Андрей Тоом

Исключение из Московского университета: "Дело Лейкина" Интервью Ольге Герасимовой

От редакции. О "Деле Лейкина" писал в "Заметках по еврейской истории" Сергей Белоголовцев в воспоминаниях "Дорога жизни длиною в 70 лет" (см. №№ 9, 10, 11 за 2010 год). Ему ответил "Открытым письмом" его однокурсник Слава Бродский. Ответ С.Белоголовцева опубликован в №12 за 2010 год. Предлагаемая читателю статья еще одного однокурсника Лейкина - известного математика и тоже автора "Заметок по еврейской истории" и "Еврейской Старины" - Андрея Леоновича Тоома - продолжает тему.

Механико-математический факультет Московского государственного университета, сокращённо мехмат, гудел как растревоженный улей. Всё началось с того, что мой однокурсник Миша Лейкин посмел критиковать советское правительство в полной народу гостиной студенческого общежития. Конечно, все мы критиковали правительство, но потихоньку, а он стал выступать открыто. Кто-то из присутствующих тут же побежал в партком (комитет Коммунистической партии) мехмата, и партком стал требовать сурового наказания для Миши Лейкина. Было назначено собрание комсомольцев нашего курса, чтобы для начала исключить Мишу Лейкина из комсомола (Коммунистического Союза Молодёжи). Разумеется, все мы были комсомольцами, для некомсомольца было почти невозможно поступить в университет. На собрании преобладала дружеская атмосфера, Лейкину дали слово, но он говорил так тихо, что я ничего не услышал. Впрочем, никого это и не интересовало. Лейкина слегка пожурили и вынесли ему выговор, что было самым мягким наказанием. Но этим дело отнюдь не закончилось. Тут надо сказать об истинной подоплёке этого дела. Это были годы правления Хрущёва. Общая либерализация коснулась и университетов, и где-то в верхах было решено вернуться к практике выборов деканов факультетов, а не назначать их приказами сверху, как было все сталинские годы. Уже был намечен кандидат в деканы мехмата, Николай Владимирович Ефимов – добрый и умный человек, хороший администратор, компетентный математик. Его специально пригласили из другого города и назначили заведующим кафедрой математического анализа. Парткому вся эта либерализация была поперёк горла, и он ухватился за случай с Лейкиным и стал его раздувать. Многие преподаватели получили партийное задание – уговаривать студентов своих групп исключить Лейкина из комсомола. Тогдашний декан мехмата Слёзкин обещал, что, если мы исключим Лейкина из комсомола, то он не будет исключать его из университета.

Образовалась маленькая группа студентов, включая меня, которая пыталась путём «челночной дипломатии» примирить враждующие стороны. Ефимов просил нашего совета, но при этом сильно переоценивал наши, во всяком случае мои, умственные способности. Ничего определённого мы ему не посоветовали. Я в свою очередь просил совета родителей и тоже ничего путного не услышал. В сущности, мои родители были боязливее меня, потому что они пережили сталинский террор, а я нет. Мы ходили к Лейкину в общежитие уговаривать его «покаяться», но не достигли этого. В чём он должен был каяться? Хоть убей, не помню. Помню только одно его высказывание – что если бы во главе Советского государства стоял не Никита Хрущёв, а Илья Эренбург, то наша политика была бы более миролюбивой. Это предполагало, что политика Советского Союза была несовершенной, а все мы были обязаны считать её совершенной. Ах да, ещё Лейкину не понравилось выступление Шолохова на очередном съезде Коммунистической партии. Сказать по правде, оно никому не понравилось. Вот ещё: незадолго до этого покончил с собой секретарь одного из обкомов, то есть областных комитетов Коммунистической партии. Покончил он с собой потому, что выяснилось, каким способом он добился стопроцентного выполнения плана по сдаче мяса – путём полного уничтожения какого-то редкого вида крупных животных, находившегося под охраной в заповеднике. Лейкин об этом тоже сказал что-то неподобающее. И вот состоялось следующее комсомольское собрание нашего курса. Вначале выступил специально присланный функционер из горкома комсомола. Примерно помню, что он сказал по поводу выступления Шолохова: «Вам не понравилось его выступление? Ну что ж, мне оно тоже не понравилось. Так в этом и состоит преимущество нашей эпохи: в прежнее время Шолохова могли бы скрутить за такое выступление, а теперь – молчи! Не понравилось – ну и молчи!» В общем, этот функционер очень ясно нам показал, что за ним стоит большая сила и что нам лучше не высовываться. Потом выступали некоторые преподаватели. Один из них, Жидков, вместе с Березиным написавший двухтомный учебник методов вычислений, сказал прямо: «Во главе государства стоит тот, кого поставила Партия. Если бы Партия поставила Эренбурга, был бы Эренбург. Но Партия поставила Хрущёва, и во главе государства – Хрущёв. Вашего мнения не спрашивают». Теперь я ценю это выступление больше, чем тогда. По крайней мере, оно было откровенным. Кстати, учебник они с Березиным написали хороший. Потом было голосование, что делать с Лейкиным, и большинство проголосовало за исключение из комсомола, а меньшинство, включая меня, – за строгий выговор с занесением в личное дело – последняя инстанция перед исключением. Был и комический момент. Какой-то дурак выступил и сказал, что даже если Лейкин и скажет, что изменил свои взгляды, это ничего не значит, так как взгляды можно приспосабливать. Тут вскочил один из «представителей рабочего класса», пришедших вместе с функционером, и разразился негодованием – как это взгляды можно приспосабливать? Тут весь зал смеялся, негромко, но вполне заметно. Функционер понял, что пора заканчивать. В конце выбирали новое бюро комсомола и в него неожиданно включили меня. Потом один из моих друзей сказал мне с осуждением, что не ожидал такого от меня, а другой возразил: «Понимаешь, им надо было срочно очеловечить бюро». Очеловечить бюро у меня тоже не вышло: всё пошло по рутине. В бюро меня назначили ответственным за агитацию и пропаганду. Я пытался протащить под этим видом мои занятия математическими олимпиадами, но Костюченко, глава комсомольской организации факультета, сказал, что это не пойдёт. Пришлось мне посылать студентов ходить по квартирам и уговаривать всех идти на выборы. Ходили ли они на самом деле, я не проверял. Надеюсь, что нет. Мысленно подводя для себя итоги всей этой истории, я самому себе не понравился. Уж очень я был промежуточный – и нашим и вашим и пятым и десятым. Как только Лейкин был исключён из комсомола, Слёзкин, нарушая своё обещание, исключил его из университета. Лейкин был направлен на какую-то из «великих строек коммунизма». Несколько лет спустя я случайно встретил его в одном из московских музеев. Он рассказал мне, что никак не может поступить в университет, потому, что в том месте, где он работает, ему не дают для этого характеристики, всё подозревают, что он не до конца исправился. А выборы декана всё-таки состоялись. Выбран был Ефимов, и годы его правления стали светлым пятном в истории мехмата.

В октябре 2006 года, когда я находился в Москве и проводил вечера памяти Павла Антокольского, Ольга Герасимова, дипломница исторического факультета МГУ, попросила меня дать ей интервью о нашумевшем в своё время «деле Лейкина», нужное для её диплома. Я сразу почувствовал себя исторической личностью и охотно согласился. Затем Ольга любезно прислала мне созданный ей текстовой файл, за что я ей благодарен. Ниже приводится текст этого интервью, отредактированный и дополненный мной.

А.Т.: То есть. Когда я учился и когда я закончил?

А.Т.: Вы знаете, у меня отвратительная память на цифры. Но можно вычислить.

А.Т.: Да. Я родился в 1942 г. и сразу после школы поступил в университет.

А.Т.: А закончил в 1964 г. У меня есть с собой диплом. Мы можем проверить.

А.Т.: Я думаю, как на других. Аудитория на мехмате была полной. Потом нескольких отчислили, но не так уж много. Мне кажется, человек 200 было.

О.Г.: Т. е. получается курс, где учились Боримечков, вы, сейчас скажу

(читаю по своему тексту – О.Г.) Кушнер, Фирсов.

А.Т.: Да. Кушнер жив. Он в США. У меня есть его электронный адрес.

О.Г.: Я нашла, что его инициалы Б. /Борис/. (Поясняю, что мне необходимо уточнение инициалов, так как в архиве приводятся одни фамилии и те нередко с искажениями). Шапиро…

А.Т.: Саша. Кажется, он тоже умер. [Впоследствии Саша Мищенко уведомил меня, что он жив. Приношу свои извинения. А. Тоом].

О.Г.: У меня, что я нашла (в архивах и воспоминаниях) яркое, о чем я сама пишу, как их обычно называли, «дело». «Дело сестер Ляпуновых» на биофаке. Они старше Вас, учились раньше.

А.Т.: Дело в том, что Ляпунов был одним из тех, с кем мы советовались.

А.Т.: Да, в Москве. Он предлагал нам перевестись в Новосибирский университет.

О.Г.: Он очень порядочный человек. У него была такая история, что его обвиняли в «протаскивании» генетики.

А.Т.: Может быть. Он предлагал в качестве кандидатской диссертации делать некое математическое моделирование, связанное с генетикой.

О.Г.: Я забегаю вперед, он был вашим научным руководителем?

А.Т.: Пока я был студентом, моим научным руководителем был Лупанов, а в аспирантуре Пятецкий-Шапиро.

О.Г.: А в аспирантуре вы тоже учились в Московском университете?

А.Т.: Да, но я посередине аспирантуры поступил на работу и соответственно из очной аспирантуры перевелся в заочную.

О.Г.: Получается, вы осенью 1965 г. поступили в аспирантуру?

А.Т.: Если Вас что-то интересует связанное с университетом…

О.Г.: Значит, Вы с университетом были связаны несколько лет, о каких-то событиях в университете Вы знали. Мне кажется, что середина, вторая половина 1960-х гг. были рубежными в жизни университета. Потом, к концу 1960-х «гайки закручивали».

А.Т.: Насколько я понимаю, история с Лейкиным - это была последняя отчаянная попытка не допустить либерализации.

О.Г. До этого декан назначался? Я специально вчера проверяла. Слёзкин был деканом с 1958 по 1962 гг.

О.Г.: Я удивляюсь, почему Колмогоров был так мало деканом, с 1956 по 1958 г.?

А.Т.: Нам объяснил это Ляпунов следующим образом, Что было скандальное политическое дело и Колмогоров защитил участников, пойдя на такую сделку с властями, что им ничего не будет, а он уйдет в отставку.

О.Г.: У Вас (на мехмате – О.Г.) было очень яркое событие в 1956 г. и там были такие участники, как, например, Белецкий.

О.Г. Насколько я сейчас знаю, он сейчас в Киеве, пытаюсь его найти. Судя по публикациям в «Русском журнале» он сейчас занимается политологией. Колмогорову приходилось трудно, с одной стороны, нужно было наказать студентов… Белецкий был очень ярким студентом. Походник и т. д. Назвать его антисоветчиком язык не поворачивается.

А. Т. Ну, знаете, мы все были антисоветчиками.

О.Г.: А с Лейкиным вы общались? У Вас было математическое отделение? У Вас сразу определилась специализация?

А.Т.: У меня с Лейкиным личных отношений до этого не было. Просто меня возмутила эта история и я попытался его защитить не из-за приятельских отношений, а из принципа. Да и не я один, весь курс.

О.Г.: Не весь. Я поняла, что двое здесь фигурировали… Алёшин и Костюченко.

А.Т.: Костюченко – другой уровень. Алёшин – наш однокурсник, а Костюченко был преподаватель, старше нас, заодно возглавлял комсомольскую организацию факультета.

О.Г.: Интересно, сейчас он есть на факультете.

О.Г. А насколько я поняла из документов, из слухов все началось. За игрой в шахматы просто шел разговор. Вдобавок прошел очередной съезд, поскольку дело шло осенью, там затрагивались съезд, события в Берлине. Лейкин имел неосторожность высказать в разговоре…

А.Т.: Лейкин высказал то, что в разговоре у костра вообще не имело бы никаких последствий. У Лейкина был очень тихий голос, поэтому когда он на собрании выступал, я ничего не расслышал. Единственное, что я запомнил, – что Лейкин сказал, что если бы вместо Хрущева во главе государства был Эренбург, то наша политика была бы более миролюбивой.

О.Г.: Ох, такое сказать по тому времени. Конечно, это была крамола. Мне встречалось, что ему припомнили, как он вступался за Эренбурга, пытался пригласить на факультет Дудинцева. Несмотря на то, что с 1956 г. прошло несколько лет, Дудинцев оставался фигурой полузапрещенной, хотя его приглашали раньше. Лейкин, наверно, не знал. Вернемся назад к Эренбургу. Он ведь уже писал воспоминания. Почему он был таким крамольным?

А.Т.: Эренбург был вообще общественно активный человек. Он мог статьи публиковать. Не знаю, откуда Лейкин знал об Эренбурге, но интуитивно думаю, мог знать.

О.Г.: Не знаю, может быть, вы помните обсуждение воспоминаний Эренбурга у нас на Моховой. В основном, филологи участвовали.

А.Т.: Очень возможно, что Лейкин был там. Я был ленивый и очень мало ходил на собрания. Я был больше поглощен математикой.

О.Г.: Это была инициатива студентов, собрание не было политическим. Я пыталась найти такую ассоциативную связь между Эренбургом и Лейкиным.

А.Т.: Могла быть. Я не думаю, что они – Лейкин и Э. когда-нибудь встречались. Лейкину могла просто быть близка позиция Э. Э. был мыслящий человек, что не мешало быть ему коммунистом. Я думаю, что во Французской коммунистической партии Э. был бы вполне принят.

О.Г. А вот потом Вы об этом узнали? Ведь первыми услышали, кто там присутствовал.

А.Т.: Там кто-то сразу побежал докладывать в партком, что произошел разговор в гостиной общежития. Это можно было просто спустить на тормозах. Но в те годы планировался переход от назначения декана к выборам. Уже из провинции пригласили Ефимова, зная, что у него есть ряд достоинств. И в случае выборов никакой Слёзкин деканом бы не был.

О.Г.: Да, я вчера буквально обратила внимание, что Ефимов окончил ростовский университет. Обычно, берут своего питомца. Ефимов был назначен?

А.Т.: Нет, Ефимов был выбран. Всё-таки состоялись выборы. Кстати, Ефимов был очень хорошим деканом.

О.Г.: Сам разбор «дела» М. Лейкина происходил при Слёзкине?

А.Т.: Конечно. Более того, Костюченко нам обещал, что исключение Лейкина из комсомола не будет автоматическим исключением из университета и многие студенты ему поверили. Но как только Лейкина исключили из комсомола, Слёзкин нарушил обещание, которое давал Костюченко, – немедленно исключил Лейкина.

О.Г.: Тогда исключение из комсомола, как правило, означало исключение из университета.

А.Т.: Мы верили Костюченко, что это не так. Большинство голосовало за исключение Лейкина из комсомола, считая, что идём на компромисс. Несколько человек, включая меня, голосовали за строгий выговор – последняя инстанция перед исключением. Сидевший рядом со мной Шидловский сказал мне: как неудобно получилось – несколько человек голосовали против исключения и ни один не объяснил, почему. Это он меня провоцировал, чтобы раздуть скандал. Надо сказать, что на курсе были и некомсомольцы.

О.Г.: Но голосовали только комсомольцы. Все происходило на комсомольском собрании. Вы помните, как на одном из собраний выступал Павлов?

О.Г.: Секретарь ЦК ВЛКСМ. Фамилию Дулуб не помните?

А.Т.: Ничего не знаю о нём, такой фамилии не слышал.

О.Г.: Просто Лейкина исключили, а Дулуба оставили в университете. Странно, я расспрашивала кого-то из мехматян, мне эту фамилию также упоминали.

А.Т.: Никто не говорил. Все время говорили только о Лейкине.

О.Г.: У Вас был Карманов секретарем партбюро мехмата? А заместитель Надеев?

А.Т.: Про Надеева не знаю ничего. А Карманов занимал примирительную позицию. Скажем, Слезкин вздумал вызывать к себе в кабинет наиболее активных студентов и оказывать давление. До меня дело не дошло. А Карманов потом говорил мне, что «я вас избавил от разговора со Слезкиным». Я возражать не стал.

О.Г.: Когда выбирали секретаря бюро потока и хотели провести голосование, то не выбрали вашего секретаря.

А.Т.: Потом в результате всей этой истории секретарем стал Лёва Коц. До этого была Толстая.

О.Г.: Вот это мне не встречалось, что был Коц. Она была Толстова, а не Толстая. (Привожу пример с Кастюченко и Костюченко, говорю про ошибки стенографисток – О.Г.).

А.Т.: У Костюченко есть печатные работы, можно проверить. Не помню, как звали [Толстову]. Да, эта Толстова испуганная такая. Лева Коц – глупый. К тому же еврей. Самая неподходящая кандидатура для этого случая. Самая неподходящая фигура для этого.

А.Т.: Да, это верно. А вот этот был глупый еврей.

О.Г.: А кто был секретарем комсомольского бюро курса?

А.Т.: Избран был Лева Коц. В присутствии представителя горкома он выдвинул идею, что комсорг каждой группы должен тратить много времени на каждого комсомольца. Я выразил сомнение в этих словах, и представитель горкома спросил… (Новая кассета. Небольшой разрыв в беседе).

О.Г.: А смена секретарей была вызывающим делом?

А.Т.: Думаю, да. Потом Толстова выдала перл. Там решили, что каждый комсомолец должен выполнять какую-то общественную работу. Несколько ребят, включая меня, сказали, что мы ведём кружки для школьников – это и есть наша работа. И тогда Толстова сказала: «Вы ведёте кружки, потому что вам это нравится. Какая же это общественная работа?»

О.Г.: А вот еще (читаю), Лейкина обвиняли в чтении «Человеческого манифеста» Галанскова. Не помните?

А.Т.: Я Вам еще раз говорю, у Лейкина был очень тихий голос, я сидел в середине зала и ни слова не мог разобрать. Поэтому я из того, что говорил Лейкин не помню ни слова. Что-то смутно припоминаю.

О.Г.: В качестве тяжелой артиллерии у нас как всегда приглашали рабочих. Это даже вызывает улыбку.

А.Т.: Это представитель горкома комсомола привел рабочих, абсолютных идиотов.

О.Г.: Я не думаю, что все рабочие были идиотами.

А.Т.: Это не были рабочие. Это были люди, чьей профессией являлось представлять рабочих.

О.Г. Я встречала неоднократно, когда нужно «пригвоздить» (провинившихся) вызывали рабочих завода «Красный пролетарий», и студенты потом удивлялись, откуда такие личности, косноязычные и дискредитирующие рабочий класс, выползают.

А.Т.: Над ними смеялись. Наша тройка – Аркаша Шапиро, Витя Фирсов и я осуществили то, что позже было названо «челночной дипломатией». И Лейкин под влиянием наших уговоров начал каяться. А когда Лейкин стал каяться, глупый Лёва Коц стал высказывать сомнение в его искренности и сказал, что мнение можно приспосабливать. А представитель рабочих уловил только эту фразу и заорал, что мнение нельзя приспосабливать. А представитель горкома это не поправил.

О.Г.: (Судя по отзывам) сам Павлов был фигурой малосимпатичной.

А.Т.: Он был специалист по таким делам. Добился своего, что Лейкин был исключен.

О.Г.: Я встретила упоминание, что Лейкин через год поступил в Ленинградский университет.

А.Т.: Может быть… Нет-нет. Я встретил Лейкина года через два после этого и он сказал, что ему рабочие не дают рекомендации на том основании, что они не доверяют его искренности.

А.Т.: Нет, не в Москве, он приехал в Москву, пошел в музей и там мы встретились.

А.Т.: Я думаю, что он уехал в Израиль. У меня тоже был скандал, хотя и другой. Я уехал в 1989 г. Но не в Израиль.

О.Г.: Я так и подумала, что Лейкин уехал, пыталась найти через поисковики интернетовские. Очень сложно бывает найти… (Привожу примеры с моим поиском Аскольдова, вернее, его книги).

О.Г.: А не помог защите Лейкина тот факт, что он был активный, ездил на целину?

А.Т.: Дело было не в Лейкине, а в выборах декана. Это было провокацией с их стороны, лишь бы не допустить выбора декана. Либо чтобы были выборы, но выбрать какого-нибудь Слёзкина.

А.Т.: Личность Лейкина их не интересовала, они хотели максимально раздуть скандал и сообщить властям – самому Хрущёву, – что на мехмате происходят антисоветские события. Хрущев был человек взбалмошный, мог отменить выборы деканов. Вам с Леной Ефимовой надо поговорить.

О.Г.: Совпало, что Лейкин стал « козлом отпущения». (Спрашиваю о Валееве, допускавшем ряд «вредных антисоветских высказываний», учился ли с А.Т. студент Меховой. Может быть, А.Т. слышал фамилии, которые упоминаются в архивных документах – О.Г.).

А.Т.: Понятия не имею. Я тогда занимался математикой. А после «дела» Лейкина меня выбрали в курсовое бюро комсомола. Насколько я понимаю, студенты боялись каких-то репрессий и мое присутствие в комсомольском бюро курса расценивалось как гарантия, что репрессий не будет. Я в этом комсомольском бюро хотел ничего не делать, а делать то, чем раньше занимался – математическими кружками и олимпиадами. Но Костюченко сказал, что это недопустимо, что это слишком узко, что я буду отвечать за агитацию и пропаганду в целом. Я должен был посылать комсомольцев агитировать за советскую власть.

О.Г.: Я специально опустила этот вопрос в своей работе. На защите будет вопрос, почему «Вы не пишете об агитработе»? Затрагиваю только постольку, поскольку встречается…

А.Т.: (Приводит пример агитработы) Мы стучимся в квартиру, а там женщина. Она знает, что мы её агитируем и что под этим предлогом можно что-то попросить: у неё кран на кухне течет. Люди жаловались, и эти просьбы удовлетворялись с условием, что люди придут на выборы.

О.Г.: Я вообще поняла, что мехмат и физфак – наиболее активные факультеты, позволяли себе высказывать…

А.Т.: Да, математики и физики, не только студенты, но и профессионалы позволяли себе некую вольность, потому что правительству нужна была атомная бомба.

О.Г.: На гуманитарных факультетах такое себе не могли позволить. (Упоминаю Козового и «дело» Краснопевцева. Спрашиваю про философский кружок на физфаке в 1964 г., который потом ЦК ВЛКСМ взял под свой контроль и превратил в Университет Молодого Марксиста. Там выступали достаточно яркие личности: Батищев, Палиевский, Акчурин, Алексеев. А потом все заглохло). Вы не слышали? Писали диплом?

А.Т.: Да. Вы не назвали такую фамилию – Коржан.

А.Т.: Студент нашего курса, если не нашего, то постарше. Он выступал в том же духе, что Алёшин. Костюченко выступал по долгу службы. У Алёшина такого оправдания нет. Они (Алёшин и Коржан – О.Г.) выступали из любви к искусству

О.Г.: Такое… как правило, жизнь все расставляет на свои места.

А.Т.: Это верно. К Алёшину было плохое отношение. Его побили в общежитии. Он был в моральном отношении недостойный человек. У него была недостойная связь с одной студенткой. Я потом как член курсового бюро просил нескольких студенток взять над ней шефство, и они очень по-доброму это делали.

О.Г.: Я думаю, что такое же отношение было к Коржану.

А.Т.: Коржан был очень опасный человек. Это был человек искушенный, не дурак. Его сослали, потом вернули.

О.Г.: Вы думаете, что он был связан с… А вот вы говорили о Ляпунове. Вы его как-то расспрашивали?

А.Т.: Поскольку я работал под его руководством, мы решили спросить совета, как вести себя в этом отношении. (Он ответил): «Как бы вы ни пострадали от властей – это в конце концов выправляется, а если…». Мы не были против властей, мы примиряли стороны.

А.Т.: Да, тройка. То есть мы ходили то к Лейкину, то к властям.

А.Т.: Не знаю, но думаю, что относился как достойный человек. Тут личная заслуга Петровского, Колмогорова.

А.Т.: Думаю, что на каком-то высоком уровне Петровский пытался сохранить выборность декана. Для него это было важнее всего. И добились, в тот раз выбрали Ефимова.

О.Г.: Слезкин был деканом три года, Ефимов – 7 лет.

А.Т.: Это было прекрасное время при Ефимове. Люди занимались наукой, а не скандалами.

О.Г.: Вы не слышали, как сложилась судьба Алёшина? Поступил ли он в аспирантуру за свои «заслуги»?

А.Т.: Не слышал. В аспирантуру брали немногих, только тех, кто мог делать математику. Думаю, по какой-то части соответствующей… Потом у Алёшина был кабинет на десятом этаже – где партком. Лейкин тоже не был сильным математиком. Это было причиной, почему сильные математики не вступились за него. Они решили пожертвовать Лейкиным.

О.Г.: Колмогоров вступался за сильных математиков. Несколько отступаю от «дела» Лейкина (спрашиваю про обсуждение Эренбурга, про студента экономического факультета).

О.Г.: А.Т., а Вы сами принимали участие в каких-нибудь таких акциях помимо агитации, например, в строительстве.

А.Л.: У меня было два интереса – математика и ведение кружков. (Кружки) были при факультете и в школах. Как-то вёл кружок в школе, которую окончил сам.

А.Т.: 69-я школа вблизи Старого Арбата. Знаменитый учитель по прозвищу «Нос». Полное имя – Александр Абрамович Шершевский.

О.Г.: Что-то знакомое. Может быть, кто-то (еще) вспоминал в своих мемуарах. (Задаю вопросы про то, пишет кто-нибудь из однокурсников А.Т. воспоминания. Говорю, что знаю некоторые публикации Кушнера). А общее впечатление от преподавателей. Они были за вас?

А.Т.: Нет. Им кто-то объяснил, что надо пожертвовать Лейкиным. Особенно нас поразил Бахвалов. Он был старше нас всего на несколько лет и вдруг стал говорить казённым языком. У меня поменялось мировоззрение после этой истории. Раньше под влиянием деда – Антокольского (на вечере которого мы встретились) и – отца – Леона Тоома у меня была примирительная позиция к власти. А тут я увидел, что она делает с людьми...

О.Г.: Хотя, с одной стороны, Петровский. Я слышала высказывание, что человек беспартийный, но это удавалось ценой того, что он осторожничал. Он не мог полностью вступиться за студентов.

Из протокола №3 заседания бюро комитета ВЛКСМ МГУ им. Ломоносова

ПОСТАНОВИЛИ: 1.За взгляды и поведение, несовместимые со званием комсомольца и студента философского факультета, исключить ЖУЧКОВА В.А. из членов ВЛКСМ.

2. Просить ректорат МГУ отчислить ЖУЧКОВА В.А. из университета <...>

Из доклада Л.Г.Андреева на закрытом заседании партбюро филологического факультета МГУ

Кто из преподавателей II курса знает студента Морозова? <...> Знает ли В.Н.Турбин, руководитель семинара? А студент Морозов был весьма активным участником сборищ на площади Маяковского. <...>

Из справки о подготовке кадров и идейно-воспитательной работе в Московском государственном университете

Группа студентов МГУ участвовала в сборищах демагогов и тунеядцев на площади Маяковского, высказывала антисоветские взгляды. Один из них — студент вечернего отделения философского факультета ПОСТОВАЛОВ — ранее учился в Институте кинематографии и был исключен за неправильное поведение. Однако его приняли в МГУ. О моральном и политическом облике ПОСТОВАЛОВА говорит и тот факт, что он после исключения из университета обратился в духовную академию Загорска с просьбой о приеме, заявив, что «порвал с марксизмом».

ЦАОДМ. Ф.4. Оп.135. Ед.хр.21. Л.19. Справка предназначалась для МГК КПСС. Согласно архивной помете, датируется 24 апреля 1962.

Из справки секретаря партбюро механико-математического факультета МГУ В.Г.Карманова

30 октября сего года при обсуждении группой студентов механико-математического факультета МГУ, проживающих в Доме студента на 16 этаже зоны «Б», вопросов, связанных с работой XXII съезда КПСС, был высказан ряд несовместимых с комсомолом взглядов студентами III курса комсомольцами ЛЕЙКИНЫМ М. и ДУЛУБОМ В. <...>

В.Дулуб высказал в резкой форме резкие взгляды по вопросу об осуждении партией культа личности СТАЛИНА и роли Н.С.ХРУЩЕВА в этом осуждении.

М.ЛЕЙКИН высказал неправильные, нездоровые и по существу антисоветские взгляды по этим вопросам, а также по вопросам политики партии в вопросах испытания ядерного оружия, по проблеме мирного договора с Германией, по вопросу о роли и значении комсомола в наше время.

Беседа происходила у пульта дежурного по этажу. В беседе принимал участие переменный состав студентов около 20 человек. Принимавшие участие в беседе студенты горячо возражали ЛЕЙКИНУ и ДУЛУБУ. Особенно активными оппонентами ЛЕЙКИНА были студенты АЛЕШИН (III курс), КАСУМОВ (коммунист, V курс), аспирант ЖУРАВЛЕВ.

<...> Об этой беседе на следующий день рассказал тов. КАСУМОВ в партийном бюро. Члены бюро единодушно осудили взгляды ЛЕЙКИНА и ДУЛУБА, но не считали необходимым исключение их из комсомола.

После разъяснений секретаря факультетского курсового бюро т.КОСТЮЧЕНКО производилось переголосование, и повторным голосованием было решено исключить ЛЕЙКИНА из комсомола 4 голосами против 3-х. <...>

В то же время комсомольское бюро потока и факультета не проводили предварительной работы в группах по осуждению взглядов ЛЕЙКИНА.

16 ноября прошло комсомольское собрание III курса, на которое было вынесено обсуждение персонального дела ЛЕЙКИНА.

В нарушение уставных положений комсомольское собрание было открытым. Собрание пошло не по линии острой политической оценки взглядов ЛЕЙКИНА, а по линии защиты ЛЕЙКИНА от строгого взыскания и отстаивания его права иметь собственные, хотя и неверные взгляды. На собрании ЛЕЙКИН признал, что он считает неверной политику Советского правительства по германскому вопросу и вопросу об испытании ядерного оружия, что он разделяет ряд положений так называемого «Человеческого манифеста». Ряд комсомольцев обвиняли ЛЕЙКИНА в отрицательном отношении к комсомолу.

На собрании сам ЛЕЙКИН и его друг БУЕВИЧ пытались создать у присутствующих впечатление, что ЛЕЙКИН относится отрицательно не к комсомолу вообще, а к комсомольской организации курса.<...>

Собрание не дало резкой политической оценки взглядов ЛЕЙКИНА. Политически зрелые выступления коммунистов и комсомольцев на собрании смазывались группой принципов (Так! — Л.П.) и демагогов (БУЕВИЧ, ШАПИРО, КУШНЕР, ФИРСОВ, ТООМ). Принимавшие участие в собрании коммунисты не смогли повернуть собрание в сторону резкого осуждения взглядов ЛЕЙКИНА. Собрание приняло решение об осуждении взглядов Лейкина, об осуждении содержания так называемого «Человеческого манифеста», но в то же время принято решение не выносить никакого взыскания ЛЕЙКИНУ (предложение потокового бюро об исключении ЛЕЙКИНА из комсомола не голосовалось, предложение о вынесении выговора было отклонено большинством голосов).

Комсомольское собрание решило также провести собрание о комсомольской работе на курсе и переизбрать комсомольское бюро потока.

22-го ноября состоялось заседание бюро ВЛКСМ факультета совместно с активом 3-го курса.

После ряда выступлений на этом заседании стало ясно, что многим активистам были не до конца понятны взгляды ЛЕЙКИНА, что у них имелась некоторая предубежденность против «давления» членов бюро ВЛКСМ факультета.

После обстоятельного разбора взглядов ЛЕЙКИНА, действий бюро ВЛКСМ I потока 3 курса, тех нарушений уставных требований, которые были допущены при подготовке и проведении собрания, было принято решение, осудившее взгляды ЛЕЙКИНА, осудившее действия бюро ВЛКСМ I потока 3 курса. <...>

Выступавшие члены бюро и члены актива требовали исключения ЛЕЙКИНА из комсомола, а ряд товарищей поставили вопрос о пребывании ЛЕЙКИНА в университете¹ .

¹ Любопытно, что описанный здесь эпизод со студентом М.Лейкиным еще долго обсуждался в комсомольских верхах. Об этом свидетельствует следующий фрагмент из доклада «Некоторые вопросы коммунистического воспитания молодежи и задачи комсомольских организаций» на Пленуме ЦК ВЛКСМ 26 апреля 1963(!): «Наши идейные противники на Западе сделали серьезную ставку на ослабление идейных позиций наших молодых художников, писателей, поэтов. Начиная с площади Маяковского, где молодые "вихляющие таланты" показывали свое "левое", "непризнанное" искусство, буржуазная пропаганда всегда использовала шатание идейных позиций молодых авторов. Мы помним еще собрания на площади Маяковского и помним, что среди простых "присутствовавших" там были и студенты Московского университета, не сумевшие правильно оценить события. Комсомольский актив еще помнит, как долго пришлось убеждать комсомольцев III курса механико-математического факультета в том, что ЛЕЙКИН допускает серьезные политические ошибки. Вместе с ЛЕЙКИНЫМ так или иначе с "Маяковкой" связан бывший студент V курса ЭНГВЕР, исключенный из рядов ВЛКСМ. <...> ЭНГВЕР и ЛЕЙКИН начинали с того, что не в группе, не в своем коллективе отыскали себе друзей, а нашли их в «единомышленниках" с площади Маяковского». (ЦАОДМ. Ф.6083. Оп.1. Ед.хр.54).

Из протокола №3 заседания районного партактива Ленинградской партийной организации г.Москвы

<...> когда студентам, рабочим рассказали, что парни, так неплохо работавшие в коллективе, имеют упадническое настроение, читают дрянные стишки у памятника Маяковскому, и когда в отношении этих парней выступила молодежь этих коллективов, то это на них так подействовало, что многие забыли туда дорогу. К одному из них пришли домой. Это молодой человек, комсомольский активист (!!!). У него в комнате обнаружили целый склад засохшей грязной посуды из-под кефира, груды других бутылок, мусор, на стенах развешены картины абстрактной живописи. И когда ухватили за шнурок, на который была подвешена картина, так он вскричал: «Что вы делаете, это шедевр!» Ничего другого нельзя было сделать с этим человеком, как выселить его из Москвы¹ .

¹ Очевидно, имеется в виду Чернышев, член комитета ВЛКСМ «Моспроекта».

[1] У меня с собой был текст «реконструкции» дела Лейкина, написанный на основе архивных документов, периодически я обращалась к нему и задавала уточняющие А.Т. вопросы.


	Номер 12(13) - декабрь 2010
Андрей Тоом