурдом.

От конструктивного предложения господина Рейдмана на меня повеяло далёкой пыльной молодостью в Советском Союзе: там тоже сажали в психушку тех, кто был не согласен с политикой партии и правительства.

Я думал, что на этом период моей незаслуженной славы закончился, но это было только начало. Два доброжелательных человека, независимо друг от друга, перевели моё стихотворение на английский и поместили в интернете. Результат сказался немедленно. Стих прорвал вторую оболочку и вышел за пределы круга русскоязычных читателей. На интернете стали появляться англоязычные отзывы.

Это были отзывы всех окрасок и оттенков, и чем больше их становилось, тем сильнее меня это удивляло. Я не подозревал, что на свете есть столько людей, которым больше нечего делать, как объявлять всему кибернетическому миру своё мнение о незнакомом и никому не известном авторе, и, что совсем уж бессмысленно, вступать в споры с незнакомыми людьми по поводу стихотворения, написанного незнакомым автором на незнакомом языке. Чушь какая-то. Единственный человек, кому эти страстные мнения, на самом деле, были интересны – это я сам, ваш покорный безызвестный автор.

Теперь я целыми днями просиживал за компьютером, копаясь в интернете и находя отзывы и целые дискуссии по поводу моего стихотворения. Я получал какое-то сладострастное, почти мазохистское наслаждение оттого, что посторонние люди ковырялись в моих поэтических выделениях.

На одном сайте такая дискуссия тянулась сорок восемь страниц. Какой-то русскоязычный человек, назвавший себя Терр, поставил туда перевод моего стихотворения. В ответ некая дамочка, называющая себя Леди Лоер (от одного псевдонима может стошнить!), дамочка явно леволиберальных наклонностей, написала, что, дескать, чего с них взять, с этих русских? Они не понимают наших англосаксонских моральных ценностей. Прямо, как припечатала. Явно хотела сказать: то ли дело Барак Обама или Рам Эмануэл – вот это англосаксы так англосаксы!

Вслед за ней кто-то высказал сомнение в том, что у стихотворения вообще есть реальный автор. Мы, говорит, тут спорим, горячимся, а может, никакого такого человека и нет. Ему (или ей) резонно возразили: мол, раз есть стихотворение, значит, кто-то его должен был сочинить.

Тут вмешался некто под псевдонимом Дарвинист. Чтобы поразить аудиторию знанием языков, он написал по-русски:

«Я уверен он. Вы прочитали русского?»

Его тут же схватили за руку Терр и ещё двое спорщиков, тоже явно русскоязычные. Под давлением улик Дарвинист признался, что русского языка не знает, но вполне доверяет компьютерному переводу с помощью программы “Babel Fish”. Вообще, я думал, что человеку с кличкой Дарвинист было бы уместно заниматься происхождением видов, а не словоблудием. Но нет, Дарвинист проявил завидную прыть, посвятив несколько страниц анализу моего стихотворения. Он по косточкам разобрал ритмическую структуру стиха, созвучие рифм и динамику их чередования. Он уделил должное внимание его идейной направленности и в результате объявил нечто, заставившее меня похолодеть.

«Это стихотворение, – написал Дарвинист, – есть стилистическая химера. Из 20 четверостиший, по крайней мере, 12 или 13 написаны человеком, чей родной язык – английский. Да, да, они написаны по-английски и переведены на русский. А уж потом – обратно на английский. Остальные 7 или 8 четверостиший написаны русскоязычным автором».

Русскоязычные возмутились: вы, мол, мистер Дарвинист, несёте полную несуразицу. У стихотворения один-единственный, притом вполне конкретный автор. У автора есть реальное имя. И он под этим именем другие сочинения публикует. А если не верите, то вот вам, для пущей убедительности, его фотография. И тут же лепят мою фотографию: я на фоне Капитолия, с лозунгом в руках: «Мы против социализма». Вот эту:

Но Дарвиниста не столкнёшь с тропы научной истины. Он парирует:

«Вы ничего не понимаете, господа! Обратите внимание на политическое содержание каждого четверостишия. В тех, что написаны по-русски, автор восхищается социализмом и считает его нашей зовущей целью. Другой, англоязычный автор, наоборот, считает социализм злом, называет зверем и ищет, куда бы от него сбежать. Видите? Это придаёт стихотворению шизофреническую окраску, поскольку социализм объявляется одновременно добром и злом».

И чтобы окончательно добить своих оппонентов, со скромной снисходительностью сообщает, что он, Дарвинист, – профессор литературы с сорокалетним стажем, специализируется в поэзии, и сам пишет стихи. Так что, нечего тут лезть со своими некомпетентными суждениями.

«Серьёзный профессиональный анализ, – в заключение пишет профессор, – бесспорно, показывает, что у стихотворения два автора».

Прочтя этот приговор, я почувствовал, что у меня начинается раздвоение личности. С наукой не поспоришь. Достал меня садист-Дарвинист. А тут ещё какая-то агрессивно левая дамочка подсуетилась и пишет, истекая слюной от удовольствия:

«Ага! Вот и фотография этого психически неустойчивого придурка, который сочиняет бредовые стихи!»

На этом месте я сдаюсь, не достигнув 48-й страницы публичного истязания. В паническом бегстве от разыгравшейся шизофрении я бросаюсь на диван и с головой зарываюсь в ту единственную книгу, которая меня всегда спасает в минуты отчаяния. Я открываю её наугад и читаю:

– Хороши ваши стихи, скажите сами?

– Чудовищны! – вдруг смело и откровенно произнёс Иван.

– Не пишите больше! – попросил пришедший умоляюще.

– Обещаю и клянусь! – торжественно сказал Иван.

За окном яростно светит луна белым, леденящим светом. Мирный штат Нью-Джерси дружелюбно сопит во сне, устав от своего ежедневного трудолюбия.

Я закрываю интернет и даю себе торжественное обещание больше никогда его не открывать. Я знаю, что не выполню этого обещания.

2010

New Jersey

 Продажа рено авто ру продажа подержанных автомобилей в Санкт-Петербурге