Непротивление злу по Толстому

В дореволюционной России, наверное, не было человека более известного во всех без исключения слоях общества, чем Л. Толстой. Причём известного не только как писателя, но ещё и как мыслителя, общественного деятеля, искателя правды и Бога, олицетворявшего собой совесть русской нации.

При советской власти Л. Толстой как художник оставался высоко на пьедестале, однако как религиозный философ, был известен довольно узкому кругу специалистов. Даже в годы «перестройки», горбачёвской гласности, трудно было получить доступ к его религиозным произведениям. Лишь в начале 1990 годов вышел сборник под названием «Евангелие Толстого», в который вошло несколько его произведений на религиозные темы.

Вселенская любовь, о которой говорил Христос, распространяется на всех – от Бога до врагов и обидчиков – и представляет собой такое состояние души, достигнуть которого человек практически не способен. Всё же остальное, чему учил Христос, совершенно естественным образом должно было вытекать из этого, то есть человек должен, в первую очередь, каким-то образом достичь такого состояния любви. Л. Толстой же переставляет акценты в проповеди Христа, и центральное место отводит непротивлению злу, создав о нем собственное учение.

Но не противиться злу можно, лишь достигнув этого божественного состояния любви. Только будучи переполненным любовью ко всем без исключения людям, как к своим малым детям, можно, пребывая в таком состоянии, наблюдать за тем, как они «приколачивают» тебя гвоздями к кресту, протыкают пикой твоё тело – ведь это твои любимые, ещё несмышлёныши, и поэтому они не понимают, что творят.

Но как же достигнуть такого состояния? А вот об этом Христос ничего не говорит. Христианская Церковь, которую, как известно, Толстой не жаловал, а она отвечала ему тем же, утверждает, что Христос говорил вообще не о природной любви, а о какой-то совершенно новой любви, в нашем падшем мире недоступной. Только Бог любит той любовью, о которой говорится в Евангелии.

Хотя Толстой неоднократно утверждал, что никакой иной цели, кроме как правильно понять учение Иисуса Христа, он перед собой не ставит, на деле же именно он Нагорную проповедь Иисуса превратил в учение о непротивлении злу. При этом содержавшаяся в той проповеди горечь патриота, прозревавшего, к каким страданиям ведут его народ призывы к борьбе и к насилию, совершенно пропала.

Согласно традиции иудаизма, ответы, на все возникающие в реальной жизни вопросы, следует искать в Торе. Вот и Иисус пытался применить в конкретных исторических условиях еврейское мистическое учение Иеремии (Ирмеяѓу) о непротивлении злу. К сожалению, его проповеди не возымели действия. Восстание иудеев против римского правления, которое не сумел предотвратить Иисус, повлекло за собой не только разрушение Второго Храма, изгнание евреев, но позднее, при императоре Андриане – и вовсе запрет на соблюдение традиций иудаизма.

Спустя без малого 19 столетий Лев Толстой обнаружил, что основным содержанием всех четырех Евангелий является якобы учение о непротивлении злу. Более того, в понимании Толстого именно призыв Иисуса Христа: «не противиться злому», который Церковью вообще предан забвению, составляет стержень христианского учения. Исключение же этого положения, по мнению Толстого, привело к потере цельности всего учения Иисуса Христа.

Возможно это и так, а возможно, что христианская Церковь, как полагают некоторые, умышленно зашифровала этот догмат. Однако нас в данном случае интересует другой вопрос, – почему вообще возникла такая, казалось бы, неестественная для человека мысль, как непротивление злому. К сожалению, и сам Иисус, и все другие, включая Толстого, не дали ответа на этот вопрос.

Можно предположить, что евреям, среди которых проповедовал Иисус, было известно учение Иеремии (Ирмеяѓу). Поэтому Иисус счел возможным ограничиться одним призывом к непротивлению – остальное его слушатели поймут сами, вспомнив древнее мистическое учение. Нет, не поняли и призыву не вняли. Да и трудно было понять даже тем, кто был знаком с этим учением.

Иеремия (Ирмеяѓу) оплакивал разрушенный Храм и изо всех сил старался осознать причину столь сурового наказания, в справедливости которого он не сомневался. За это он готов был и «вторую щеку подставить», лишь бы понять, в чем провинился его народ перед Богом. Иисус же призывал к отказу от борьбы с римлянами, к которой готовился народ древней Иудеи. Но среди его слушателей активных сторонников той борьбы как раз и не было, т. е. проповедь его была «направлена не по адресу»

Толстой же вообще исходил из того, что в иудаизме не существует учения о непротивлении, и оно впервые было привнесено Иисусом Христом. А не исполнялось оно будто бы потому, что люди не поняли его полезности. Вот Толстой и сосредоточил все свои усилия на объяснении той пользы, которую несет людям учение Христа о непротивлении злу. Но при этом опять же он ни слова не говорит о сущности зла, которая только и могла породить саму мысль о непротивлении, ставшую основой его учения.

Полезность же этого учения, которую доказывает Толстой, оказалась весьма сомнительной. Спустя всего три десятилетия людей, не причинивших никому зла, стали планомерно уничтожать, к тому же в масштабах доселе невиданных. И люди эти до самого конца не верили, что их, ещё способных приносить пользу, вопреки, казалось бы, здравому смыслу, убьют. Таким образом, попытки перевести мистическое учение Иеремии (Ирмеяѓу) в плоскость совершенно реальной жизни не увенчались успехом, так как о такой полезности учения, как привлечение внимания к самой сущности категории зла, никто из проповедников даже не помышлял.

Зло же, сущность которого так и остается непонятой, будучи не пресеченным на корню, от столетия к столетию набирало силу. Сначала, как полагают, Христос был «распят злобой нашего мира». Затем, уже от имени распятого Христа творились бесчисленные злодеяния. При этом ни открытый бунт против сил зла, ни смирение перед ними успеха не имели.

Будто бы следуя своему основоположнику, христианская Церковь тоже не дает никакого объяснения злу, полагая, наверное, что объяснение зла могло бы стать его опровержением. В призыве же Иисуса Христа не противиться злому, содержащимся в его Нагорной проповеди, Церковь не усматривает, в отличие от Толстого, никакого «стержневого» учения для христианской веры. Толстовское же учение о непротивлении злу Церковь, как известно, отвергла. Более того, Церковь признает правильным в ряде случаев оказывать злу активное сопротивление.

В применении силы Церковь не находит ничего дурного. Однако поясняет, что сила должна применяться, с целью остановить зло, но не мстить. Даже война, хотя и признается злом, но часто меньшим из всех возможных в какой-то конкретной ситуации. Поэтому в нашем мире от лидера требуется умение противостоять злу, пресекая его на корню, когда сила его ещё обманчива (вспомним Германию и Гитлера середины тридцатых годов 20-го столетия). Вера же в то, что зло, в конечном счете, само себя погубит и как-нибудь себя уничтожит, если только ему не противиться, дорого обошлась человечеству.

Толстовские выводы о ненужности и даже вредности борьбы со злом себя не оправдали. Человечество, поддавшись им, позволило злу расцвести, как никогда прежде. Сознавая, что борьба добра со злом носит вечный характер, и даже признавая своё бессилие уничтожить самую сущность зла, следует стремиться обуздать его и оградить от него жизнь насколько это возможно. «Подставить же другую щеку» вовсе не равносильно призыву к пассивности перед силами зла. Даже по христианской вере это означает лишь призыв подняться выше своих личных обид и не мстить за них, что совпадает со взглядами иудаизма.

Призыв Иисуса Христа «Любить врагов ваших», понятый как требование любить именно тех, кого мы как раз любить не можем, поэтому оказался совершенно неисполнимым. Объясняется это тем, что христианская любовь, о которой говорил Христос, коренным образом отличается от природной любви и даже противопоставляется ей: «Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня». Такая любовь практически невозможна в нашем мире. О тех редких случаях, когда людям удавалось подняться до такой любви, написаны книги. Буквальное понимание этой заповеди как простое усиление нашей природной любви представляет собой не что иное, как мазохизм, и ведет лишь к безнаказанности.

В отличие от христианства в иудаизме можно многое найти для понимания сущности категории зла. Если Толстой приводил рациональные доводы о пользе непротивления злу, которые впоследствии были опровергнуты жестокой реальностью, то в иудаизме зло рассматривается как Божественное творение. Бог всё, и зло в том числе, создал на благо людям. Более того, лишь после сотворения склонности к злу Бог увидел, что всё стало «очень хорошо», а до того было просто «хорошо».

Уже одно то, что зло, как и добро, – создание Бога, делает понятным происхождение призыва Христа не противиться злу. Своими же корнями призыв этот связан с еврейской мистикой, а применен он был Иисусом Христом в конкретной исторической обстановке для достижения вполне рациональной цели. Он хотел предотвратить открытое столкновение евреев с римлянами, даже считая их носителями зла, т. к. в иудаизме убедительно показано, что открытое сражение со злом редко бывает успешным.

Первыми евангелисты придали призыву Иисуса Христа не противиться злу универсальный характер. Толстой же, исходя из этой ошибочной универсальности, стал извлекать из этого призыва рациональную полезность. Но первый шаг по пути отступления от истины был сделан всё же самим Иисусом. Именно Он, пусть и с весьма благородной целью, преисполненный патриотическими чувствами, сформулировал призыв к непротивлению злу, воспользовавшись представлениями еврейской мистики о сущности зла. С принятием христианства язычниками эти представления о зле, существовавшие в иудаизме, оказались для них закрытыми.

Зло как фактор развития

В чем же состоят эти представления? К вопросу о происхождении зла, на котором уже останавливались, можно добавить, что при сотворении человека и придании ему склонности к злу присутствовал и Сатана (Сатан). Тогда он ещё был одним из восьми Архангелов, и в его имени было окончание «ил», он назывался Сатанаил. Впоследствии он был лишен своего сана и изгнан за то, что, возгордившись, отказался служить своему Творцу. С тех пор его имя произносится без окончания «ил». Потому-то Сатане (Сатану) не хуже Творца известны слабые стороны человека.

Если в христианстве основными носителями зла (разносчиками) признаны духи небесные, то в иудаизме – человек. Существование же добра и зла создает у человека потенцию свободы выбора. Возможность добровольного выбора хорошего при наличии соблазна выбрать дурное повышает значимость сделанного выбора. А Бог вознаграждает за добровольный выбор добра, равно как и наказывает за выбор зла. Таким образом, в понимании иудаизма зло представляется основным элементом механизма совершенствования человека.

В распознавании и преодолении зла и, в конечном счете, в его искоренении раскрывается сущность человека. Эффективность человеческих поступков возрастает не только в результате стремления к хорошему, но и в такой же степени в результате сопротивления злу. То есть, путь к совершенству неотделим от распознавания, сопротивления, преодоления и искоренения зла. Совершенство же несовместимо со злом, которое само является величайшим несовершенством. Отсюда придание евангелистами призыву непротивления злу универсального характера, превращение его в заповедь, ставшую основой самостоятельного учения, обнаруживает в себе явные признаки сатанинского замысла.

Прежде, чем бороться со злом, нужно уметь его распознавать, ибо во многих случаях отличить добро от зла бывает крайне трудно, так как добро всегда перемешано со злом. Поэтому даже из зла нужно стремиться извлечь хоть крупицы добра. Классическим примером трудноразличимости добра и зла может служить не отвергнутое Авраамом жертвоприношение своего сына Исаака (Ицхака). Какие только убийцы не пытались искать себе оправдание в поступке Авраама, утверждая, что тоже слышали Голос, призывавший их совершить убийство. И массовые убийства также совершались во благо человечества якобы по приказу «свыше».

Итак, первое, с чем приходится сталкиваться человеку, – это трудность и, вместе с тем, необходимость различать добро и зло. На пути к совершенству между человеком и добром всегда встают силы зла. Причем, по мере приближения к вершинам совершенства воздействие сил зла усиливается. Поэтому выдающиеся люди, наделенные духовным величием, испытывают на себе наибольшее давление со стороны сил зла.

Трудноразличимость добра и зла, смешение добра со злом делают невозможным завершить процесс совершенствования. То есть, абсолютное совершенство становится практически недостижимым. Итак, с одной стороны, зло подобно боли, которая заставляет искать способ излечения, толкает человека на путь совершенствования. Или, может быть, будучи воплощением несовершенства, отталкивает от себя, поддерживает стремление к совершенству. С другой стороны, как только человек приближается к поставленной цели, силы зла встают на пути, препятствуя завершению процесса. При этом они ещё выступают в качестве заслуженного наказания, когда человек отклоняется или вовсе отказывается от пути к этой цели.

Так достижимо ли вообще совершенство и абсолютная истина в этих условиях? Вера в существование Абсолюта породила стремление его познать. Но это стремление в нашем мире полностью реализоваться не может. Попытки додумать до конца любую теорию, создать любое строгое учение приводят к абсурду.

Фраза о том, что зло, подобно боли, толкает человека на путь совершенствования, порождает вопрос, а не является ли в таком случае зло фактором всеобщего развития? А если в процесс самосовершенствования человека включен такой мощный фактор, как зло, то не отводится ли развитию первостепенное значение. И ведь действительно, книги мудрецов изобилуют призывами: «постоянно расти и совершенствоваться», «развивать человеческие способности», «осознать возможность к совершенствованию и реализовать её» и даже «развивать созданное Творцом», развиваясь при этом самим.

Но в то же время среди множества заповедей нет ни одной, в явном виде предписывающей развитие в качестве основной задачи, стоящей перед человеком и человечеством в целом. Это, в свою очередь, может послужить поводом, усомниться в точности перевода заповеди, известной в быту как: «Плодитесь и размножайтесь…». Тем более что, как утверждают специалисты, древнееврейский текст книги «Бытия» («Брешит»), где эта заповедь приведена, до нас не дошел. Известны лишь его версии в переводах и пересказах, в которых существуют расхождения. Даже гораздо позже написанные книги Ездры (Эзры) не сохранились не только на языке оригинала, но и в переводе на греческий. Существуют опять же только пересказы.

К тому же наиболее активно «плодятся и размножаются» мусульмане, которые, как известно, «Синайское откровение» не признают. Следовательно, они руководствуются не текстом заповеди из книги «Бытия» («Брешит»), а чем-то другим. Это тоже подкрепляет предположение о возможной неточности дошедшей до нас редакции заповеди. То есть, возможно, пересказ этой заповеди был выполнен под влиянием чего-то, что могло быть известно ещё до «Синайского откровения».

А ещё сами слова «размножаться» и «плодиться» являются синонимами. Кроме того, заповедь в известной редакции «плодитесь и размножайтесь» не позволяет ответить на важнейшие вопросы: «Кто мы, куда идем и для чего?» Но если предположить, что первоначальной редакцией первой заповеди было «Плодитесь и развивайтесь», тогда всё становится на свои места.

И действительно, западная цивилизация, в отличие от восточной, похоже, пошла по пути, который больше соответствует заповеди «Плодитесь и развивайтесь». Правда, развитие в рамках западной цивилизации приняло, в основном, характер научно-технического прогресса, что отмечается почти всегда как негативный фактор. Но, вместе с тем, развитие в направлении достижения партнерства с Творцом признаётся богоугодным, особенно, если учесть, что сам Бог уже перестал творить на Земле.

Люди же дополняют предоставленный им Творцом мир множеством предметов от простой игрушки до захватывающих дух произведений искусства, от простой спички до сложнейших технических устройств. Человек, подражая Творцу, создавшему Вселенную десятью речениями, тоже сначала «высказывает» каждый предмет рукотворного мира, формулируя свой замысел, содержащий, как минимум, основные черты задуманного предмета.

К сожалению, этот путь прогресса не привел, как мечталось людям, к счастью. Счастье, как показал опыт, не в количестве земных благ. Но полное их отсутствие облегчает отказ от земной жизни вообще и открывает путь в шахиды. Поэтому стимулом к борьбе с «бездуховным Западом», возможно, служит желание насладиться знакомыми и желанными радостями хоть на том свете, коль скоро они оказались недоступными на этом. Поэтому все лозунги исламистов лживы и циничны, проникнуты злобой и простой завистью.

Так как процесс духовного роста может, при желании, идти в любых условиях, он не прервался даже во время Катастрофы. А в самый мрачный период средневековья, когда евреи подвергались неслыханным гонениям, эти невзгоды лишь послужили толчком к постижению законов мироздания. Именно в ту мрачную эпоху Лурия создал свое бессмертное произведение, в котором сформулировал совершенно новый взгляд на человека; трансформировав опыт национальной катастрофы, он отверг идею безнадежности еврейской судьбы.

Истинная религия, т.е. религия, очищенная от идеологии, утверждает, что без духовного роста настоящий прогресс невозможен. Когда не удается сохранить первенство духовного начала в процессе развития техники, начинается деградация духовной стороны жизни, что, в конечном счете, может привести к уничтожению жизни вообще.

Прогресс, создавая и поддерживая иллюзию уничтожения мракобесия, в частности, в форме религиозного фанатизма, способствовал замене веры в Бога верой в неограниченные способности человека. В результате вместо скромности и смирения от осознания ограниченности собственных сил разрасталась человеческая гордыня. Отринув Бога, человек начал себя мнить Богом, которому доступна власть над природой, над законами человеческого существования и пр. пр. Вместе с успехами прогресса оскудевала духовная жизнь. При этом плодами прогресса, как правило, в первую очередь, завладевали худшие в морально-нравственном отношении представители человечества.

Человек, вооруженный новейшими достижениями техники и свободный от Высшей ответственности, превращается в зверя, причем, в самого опаснейшего из всех. То, что в XX столетии человечеству удалось избежать глобальной катастрофы, кажется просто чудом. Если бы немцы во время Второй мировой войны успели создать атомное оружие, то при наличии у них средств его доставки, которые нуждались лишь в конечной доводке, такая катастрофа произошла бы неизбежно. В условиях той неслыханной бесчеловечности гитлеровское руководство, вне всякого сомнения, пошло бы на массовое применение этого оружия. Все усилия человечества последних столетий построить рай на Земле обернулись бы адом, избежать которого не удалось бы никому, включая самих немцев.

Особенность Толстовского прочтения Евангелий

При чтении религиозных работ Толстого обращает на себя внимание ещё и то обстоятельство, что он, восторгаясь христианским учением, с такой ненавистью обрушивается на иудаизм? Сверяя пересказ Толстого четырёх Евангелий в части характеристик иудаизма с текстами самих Евангелий, можно легко обнаружить и неточности, и приписывание Христу слов, которых нет ни в одном Евангелии, и искажения исторического фона, и преднамеренную выборку эпизодов и т. д. И всё это направлено на достижение одной цели – опорочить иудаизм.

Но начнем по порядку, а именно, с предисловия к «Краткому изложению Евангелия». Л. Толстой пишет, что, начав изучать христианство, он обнаружил «рядом с высоким христианским учением связанное с ним чуждое ему безобразное учение еврейское». Дополнительно к этой общей характеристике иудаизма можно привести пересказ слов Иисуса из VII гл. Иоанна со ссылкой на стихи 14-19 и 21-24: «А ваш письменный закон Моисея весь исполнен противоречий». Но ни в этих, ни в каких других стихах Иоанна не говорится о противоречивости закона Моисея. Чем больше Л. Толстой восторгается учением Христа, говоря о нём, что оно «самое строгое, чистое и полное…, выше которого не поднимался до сих пор разум человеческий», тем яростней он обрушивается на иудаизм.

Во введении ко II главе своей книги Л. Толстой резко критикует древнее еврейское учение, опираясь на высказывания о нем Иисуса. При этом в запальчивости он приписывает Иисусу то, чего нет ни в одном Евангелии, Например, он пишет, что «Иисус отверг соблюдение субботы». Но ведь Иисус лишь призывал к пониманию сути, которая состояла в том, что «суббота для еврея, а не еврей для субботы». Иисус попытался привлечь внимание народа к внутренней духовной сущности учения. Л. Толстой с пренебрежением пишет и о жертвоприношении Богу животных – «в этом была молитва иудеев», не желая проникнуть в суть этого обряда.

Вопреки своему же собственному заявлению о недопустимости толкования учения Христа, Л. Толстой не только позволяет себе разного рода толкования, но и приписывает Христу слова, которых нет ни в одном из Евангелий. Например, во второй главе своей книги «В чем моя вера» он пересказывает слова, якобы принадлежащие Христу: «Нельзя соединить старого учения – внешнего богопочитания – с моим учением – дел любви к ближнему», ссылаясь при этом на V главу Луки стихи 33-38. Однако подобного утверждения у Луки нет, зато есть слова о недопустимости выкинуть «хоть одну черту из старого учения».

Что касается непримиримости, с которой ведет споры Христос с книжниками и фарисеями, то всё это становится очень понятным, если учитывать исторический фон. Во времена земной деятельности Христа правящей партией в Иудее, входившей в состав Римской империи, была партия саддукеев, которые были сторонниками эллинизации, а в иудаизме признавали лишь писаную часть закона, отвергая все толкования и комментарии, утверждая, что строго придерживаются буквы закона.

Во времена написания Евангелий, после полной потери независимости Иудеей, саддукеев уже не существовало. И этим объясняется упоминание авторами Евангелий фарисеев, которые взяли на себя сохранение иудаизма и потому стали врагами христиан после того, как произошел окончательный раскол между иудаизмом и христианством, и христианство стало религией язычников. Представить себе, что Л. Толстой не знал этого, очень трудно. А если всё-таки не знал, то лишь потому, что не желал знать из-за врожденного антииудаизма.

К сожалению, нельзя ограничиться только этими претензиями к Л. Толстому. Вынуждены продолжить их список. В 10 главе, пересказывая заседание синедриона, на котором пытались сформулировать обвинение против Иисуса Христа, Л. Толстой пишет: «Если иудеи поверят в его учение о том, что все люди сыны одного отца и братья, что нет в нашем народе еврейском ничего особенного от других народов, то римляне совсем заберут нас…».

В Евангелиях от Луки и Иоанна, в которых описывается этот эпизод, и на которые ссылается Л. Толстой, сказано следующее: «Римляне придут и овладеют местом и народом нашим». А придут римляне якобы потому, что народ называет Иисуса царем иудейским. Об избранности или, наоборот, об отсутствии таковой вообще ничего не говорится. Зато хорошо известно, что именно тезис об избранности еврейского народа всегда использовался и используется до сих пор антисемитами в качестве одного из основных жупелов.

И, наконец, в последней главе, описывая суд над Иисусом, Л. Толстой не только отступает от исторической правды, но и от всех четырех Евангелий. Толстой «очеловечивает» Пилата, чтобы усилить впечатление от жестокости иудеев, хотя из истории известно, что Понтий Пилат был самым жестоким правителем Иудеи. Толстой пишет во введении к 12 главе: «Пилату жалко было Иисуса, и он стал уговаривать архиереев, чтобы они простили Иисуса…». Слова «жалко» нет при описании этой сцены ни в одном из Евангелий.

В той же 12 главе у Толстого есть еще один пассаж, который тоже носит весьма сомнительный характер. Речь идет о сцене ареста Иисуса. Она описана совершенно по-разному у Матфея и у Иоанна. У Матфея Иуда показывает стражникам, которых он привел, кто из находящихся в саду есть Иисус. У Иоанна Иисус сам выходит и выдает себя. Л. Толстой использует описание этой сцены из Евангелия от Матфея – почему?

Может ли этот краткий анализ некоторых религиозных произведений Л. Толстого служить, если не основанием, то хотя бы намёком на присущий ему антисемитизм. Может быть, столь негативное отношение к иудаизму сформировалось в противовес внезапно возникшей уже в зрелые годы увлечённости христианским учением, как бы, для сохранения эмоционального равновесия. Это негативное отношение к иудаизму могло усиливаться и перерастать в абсолютное его неприятие ещё и под влиянием очень нелестных высказываний Иисуса Христа в адрес иудейских служителей церкви. Л. Толстой тоже подвергает острой критике православных церковников за извращение ими учения Иисуса Христа. И к церковному христианству, особенно к православию, Толстой относится, наверное, не лучше, чем к иудаизму.

Здесь мы сталкиваемся с ситуацией очень непростой для объяснения. Евреи, сохранившие в рассеянии на протяжении двух тысяч лет все атрибуты нации, подвергаясь непрерывным гонениям, болезненнее всех других народов реагировали на критику в отношении себя и своей религии, которая раздавалась «со стороны». Другими словами, одно и то же, сказанное евреем и неевреем, всегда воспринималось совершенно по-разному (это вообще должно быть присуще всем малым народам, а евреям, лишённым собственной территории и какой бы то ни было государственности, особенно).

Иисус Христос тоже критикует иудаизм, зло спорит с книжниками. Но в период своего земного пребывания его воспринимали евреем, и общался, в основном, он только с евреями. Проклятиями же переполнены книги всех пророков. Вот лишь некоторые. «Я истреблю Израиля с лица земли… и будет Израиль притчею и посмешищем у всех народов» (3-я кн. Царств IХ. 7)[1]. «Они будут навозом на земле. И будут смерть предпочитать жизни. Все они прелюбодеи, скопище вероломных. Как лук напрягают язык свой для лжи. Язык их убийственная стрела. Сделаю Иерусалим грудою камней, жилищем шакалов. Накормлю этот народ полынью, напою водою с желчью. И рассею их между народами, и пошлю вслед их меч, доколе не истреблю их». (Иер. VIII. 2, 3; IХ. 2, 3, 8, 11, 15, 16)[2]. Иезекиль (Йехезкель), начиная подобно Иеремие (Ирмеяѓу), доходит совсем уж до изуверства: «Отрежут у тебя нос и уши, а остальное твое от меча падет». (Иез. ХХIII. 25)[3]. Но, как известно, пророки говорили не от себя, а от имени Бога, который относился к народу Израиля, как отец относится к своим детям. И то, что могут простить отцу, не прощают никому другому. В этом, наверное, и состоит та тонкая грань, переход за которую так опасен.

Спускаясь с «небес» на грешную Землю, следует отметить, что часто именно евреи «вторгались» (и не только с критикой) в жизнь других народов. Но при этом они выступали не как «чужаки», а как люди, проникшие в культуру народов, среди которых им выпало жить. Разве можно, например, считать в этом отношении Мандельштама менее русским, чем Ахматову, или Пастернака по сравнению с Цветаевой. Пастернак в «Докторе Живаго» описывает русскую революцию как еврей? Да, и вообще, он не ощущал себя евреем.

Ничего подобного нельзя сказать ни о ком из представителей «большого народа». Разве можно то же самое сказать, например, о Гоголе, описавшем в «Тарасе Бульбе» сцену казацкой расправы над жидами. А созданный им же образ жалкого духом, трусливого еврея, прячущегося «под юбкой своей жидовки», многократно повторенный, со всех сторон размалёванный практически всеми возведенными в ранг классиков русской литературы, прочно врезавшись в память российского обывателя, сохранялся более столетия. И лишь храбрость и мужество, а главное непревзойдённые военные успехи солдат израильской армии еврейской национальности, так как граждане Израиля любой другой национальности до недавнего времени не призывались в армию обороны Израиля, пошатнули этот образ.

Однако вернёмся к Толстому в связи с его попыткой соединения четырёх канонических версий Евангелия. Впервые подобная попытка была предпринята ещё во II веке н. э. сирийцем Татианом. Почему церковь не пошла по пути создания единого текста? – Из уважения к личности создателей этих текстов? Ну, один из них, Иоанн, согласно предположению некоторых исследователей, мог быть учеником Иисуса Христа. А чем прославились другие, например, тот же Матфей? Только имя его, совпадающее с именем одного из первых учеников Иисуса, вводит в заблуждение.

Может быть тексты важны тем, что дополняют один другого? Отчасти это имеет место, но лишь отчасти. Во многих же случаях, описывая одни и те же эпизоды совершенно по-разному, они лишь порождают противоречия. Всё это даёт повод предположить, что четыре текста были освящены церковью с тем, чтобы и в этом не следовать принятой в иудаизме традиции, согласно которой список Торы, отличающийся хоть одним знаком от всех других списков, считается недействительным и подлежит уничтожению. У Толстого же эта традиция, соблюдающаяся иудейскими священнослужителями, как ни странно, не вызвала никакого противления, а наоборот, желание её внедрить в православие.

Так в какого же Бога верил Толстой? Отношение к Богу, которого христиане почитают Богом-отцом, а иудеи – единственным Богом, Творцом всего и вся, у Толстого, похоже, сформировалось под влиянием древних гностиков II века. Именно в ту пору происходил окончательный разрыв между иудаизмом и христианством. Обосновывая его, гностики утверждали, что мир сотворен злым Богом, а Бог любви и правды, воплотившийся в Христе, есть совсем другой Бог, а не Творец мира. Но и Христа Толстой понимал человеком, сумевшим яснее и понятнее всех выразить волю Бога. Молиться же ему как Богу считал величайшим кощунством. В письме Синоду Толстой писал, что верит в Бога, которого понимает как дух, как любовь, как начало всего. Верит, что Бог в нём, а он в Боге. Это уже ближе к индуистскому пониманию Божества.

Альтернативное прочтение Евангелий

(Евангелие в контексте времени)

Лев Толстой полагал, что ключом к пониманию учения Иисуса Христа, изложенного в Евангелиях, являются Его слова о непротивлении злу. Но ведь привычней, когда ключ находится за пределами самого замка. Поэтому позволим себе прочесть Евангелия с учетом той исторической обстановки, в которой Он жил и проповедовал, и которая осталась за пределами Евангелий вообще и речей Иисуса в частности. Помимо тех мистических целей, которые Ему позднее были приписаны Церковью, чего-то же Он как человек хотел достичь своими проповедями. Абсолютизация Его высказываний, отрыв Его слов от конкретной исторической обстановки, придание им универсального характера превратили их в малопонятные всемирные поучения, ставшие объектом споров, не прекращающихся на протяжении двух тысяч лет.

Помимо Благой Вести, которую принёс Иисус Христос о радости новой жизни, в Евангелиях описываются эпизоды из земной жизни самого Иисуса Христа. Кроме того, христианские богословы утверждают, что Евангелия органически вписаны в «живую картину эпохи» и служат историческим свидетельством о Христе, т. е. являются как бы летописью жизни Иисуса Христа. Однако не только живой картины эпохи нельзя найти в Евангелиях, но даже самого беглого о ней упоминания в них не содержится.

Впрочем, в двух Евангелиях, от Марка и от Луки, есть буквально по одной фразе, которые могут быть отнесены к описанию исторической обстановки, в которой жил Иисус Христос. В Евангелии от Марка в связи с приговором преступнику Варраве упомянуто, что он совершил убийство во время мятежа. В Евангелии от Луки говорится: «В это время пришли некоторые и рассказали Ему о галилеянах, которых кровь Пилат смешал с жертвами их» (Лука XIII 1). Это, конечно, может навести на мысль о том, что не совсем спокойно было в Иудее во времена Иисуса Христа. Но, чтобы по этим двум фразам представить себе действительную обстановку, царившую там в то время, согласитесь, нужно обладать очень богатым воображением.

Однако описание только исторической обстановки, существовавшей во времена земного пребывания Иисуса Христа, вряд ли будет достаточным. Необходимо упомянуть хотя бы о некоторых наиболее важных событиях, которые привели к той взрывоопасной ситуации в Иудее в первые десятилетия I века, на фоне которых проходила проповедническая деятельность Иисуса Христа. При этом возникает вопрос, какими историческими рамками ограничиться при выборе этих «знаковых» событий? Ведь в истории всё взаимосвязано, и поэтому погружаться в неё можно беспредельно. В конце концов, решили ограничиться периодом, носящим в истории название периода второго храма, – от восстановления иерусалимского храма после возвращения иудеев из вавилонского пленения до его разрушения римлянами.

В 538 году до н. э. персидский царь Кир завоевал Вавилон и разрешил всем изгнанникам вернуться на родину. Вернувшиеся в Иудею евреи восстановили Иерусалим и храм. С возвращением евреев из вавилонского пленения связано ещё одно важное событие: канонизация Библии, появление так называемого Писаного учения. Всё созданное в последующие годы, несмотря на то, что оно тоже записывалось время от времени, стало называться Устным учением. Помимо общеисторического значения, это событие имеет особую важность для нашего изложения, поскольку оно послужило поводом к произошедшему позднее распаду общественно-религиозного единства нации, который с особой остротой проявился как раз в период земной деятельности Иисуса Христа.

После двухсотлетнего господства Персии в Иудее власть перешла к грекам. С приходом Александра Македонского в странах Среднего и Ближнего Востока началась новая эллинистическая эпоха. После смерти Александра Македонского его империя распалась. Иудея оказалась присоединённой к Египетскому царству под властью Птолемеев, которые признали её «этносом» и предоставили ей широкую автономию. Основой правовых норм этноса считалась Тора, признанная чужеземной властью. Управлялась Иудея первосвященником как вождём нации. Пост его был пожизненным и передавался по наследству.

После смерти Птолемея IV в 201 году до н. э. Иудея была присоединена к Сирийскому царству. Начавшийся при Птолемеях процесс эллинизации евреев продолжился и даже усилился. Евреи, особенно из высших слоёв общества, начали увлекаться весёлым образом жизни, зрелищами, театром и т. п. Однако распущенность нравов, погоня за наслаждениями, страсть к роскоши противоречили духу иудаизма. Евреи, подражавшие греческим обычаям, стали называться эллинистами. Помимо приверженности к эллинизации, ещё более существенным мотивом их поведения стала готовность сотрудничать с чужеземной властью.

Против эллинистического ассимиляторства возникло течение пламенных ревнителей иудейской веры, которых поддерживали народные массы. Позднее последователи этих течений составили две противоборствующие партии: последователи эллинистов – партию саддукеев; противники ассимиляции – партию фарисеев. Однако формальной основой противоборства двух партий служило их отношение к Закону. Саддукеи признавали лишь Писаный Закон, считая его Божественным откровением, но соблюдали его формально. Фарисеи признавали и Писаный, и Устный Законы, полагая при этом, что именно Устный Закон позволяет Писаному не превратиться в закостенелую догму и сохраняет его вечно живым.

Отношение к евреям резко ухудшилось во время царствования Антиоха Епифана, возомнившего себя сверхчеловеком и решившего на подвластных ему территориях создать единую эллинистическую цивилизацию, сформировать единый народ, исповедующий одну религию, разделяющий одинаковые вкусы и пр. Самой серьёзной преградой на пути осуществления этого плана стали евреи, проявившие небывалое упорство.

Антиох Епифан понял, что евреи черпают силы в своей религии. Он попытался запретить национальную религию и насильственно обратить их в язычество. Храм был превращён в капище Зевса. Постоянно усиливавшиеся гонения на религию привели в итоге к восстанию, которое возглавил священник Мататия (Мататияѓу) из рода Хасмонеев со своими пятью сыновьями. Восстание переросло в серию освободительных войн, которые продолжались в общей сложности 27 лет и закончились победой евреев, – Иудея добилась полной государственной независимости. Эта победа внушила народу Иудеи уверенность в возможности победы малыми силами, которая пагубно сказалась впоследствии.

В эпоху Хасмонеев произошли ещё два события, повлиявшие на ход истории: 1) упал авторитет верховного национального совета – Синедриона (Санѓедрина), члены которого стали назначаться царём; 2) выдвинулся ряд семейств из пограничных районов. В их числе был идумянин Антип, которого назначили правителем Идумеи. Сын его Антипатр добился большого влияния при царском дворе, а внук его, Ирод, при помощи римлян захватил престол и стал последним иудейским царём. Власть Ирода целиком держалась на римских легионах.

Будучи царём Иудеи, он вынужден был исповедовать иудаизм, но первосвященником он не был, оставаясь тем самым царём всех других иноверческих народов в составе Иудеи. Однако право назначать первосвященника он сохранил за собой и ставил на этот пост своих людей. Правителями всех областей Иудеи стали его родственники.

Личное войско Ирода целиком состояло из иностранных наёмников, что подчёркивало его недоверие к евреям. Между Иродом и еврейским народом возникла глубокая вражда. После того, как он убил свою жену, её мать, троих сыновей, он превратился в символ небывалой жестокости. Люди с нетерпением ждали его смерти. Однако, чтобы смерть его не стала общенародным праздником, Ирод приказал арестовать представителей самых уважаемых семейств и убить их в день своей смерти. За несколько месяцев до смерти Ирода в 4 году до н. э., согласно преданию, родился Иисус Христос.

Прежде, чем перейти к описанию исторической обстановки, существовавшей во время земной жизни Иисуса Христа, перечислим те выявленные «знаковые» события, которые во многом определили её характер. Это восстановление храма, канонизация Библии, признание Иудеи самостоятельным этносом с предоставлением ему широкой автономии, возникновение в обществе противоборствующих течений, победа в хасмонейских войнах, внушившая народу уверенность в возможности победы «немногих над многими», «праведников над нечестивцами».

Читая Евангелия, складывается впечатление, что Иисус со своими учениками передвигался по стране в полной безопасности. Если откуда и исходила для Иисуса опасность, то исключительно от первосвященника. В то же время, как отмечалось уже выше, в Евангелиях проскользнули две фразы о происходивших мятежах и каких-то мятежниках. Ну, и ещё страх, обуявший учеников во время казни Иисуса. И страх этот был настолько сильным, что никто из учеников не осмелился прийти на место казни Учителя. Причём опасность на этот раз исходила от римских властей. К возможным причинам, по которым евангелисты именно таким образом представили ситуацию в Иудее в то время, мы ещё вернёмся, пока же попытаемся её просто восстановить.

Крайне напряжённые отношения, сложившиеся между народом и властями во времена правления Ирода, ещё более обострились после того, как один из сыновей Ирода, Архелай, был отстранён от власти, и Иудея с прилегающими к ней областями Самарией и Идумеей оказалась под прямым римским правлением. И хотя в Иудее оставалась довольно широкая автономия, и постановления высшего органа власти – Синедриона (Санѓедрина) признавались даже римской властью, в стране усиливались антиримские настроения.

Римский наместник имел право назначать первосвященника, надзирать за храмовыми службами и т. д. Всё это крайне раздражало население. Ситуация особенно ухудшилась после назначения в Иудею Понтия Пилата, который считался с иудеями меньше, чем его предшественники. В стране начала формироваться идеология нетерпимости к чужеземной власти, в основу которой была положена чисто религиозная концепция. Суть её состояла в том, что отвергалась любая власть, кроме власти самого Творца. Таким образом, политическая свобода была возведена в религиозную заповедь, а подчинение римскому императору стало рассматриваться как тягчайший грех, приравненный к идолопоклонству.

Подавляющее большинство иудеев было проникнуто убеждением, что их страна не может быть порабощена идолопоклоннической державой. Власть римлян превратилась в символ сатанинской власти. В народе усиливались мессианские чаяния, крепла вера в неминуемое вмешательство Провидения, в возможность победы слабых над сильными (как это произошло во время хасмонейских войн). Мессианская идеология подпитывала политическую активность. Многими разделялось мнение о том, что не следует пассивно ждать чудесного избавления от власти Рима, необходимо восстать.

Особой воинственностью отличалась как раз галилейская ветвь национально-освободительного движения. При этом порядок и безопасность в стране приходили в полное расстройство. Римская администрация всё более утрачивала контроль над провинцией. В разных частях Иудеи постоянно возникали столкновения между римскими войсками и иудеями, между самими иудеями, между иудеями и греко-сирийским населением.

На дорогах свирепствовали банды насильников и грабителей, быстро шло обнищание населения, особенно сельского. Массы безземельных крестьян, бездомных беженцев, пополняли ряды мятежников. Особую опасность для римских властей приобрело массовое паломничество в Иерусалим во время религиозных праздников. Таким образом, Иудея превращалась в самую неспокойную провинцию Римской Империи.

Несмотря на то, что большинство населения поддерживало призывы к восстанию, это не говорит о единстве, царившем в обществе. Даже внутри одной и той же партии существовали разногласия и особенно в вопросах взаимоотношений с римской властью. Помимо саддукеев, которых связывали с римской властью экономические интересы, существовали группы, искренне обеспокоенные будущим страны и народа. Они были убеждены, что открытое столкновение с могущественной Римской Империей неизбежно закончится катастрофой для всей нации. Подобные мысли высказывал и Иисус Христос, говоря, что любой царь прежде, чем начать войну, оценивает свои возможности и сравнивает их с силой противника (Лука XIV, 28/91). Однако вера в Провидение воздвигла «стену», о которую разбивались все доводы разума. Религия переставала играть свою спасительную роль и, превратившись в идеологию, толкала народ к гибели.

Евангелисты стремились создать впечатление, будто бы Иисус не касался политических проблем, игнорировал вопросы чужеземного государства. На самом же деле Его просто сильнее беспокоило духовное состояние народа, ожесточившегося в бесконечных войнах и восстаниях. Он отчётливо видел, какой конец ожидает страну и народ в войне с римлянами, и поэтому даже на кресте продолжал оплакивать Иерусалим: «Ибо придут на тебя дни, когда враги не оставят в тебе камня на камне».

Слова Иисуса «кесарю кесарево, а Божие Богу», превратившиеся в поговорку, употребляемую по любому поводу, означают в первую очередь призыв отказаться от зелотского пути к политической свободе. Римляне ведь не вмешивались в религиозную жизнь народа, и поэтому было ошибкой придавать борьбе с ними статус священной войны.

Но даже ближайшие ученики Иисуса оставались глухими к этим Его словам. Недоумевая, почему Он не воспользовался энтузиазмом галилеян, которые готовы были провозгласить Его своим повелителем, они не могли понять, что Он не Мессия зелотов и толпы. Саддукеи же как раз увидели в Нём возможного руководителя галилейского движения, которое может перерасти в мятеж и стать причиной карательной экспедиции римлян. Поэтому они предпочли смерть одного бедствиям, которые могли бы обрушиться на весь народ.

Проповедь Иисуса Христа не была тогда услышана ни одной из лидирующих группировок и не смогла объединить народ, т. к. требовала изменений взглядов на жизнь. Саддукеи верили в блага личной жизни; фарисеи видели смысл жизни в соблюдении благочестия; зелоты стремились к политической свободе своего народа. Позднее всех их объединит и погубит ненависть к римлянам.

Может показаться, что во времена Хасмонеев ненависть к сирийцам, объединившая народ, спасла его. Однако тогда не столько ненависть, сколько верность своей религии, своим традициям, желание их отстоять и сохранить объединили народ. Поэтому все те неслыханные жертвы, на которые шёл народ в эпоху Хасмонеев, были оправданны. Во времена же Иисуса римляне не посягали ни на религию, ни на самобытность иудеев.

Столетия гонений, унижений, непрерывных войн ожесточили сердца людей, и Иисус поэтому стремился преобразить их души любовью, полагая это более важным, чем изменение внешних условий жизни. Иудеи же ждали от Пророка-Мессии освобождения от власти язычников, сигнала к восстанию. «Мы думали, он тот, кто избавит Израиля…», а он принёс им Благую Весть о новой жизни.

Зелоты же призывали людей жертвовать жизнью во имя веры, превозносили мученический подвиг, всячески раздувая пламя войны, готовили гибель себе и всему народу. Саддукеи ещё со времён правления Ирода лишились поддержки в народе, отсюда и авторитет Синедриона (Санѓедрина), в котором господствовали саддукеи, значительно упал, и он фактически перестал оказывать влияние на ситуацию в стране.

Как ни странно, но в этот период необычайно возросла популярность иудаизма. Не только во всех областях Римской Империи многие переходили в иудаизм, но и за её пределами тоже. Перешла в иудаизм даже царская семья Адиабены из Месопотамии. Вся нация была охвачена стремлением привлечь язычников, что нашло отражение и в Евангелиях. Так в Евангелии от Матфея говорится о «книжниках и фарисеях, обходящих моря и сушу, дабы обратить язычников».

Доскональное знание Торы стало массовым явлением. Детей с самого раннего возраста стали обучать религиозным законам. И это тоже отражено в евангельском эпизоде, рассказывающем о том, как Иисус, будучи ещё ребёнком, отстал от своих родителей, оставшись в храме беседовать со старцами, и поразил их своими знаниями.

В это же время начинает развиваться новое направление еврейской духовной литературы – апокалипсис. Так, например, вскоре после смерти Ирода был составлен апокалипсис «Вознесение Моисея», в котором центральное место занимает описание Царства Божиего. Весь апокалипсис проникнут духом оптимизма. Наступление Царства Божиего, хотя и будет сопровождаться катастрофами, но царство зла будет повержено, и мир будет избавлен от скорби и печали. Проповеди Иисусом Царства Божиего говорит о том, что Он несомненно читал эту книгу.

Основная цель проповедей Иисуса Христа – предотвратить насилие, чтобы спасти свой народ, не нарушая Закон, который определял все жизненные устои. Иисус Христос явил себя царём примирения и, действуя как мудрый наставник, призывал народ сочетать стойкость в вере со смирением.

Принято считать, что Христос не касался политических проблем своей эпохи, но в словах о непротивлении злу, превращённых позднее в основной христианский догмат, как раз и сосредоточена мудрость политика и горечь патриота. Эти слова были обращены к своему народу, погибающему в тяжёлой борьбе.

Христос понял силу учения Иеремии (Ирмеяѓу) о непротивлении злу и старался применить его практически. Он, призывая людей переменить взгляды на жизнь, убеждал их в том, что изменить законы общежития важнее, чем добиваться политического, социального или какого-нибудь ещё другого переустройства. Иисус понимал, что спасение может быть достигнуто, если в душах людей воцарится Бог. «Царство Божие внутри вас», – говорил Он, сознавая, насколько важно отказаться от сиюминутного решения политических проблем, обратив свои устремления к Богу. Исполнение призыва Иисуса Христа «творите добро врагам своим…» могло бы стать единственным спасением для иудеев в то время, т. к. римляне не преследовали цели их уничтожения.

Насколько актуально в обстановке стремительно нараставшей враждебности иудеев к римлянам и друг к другу звучат слова Иисуса Христа о необходимости жить в мире со всеми людьми, стараться, чтобы вражда не разгоралась и не погубила их. Когда же этим словам, этим призывам Иисуса Христа был придан универсальный характер, когда их оторвали от конкретной исторической обстановки, они превратились в малопонятные мировые поучения, а то и просто стали абсурдными. Как, например, можно было творить добро гитлеровцам во время Второй мировой войны, когда они осуществляли стратегический план тотального уничтожения евреев и значительного сокращения численности славянского населения?

Конечно, в словах Иисуса Христа о непротивлении злу людей всегда привлекал скрытый в них мистический смысл. Нас же в данном случае интересовал его голос разума, его призывы к реальному спасению. Иисус постоянно призывал следовать не столько букве, сколько духу Закона, обращал внимание на внутреннее содержание проповедей, требовал каждую заповедь Моисея исполнять как веление сердца.

Во времена Иисуса обострились разногласия между саддукеями, признававшими только Писаный Закон, и фарисеями, которые настаивали на соблюдении как Устного, так и Писаного Законов. Иисус же говорит о Законе Вечном, подчёркивая тем самым, что более важным является постижение глубинной сути Закона, а не стремление к его формальному исполнению.

Иисус не отдаёт предпочтения ни Устному, ни Писаному Закону. Закон Бога тот, который наиболее правильно отражает его суть. Отрицая подход саддукеев, Иисус Христос предостерегает Церковь и от «закваски фарисейской», т. е. от излишнего увлечения внешним благочестием в ущерб внутреннему содержанию. И ещё особую нетерпимость проявлял Иисус к профанации культа, к превращению религии в промысел. Поэтому каждое Его посещение Храма сопровождалось тем, что Он изгонял оттуда торговцев и менял.

Особо дурную роль сыграли неправильно истолкованные слова Иисуса «Вам говорили…, а я говорю…». Слова эти были восприняты как противопоставление одного Закона, Закона Моисея, новому Закону, который якобы принёс Иисус Христос. Мало того, что это породило ложное представление об этике иудаизма, но вместе с этим лишило практической этики и само христианство, сведя её к нескольким недостижимым морально-нравственным идеалам.

В словах Иисуса усмотрели противопоставление оттого, что Евангелия составлялись уже в пору зарождения антииудаизма, который с годами усиливался. Поэтому мысль об отрицании этики иудаизма воспринималась легче, чем призыв к её более глубокому осмыслению. При этом были проигнорированы слова Иисуса о том, что не отменять, а исполнить Закон Он пришёл. Именно для того, чтобы правильно исполнить его.

Он пытался усилить Закон, привлечь внимание к его внутренней, глубинной сути. В словах Иисуса «Вам говорили…, а я говорю…» – не противопоставление Закону Моисея, не введение нового Закона, не отмена прежних заповедей, не превращение их в «Ветхий Закон», а усиление всё того же вечно живого Закона, стремление перенести центр тяжести с буквы Закона на его Дух.

Как можно было подумать, что Иисус предлагает приравнять наказание за «вожделение в сердце» к наказанию за прелюбодеяние, т. е. за одно только желание, за мысль наказывать так же, как за распутство? Или как можно было предположить, что Иисус призывает наказывать того, кто гневается так же, как того, кто совершил убийство. В словах Иисуса «всякий гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду…» содержится лишь предостережение против гнева, которое неоднократно повторяется в поучениях древних.

Под судом же подразумевается суд исключительно нравственный, а не уголовный, т. е. ничего, кроме желания придать ветхозаветному иудаизму полемически заострённую форму, во всех этих словах Иисуса нет. Резкость же его высказываний объясняется лишь стремлением усилить воздействие на своих слушателей, учитывая степень духовного падения народа в то время.

В словах Иисуса о любви к врагам речь идёт о любви их высшей, божественной составляющей, что может быть применимо лишь к духовно продвинутым людям. Например, польский монах Максимилиан Кольбе, основатель учения о Пречистой Деве Марии, замученный в концлагере, любил даже немцев «во Христе как гадов пренепорочной». Но разве всем людям доступна такая любовь? Поэтому иудаизм требует только не ненавидеть врага. Буквальное же понимание призыва любить врага больше самого себя подобно мазохизму.

Аналогичным образом слова Иисуса о подставлении щеки, оторванные от иудаизма, превращённые в абсолютный идеал, не только не стали исполнимыми, но и вообще лишились всякого смысла. Слова же эти служили напоминанием хорошо известной всем Его ученикам ситуации из книги Иеремии (Ирмеяѓу), ситуации, связанной с необходимостью осознания Божественного наказания, поэтому не было у него и стремления к противлению.

В усилении Иисусом древних заповедей с особой очевидностью просматривается связь с исторической обстановкой того времени. Так, в условиях расширявшейся эллинизации, когда привычным становилось смотреть на женщину как на предмет похоти, с особой актуальностью звучало предостережение Иисуса о том, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействует с ней.

В условиях стремительно нараставшей в стране нетерпимости к римлянам, когда борьбе с ними за освобождение от власти язычников был придан статус «священной» войны, лишь призыв Иисуса не враждовать, не вооружаться, не воевать мог стать спасительным. Только мир мог спасти и сохранить Иудею пусть не в качестве независимого государства, но хотя бы как место компактного проживания иудеев. И только эту одну единственную цель – сохранить мир – преследуют все заповеди Иисуса.

Неправильно понятое отношение Иисуса к безбрачию – безбрачие, возведённое христианством в принцип, наложение запрета на вступление в брак для определённой категории священнослужителей – привело, в конечном счете, к разного рода извращениям. Иисус, в первую очередь, своим безбрачием стремился сплотить свою общину, чтобы она стала настоящей семьёй для Его учеников. На том этапе, на этапе становления общины как Новой Церкви это было особенно важно.

Иисус Христос видел, что дух Моисеевых заповедей повсеместно искажается: благочестие фарисеев грозит окостенением религии; основное внимание людей привлекают ритуал, регламент, а суть веры при этом выхолащивается. Поэтому Иисус стремится перенести центр тяжести из сферы внешних церемоний в область духовно-нравственную, стремится обратить внимание на внутренний смысл заповедей Моисея, усилить требования Закона, а не заменить его другим Законом.

Ложно понятый полемический характер высказываний Иисуса Христа породил иллюзию о том, что Он предложил новую концепцию, создал новое учение. На самом же деле всё, что проповедовал Иисус, существовало в иудаизме. Он лишь усиливает запрет некоторых заповедей, пытаясь предостеречь даже от приближения к их нарушению, ибо в то время оно было гибельным.

Сами иудеи не находили особых расхождений между проповедями Иисуса и иудаизмом. Для фарисеев неприемлемым был не смысл его учения, а его мессианские стремления. Саддукеи же вообще не хотели признавать простого галилеянина. К тому же многие его проповеди, как, например, проповеди о Царстве Божием, о Воскресении и др. выходили за рамки канонизированной Библии – Писаного Закона, и поэтому ими отвергались.

Несмотря на то, что евангелисты неоднократно подчёркивают «Ему жалко народа», и эта любовь Иисуса к своему народу пронизывает всю его проповедническую деятельность, христианством полностью отвергается его роль как национального лидера. Впрочем, это и не удивительно, так как Церковь с самого начала сконцентрировала свои усилия на постижении его тайны.

Правда, предпринимались попытки понять и смысл его проповедей. Но осуществлялось всё это, конечно, в полном отрыве, как от конкретной исторической обстановки, так и от связи с иудаизмом тем более. И вопреки его собственным словам «научите все народы, уча их соблюдать всё, что я заповедал вам», учили и продолжают учить лишь о нём.

Первоапостолы при жизни Иисуса часто не понимали смысла его высказываний, жалуясь друг другу: «трудно слово его, кто может понять». Тогда как же через поколения могли правильно дойти его слова до евангелистов? Кроме того, под влиянием уже сформировавшегося к тому времени антииудаизма часто сознательно искажался смысл Моисеевых заповедей.

Как известно, в иудаизме существуют два уровня требований к поведению человека: уровень законодательный, обязательный для всех, и уровень благочестия, доступный лишь праведникам. В христианстве же принят только один уровень – уровень морального идеала, недоступный обычным верующим. Это несоответствие способствовало формированию и закреплению в христианстве искажённого представления об иудаизме.

Примером такого рода искажений может служить трактовка заповеди «око за око…» как призыва к мщению, в то время как иудаизм вообще отрицает мщение. Эта заповедь как раз из разряда законодательных, юридических норм, в которой речь идёт о соответствии меры наказания тяжести преступления, о необходимости возмещения нанесённого ущерба. И поэтому неправомерным является сопоставление этой юридической нормы с моральным призывом – «не противься злому», который несёт в себе так же и мистическую составляющую.

Другим примером явного искажения евангелистами иудаизма могут служить слова о любви к ближнему и ненависти к врагам. Тора осуждает ненависть как таковую. В книге «Исход» («Шмот») приводится прямое осуждение тех, кто радуется гибели войска фараона в водах Красного моря.

В глазах христиан иудаизм представлен как собрание огромной массы мелочных и совершенно никчёмных предписаний. При этом никак не отмечается их роль в период эллинизации народов. Именно соблюдение этих предписаний позволило сохранить самобытность народа. В результате всех этих усилий, начатых евангелистами и «успешно» продолженных христианской Церковью, даже весьма продвинутым людям иудаизм предстал как «безобразное учение», «вонючая грязь», из которой были извлечены жемчужины христианских истин. Вот и Толстой, споривший с Церковью, оказался подспудно подготовленным ею к восприятию иудаизма по тем же полемическим высказываниям Иисуса, которые приводят евангелисты. Именно превратное представление об иудаизме убедило христиан в том, что Иисус принёс Новый Закон, заменив им Моисеев закон.

Иисус выступил как национальный лидер, обеспокоенный судьбой своего народа, и этого не могли скрыть евангелисты. Когда Иисусу рассказали о галилеянах, убитых Пилатом, Он призвал соплеменников одуматься, пытался удержать их от войны с римлянами, сознавая, что в противном случае их постигнет та же участь. Христиане утверждают, что евреи не поняли учение Христа. На самом же деле они просто не приняли его наставления. Народ, восставший из рабства, не смог воспринять призывы Иисуса Христа терпеть зло и делать добро всем. В той обстановке им казалось, что это станет для них путём в новое рабство.

Цель Иисуса оказалась не достигнутой отчасти ещё и из-за выбора учеников. Иисус говорил, что «пришёл призывать не праведных, но грешных». Он приближал к себе грешников, точнее, он их просто не отталкивал от себя. Однако ближайшими его учениками стали не грешники, а просто люди малообразованные – те, которых фарисеи считали невеждами и говорили про них: «невежда не боится греха и не может быть праведным».

Могли ли такие люди понять его? Отсюда и заговор апостолов, и предательство, и лжесвидетельство, и сговор против Иуды, и т. д. Евангелисты умышленно не делают различия между понятиями «грешник» и «невежда». Но раскаявшийся грешник становится угодным Богу. А что невежда? Они не поняли возвышенного смысла в его словах ни при его земной жизни, ни после его смерти. Более того, не поняв смысла его высказываний, они не смогли исполнить его наказ нести народам то, чему он их обучал. Вместо этого они понесли в мир чисто человеческое учение о нём, не содержавшее в себе Божественного откровения.

Таким образом, второй заговор против Иисуса, состоявший в подмене его «учения» учением о нём, можно считать удавшимся. Первым заговором был заговор Амана, который хотел спасти человечество от евреев, а заодно предотвратил бы рождение Иисуса. Тот заговор провалился ещё за 350 лет до рождества Христова.

Христиане, пусть и не «церковно-верующие», каким, например, был Лев Толстой, негодуют от того, что всё в мире – и спокойствие граждан, и безопасность государства, и собственность, и многое другое – держится не на заповедях Христа, а на Моисеевых заповедях. Возмущаются тем, что Церковь стала учить, будто бы можно быть христианином, не исполняя учения Христа. Но Церковь-то давно поняла, что нельзя исполнять несуществующее. Можно следовать примеру его жизни, и такие течения в монашестве существуют, но нельзя следовать его учению, просто потому, что он его не создавал, и нет другого Закона, кроме закона Моисея, которого Христос не отвергал.

В этом состоит ужасное, непреодолимое противоречие христианства, разъедающее его подобно раковой болезни. С одной стороны, христианство взращено на антииудаизме, ненависть к которому с годами, столетиями только крепла. С другой стороны, христианство не могло создать собственного, независимого от иудаизма учения о жизни, так как оно неминуемо вошло бы в противоречие с тем, чему учил Христос, ибо он учил иудаизму и ничему другому. Церковь, понимая это, развивала и распространяла учение о Христе. В жизни же христианского мира следование Моисеевым заповедям, определяющим путь нравственного развития, вопреки всякой логике сочеталось с непрерывным ростом антииудаизма, в конце концов, переросшего в свою безрелигиозную форму – антисемитизм.

Евангельские рассказы: правда и ложь

Евангелия, которые составляют важнейшую часть Нового Завета, второй, христианской части Библии, стали самым популярным и общепризнанным из всех источников, употребляемых в европейском искусстве. И это притом, что трудно найти более противоречивое произведение, к тому же буквально «нашпигованное» историческими, географическими, ботаническими, хронологическими и прочими ошибками. Всё это мешает воспринимать Евангелия как исторически достоверные книги, в которых не только облик основоположника христианской веры является выдуманным, но и образ вполне реальной личности Понтия Пилата искажен до полной своей противоположности. В биографию Иисуса, в его роль Мессии, в его облик, сутью которого стало абсолютизированное добро, внезапно появившиеся в таком жестоком мире, верят лишь в силу традиции. Из всего массива книг, написанных об истории Иисуса Христа, Евангелия – самые неисторические произведения.

Из самих же Евангелий следует, что Иисус сам никогда ничего не писал. Да и передавал он своё учение только безграмотным людям, которые не могли его понять. Лишь спустя много лет стали записывать то, что слышали о нём. Причем, первые записи представляли собой слитный текст без знаков препинания. Таких записей существовало множество. Когда при императоре Константине христианская религия получила статус государственной, церковь отобрала лучшие, на её взгляд, рукописи из сохранившихся к тому времени. Все они были переписаны в соответствии с тем, как были поняты, т. е. осовременены. Таким образом, Евангелия представляют собой результат длительного процесса переписывания, приписывания и толкования. Уже только поэтому Евангелия не могут быть признаны боговдохновенными произведениями.

В синоптических Евангелиях не выдерживает апробации на историчность ни один из рассказов, изложенных к тому же очень невнятно. Ничего из того, что написано в Евангелиях, никогда не происходило. Это просто сборник с вполне определенной целью отобранных легенд. К рассмотрению этой цели мы ещё вернемся. Поскольку не было летописца, передавшего массу встречающихся в текстах мелких подробностей, все они были в своё время подвергнуты тщательному анализу с применением методов смежных наук. Этот анализ, помимо того, что дал отрицательный ответ на вопрос об историчности Христа и подтвердил сомнительный характер всех взятых из вторых и третьих рук евангельских деталей, ещё и обнаружил массу противоречий. Ничто не было подтверждено. Даже реквизиты казни, датировки ареста и казни, возраст Иисуса, и многое другое не выдержало критического прочтения. На этом основании был сделан общий вывод о том, что Евангелия – не историографический, а религиозный источник.

Поэтому для многих Евангелия стали просто литературным произведением. Но в чем тогда величие этого жестокого и вместе с тем наивного романа первого века новой эры, в котором евангелисты даже Бога изобразили безжалостным Отцом, пославшим своего Сына на гибель? Не в том ли, что всё зло Римской империи евангелисты перенесли на народ Иудеи, который объявили виновным на все времена? Но вряд ли одной этой черты было бы достаточно для того, чтобы обеспечить Евангелиям столь долгую жизнь. Своей долговечностью Евангелия обязаны тем заимствованиям из Ветхого Завета, от которых христиане упорно открещиваются. Само же христианство не выдумало ничего, кроме Иисуса, не дало ничего нового ни в обрядах, ни в морали, даже антисемитизм уже существовал в дохристианские времена. А вот идея богочеловека, погибшего позорной, рабской смертью, действительно, оказалась очень дорогой сначала рабам, потом крепостным.

Первое, что бросается в глаза при чтении Евангелий, – это две сюжетные линии: старозаветная и новозаветная. Причем, новозаветная линия, поставившая цель представить Иисуса, в отличие от всех других библейских пророков, не только человеком, но и Сыном Бога, который и сам является Богом, не могла избежать внутренних противоречий. Более того, создается впечатление, что новозаветная линия вообще соткана из одних противоречий. Вся новозаветная идеология складывалась из старозаветных пророчеств под сильным влиянием греко-римской философии. В результате, с одной стороны, Иисус призывает отказаться от жизни плотской в пользу бессмертной жизни в духе Бога-Отца; с другой стороны, евангелисты не скрывают своего стремления отмежеваться от злобного, жестокого Бога иудеев, пославшего на гибель своего Сына.

В Евангелиях множество заимствований из Ветхого завета дополнено описанием вымышленных, никогда в точности не происходивших событий. Поэтому неизбежными оказались различия в описаниях одинаковых по смыслу событий, содержащихся в разных Евангелиях, что производит удручающее впечатление. Вместе с тем, такого рода заимствования, как, например, цена предательства в 30 сребреников из Захарии или число апостолов, равное 12 коленам Израилевым, хотя к тому моменту их осталось только два, присутствуют во всех четырех книгах.

В конце XIX века греческим митрополитом, проживавшим в Константинополе, была опубликована рукопись «Учение 12 апостолов». Это самое древнее изложение проповедей Иисуса Христа, написанное во времена, когда ещё были живы люди, слышавшие якобы самого Иисуса. В той рукописи как раз и содержится та самая «благая» весть, которую заповедовал Христос нести всем народам, сказав: «Идите и проповедуйте благую весть всей твари». Частично это учение вошло в Нагорную проповедь, которая приводится только в Евангелии от Матфея. Значит, вовсе не передача этой благой вести составляет основное содержание Евангелий.

В «Учении 12 апостолов», помимо заповедей, не вошедших в Нагорную проповедь, содержатся разные правила (например, омовения), благодарственные молитвы, многочисленные разъяснения о постах и молитвах, об определении истинности апостолов, странников и пророков, указания по организации общин и проведению собраний и т. д. Причем, изложение всего этого полностью лишено полемического задора, который евангелист передает словами: «…вам говорили…, а Я говорю …». Ну, и конечно, отсутствуют даже намеки на какое-либо отрицание иудаизма. Из этого можно сделать вывод о том, что вся антиеврейская направленность была привнесена позднее евангелистами. В «Учении…» же сказано лишь то, что нужно человеку для познания истинной жизни и спасения души. Создается впечатление, что авторы этого «Учения…» излагали основы иудаизма в доступном язычникам виде, т. е. «не длинно и не мудрено».

Можно ли считать евангелистов высокообразованными людьми, хорошо знавшими предмет, о котором они писали, в частности, законы иудаизма и еврейскую традицию? Ни один из авторов Евангелий не был современником Иисуса Христа и, стало быть, свидетелем описываемых событий. Но это ли единственная причина того множества всевозможных ошибок, которыми изобилуют эти произведения? Двоих апостолов Иисуса Христа – Матфея и Иоанна – считают авторами соответствующих книг Нового Завета. Но было доказано, что это – ошибочное мнение. Никто из евангелистов не только сам не был апостолом, но и не видел ни одного из 12 апостолов. Евангелист Лука, врач по профессии, согласно преданию, сопровождал апостола Павла. Но сам апостол Павел не видел живого Иисуса Христа, который ему «явился» через пять лет после распятия.

Если при описании картин, служащих фоном разнообразной деятельности Иисуса, евангелисты обнаруживают отсутствие исторических, географических, ботанических и прочих знаний, то при описании сцен подготовки к казни они проявляют элементарное неразумение. Взять хотя бы перенос креста. Не мог обессиленный, изможденный человек тащить по полуденной жаре в гору бревно длиной 2,5 метра и весом до 60 кг, которое служило опорой креста.

Однако всё это носит сравнительно безобидный характер по сравнению с приписыванием первосвященнику призыва к нарушению закона, запрещающего выдавать еврея. Это следовало бы уже расценивать по другой шкале. Имеются в виду вложенные Иоанном в уста первосвященника слова: «…лучше нам, чтоб один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб». Так мог сказать только язычник. У евреев же казнь «повешением на столбе» вызывала такой невероятный ужас, что был случай, когда евреи сдали крепость, чтобы только спасти своего товарища, попавшего в плен, от распятия.

Наверное, ответить на вопрос, была ли безграмотность евангелистов причиной многочисленных ошибок и противоречий, невозможно без учета той политической обстановки, которая существовала во времена написания первых Евангелий. Само возникновение христианской секты внутри иудаизма было обусловлено политической и религиозной обстановкой внутри Римской империи. Относительное спокойствие в Иудеи поддерживалось, с одной стороны, могуществом римской власти и невероятной её жестокостью по отношению к местному населению. С другой стороны, порядок поддерживался ещё и церковью, во главе которой стоял, как правило, коллаборационист-первосвященник.

Несмотря на все эти меры, или благодаря созданной ими обстановке, в провинции сохранялась постоянная готовность к восстанию, так как народ не желал терпеть иноземный гнет. Поэтому чисто религиозное ожидание прихода Мессии приобрело со временем политическую окраску. В массовом сознании людей Мессия-пророк постепенно слился с Мессией – вождем национально-освободительного движения. Поэтому при возникновении хоть малейшей угрозы спокойствию в провинции знаменитая машина римской власти действовала безотказно и с предельной жестокостью. При этом «служебное рвение» правителя подкреплялось его ненавистью к евреям, а это вызывало ответную ненависть с их стороны. На современном языке римский правитель-ненавистник, глумившийся над народными обычаями, был просто антисемитом.

С особой силой это чудовищное сочетание беспредельной жестокости с полнейшей безнравственностью проявилось во времена правления императора Нерона. Поскольку для римлян новое религиозное движение, зародившиеся в Иудеи, продолжало ещё много лет ассоциироваться с мятежным народом уже после его изгнания, Нерон решил обвинить христиан в массовых поджогах, которые на самом деле осуществлялись по его приказу.

Христиане были подвергнуты ужасным преследованиям. Многие из тех, кто открыто признавал себя христианами, были схвачены и казнены. Вот именно тогда и стали сочинять первые Евангелия с целью убедить римлян, что основатель новой религии не «замышлял против кесаря», и поэтому христиане не должны внушать тревогу Риму. Но одних заверений в своей лояльности по отношению к римской власти христианам показалось недостаточно. Нужно было ещё внушить, что народом-мятежником были евреи, а потом отмежеваться от их идеи освобождения страны от римского присутствия и создания идеального государства. Так, стремление реабилитировать себя сформировало одновременно проримскую и антиеврейскую направленность Евангелий, которая в итоге превратилась в традицию.

Постепенно на основе Евангелий сознательно возникал водораздел между новой религией и иудаизмом, поддерживающим, как полагали римляне, в евреях мятежный дух. В свете этого становится очевидным, что вовсе не желание донести неискаженным учение Иисуса Христа двигало авторами первых Евангелий. Только с этих позиций можно понять, почему евангелисты вместо мерзкой политической практики, существовавшей в Римской империи в начале новой эры, которая и стала настоящей причиной гибели основателя христианства, показали роль евреев, якобы заставивших Пилата казнить Иисуса.

Более того, евангелисты особо подчеркивают, что сам Рим в лице прокуратора Иудеи не видел угрозы общественному спокойствию со стороны его сподвижников – первых христиан. Тем самым обращалось внимание на то, что изначально существовал конфликт не между Римом и христианами, а между евреями и христианами. Более того, евангелисты пытаются представить, что уже во времена правления императора Тиберия христианское движение служило чуть ли не опорой римской власти. Политический же аспект в обвинение основоположника новой религии, ставший причиной его казни, был якобы привнесен евреями, которые должны были ограничиться религиозными вопросами.

Вот Пилат говорит Иисусу: «…видишь, как много против Тебя обвинений», имея в виду обвинения, представленные евреями. Сам же прокуратор, будто бы, и не находит в нем никакой вины. Но и проигнорировать обвинения евреев тоже не может, опасаясь жалобы с их стороны на себя в Рим. Тогда он пытается хотя бы оттянуть принятие решения: отсылает дело Иисуса на рассмотрение тетрарху Галилеи Ироду, когда узнает, что обвиняемый – галилеянин. И даже Ирод, который незадолго до описываемых событий жестоко казнил Иоанна Крестителя, тоже не находит вины Иисуса. Так, в противовес злым евреям, перед нами предстают справедливыми и благодушными и беспощадный Понтий Пилат, и злобный интриган Ирод. Не сговариваясь между собой, они оправдывают Иисуса, так как уверены, что «…предали Его из зависти».

Пилат выходит к первосвященнику, начальникам и к народу, и заявляет им, что исследовал дело Иисуса, и не нашел его виновным ни в чем. Затем добавляет, что Ирод также не нашел ничего достойного смерти. Поэтому он, Пилат, готов его отпустить. Однако народ неистово требует: «Распни Его», и никакие доводы Пилата не в состоянии успокоить толпу. Поэтому Пилату ничего не остается, как умыть руки со словами, что на нем нет крови этого праведника. На что народ ему отвечает: «Кровь Его на нас и на детях наших». Невольно возникает вопрос: а тот ли это народ, который так полюбил Иисуса, пел ему «осанну», оборонял его от правителей, теперь так настойчиво требует его смерти?

Эта внезапно возникшая ненависть народа к Иисусу, и та настойчивость, с которой евреи требуют казнить его, и предпочтение, которое ими было отдано опасному преступнику, выглядят совершенно несуразно. Что же касается пророчества евангелистов о еврейской крови, то хорошо известно, сколько её было пролито за прошедшие с тех пор столетия. И слова эти, несомненно, оказали огромное трагическое влияние на всю историю Европы.

Создается такое впечатление, что авторами Евангелий сделано всё возможное и невозможное, чтобы продемонстрировать своё уважение к римской власти, представленной прокуратором Иудеи Понтием Пилатом. Одновременно они не жалеют черной краски, изображая коварных евреев, с такой яростью вдруг возненавидевших Иисуса. На их фоне Пилат показан умным и гуманным администратором, который якобы изо всех сил старается найти способ «отпустить Иисуса». Он снимает с него обвинение в его божественности, говоря: «се, Человек!», потом предлагает евреям по-праздничному помиловать его. Но злые иудеи остаются непреклонными и продолжают требовать казнить Иисуса. Тогда Пилат делегирует им свою власть, предлагая всё сделать по их закону. «Возьмите Его вы, и распните, ибо Я не нахожу в Нем вины». Нет, евреи стремятся заставить Пилата самого вынести смертный приговор невиновному Иисусу.

У древних историков картина римских нравов выглядит совершенно иначе. Филон Александрийский, современник Иисуса Христа, который о нем вообще ничего не сообщает, характеризует Понтия Пилата как свирепого и упрямого правителя. Он описывает его бесчисленные преступления, продажность и хищничество, с которыми он разорял целые фамилии, казнил множество людей без всякого суда. Даже Иосиф Флавий, который всячески старался обелить римскую власть после перехода к ней на службу, изображает Пилата очень скверным правителем и жестоким провокатором. Особую нетерпимость он проявлял к разного рода мессианским движениям, самым жестоким образом расправляясь с их предводителями. За многочисленные случаи «превышения власти» он, в конце концов, был отослан в Рим. Народу же Иудеи, чтобы его успокоить, вынуждены были даже дать некоторые поблажки: и налоговые, и по части исполнения религиозных обрядов.

Другими словами, при Пилате в Иудеи творился просто «беспредел». И вот именно этот период в истории Рима был выбран евангелистами для создания образа новозаветного Пилата, ничем не похожего на реально существовавшую историческую личность. Благодушный вельможа, каким он представлен евангелистами, предает смерти Иисуса Христа исключительно под нажимом евреев, вопреки своей совести. Все рассказы о попытках римского прокуратора спасти Христа – не что иное, как ложь, придуманная евангелистами с целью заслужить расположение римских властей, принеся навеки в жертву целый народ. Заступничество Пилата ничем не мотивировано и контрастирует с его же собственным поведением в других случаях. Этого злобного ненавистника, который считает всех евреев дурными людьми для самооправдания собственной жестокости, пронизывающей всё его существо, евангелисты изобразили терпеливым и внимательным. Это психологическое противоречие в характере Пилата не может остаться незамеченным.

Абсолютно беспочвенной выглядит предложенная евангелистами версия о заступничестве Пилата. Этот погрязший в невыносимой жестокости человек, в котором воплотилась вся бесчеловечность созданной Римом машины власти, сам, наделенный неограниченной властью, борется с непокорными евреями за спасение Иисуса и, в конечном итоге, уступает их требованию, будто бы глубоко страдая. Оказывается, Пилат, до того не любивший никого, кроме своей собаки, смог полюбить Иисуса.

Что же касается самой гибели Иисуса, то она показана как высшее предопределение, которое должно было продемонстрировать жестокость евреев. Хотя на самом деле тот «распорядок действий» был намечен не Богом, а римской властью, что старательно скрывается евангелистами. Так, под влиянием проримской и антиеврейской тенденции евангелисты лишают всякой логики судебный сюжет, делая его совершенно недостоверным.

Не менее важной целью, стоявшей перед евангелистами, было изобразить основоположника христианской религии человеком, не представлявшим никакой опасности для римской власти, которая даже и не помышляла его арестовывать. Поэтому и арест-то был произведен не римской полицией, а храмовой стражей, т. е. всё было сделано, чтобы усилить ощущение виновности евреев. Хотя достоверно известно, что именно жестокость римской власти, пролившей много крови в Иудеи, вызывала ответную ненависть к ней со стороны евреев и толкала их на борьбу за независимость своей родины. В Евангелиях же показано, что, наоборот, «всё зло от евреев».

Кажется, что уже не осталось на свете отрицательных качеств, которые не были бы приписаны евангелистами еврейскому народу. Тут и лживость, и гнусная неблагодарность, и невежественное суеверие, и сатанинская злоба. В итоге весь народ Иудеи, который «буквально на глазах разлагался от своего внутреннего растления», был отождествлен с сатаной. Особой ненавистью к евреям проникнуто описание страданий и гибели Иисуса. «Страсти Господни» до сих пор остаются мощнейшим стимулом для антисемитских проявлений.

Но евреи «погубили» не только Иисуса, но и Пилата, устроив ему фактически ловушку. Дело в том, что место прокуратора Иудеи было желанной добычей для доносчиков. В качестве доносчика в Евангелиях выступает Иуда. Хотя совершенно понятно, что еврей не мог претендовать на такую «добычу». Тридцать же сребреников – это заимствование из Ветхого Завета. На этом фоне искусственно вызванной евангелистами ненависти ко всему иудаистскому оправдание действий римской власти воспринималось совершенно естественным и в момент описываемых евангельских событий, и позднее, при уничтожении Иерусалима.

Таким образом, евангелистам удалось в качестве главной движущей силы трагедии представить злую волю евреев и божественный промысел, вместо жестокости Римской империи. Реально же Пилат, будучи добровольным рабом созданной в империи системы власти, не мог себе позволить ничего, кроме жестокости. И не Бог, как показали евангелисты, карает евреев «огнем и мечом», а римская власть. Старохристианская идея гибели Иерусалима как возмездие за гибель Иисуса Христа, порожденная евангелистами, помогла навсегда замаскировать историческую причину гибели – беспощадную жестокость римской власти. Так евангельская символика на столетия затмила истинную причину гибели Иерусалима.

При чтении Евангелий бросаются в глаза многочисленные разночтения в сюжетах, противоречия в проповедях и деяниях, приписываемых Иисусу. Поразительная несогласованность создает впечатление, что Евангелия сотканы чуть ли не из одних противоречий. В Евангелиях совпадает лишь то, что было их авторами заимствовано из ветхозаветных пророков. Примером может служить описание места и обстоятельств явления Мессии народу, которое практически одинаково во всех четырех Евангелиях. В остальных случаях – сплошные разночтения. Даже Иисуса каждый евангелист изображает по-своему: Марк – осмотрительным человеком; Матфей и Лука – уже менее осторожным; Иоанн – бесстрашным одиночкой. Однако современный человек, даже религиозный, читает, как правило, лишь избранные места из отдельных книг, и редко прочитывает их целиком и совместно. Поэтому-то всё сказанное выше – и разночтения, и противоречия, и несуразный вымысел – остается, как правило, незамеченным.

Буквально всё в Евангелиях, деталь за деталью, может быть опровергнуто. То, что евангелисты не могли заимствовать из Ветхого Завета, изложено ими совершенно непонятно. В наибольшей степени это относится к сценам ареста и допроса Иисуса. Каким образом был произведен сам арест, остается непонятным, а различия в описании этой сцены разными авторами просто раздражают. Иоанн попытался подправить синоптиков и написал, что Иисус сам послал Иуду за полицией. Но возникает вопрос: откуда мог знать Иуда место, куда отправились Иисус с товарищами, если он покинул их ещё до окончания празднества в доме?

А почему, кстати, самый торжественный праздник эти люди проводят тайно, одни, без своих родных? «Тайная вечеря» производит впечатление встречи заговорщиков: условные знаки, молчаливый путь в безопасный, заранее подготовленный дом. От кого прячутся эти люди, и в чем смысл метафоры: «Сие есть кровь Моя»? Истинный смысл «тайности» стерся за прошедшие столетия. Не умышленно ли «утопили» в Евангелиях трагическую линию этого сюжета?

Всё дело в том, что страной управлял вовсе не благодушный римский чиновник, пытавшийся спасти Иисуса от расправы евреев, а один из самых жестоких прокураторов, который пресек бы любое мессианское движение в самом его начале. Не успел бы ещё Иисус взобраться на осла, как был бы схвачен римской полицией (именно римской, а не еврейской храмовой стражей). Поэтому и «Вечеря» проводилась тайно от той же полиции. И кровь свою Иисус готовился пролить, чтобы спасти товарищей. А нереальная версия Иисуса-Мессии, представленная нам синоптиками в более позднем Евангелии Иоанна, заменяется версией Иисуса-одиночки.

Совершенно нелогично и непоследовательно изображено евангелистами поведение прокуратора Иудеи в деле Иисуса Христа при том, что историчность Понтия Пилата несомненна. Лишено логики и поведение евреев, с такой настойчивостью требующих казни Иисуса после того, как они пели ему «осанну» и обороняли его. И после вынесения приговора они с громким плачем сопровождают Иисуса к месту казни. Зато после смерти Иисуса насмехаются вместе с «начальниками». А под «начальниками» подразумеваются тоже евреи – начальники храмовой стражи, которые якобы исполняли палаческие функции, хотя передача палаческих функций маловероятна, так как распятие было специфически римским видом казни. Да и в двух самых ранних Евангелиях в роли палачей изображены римляне.

Не могли вооруженные евреи и сопровождать Иисуса к Пилату: конечно, его привели к прокуратору римские легионеры. Совершенно немыслима и та дерзость, с которой держится обвиняемый Иисус. В той ситуации, как она описана евангелистами, Пилат закончил бы разбирательство немедленно приказом: «Повесить». И к тетрарху Галилеи Ироду Пилат мог послать не самого Иисуса, а лишь его дело. Ну и, наконец, исходя из теологической неразделимости членов божественной троицы, Бог-Отец и Бог-Сын – это одно лицо. Но тогда из этого следует, что Бог-Сын сам себя послал на смерть и себе же самому он молился. Это только в результате христианской реформы иудейский Бог-Отец постепенно превратился в жестокого племенного Бога разбойников. И первое же его новозаветное деяние – порождение сына, посланного им на мучительную смерть, оказывается тоже жестокостью.

Явно не в ладу были евангелисты и с календарными датами. По Евангелиям казнь Иисуса состоялась 15 нисана, но вечер 14 нисана был началом Пасхи. Казнить во время Пасхи было нельзя. Но уже в канун пасхи, т.е. днем 14 нисана евреям запрещено было носить оружие. Поэтому Иисуса не могли арестовать в ночь на 15 нисана. Значит, он был арестован раньше. Но тогда, что же он праздновал с товарищами? Выходит «Тайная вечеря», действительно, была тайной встречей заговорщиков?

При внимательном прочтении Евангелий возникает сомнение относительно правильности возраста Иисуса в момент казни. Ведь принято считать, что земная жизнь Иисуса завершилась в возрасте 33 лет. Но по Матфею Иисус родился до смерти царя Ирода Великого, которая датирована 4 г. до н. э. Если годом смерти Иисуса остается 33 г. н. э., то ему должно было быть не менее 37 лет. Но упомянутое Матфеем «избиение младенцев» – это мистическое событие, заимствованное из Ветхого Завета. Лука связывает рождение Иисуса с переписью населения, которая, согласно историкам древности, была в 6 г. н. э. Тогда Иисусу должно было быть 27 лет. Да и сама казнь Иисуса как искупительная жертва, приносимая Богом-Отцом, скорее всего, тоже навеяна историей ветхозаветного жертвоприношения Авраамом своего сына Исаака, в последнюю минуту не принятого Богом.

Ложным представляется и описание пути на Голгофу. Из описания историками древности деталей этого вида казни следует, что осужденных везли к месту казни в повозке. Всё необходимое для казни: столбы, перекладины, лопаты, веревки и пр. – тоже везли в повозке, но в другой. А сопровождали такое шествие, как правило, просто любопытные, пожелавшие присутствовать при интересном зрелище. Подробное же описание картин беспечной южной ночи дано евангелистами с целью отвлечения внимания читателей от существовавшей в империи бесстрастной машины зла.

Навязанное евангелистами представление о самой крестной казни тоже является ложным, так как суть этого вида казни состояла как раз в многосуточном ожидании смерти. Поэтому римляне не прибивали жертву гвоздями, а привязывали её веревками. Распятие, точнее повешение на столбе, считалось мучительнейшим из всех видов казни. Казнь же с прибиванием жертвы гвоздями ускорила бы наступление смерти из-за потери крови и сепсиса.

Всё, что связано с похоронами Иисуса, тоже воспринимается не иначе как ложь. Совершенно неправдоподобной выглядит ситуация, когда еврей, пускай и богатый, и даже член храмового совета, вечером мог бы войти к Пилату и получить от него разрешение на похороны. К тому же ничего не говорится о похоронах двух других казненных вместе с Иисусом. Хотя куда было бы логичней, если предположить, что всех троих похоронили римляне вместе.

В науке существуют две школы, которые придерживаются прямо противоположных взглядов на личность Иисуса Христа. До XIX века преобладало мнение ученых, считавших Иисуса мифической личностью. Основной их опорой были книги историков древности Иосифа Флавия, Тацита, Филона Александрийского. Из них троих современником Христа мог быть только Филон Александрийский, у которого вообще ничего не говорится об Иисусе. Сведения, которые были найдены в «Иудейских древностях» Иосифа Флавия и в «Анналах» Тацита, большинство ученых признали позднейшими поддельными вставками. Например, в параграфе из «Иудейских древностей», относящихся к Иисусу Христу, высказывается предположение о его божественной сущности, и ещё говорится о том, что после казни он «вновь явился живой». Но Иосиф Флавий как бывший иудейский священник не мог бы написать подобное. Поэтому мифологисты считают всё-таки Иисуса плодом религиозной фантазии.

Хотя спор об историчности Христа, скорее всего, вообще бесплоден, и вряд ли его результат интересует верующих, поскольку вера опирается, как известно, на традицию, а вовсе не на научные доказательства. Остальные могли бы заметить, что после фактической оккупации Иудеи войсками Помпея в 64 г. до н. э., там усилилось мессианское движение народа, которое жестоко подавлялось Римом. На фоне такой политической обстановки вполне реальным выглядит предположение, что Иисус Христос – это некий собирательный образ, созданный на основании легенд о множестве казненных основателях религиозных сект.

Привязка ко времени правления в Иудеи Понтия Пилата тоже вполне объяснима. Во-первых, об этой личности, как уже отмечалось, существует обширная информация у историков древности. Во-вторых, именно на это время пришлось особенно большое число казней, ибо пятый прокуратор Иудеи отличался прямо таки садистскими наклонностями. Он, например, испытывал физическое наслаждение, наблюдая за предсмертной агонией человека. И, наконец, изображение именно такого человека благодушным, способным проникнуться жалостью к обвиняемому, дало отличную возможность продемонстрировать свои верноподданнические чувства к империи.

В воспринимаемом как единый облике Иисуса Христа, на самом деле, совершенно явно обнаруживаются автор Нагорной проповеди и сын многодетного плотника, иудейский Мессия и основатель новой веры, грозный глашатай Страшного Суда и Бог. Эта противоречивая смесь часто остается незамеченной из-за влияния традиции, а также при чтении отдельных фрагментов из разных Евангелий без попытки их сопоставления друг с другом. Ведь, действительно, невозможно себе представить Бога, который сам, будучи истиной, сомневается и потому вынужден рефлексировать и метаться от меча к оливковой ветви. Иоанн наделяет Иисуса правом земного суда; Матфей это право отрицает. Как это всё может совмещаться в одной личности?

Некоторые историки считали эту личность, представленную сочетанием странного человека с не менее странным Божеством, главные предсказания которого так и не сбылись, учеником и продолжателем дела известного раввина Гиллеля, отличавшегося необыкновенной добротой и скромностью. К тому же и максима «смерти нет», и формула «Бог один, в Него я верю» принадлежат иудаизму. Но в то же время апологеты, ортодоксально толкующие Евангелия, принимают за истину всю их мифологию, включая рассказы о чудесах и пр.

Стержнем христианской религии формально стала выдвинутая евангелистами на первый план максима добра, а идея всепрощения якобы заменила идею неизбежности наказания. При этом прощение неизменно воспринимается как добро, а наказание, несмотря на его необходимость – как зло. Таким образом, фактически запрещен любой суд. Более того, одна из заповедей Нагорной проповеди предписывает «возлюбить врага». Это невыполнимое правило стало корнем этических противоречий Евангелия. Причина этого состоит, по-видимому, в заимствовании непонятой ветхозаветной истины о новом устройстве взаимоотношений между людьми, при котором они перестали бы враждовать. Никогда не выполнялись и другие требования Нагорной проповеди: отмена престижных ценностей, особенно признаков власти; признание блаженными кротких, милостивых и нищих. Многие из требований, которые в те времена служили психологической поддержкой рабам, были отвергнуты Реформацией.

Но первым, кто не выполнял требования Нагорной проповеди, был сам Христос, который и судил, и гневался, и демонстрировал свою набожность. Он же фактически проклял Иуду, и сам подтолкнул его к предательству и последовавшей за ним гибели. Может быть, поэтому Нагорная проповедь – этот основной компонент этического учения христианства, в который сведены все этические нормы, у других евангелистов, кроме Матфея, отсутствует? Подобная анархия этических норм, заложенная евангелистами, стала основой раскола христианской церкви на сотни самостоятельных церквей, каждая из которых исповедует свою этику, сформулированную на базе всё тех же Евангелий. Это позволило объединиться вокруг церкви совершенно разным людям – от квакеров до черносотенцев. При этом все они уверены в том, что исповедуют истинное христианство. Когда же говорят, что Слово не спасло самого Иисуса, но сохранило в веках его имя, сознательно упускают существенную деталь – дошло до нас Слово, подхваченное императором Константином. Да и Слово то было не Иисуса Христа, а больше об Иисусе Христе.

Истинное отношение евреев к Евангелиям, к учению Иисуса Христа, к нему как личности установить трудно, так как все рассказы на эту тему из Талмуда были изъяты ещё в XVII веке и вынесены в отдельное малодоступное издание. Евангелия же на этот счет, как и во всем остальном, полны разночтений. Если у синоптиков «весь народ неотступно слушал Его и приветствовал как пророка», то Иоанн, напротив, утверждает, что Иисус не имеет в народе поддержки. Не имея царского происхождения, он не был ими принят как Мессия. Более того, и убить его искали не первосвященники, а иудеи, т. е. народ.

Однако, если реакция раввината на появление христианской секты, содержавшаяся в Талмуде, никогда не выходила за пределы еврейского мира, то ненависть к евреям, которой проникнуты Евангелия, распространилась по всему миру. Формированию предрассудка антисемитизма способствовало и предвзятое толкование самого Талмуда, которое всегда было основано на сознательной лжи. Богословы, следуя традиции, заложенной евангелистами, продолжали искажать историю, используя евангельские рассказы для пропаганды антисемитизма. С опорой на евангельскую традицию написано множество книг, авторы которых усиливали тему гнева и «законного» мщения евреям, находя идею Страшного Суда даже там, где её не замечали сами авторы оригинального текста. Так, в неплодной смоковнице разглядели они символ еврейского народа, которому обрядовое исполнение религии не принесло «плодов доброй жизни».

А какой же урожай принесла христианская проповедь добра? Христианская церковь, провозгласившая основой своей идеологии добро и всепрощение, на деле превратилась в оплот антисемитизма, возбуждая в людях ненависть к евреям. Созданный евангелистами облик Иисуса как воплощенной любви ко всем без исключения людям, в реальной жизни служил мощнейшим источником ненависти к евреям. По-видимому, «эти добрые люди» перепутали Иисуса с Пилатом и вручили всепрощающему Богу меч вместо оливковой ветви. Проповедь добра утонула в диком реве призывов к жестокому мщению евреям за гибель Иисуса. Постепенно центральным в сцене гибели Иисуса становилась не его искупительная жертва, а вымышленная вина евреев.

Вряд ли кто из читавших Евангелия по-настоящему верил в то, что несгибаемый и беспощадно-жестокий Пилат, ненавидевший народ Иудеи, старался освободить Иисуса – одного из народных вождей. Зато, легко себе представить, как поднималась в душе читателей Евангелия злоба к евреям, кричавшим: «Распни… распни Его». Поэтому с полным правом можно заключить, что Евангелия, ничего кроме Иисуса не выдумав, при этом не только вдохнули вторую жизнь в дохристианский антисемитизм, но и впоследствии послужили ещё и основой его арианизации в протестантской Германии.

Как бы ни старались евангелисты отождествить новозаветную идею с пришествием света, приписав ветхозаветной идее тьму, на деле же именно тьма, наступившая в момент смерти Иисуса, стала символом начавшейся мрачной христианской эпохи невероятной жестокости. Христианская же церковь, подменив имперской идеологией рабскую раннехристианскую идеологию, всё активнее предъявляла свои права на руководство миром. Пользуясь чаще мечом, а не словом, она порождала при этом естественным образом больше ненависти, чем взаимопонимания. Поэтому и возникновение атеизма вполне можно считать реакцией на «власть меча», присвоенную церковью.

Что же касается пророчеств, то пока, к сожалению, сбываются пророчества Пилата. За прошедшие 2 000 лет человечество не приблизилось к царству истины: не стали последние первыми, а бедные и униженные лучше богатых и угнетателей. А к чему приводили попытки воплотить в жизнь христианскую идею равенства, лучше не вспоминать. По-прежнему, процветает культ власти, как во времена правления императора Тиберия. Недаром апостолу Павлу пришлось его обожествить, провозгласив: «Нет власти не от Бога». С тех пор христианская церковь так и продолжает освящать незаконную власть, воспитывая и поддерживая в людях привычку к низкому угодничеству. Случались в истории церкви и ещё более мрачные периоды, когда она превращалась в институт доносительства, соучаствуя фактически в возрождении «Закона об оскорблении величия». Принятый ещё в начале I века до н. э., этот закон к 33 году н. э. во время правления императора Тиберия превратился во всепожирающую силу, жертвой которой и мог бы стать Иисус Христос.

Примечания