Петр Межирицкий

Внезапное появление на химкомбинате оравы буйных психов, которые с порога принялись бы, свистя и улюлюкая, сшибать трансформаторные изоляторы, открывать шибера с ядовитыми компонентами и включать все подряд смесители и реакторы, не произвело бы эффекта большего, чем приезд на завод трех степенных людей, жданых и званых выполнить спланированную работу.

Клонился к вечеру день осени настолько ранней, что ее вполне можно считать летом. В горах, правда, и летом случаются утренники, но этого ничто не предвещало, и погода звала любоваться закатом. Сентябрьское солнце садилось за невысоким горным кряжем и освещало широкую долину и завод. Он приткнулся к горе и тихо пылил безоблачную голубизну дробимыми на нем минералами и сплавами, просыпая крупные фракции на себя, а мелкими орошая все окрест в дозах, явно превышавших установленные федеральной службой. Облако пыли висело над этой кузницей здоровья металлов, щедро крася серым цветом скалы древнего хребта, отчего даже хвоя сосен на склонах посерела.

Переполох охране причинил самый неприметный из приезжих: отказался переобуться в башмаки компании и остался в своих – со стальными носами, но без положенной пластины металла поверх шнуровки. Ему вежливо попеняли, но он спесиво сказал, что ношеных башмаков обувать не намерен. Да ему на заводе и делать нечего, он может руководить ходом работ отсюда, с проходной. Старший охранник справился у другого приезжего, в каком штате бытует столь странный акцент, и немало был смущен, когда ему сообщили, что так говорят по-английски русские.

Никогда еще русская нога не ступала на почву завода, такое не предполагалось, не разработаны были даже правила, регламентирующие подобное. Хотя Холодная война окончилась, хотя три года прошло, как распался СССР, какие-то лица стали заскакивать на проходную и таращиться на прибывших. Шастали машины с мигалками, заливались трелями сирены. Шоу бдительности завершилось прибытием уполномоченных лиц наивысшего ранга как раз ко времени, когда выяснилось, что русский инженер давно уже американский гражданин. Лица наивысшего ранга разочарованно убыли к своим coffee pots, но атмосфера тревоги нависла. И, как выяснилось, на много часов…

Русский оказался старшим среди приезжих и самым из них невзрачным: росту среднего, сутуловат, лысоват, безус, яйцевидное лицо покрыто коротко стриженой полуседой бородкой, и всего заметнее в нем были очки в добротной титановой оправе. Зато спутники были молодцы и красавцы хоть куда, особенно один, ростом не менее шести с половиной футов, аккуратные шведские усы с проседью, большие светлые глаза, мешочки под глазами, он свои элегантные туфли на заводские армированные опорки тринадцатого размера сменил без звука. И другой был видный мужчина, правильные черты, пышная шевелюра, уверенные жесты менеджера, и он переоделся послушно. Шведа звали Джим, менеджера Эд. Приезжих снабдили видавшими виды белыми некогда касками, очками с защитными боковинами, затычками для ушей и голубыми, не первой свежести, халатами. На Джиме халатик не достигал колен и выглядел комично. Очки и каски велели не снимать. Русский напялил защитные очки поверх своих, и глазки его с короткими ресничками стали вовсе неразличимы.

По убытии начальства к приезжим прикрепили провожатого, снаряженного по всем канонам дробления. Пропуска почему-то оформили наново, но уж это русский принял как нечто должное и без возражений поставил подпись на новой анкете, заполненной за него коллегой Джимом. Башмаки он переобул c пространным и нелестным для хозяев комментарием. Всем своим видом он демонстрировал, что завод ему отвратителен.

Провожатый вывел прибывших на заводской двор, где они удивленно вперились в теплообменники, подобные радиаторам водяного отопления, но раз в тридцать больше, выделявшиеся на фоне окружающей серости яркой коричневой окраской. Они торчали из безоконной громады дробильного цеха так, чтобы их овевал доминирующий здесь северо-западный ветер. Дивились приезжие и обширной территории, и обилию рельсовых путей, и теперь уже покорно приняли предложенный им транспорт – отнюдь не ж/д вагон-салон, не пассажирский автомобиль и даже не микроавтобус, а простой пикап. После краткого замешательства место в кабине рядом с провожатым занял Эд, глава делегации, а большой Джим с русским забрались в кузов и прижались к задней стене кабины, спиной к движению и пыльному ветру, башмаками упершись в пол, готовые в этой позе принять тяготы переезда. Но путь не занял и минуты, да еще с полминуты тряслись в непроницаемо-черной штольне цеха, где были восторженно встречены серно-аммиачной вонью и самыми крупными фракциями, какие пыль сумела удержать во взвешенном состоянии и выставить в качестве почетного караула. Русский тут же прикрылся платочком, фильтруя воздух для кислородного обмена организма, ограниченная выносливость коего была ему, видимо, известна.

Цех был – словно вестибюль преисподней: пыльная тьма. Еще бы и жарко – ад. Но здесь не жгли, здесь лишь мололи, зато с умением, какому позавидовали бы черти в адской своей мельнице. Одновременно здесь шла радикальная, видимо, перепланировка, и атмосфера, помимо праха технологического, обогащалась прахом внутренних стен, их разрушением занят был приземистый экскаватор. Он задорно валил ковшом блочные перегородки, поднимая тучи пыли, и русский, отзывавшийся на имя Марк, сказал, что не удивится, если в этой атмосфере обнаружится оружейный уран.

Пикап встал, упершись в дверь туалета у каптерки с фонтанчиком питьевой воды. Столь идиотской планировки – туалет в центре цеха? рядом с молотящим оборудованием? – даже в СССР не допустили бы, немедленно сообщил, вернее, прокричал Марк. Приезжих ввели в каптерку, под тусклые лампы, где мебели было два покрытых густой пылью железных стола и с десяток железных стульев, без околичностей представили и тут же вывели обратно, в загадочный мрак. Потолок был недосягаем и утопал в пыльной мгле. Все громоздилось вокруг, ничто не было прямоугольно в этом гигантском склепе, проходами служили лазы между металлоконструкциями, пересекавшими друг друга и пространство под нелепыми углами среди криволинейных и уходивших во тьму невидимого свода стен. Бредя в полутьме за провожатым, как брейгелевские слепцы, эксперты, теперь уже все, не только русский, втянули головы в плечи и подняли воротники в опасении того, что какая-то гадость может угодить за ворот. Не так уж они были неправы, ибо аборигены, хоть с поднятыми воротниками не ходили, упакованы были в комбинезоны и застегнуты на все пуговицы.

Едва выбрались на простор и увидели высокую кровлю, Марк издал радостный вопль. Компактная машина, выкрашенная в зеленый цвет, не успевшая забуреть и сравниться с окружающей средой, смонтирована была в центре, на невысоком мезонине – так называли эту платформу хозяева, – зажатая опорными балками между сооружениями, напоминавшими доменные печи, но заброшенными, судя по всему, уже давно. Прибывшие поднялись к машине по металлическим ступеням, и Марк приложил ладонь к корпусам подшипников.

- Я думал, мы застанем их теплыми, – возмущенно проскрипел он, не попадая в карман халата, суя туда свой носовой платок. Здесь было потише, разговаривать можно было, почти не повышая голоса. – Их лишь теплыми и демонтируешь! Могли они к нашему приезду снять вал и доставить к месту разборки? Хотя бы это могли они сделать сами??

– На этой штуке твоя кровь, – напомнил он Марку и кивнул на торчащий на валу ниппель. Марк рассеянно махнул рукой: да, было…

Он один представлял себе объем предстоящей работы, и его бесила потеря времени. На загрязненность он внимания уже не обращал. Двое рабочих в комбинезонах слонялись вокруг, один пожилой, седовласый и седоусый, с трубкой, другой, молодой и кудрявый, с сигаретой, и не было ясно, назначены ли они помогать и чего ждут, если назначены. Время шло. Спутники и рабочие курили.

Еще один тип явился, шустрый очкарик, упакованный в комбинезон, Гай, главный механик дробильного цеха, ответственный за выполнение работы. В быстром обмене репликами выяснилось, что зеленая машина – предмет поклонения не только цеха, но всего завода и чуть ли не всей камнедробильной индустрии, поскольку, такая кроха, она заменяет эти циклопические сооружения, шаровые мельницы. Машина расходует в сто раз меньше энергии и не нуждается в обслуживании, это же чудо, просто чудо! Вот только подшипники греются, и всё, чего заводские просят – это снизить их температуру градусов хоть на пятьдесят, а пока приходится из этого сопла непрерывно дуть на корпуса сжатым воздухом, что и помогает не очень… Мы затем и прибыли, перебил Марк, но Эд его мягко оттер и деликатно объяснил Гаю, что машину сперва надо разобрать, а Гай тактично парировал: машина остановлена в три, и с того времени заводские ждут, не зная, с чего начать. Приезжие были грешны и промолчали, а седоусый рабочий, не расставаясь с трубкой, стал откручивать болты дверного фланца – размеренно, не спеша. Марк поглядывал на его разводной ключ, неспешность умножал на количество болтов и молча ярел. Словно ища выхода из лабиринта, он озирался и бубнил: снять вал очень будет непросто, над машиной транспортер, что разумно, засыпáть материал в машину, конечно, надо, но установить транспортер здесь – это так по-русски! Создавать неодолимые трудности, затем геройски их одолевать…

- Take it easy, – утешал Эд. Его благополучие держалось продажей машин, и, ясное дело, он не желал осложнять отношения даже с маленькими служащими компании, а тем паче с механиками, чье мнение было немаловажно в решении – покупать или не покупать машины. Эд успешно вел переговоры с администрацией, и, при успехе сегодняшнего предприятия, ему светила двадцатимиллионная сделка с соответствующими комиссионными.

Гай и здесь не смолчал: транспортер расположен не наилучшим образом из-за этих монстров, шаровых мельниц, но он желает видеть, кто справился бы лучше в такой тесноте… Надо было подвести передвижной конвейер, оборвал Марк, и ни с чем не потребовалось бы справляться! Джим спешно заглушил голос истины, а Эд вдобавок изобразил шумное изумление по поводу того, что мельницы, оказывается, уже предназначены к сносу, ведь обошлись они, верно, заводу в свое время в целое состояние! И не в одно, кивнул Гай, стоимость их… впрочем, вам не представить этих расходов, но жизнь идет своим чередом, ваша пальцевая мельница произвела революцию в отрасли, а шаровые – технический пережиток.

Джим шею вывернул в желании одновременно и Марка глушить, и мельницы взором окинуть, и существо разговора не упустить, и Марк увял. Довод истолкован как упрек, тогда как он имел в виду иное: если бы транспортер не смонтировали жестко, его можно было бы увезти или отвернуть в сторону и существенно выиграть во времени на разборку. Гай, кстати, отлично все понял и отвечал не на прямой вопрос, а на то, на что ответить было легче. Но обмен любезностями Марка не интересовал. Он гипнотизировал кудрявого, слонявшегося без дела. Время шло, гипноз не срабатывал, и тогда он сказал открытым текстом: пока освобождается доступ к роторам, нельзя ли, согласно принципу научной организации труда, делать что-то еще? На очереди болты двигателей и контргайки подшипникового узла, шкивы и приводные ремни, это все равно придется делать, от этого не уйти, почему бы не сейчас, не ожидая рассвета, прибывшие охотно приняли бы участие в работе, если бы их снабдили гаечными ключами, которые, уж извините, они не удосужились захватить в самолет…

Гай безропотно сглотнул яд по поводу американского лидерства в сетевом планировании, что-то велел кудрявому, а Марк сопроводил указание подгоняющим взглядом.

– Пойдемте, выберете пока помещение, – предложил Гай.

Из пыльного цеха через широченные ближние ворота вышли под ставшую уже заметной звездную пыль. Отблески заката еще тлели слабым свечением сосен на хребте. Джим и Эд закурили сигареты, Марк трубку, отмеченную вмятинами от зубов и шрамами, следами настроения владельца. Пересекли двор, освещаемый желтыми фонарями, еще тусклыми в сумерках – впереди Гай и журчащий Эд, мига не теряющий в деле пропаганды машин, за ними щеголеватый рабочий со связкой ключей, удивлявший Марка независимым видом, а в хвосте Марк с Джимом озирали коммуникации и гадали о назначении вышек, бункеров и трубопроводов.

Ремонтный цех Марк отверг и выбрал механический, с краном: предстояло манипулировать узлом в шестьсот фунтов весом. Гай вприпрыжку – явно рвался к жене и телевизору, – повел их в инструментальную кладовую. Марк его остановил: все будет делаться руками, нужны лишь съемники и масляная ванна для нагрева подшипников.

– Ванны нет, – выпалил Гай и сам же испугался эффекта: приезжие онемели, наподобие персонажей в финальной сцене «Ревизора». – Есть этот, как его…

И после пробежки вдоль полок ткнул в индукторный нагреватель фирмы SKF. Марк легко снял его одной рукой и печально ухмыльнулся:

- Смотря до какой температуры вы намерены их греть, – защищался Гай.

- Если ванны нет, справимся и с этим, - заспешил ему на выручку Джим. - А можно на верстаке освободить нам побольше места?

Заваленный скрапом и не относящимся к делу инструментом верстак являл собой неопрятнейший из индустриальных натюрмортов. Марк молчал брезгливо, Эд благожелательно.

Вернулись в дробильный цех. Здесь Марк поднял валявшиеся на мезонине пыльные стропы и без околичностей заявил: дурацкие эти стропы годятся разве на то, чтобы привязать прибывших друг к другу, дабы не потеряться в дурацких этих лабиринтах, стропы коротки, нужны длинные, чтобы обойти ими дурацкий этот транспортер и дотянуться до крюка мостового крана. Гай бросил на русского повышенной кротости взгляд и исчез. У машины остались седоусый, методично освобождавший доступ к роторам, и трое экспертов.

Сослуживцы, Джим и Марк, в город прибыли накануне, и в аэропорту были встречены прилетевшим ранее Эдом, агентом компании в западных штатах. Эд завез коллег в гостиницу и, едва они разместились, повел ужинать. Десятиэтажный «Красный лев» был лучшим в городе отелем. Рядом не без выгоды приютился бар-ресторан, и в нем, несмотря на будни, было людно. Эд, знаток всего на свете, поведал, что местный деликатес – лосось, готовят его здесь отменно. При заказе напитков проявлен был плюрализм, но относительно главного блюда во мнениях не разошлись и вскоре поедали сочную лососину под рассказы о Вьетнаме: оба, Джим и Эд, были ветеранами печально проигранной войны.

Дюжина телеэкранов позволяла посетителям отовсюду видеть ход бейсбольной игры, но ни громкий голос комментатора, ни крики болельщиков, ни всплески женских голосов не мешали беседе. Вниманием владел Эд.

- Вообще-то я не рвался на войну, пока не объявили, что государство берет на себя оплату образования ветеранов. Тогда я сообразил: подобного шанса у меня не будет, а образование всегда было идеей-фикс моей матери. Времена были иные, евреям не так просто было попасть в колледж, а уж бедным евреям и вовсе… Ну, пошел на призывной пункт, по росту и телосложению меня зачислили в морскую пехоту, и уже на первом построении сержант сказал: «Будешь санитаром». А я знал, что «маринз» своих не бросают – ни раненых, ни убитых. Вытаскивать из-под огня покойников – перспектива! «Ни за что!» Ну, сардж мне и показал «ни за что!» Мало того, что шагистика мне выпадала в тройном объеме, так не было ночи, чтобы я не мыл сортиры. Все дрыхнут или обсуждают девчонок, а я драю сортиры. Нрав у меня не ангельский, я понял, что ждет меня даже не Вьетнам, а дисциплинарная тюрьма, и сказал: «Черт с вами!» Все волшебно переменилось. Теперь уже кто-то драил сортиры, а я лапал девчонок. Чем это оплачено, я понял потом…

Взрыв восторга, женский визг, публика отреагировала на острый эпизод игры, Эд рассеянно огляделся и продолжал о том, как узнают его люди, которых он в глаза не видел: не время было глядеть в глаза тем, кого он вытаскивал из-под огня. А как запомнить человека, кроме как поглядев в глаза?

Марк доедал лосося и думал об армии, которая в санитары выбирает не слабых девушек, а самых крепких и смелых мужчин…

Утром в кафе завтракали обильно. Выбор блюд соответствовал пятизвездному статусу гостиницы – от вегетарианских каш, холодных и горячих, от фруктов и соков до омлетов с беконом, сыром и грибами и жареных сосисок. За кофе Эд сообщил, что заказчик не желает терять рабочего времени, и работа начнется по окончании смены. Ранее 4:30 пополудни на заводе делать нечего. Марк загрустил: ночная работа была худшей из перспектив.

День был теплый, пасмурный, временами дождило. Эд рулил, не слагая с себя обязанностей затейника. Оказывается, ненавистное назначение спасло ему жизнь: подразделение, в котором он проходил муштру, было ночью окружено и поголовно вырезано вьетконгом. А он вытаскивал и вытаскивал раненых, дважды сам был ранен, неоднократно награжден, и все шло успешно – по фронтовым меркам – до дня, когда на него рухнуло срезанное очередью дерево. Пули косили траву у самых ушей, но ствол, переломавший ему ребра, принял и предназначенные ему пули.

Джим тоже поведал о своей войне, тоже с ранением, но без плена: вытащили вертолетом из разбитого НП…

Шоссе петляло. Горы в этом северо-западном штате пустынны и живописны и во все стороны открывают восхитительные картинки. То долина со сбегающими по склонам промокшими елями, то речушка на камешках, то скалы, замшелые, как развалины. Марк слушал вполуха, не отлипал от окна – он сидел сзади – и пейзажи приветствовал непонятным для нерусского уха бормотанием: «Лучше гор могут быть только горы, на которых еще не бывал…»

Вдоль изумрудного склона скатились в городишко, бывший центр серебряных приисков. Некогда жизнь здесь била ключом. Теперь широкие улицы были пусты, ни одного прохожего. В минералогическом музее любовались агатами и кварцами. В музее железнодорожной станции ударили в колокол, и звук пасмурно разнесся по сухому деревянному зданию. В обратный путь двинулись в третьем часу, и Марк маялся: возвращение к гостинице, длительность обеда… Выходило, что на заводе они появятся около 5:30, что неизбежно означало ночную работу. Прояснилось, солнце бодрило, но о ночи Марк думал с тревогой.

А Эд не спешил. У подножья размытой горы свернул – все равно по пути – на прииск Процветающий, самую глубокую шахту Америки. В середине семидесятых здесь произошел взрыв, обвал, восемьдесят девять горняков погибли. Катастрофа осталась в истории как Процветающая Беда. Прииск закрыли, соорудили мемориал: на скальном постаменте черная фигура шахтера. Вокруг ни строения, но лампочка в шлеме шахтера светит, на одинаковых надгробьях флажки, цветы, трехцветные кокарды. Марк поднял камешек – на память. Жаль, не следил за прессой. То-то, верное, выли советские газеты, представляя своим гражданам ужасы капитализма в отличие от прелестей социализма… Это во время, когда свои шахты взрывались, древние траулеры десятилетиями не ставились на ремонт и тонули даже в тихую погоду, а техника безопасности ограничивалась подписью принимаемого на работу в книге регистрации, что он прошел инструктаж... Еще вспомнил русского классика и камень на берегу океана: «В память тех, кто погиб и погибнет в море». Да, и погибнет… Люди не прекратят опасных усилий. Зря закрыли разработку, надо было продолжать хотя бы в память погибших, в России так и поступили бы. В СССР. Может, и в новой России. Традиции работают наперекор логике. Но рентабельность… Столько геологических работ… Что ж, он сам сказал: “Business is everything, but charity”[1]. Американцы тают от максима, который он ненавидит, но – се ля ви, узнаю я тебя, принимаю и приветствую, так сказать, звоном…

Времени на обратный путь ушло больше, чем он полагал, обед не был краток, а путь к заводу занял не полчаса, прибыли после шести. Марк был уже порядком взведен, и тогда начался описанный кавардак: заводские, в три остановив машину, в пять разошлись по домам, полагая, что эксперты уже не явятся…

- Солидное предприятие, - с уважением сказал Джим.

- Думаешь, зря я их обхаживаю? – отозвался Эд.

- Если эти ребята и дальше будут шевелиться с такой же солидностью, то к концу года мы, надеюсь, закончим, – ввернул Марк.

Ночь беспокоила Марка не заданием. Дело предстояло непростое, но знал он его в любой детали и во всех возможных осложнениях. Его заботы были иного свойства: не нарваться на приступ тахикардии, не сомлеть от утомления…

– Думаешь, нас ждут трудности? – спросил Джим.

- Думаю… – фыркнул Марк. – Уверен! Демонтировать старые подшипники холодными?!.. Не старые, полгода? Так вот, они очень-очень старые, хотя им всего полгода!

- Вот стропы. - Гай разжал руки и уронил стропы на решетчатый пол.

- Молодец! Я тебя нанимаю, – милостиво сообщил Марк. Лица Джима и Эда окаменели, но Гай заулыбался, тогда осклабились и они. С визгом затормозил трачок, кудрявый шмыгнул из кабины в кузов и стал рыться в переплетении цепей, лестниц, тросов и рукояток шанцевого инструмента. Жестом фокусника он извлек из месива красный металлический ящик с гаечными ключами. Наконец-то!

На гайки набросились по двое, но иначе с ними было не совладать: пока один в более или менее стойкой позе откручивал гайку, второй, скособочась, чтобы не врезаться зубами в стальные ребра машины, внизу, под обшивкой, удерживал головку болта от проворачивания. Седоусый все так же не спеша освободил дверь, открыл ее, сменил свой разводной ключ на пневматический и стал демонтировать дробильные колеса. Эд присоединился к нему в качестве подсобника. Все теперь крутили гайки, и по ходу этого процесса, немыслимого без высокого инженерного интеллекта, Марк зудел о рациональном использовании времени, завершив зуденье перегруппировкой сил: гайки корпуса оставил рабочим, а сам с Джимом взялся за разборку привода. В хаосе инструментального ящика он нашел нужный ключ и подступился к гайке с детскую голову величиной. Тут же он распрямился, обеими руками придерживая поясницу и не без опаски оглядываясь: гайка и не думала поддаться, а он, пытаясь стронуть ее, издал неприличный звук. Но все были заняты собственным делом, пневматический гайковерт хрюкал славу труду, заглушая остальные шумы, и Марк успокоился. Достал ключ подлиннее, приладил к сидевшему на гайке, увеличив плечо своей петушиной силы, стронул-таки гайку с места и отважно приступил к следующей.

Отважно – ибо двух недель не прошло, как он испытал на себе средство от радикулита, оставившее на крестце волдыри в старый советский рубль, тот, что с Ильичем. О средстве жена узнала от знакомой дамы и с энтузиазмом, который в бизнесе мог бы сделать ей состояние, стала требовать клинических испытаний. Объективно – состояние пациента нуждалось во вмешательстве. Субъективно – пациент ему противился, ибо догадывался о зверской мощи снадобья. Но боль не проходила, и он согласился. Жена наложила ему на крестец марлю, смоченную в керосине, поверх кусок полиэтилена, поверх шерстяной платок и усадила в кресло, чтобы прижать компресс. Сидеть предписано было часа три, благо, телевидение развлекало фигурным катанием. Жена подала чай и время от времени справлялась об эффекте. Марк не без сарказма, увы, преждевременного, отвечал, что эффекта не ощущает, но вскоре стал задумчив, а там и вовсе забеспокоился.

– Каросин, – бормотал он, кого-то явно пародируя, – как же я мог забыть, каросин – это вещь! Каросином детали промывают, на каросине самолеты летают, каросином мандавошек выводят!..

Еще через полчаса, уже позабыв шутить, он бегал вокруг стола под довольным взглядом жены и монотонно чертыхался.

Уж так он не желал этой поездки! Кручение гаек в согбенной позе хорошего радикулиту не сулило. Но деться было некуда, и, прислушиваясь к сигналам спины, он не прекращал работы. И Джим трудился в поте лица. Кудрявый перманентно пребывал в поиске ключей нужного размера. Еще один ассистент явился, давешний ключарь, курносенький, неприступный, как советский доцент, в фасонных очках и с радиопанелью через плечо. Он стал манипулировать мостовым краном, лихо его гонял, невидимого за переплетениями ферм и козырьков циклопических дробилок. Кран с трамвайным воем ходил над головой. Потом вой сменился дружелюбным гудением, и кран свесил к трудящимся свой могучий полиспаст с облупленным крюком и защелкой.

Гай и парень с радиопанелью сновали вокруг, а Марк, с молотком и зубилом ослабляя очередную гайку, спросил, знают ли соратники, как выглядит русский ключ. Нет, не знали. Марк показал зубило и молоток: это подходит к любой гайке. Джим и кудрявый засмеялись, и Марк рассказал анекдот. Американцы прилетели на Марс, что-то в своей ракете повредили и лихорадочно ее ремонтировали. Возле них крутился некто оранжевый, пытаясь войти в контакт. Американцы устали, взяли брейк. Аборигену объяснили поломку и то прискорбное обстоятельство, что не захватили с собой нужного инструмента. «Не вижу проблемы, – просемафорил оранжевенький. – Тут уже побывали какие-то, у них случилось точно то же, так они с помощью молотка, зубила и чьей-то матери в полчаса все исправили и взлетели».

Теперь хохотали по обе стороны машины: о-о, всемогущая русская мать!

Гай с «доцентом», отсмеявшись, таскали кран взад-вперед, прикидывая, как вытащить узел из-под транспортера, чтобы он ничего не задел, не перевернулся в воздухе, не вырвался из стропов и не упал со всеми вытекающими и грустными для компании последствиями. Марк и Джим продолжали крутить гайки, и Марк бросал на Джима выразительные взгляды, но от комментариев на сей раз воздержался, удовлетворенный совместными с Джимом достижениями: сняли ограждение ремней, отпустили гайки моторов и ослабляли винты салазок – придвинуть моторы к машине, снять со шкивов ремни, что освобождало подшипниковый узел.

Эд с лицевой стороны машины подал знак: дробильные роторы сняты, можно снять гайки подшипникового узла, он не встанет дыбом под весом роторов. Марк, кряхтя, поднялся с корточек, пошел глянуть – не покатятся ли метровые роторы, калеча подвернувшихся, и велел-таки приторочить их цепями к перилам мезонина. Тут все обратились на оставшиеся гайки и покончили с ними в минуты.

Началась мучительная обводка стропов. Марк притих. Хозяева с Гаем плясали вокруг, лишь теперь вполне осознав, как затруднили доступ к машине установкой транспортера. Джим курил. Марк тоже вытащил трубку. У него, несомненно, были свои соображения по поводу этого этапа работы, о чем говорило выражение губ его маленького рта, но созерцал он манипуляции хозяев молча.

- Почему ты ждешь трудностей с разборкой подшипников? - спросил он.

- Да потому что они постоянно перегревались! Недогруженные сферические… Ролики и катились, и скользили. Миленькие генераторы тепла! На концах роликов будет рисунок, сам увидишь. Они там раскалялись, наверное, до свечения, и остывали, раскалялись и остывали, и так каждую смену, и всякий раз кольцо схватывалось с металлом вала. И нам это разбирать остывшим?!.. Я надеялся застать узел горячим!

- Ну, ничего… Ты же видел их цех. Эд говорит, там можно найти все.

- Марк думает, что трудно будет снять подшипники, - пояснил Джим, - a я…

- А ты ему напомни, какой у них механический цех, - закончил Эд.

Марк с Джимом рассмеялись. Тут же все побросали сигареты, а Марк сунул в карман трубку. Заводчане оторвали узел от постамента и опускали в такое место на мезонине, откуда, минуя переплетения металлоконструкций и транспортер, можно было перевалить узел на автопогрузчик и вывезти на пересборку.

- Конец первого акта, - сказал Марк, когда погрузчик увез узел на обдув, и они в сопровождении Гая вышли из цеха.

Звезды теперь едва просматривались в ярко-желтом фонарном мареве, гора угадывалась тем, что в ее массиве не было звезд, а о соснах, освещенных солнцем, осталось лишь светлое воспоминание. Предусмотрительно наклоняя под фермами транспортеров удлиненные касками головы, побрели к механическому цеху. Мимо, подскакивая, помахивая лучиком света, промчался автопогрузчик с узлом, «доцент» крикнул что-то ухарское.

– Ага! – воскликнул Эд. – Ребята зашевелились!

- Это тот узел? - усомнился Джим. – Слишком он чистый.

- Они его мыли горячей водой под давлением, - объяснил Эд.

Лишь теперь Марк оглядел цех, как следует, и одобрительно закивал.

- Впервые в Америке вижу нормальный ремонтно-механический цех. Даже на заводах 3М такого не видел.

- Я ушел? Ниоткуда я не уходил, Эд. Меня увольняли. Ваша компания четырнадцатая по счету.

- Потому что резину тянуть не умею. Дают проблему, я ее решаю, и – «Марк, отличная работа, спасибо!» Бизнес – все, что угодно, но не благотворительность.

- Ну, у нас ты задержишься! Судя по тому, что я о тебе слышал, для нас ты просто находка. Проблем у нас столько, что тебе до пенсии хватит.

- Это не так уж и долго, но все равно, был бы рад, дай коснусь дерева. - Марк тронул лоб. – От вас я уже во вторую командировку езжу, прямо как в СССР.

В цеху склонились над узлом. Он был необычен. В наружный вал, подшипники которого смонтированы были в литых корпусах – теперь они болтались на валу, как подвешенные сушиться башмаки – вставлен был, как в корпус, другой вал, он вращался в своих подшипниках с тем же числом оборотов, что и наружный, но в противоположном направлении. Это вызывало подозрение, что наружные кольца внутренних подшипников несут двойную нагрузку, служат генераторами тепла и перегревают весь узел. Хотя узел был тем гвоздем, ради выдергивания которого Марка наняли, задачу ему представили не сразу. «У нас нет проблем, – повторял шустренький Эрни, вице-президент. – Научи нас считать пусковые моменты и фундаментные нагрузки».

Образцовая американская выдержка. Не дать знать, как ты нужен и сколько пользы приносишь в долларовом исчислении…

…В пятницу, в конце второй недели своей работы в компании, Марк курил с Джимом в лаборатории, возле камнедробилок-ветеранов, небольших молотовых машин: ротор, на осях свободно подвешены молота, центробежная сила поднимает их перпендикулярно к оси и размалывает материал на частицы, не превышающие зазора между молотами и статором. При пуске, пока молота не встали дыбом и стукаются друг о друга, и при остановке грохот машины невообразим. В рабочем режиме она шелестит. Марк уже с неделю считал пусковые моменты для таких камнедробилок по формуле, которой компания пользовалась двадцать лет.

Перекуривая, Джим восторгался высшим пилотажем МИГ-29, что доставляло Марку живейшее удовольствие. Тут взгляд его упал на дробилку. Радиус статора просматривался на контуре машины. Согласно формуле, молотá при этом радиусе становились перпендикулярно оси при пятидесяти оборотах в минуту.

– Обожди, – посреди Джимового панегирика МИГу и явно невпопад сказал Марк, левой рукой держа трубку, а правой задумчиво совершая кругообразные движения, примерно отвечающие пятидесяти циклам в минуту, – вы утверждаете, что при таких оборотах молотá встанут? Да никогда в жизни!

И, бросив собеседника, ушел в свой кубик. Джим добродушно засмеялся вслед и остался докуривать сигарету. Через десять минут Марк зашел к Джиму – тот, как доверенный служащий компании, занимал не кубик, а кабинет с высоким окном на улицу – и положил на стол вывод новой формулы. По ней молотá становились в рабочее положение при оборотах, вдвое превышавших те, которые получались по прежней формуле.

Джим восхитился, еще ничего не поняв. Покуривая возле машины посмотреть на ее контур, покрутить рукой, сказать «Да никогда в жизни!» – и тут же явиться с новой формулой? Такого пилотажа на уровне МИГ-29 он в своей инженерной жизни еще не видел.

– Тахометр есть? – торопил Марк. – Идем, проверим!

– Тахометр найдется, – прогрохотал Джим. – А проверить можно немедленно! Дробилка стихает, когда молотá встают, и гремит снова, когда падают.

Плечо к плечу вошли к Эрни. Он подшивал бумаги и бросил на вошедших острый взгляд. В окно било ноябрьское неяркое солнце. Джим, ничего не объясняя, попросил тахометр. Эрни вынул из ящика своего стола два прибора в чехлах и пытливо смотрел на возбужденных инженеров.

– Надо проверить одну догадку, – с милой улыбкой сказал Джим.

В лаборатории Джим включил машину, Марк прижал тахометр к центровому отверстию вала. Машина стихла при ста оборотах. Выключили – и при девяноста семи оборотах грохот возобновился. Глаза у Джима стали, как тарелки, и сияли фонарным сиянием, улыбка была шире лица.

Марк едва поспевал за ним. Рассеянный взгляд свидетельствовал, что мысли его уже об ином…

– Любой день недостаточно хорош для открытия, да? Пятница – лучший день для открытия! Мы двадцать лет считали по этой формуле! Джим, почему?

Весь день он ходил из кабинета в кабинет, от кульмана к кульману и, смеясь, рассказывал, как курил с Марком в лаборатории, как обсуждал с ним русский МИГ, как ни с того ни с сего Марк закрутил перстом: «При таких оборотах молотá встанут? Да никогда в жизни!» Как через десять минут явился с новой формулой – и она оказалась верна!

А Марк забился в свой кубик и разглядывал кривую пускового момента, ту, что считалась бесспорной. К концу дня у начальника снабжения он разыскал Джима, все еще разносившего благую весть, увлек за собой и показал новую кривую.

– Вы считаете, что наибольший крутящий момент – и, значит, пусковой ток – требуется от двигателя через несколько секунд после пуска. Но это утверждение более или менее верно лишь для молотовых дробилок, у них момент инерции увеличивается при наборе оборотов. Для прочих максимальная нагрузка придется на двигатель в самый первый миг, чтобы стронуть с места собственный ротор, ротор дробилки и всю кинематическую цепь машины...

Джим при виде кривой оробел. Он закрыл дверь кабинета, но тут же открыл и увел Марка на перекур. В лаборатории, в надежной дали от ушей сослуживцев, он поведал Марку, что компания терпит большие убытки от сгорания моторов при пуске. Однажды сгорел мотор мощностью в десять тысяч киловатт, весь громадный проект был похоронен, компания оказалась на грани банкротства. Интересно, что горят моторы именно так, как описывает Марк – не успев стронуть машину с места. Марк пожал плечами: это естественно, надо учитывать момент инерции всей цепи. Начальный момент он назвал моментом залипания, Sticktion Moment. Такого слова нет ни в русском, ни даже в английском, но Джим, хотя у него не было высшего образования, не зря проработал в компании двадцать пять лет, и принял термин с полным пониманием. Расчет момента, продолжал Марк, я дам потом в общем виде, он пропорционален радиальному распределению масс всех вращающихся частей машины и коэффициенту трения в ее цапфах. Надо представить новую кривую Эрни немедленно. Он инженер-электрик, он поймет…

Джим деликатно сказал, что немедленно не надо. Эрни надо подготовить, он сделает это сам.

Около полудня в понедельник, не упоминая об открытии и не обмолвясь о новой конфигурации кривой, Эрни показал Марку стоявшую в отдельном закрытом помещении машину – надежду компании. Превосходный принцип, современный дизайн, компактна, одна беда – через полчаса после включения на подшипниковом узле можно жарить мясо. Приходится выключать. Разобрать? Не надо, покажите чертеж. У Джима, на его большом столе, расстелили сборочный чертеж и стали обсуждать удвоенное число оборотов обойм внутренних подшипников… Стойте, прервал Марк, не при чем здесь ваши наружные и внутренние обоймы. Дизайн безграмотен. Где компенсационный зазор при нагреве – раз? Осевых нагрузок нет, зачем конические подшипники – два? Конические для высокооборотных валов не годятся в принципе, они обязаны греться! Поставить надо в голове один большой шариковый, а в хвосте, где привод, небольшой цилиндрический роликовый…

Что по-советски нормально, то по-американски означает: нам скоро сто лет, мы произвели и продали сотни машин, некоторые в целый цех величиной, а этот smart ass Russian влепляет нам в две недели три пощечины?!

Ладно бы этим кончилось. Куда там, все лишь началось. К Марку, уже помимо Эрни, потянулись с проблемами, и тогда градом посыпались изменения – и по расположению гидроцилиндров (они ломали машину при задаче закрыть ее крышку), и по поводу расчета валов, и по фигуре вязкой массы при ее вращении в барабане, и совсем уж по мелочам. Чего стоил случай с кронштейном, который неизменно ломался у заказчиков и который приходилось рутинно десятками отправлять им задаром авиапочтой… Пластинчатый кронштейн из шести деталей с трудоемкостью полтора часа Марк заменил куском трубы с приваренным ушком, и поломки прекратились. Воленс-ноленс, в каждом случае приходилось соглашаться!

Что и привело к осложнениям. При реконструкции машины Эрни заупрямился. Марк настаивал.

С инженерной принципиальностью Джим сталкивался впервые. Он проработал в компании всю трудовую жизнь, следуя решениям начальства. Если он находил решения нелепыми, то держал это в тайне от себя самого. Раз высказав мнение, он не посягал на большее. Если мнение не было учтено, сам же старался его забыть. Обидно, если компания несет убытки, и он делает все, чтобы этого избежать, но дальнейшее его не касается. Он на зарплате и не участвует в дележе прибылей. Да, бонус зависит от прибыли, но бонус ведь не превышает зарплаты, а, конфликтуя с начальством, можно лишиться места. Избежать неудач – это дело начальства.

А Марк кровно желал избежать неудач. Почему? Бонус – даже это мимо него, ему платят почасово. А вдруг бизнес задуман убыточным? Списание с налогов, отмывание доходов, мало ли таких случаев… Марк настаивал, словно речь шла о его собственности!

Эрни постановил: внутренний вал ставить в подшипники, рекомендованные Марком, а наружный, тяжелый, в сферические, компания в их применении имеет опыт. «Доски для пола строгать, но класть строганной стороной вниз», – непонятно для американцев прокомментировал Марк и добавил: - Я не в той позиции, чтобы настаивать, я могу лишь предлагать, но со сферическими у вас будут неприятности. Наружный вал не настолько тяжел, чтобы…

- Слушай! – Эрни глядел, словно сквозь прицельную планку. – На данном этапе мне не нужны твои советы!

- Понял, - глуповато от растерянности сказал Марк, но не сдержался: - Можно подшипники заменить и у заказчика, если машина будет греться.

Вспоминая теперь злобный взгляд Эрни, он думал: имея в виду предположение Эда о годах в компании, было бы лучше, если б я оказался не прав. Впрочем, если бы не эта проблема, скорее всего меня здесь уже не было бы…

- Ну, теперь, я полагаю, вы в полном порядке, - тоном, уже не ожидающим возражений, сказал Гай, и Эд заверил его, что теперь они вполне о’кей, Гай может ехать домой и восстанавливать свою продуктивность.

Словом, в половине одиннадцатого за разборку узла еще и не принимались. Теперь, до утра, узел предстояло разобрать, собрать с другими подшипниками и поставить обратно на машину – ночью, с людьми неизвестной квалификации, при отсутствующей администрации…

Не поднимаясь со стула, на котором обмяк, Марк повалился влево, извлекая из правого кармана джинсов бумажник.

Отдыхали в раздевалке, где рабочие дневной смены коротают перерыв. Белые пластиковые столы и такие же стулья вдоль обшитых белым пластиком пустых стен, лишь в одном месте украшенных поблекшей от времени рекламой кредитного общества и пурпурным огнетушителем. В углу распахнутая дверь на лестничную площадку, там автоматы с напитками и чипсами, с площадки дверь в туалет, посещением которого начали брейк. Голое, широкое окно позволяло видеть тьму ночи: без десяти два. Люминесцентные лампы бездушно освещали раздевалку и коридор. Никого, кроме них двоих, во всем здании через дорогу от механического цеха, где у разобранного вала остались Эд и трое рабочих.

Пяти долларовых банкнот у Марка не было, а брать взаймы Джим отказался и ушел в пустынную даль коридора. Марк снял каску, очки. Закинув голову, боролся с резью в глазах, в таком положении она слабела, и перед лицом технических проблем решал единственную и не имевшую отношения к технике: принимать или не принимать таблетку. Лекарство от давления он незаметно проглотил, запив его кофе, в разгар возни с разборкой вала, когда Эд, мучимый неспособностью внести вклад в дело, внес его, сварив кофе. Транквилизатор Марк не принял в интересах ясности мышления, а теперь думал, не исправить ли ошибку, пока не поздно, или уже поздно, и таблетка впрямь свалит с ног.

Разборка вала обернулась кошмарным сном. Задний сферический подшипник вывернулся и ни за что не желал стать в нормальное положение. Уж его и нежным сперва постукиванием уговаривали, а потом лишенными всякой нежности ударами кувалдой, а он лишь издевательски вертелся на валу, как вывалившийся из орбиты косой глаз, и никакими усилиями нельзя было вправить его в орбиту. Возня с ним заняла не менее получаса. Когда наконец подшипник стал перпендикулярно валу и съемник приладили к нему, подшипник не шелохнулся, хоть съемник – плоский, словно громадная кнопка, домкрат – аж скрипел от напряжения, вызывая ответный скрип в конструкции внутреннего вала.

Трое рабочих и двое приезжих столпились с одной стороны верстака, Марк с противоположной стороны наблюдал молча.

- Я боюсь давить сильнее. – Оператор, «доцент», что манипулировал краном, парень лет тридцати пяти, возраст расцвета, глаз верен, опыт накоплен, рука тверда, насмешливый взгляд, волосы зачесаны, каска набекрень, и уместны даже очки в малиновой оправе на вздернутом носу. – Не раздавили бы мы что-нибудь…

- Ничего мы не раздавим, – запротестовал Джим.

«Доцент» пожал плечами и взял домкрат побольше. Сплющил, вставил в зазор, качнул. Плунжер пополз, выжимая вал из подшипника, скрип стал тоном выше…

Предшествующий осмотр установил, что, как и ожидал Марк, подшипник за полгода прожил свою десятилетнюю жизнь, теперь ничто не могло ему повредить. Горелка зажужжала в руках кудрявого владельца трака, и все глазели на вал, словно дикари на поджариваемую дичь, косясь на вождя, Марка. Как определял он степень нагрева? Какой работал в нем калориметр, хронометр, термометр? Он не сумел бы объяснить. Но только он отмахнул рукой, а домкрат по его команде приведен был в действие, подшипник крякнул и слез с вала. Каковое достижение отмечено было улыбками, а Джим радостно воскликнул: “All right!” Марк не выразил эмоций. Он пристально разглядывал шейку вала, с которой подшипник содран был с таким трудом. Что-то там он обнаружил, какое-то отклонение от нормы, это явствовало из выражения его маленького рта, сложенного на сей раз горестно. Но сказать ничего не сказал и жестом велел переходить ко второму подшипнику.

Второй также снят был с нагревом, уже без таких волнений. Оголенный вал стали опускать на верстак, как вдруг Марк замахал руками, невнятно закричал, не успев, видимо, перевести русские свои мысли на язык Шекспира и Диккенса, но Джим мигом понял и перевел: не класть, ставить торчком! Поставили, сообразив подложить под фланец вала деревянные брусья, и тут дар английского слова вернулся к Марку, и он пояснил, что не желает рисковать перекосом подшипников при монтаже и хочет, чтобы они садились на вал под собственным весом.

Американцы не рассмеялись, но скепсис скрыть не сумели: так давили, чтобы снять подшипник с вала, а новый сядет под собственным весом?! Вслух никто, конечно, ничего не сказал, обошлись ужимками. Появился пресловутый индуктор SKF, и «доцент» стал мудрить с панелью управления. Задать время, бормотал он, или скорость нагрева?

- А конечную температуру? - нетерпеливо спросил Марк.

«Доцент» с сомнением покачал головой: «До какой температуры его греть?» До трехсот по Фаренгейту, ответил Марк, даже до трехсот двадцати. «Доцент» пожал плечами: «Попробуем…» Но индуктор отключился, не смог работать на скорость, масса подшипника для него чересчур была велика, пришлось задать время, и то ступенчато. Тогда-то «доцент» и предложил Марку взять брейк и не спешить, ибо и после брейка не опоздает.

Седоусый облокотился на верстак и закурил, а кудрявый взобрался на высокий табурет в сторонке. Марк подозвал их. Они подошли, не выразив неудовольствия, а Марк, извинившись за беспокойство, стал показывать им едва заметные заусенцы на шейках валов. Кудрявый глянул на седоусого, тот пожал плечами и терпеливо спросил, что именно Марк предлагает. Марк сказал: заусенцы надо убрать.

- Я умею орудовать ключом и кувалдой, но, убейте, не знаю, как восстановить чистоту поверхности и геометрию вала без шлифовального станка.

- Здесь прекрасный кругло-шлифовальный станок! Справитесь?

- Что ж, давайте поищем подходящий напильник и наждачную бумагу.

Кудрявый и седоусый поплелись в недра инструментальной кладовой, откуда кудрявый вскоре вернулся бодрым шагом и пригласил на совет. Марк пошел за ним, за Марком потянулся Джим. В кладовой кудрявый подвел Марка к стеллажу, где их ждал седоусый, и стал в позу зрителя, предвкушая зрелище. И впрямь, на полках лежало с сотню разных видов напильников и сортов тридцать наждачного полотна серого и ржаво-красного цвета.

Он быстро отобрал два напильника, наждачные полотна, раздал седоусому и кудрявому, показал, что именно зачистить на валу, и отправился с Джимом на перекур в соседний корпус.

- Как ты думаешь, когда мы закончим? – едва не вырвалось у него, когда они плелись через двор. Сдержался. Спрашивать у Джима? До этого мига он дивился, что Джим не задает этого вопроса ему, а тут сам же себе и ответил: он здесь самый старший, слабейший. Уж если он тянет, говорят себе остальные…

Наверно, правильнее все же было бы принять транквилизатор…

Джим вернулся с пачкой печенья. Марк благодарно покивал. Пора было возвращаться. Оба медлили. Стулья располагали к покою, в помещении было тепло, а на переходе они ощутили, что здорово похолодало.

Марк встал – толчком. Вышли во двор и под яркими желтыми фонарями пошли к механическому цеху. Лишь гудение компрессоров напоминало о пульсе завода.

- Похоже, - рассеянно отозвался Марк. - Интересно, какой температуры они достигли…

Градусник индуктора показывал лишь сто шестьдесят, и Марк снова обратился к заусенцам. Седоусый и кудрявый сонно наблюдали за ним. Они полагали, что дело сделали. То ли Марк устал, то ли заботился о непроницаемости, но теперь на лице его и впрямь ничего не отразилось. Прикрыв глаза, словно прислушиваясь, он гладил заплечики вала, скреб их тонким ногтем, замедленным, почти незаметным движением взял напильник и его торцом стал скоблить те же места. Пригнувшись к валу, рассматривал его, сняв очки и держа их на отлете, словно лорнируя. Обернул напильник наждачным полотном, скоблил, пробовал пальцем, скреб ногтем, снова скоблил. Снял с напильника наждачное полотно, набросил петлей на вал и стал обрабатывать шейки, быстро протягивая полотно в обе стороны. Останавливался отдышаться и шлифовал с тем же пылом. «Доцент» щелкал кнопками индуктора. Эд и Джим курили у массивной колонны. Джим тяжело слез с высокого стула, подошел, предложил помочь, Марк помотал головой и продолжил манипуляции. Ощупал шейки, заплечики, обильно смазал обработанные поверхности и отошел к Джиму. Встал возле него, вытащил трубку, набил, чиркнул спичкой...

Глухая, глухая ночь. Рабочие понурились, прислонясь кто к чему. Джим сник, покуривая. Лишь Эд держался вертикально. Менеджер! «Доцент» щелкал своими кнопками.

- А не измерить ли нам пока подшипники? – встрепенулся Джим.

- Нет! - дернулся Марк. - Мы не станем измерять подшипники.

Такое искреннее недоумение было в его тоне, что Марк сдался:

Джим оживился, увлек седоусого в инструменталку за микрометрами. Скобы и нутромеры не выглядели приборами первой свежести. Мерили долго, Джим и седоусый, сперва подшипники, потом шейки вала. Марк записывал, результаты на его лице отразились ужасом: разница диаметров требовала нагрева подшипника на тысячу градусов. Что за подшипник после такого нагрева?!

- Как быть? – ошеломленно допытывался Джим. Обделаться во владениях заказчика, разобрать вал и не суметь его собрать!.. - Марк, что скажешь?

…Вместе с Марком Джим хлопотал над этой же машиной пять месяцев назад.

Известный разговор с Эрни имел нелегкие последствия. Машину, разумеется, изготовили по его спецификации – эту машину. Перед отправкой предстояло ее испытать на заводе компании и протокол испытания приложить к формуляру. На испытания в Мичиган летел сам президент компании и Джим. Эрни, автор проекта, не летел. Марк знал, что машина испытаний не пройдет и, перекуривая с Джимом, предложил свои услуги при доводке, не веря, впрочем, что они будут приняты. Предоставлять командировку консультанту, работающему по контракту? Поездки считаются привилегией служащих: рабочий день длиннее, зато разнообразнее. Но четверть часа спустя его в кубик влетел Эрни и выпалил: «Можешь ехать, если не будешь требовать сверхурочные. Прочие расходы компания оплатит». - «Дьявол с ними, со сверхурочными, мне интересно. Да и вам мое присутствие не помешает».

Угар волюнтаризма давно истлел в душе Эрни и, видимо, сменился трепетом. К тому же продолжалось закулисное обсуждение новой кривой моментов. Марка к этому не привлекали, но у него появился союзник, служащий компании, инженер-электрик, эмигрант, румын, специалист по электроприводу. Он работал здесь уже два года и несколько снизил убытки от пусковых сгораний. Кривую Марка он нашел принципиально важной и горячо ее отстаивал.

Вылетели в четверг, до восхода. От аэродрома, где приземлились, было с час езды. Арендованную машину вел президент. Апрельское утро выдалось хмурым, местами лежал снег, места были плоские, скучные, но Марк в этих краях не бывал, глядел в окно и к разговору не прислушивался.

Завод они застали в панике: машину прогнали, температура подшипников ужасна. Машина и впрямь излучала жар. Взгляды обратились на Марка. Он капнул на узел водой, покачал головой, увидев пузырьки пара, машину разбирать не велел, лишь отключить наружный вал и гонять только внутренний, когда машина немного остынет.

Прогон начался около одиннадцати утра. Несколько секунд смонтированный с машиной на испытательной площадке – стальном слябе с Т-образными пазами - мотор в пятьдесят киловатт брал разгон. Вой перешел в рев, внушавший почтение: таких быстроходных машин – тысяча триста оборотов в минуту! – компания еще не строила. Марк подобрал деревянный брусок, ходил вокруг машины, прикладывал к корпусу, приникал ухом к дереву, слушал, американцы переглядывались, корчили друг другу недоуменные рожи. Марк усмехнулся, поманил президента, вручил ему брусок и указал на передний и задний подшипниковые узлы. Президент изумился: звук и впрямь был разный! Марк в объяснения не вдавался и занялся замерами температуру. Замеры делал в нескольких точках. Джим понял все без слов, достал планшет с листом бумаги и записывал результаты. Спустя час температура во всех точках замера не только не возросла, но на несколько градусов упала, и выражение покоя взошло на лицо Марка: его подшипники работали! Грелись сферические подшипники наружного вала, плод конструкторских потуг Эрни.

Теперь Марк велел отключить привод внутреннего вала и гонять наружный, а пока рабочие готовят новый тест, не худо бы позавтракать. Предложение приняли, как своевременное, и президент, управляющий, Джим и Марк отправились в известный лишь аборигенам обшарпанный ресторанчик с превосходной кухней. Управляющий, по виду неотличимый от своих рабочих, сделал толковый обзор меню. Марк заказал фаршированный сыром картофель. Потянулся за картофелиной и президент: «Что это ты так вкусно ешь?» - и Марк поздравил себя с зачислением в любимцы. Да и то сказать: его прогнозы сбывались на глазах у начальства один за другим. Он продолжал насыщаться, демонстрируя об руку с бодрым настроением завидный аппетит, стимулированный тем, что, тертый калач, он понял: следующая трапеза состоится не скоро...

Она состоялась в двенадцать ночи в том же составе участников минус ноготь указательного пальца Марка, пострадавшего от ниппеля воздушного клапана вала при замере температуры. Вокруг засуетились с повязкой, но Марк лишь мельком глянул на травму. Полчаса спустя кровь проступила насквозь, но Марк дал сменить бинты, лишь когда машину остановили для исполнения новой серии мер. Вокруг постоянно сновало пять-семь человек. Президент, пожилой, медведеобразный, со строгим и мрачным лицом, стоял у стены и повелевал жестами, не вмешиваясь в суть дела, целиком отданного на усмотрение Марка, его указания после того, как он проигнорировал травму, стали единственными.

После второго прогона Марк подытожил: радикальное решение - подшипники того же типа, что и для внутреннего вала и, естественно, новые корпуса. Паллиатив – расточить передний корпус и дать возможность подшипнику скользить в нем при тепловом расширении. Ответ был: на первое нет времени, для второго на заводе нет оборудования.

- Похоже, вы ждете, что я помажу машину слюной, прочту заклинание, и температура упадет, - заметил Марк. – Как насчет мотора постоянного тока, чтобы мы могли менять обороты и увидеть зависимость между скоростью и температурой узла?

Мотора постоянного тока тоже не оказалось. Тогда Марк стал колдовать с хонингом корпусов и прокладками между крышками.

К ночи температуру удалось стабилизировать, но на уровне, слишком высоком для режима непрерывной работы.

Сидя за ужином в ресторане гостиницы, нависавшей над водопадом, президент совсем уже мрачно выпытывал, как же, черт побери, быть, машину послезавтра надо отправить, не то придется платить чудовищную неустойку. Марк, наслаждаясь видом из окна на освещенный прожекторами белопенный водопад, вкусной едой и чистой совестью и морщась от дергающей боли в пальце, предложил наутро купить новые шкивы и тем снизить обороты процентов на пятнадцать против обещанных заказчику. Эффективность машины не пострадает, ее можно будет отправить и избежать неустойки. Тем временем, пока у заказчика, машина будет работать – а работать с полгода она будет, - приобрести новые подшипники, изготовить новые корпуса и смонтировать в них валы на месте. Расходы немалые, но раз в десять меньше неустойки.

В своем комфортабельном номере с ванной, широченной кроватью, балконом, и множеством кресел и ламп Марк провел плохую ночь. Уж не говоря о том, что вне дома и теплого бока жены он всегда спал неважно, донимала боль в пальце, а принять обезболивающее он забыл, хоть оно и было, просто позабыл от усталости, и промаялся ночь вроде без сна, но достаточно сонным, чтобы так и не вспомнить о лекарстве.

Шкивы наутро купили и поставили, обороты сбросили, чем стабилизировали температуру градусов на двадцать ниже достигнутого накануне и, обсуждая график реконструкции наружного вала по образу и подобию внутреннего, едва успели на обратный рейс. В самолете президент усадил Марка возле себя, поил дорогим виски, сопел и молча пожимал его запястье.

Вот почему в очередном провале лишь на Марка возлагал Джим все надежды.

Марк направился к своему дипломату, нервно извлек калькулятор, что-то со стиснутыми зубами быстро посчитал. На лицо взошло выражение злого упорства:

И мигом успокоенный его словами Джим вернулся к индуктору.

Но нагрев не ладился. Индуктор был мал для подшипника размером с женскую шляпку. Уже полтора часа длилась процедура, а температура топталась в районе двухсот пятидесяти и росла со скоростью не более градуса в минуту. Уже давно умолкли разговоры. Монотонное гудение сердечника прерывалось лишь клацаньем реле, когда «доцент» задавал новый цикл нагрева.

О чем думали американцы? Что неплохо бы вздремнуть. Все, кроме Джима, гадали, справится ли русский консультант. Ответственность лежала на нем, хоть вслух никто этого не признал бы. Джим переживал за него, для чего у него были свои основания, но вида не показывал. А Марк уже не помнил о таблетке. Мысли ползли многоярусно, как облака, и нижний ярус был до обидного плоским: налезет или не налезет подшипник? Милое было дело – творить чудеса в древности. Кто-то когда-то оценил на глаз количество масла, необходимое для поддержания пламени светильников на протяжении восьми молитвенных дней, решил, что не хватит, а масла хватило – чудо, празднуется уже два тысячелетия. А мы, допустим, черт знает каким инструментом намеряли посадку с натягом, едва ли не прессовую, а подшипник возьми и сядь, кто это будет праздновать? Хорошо было во времена, когда любое схождение размеров считалось чудом... Дурацкие глаза, резь, словно золой их забило, и всего-то третий час ночи, а функционировать надо до рассвета, смотреть только вверх, вперед и выше, так легче дожить до рассвета...

Стальной лист в дюйм толщиной, четыре фута шириной, двенадцать длиной, к нему приварены трубы-ноги – это верстак, вал торчком на деревянных брусьях квадратного сечения, полная хлама белая картонная коробка с надписью черным фломастером «Симпкинс», мистер Симпкинс в тылу врага, а кто же враг, не робей перед врагом, худший враг человека – он сам, инструментальный ящик с откинутой крышкой, четверо у верстака, Эд в сторонке, старший менеджер, следит молча, кто-то присел на высокий стул, другой привалился к стойке, стылая ночь, фонари люто высвечивают высокой теплопроводности ворота из листовой стали, да и стены гофрированного металла создают идеальный теплообменник и помалу снижают температуру в цехе до уровня этого первого в горах осеннего заморозка, он пал-таки на землю, оцепенелый озноб пробегает по одному, по другому полуночнику, и Марк вдруг бросается к индуктору и хриплым от молчания голосом спрашивает: заминка, почему, температура замерла на двухстах шестидесяти семи, вторично, нет, не ждать трехсот двадцати, ни трехсот, да, сейчас, немедленно! А все глядят, что за спешка, пусть погреется еще полчасика… Не надо разговоров, пожалуйста, не надо!.. Быстрее, рукавицы, вот так, сверху, ровнее, возможно ровнее, отпускайте обе руки разом, чтобы упал под собственной тяжестью, всем весом, и опустился на шейку вала до упора без перекашивающего постороннего усилия...

Да как же ему опуститься под собственным весом, если намеряли такое, что и под прессом не посадишь... Никогда не молился Тебе по производственным делам, а теперь, ввиду чрезвычайных обстоятельств, молю, яви чудо!..

Все уставились на умельца, он в брезентовых рукавицах воздевает излучающий тепло подшипник, отпускает над валом, подшипник падает, натыкается на шейку, скользит по ней, замедляясь, отдавая тепло, теряя температуру, а с ней и зазор, и скорость, медленнее, медленнее, а все глядят, приоткрыв в напряжения рты, Джим, сам того не замечая, приседает, и вдруг раздается чавкающий звук и вслед за ним всеобщий радостный вопль: торец подшипника коснулся заплечиков вала!

Реакция по случаю успешного запуска спутника Земли, по завершении бурения глубочайшей на планете скважины или испытания новой линии, выдавшей первый чистенький компьютерный чип – это сравнимо с радостью участников монтажа какого-то зачуханного подшипника на вал.

– Фаска на валу и радиус на кольце тоже помогли выровнять...

– Понимаешь, почему я заторопился? Установилось равновесие, сколько тепла подшипник получает, столько и излучает, а наружная температура падает, и с ней температура в цехе!..

И всех перекрывает Эд, стоящий в стороне со сверкающими глазами:

– Народы, в жизни не слышал более приятного звука!

– Чвак! – радостно имитирует Джим. – Мы услышим это снова, когда будем монтировать второй.

– Эд, иди, поспи, – возбужденно предлагает Марк. – Это поворотный момент. Я серьезно, найди какой-нибудь стол в сторонке...

Эд колеблется. Соснуть и впрямь не мешало бы, но атмосфера заразительна, хочется оставаться участником, и он мотает головой.

Извлекают второй подшипник, упакованный, как драгоценность – картон, фольга, промасленная бумага, – ставят на нагрев, а Марк объясняет Джиму:

– Я же не словами думаю, я лишь потом отдаю себе отчет, почему велю делать так, а не иначе. Не прощу себе, что поддался на твои уговоры. Зачем нервничали...

– Но ты же успокоился потом, – сказал Джим. – Почему?

– Да потому что перевел результаты наших замеров в миллиметры, и диаметр оказался меньше номинала. Значит, микрометр врет! Но это не все, это подшипник. А вал? Сидел же подшипник на валу! и мы его сняли! не грели на тысячу градусов! Надеть, снять – это калибровка, диаметр может стать меньшее, но не больше!

Джим протягивает Марку сигареты, а рабочие внимают, будто условиям новой страховки. Произношение и словоупотребление русского уже никого не смешит.

– Выходит, слабо мы представляли себе уровень русских инженеров, – роняет курносый умелец-«доцент».

– Это тем более странно, что русские какое-то время опережали нас в космосе, и сухую водородную бомбу сделали первыми, – вставляет Эд.

– Марк, долго ты в инженерии? – почтительно спрашивает кудрявый.

– Дело не в этом… – Марк отталкивает предложенную сигарету, раскуривает трубку и печально хмыкает. – Инженер я такой же, как большинство русских инженеров. Дело не в этом, а в том, какой я никудышный политик.

– Пойду-ка сварю вам настоящий кофе, – с ударением на настоящий говорит умелец, прерывая скользкую тему. – Индуктор ставлю на полчаса, возьмите брейк.

Но никто не уходит, каждый снова описывает, где стоял, как следил и какое чувство испытал, когда безнадежный подшипник скользнул по валу и – чвак! – сам по себе встал на место. Что за фокус!

Марк оставил общество, ушел в туалет, металлическая кабина с дверью в тридцати шагах, садится на стульчак, побыть в уединении, расслабиться, снимает громоздкую каску, кладет на умывальник защитные очки, смотрится в зеркало, глазки крохотные, ну и дела, век тебя не забуду, пальцевая мельница, не хотится вам пройтиться там, где мельница вертится, соловей в кустах запузыривает, не слышал в Америке соловьев, не до них, да и американцы лирикой не избалованы, жизнь жестока, вот и реагируешь жестко, не однажды спрашивал себя – можно ли быть таким противным, зачем так беспощаден, зачем колешь их неграмотностью и неумением-нежеланием думать? Да затем, что понимаешь: коли-не-коли, все равно обречен, решишь задачу – и коленкой под зад, с соблюдением всех приличий, конечно, – и на обед поведут, и открытку подарят, на ней каждый приятные слова напишет и росчерк свой поставит, но конец один – бюро по трудоустройству и пособие по безработице, пока не найдется работодатель с нерешенной проблемой отрасли, а диапазон – от расчета фундаментных нагрузок до реконструирования неработающих оптических устройств. Вознаграждаешь себя, как можешь, тычешь их в их же экскременты, расчищаешь площадку, чтобы на прежнем месте возвести произведение технического искусства. Еще и сопротивляются, гоношатся, еще и уговорить их надо! Эрни – это что, а в начале девяностых один работодатель и матом покрыл за предложение реконструировать центральный узел конструкции, пришлось матом ему и ответить, и тогда стал шелковенький, хоть сами умеют лишь гайки крутить, не задумываясь, а где их мысли в это время – фюить!.. в банках да в бабах, в каждой компании своя локальная дива, на нее все мужики облизываются, вроде этой Салли, сдобной вдовушки камнедробильного дела, знатный товарец, э-э-э, жив еще, курилка, ну, паши, милый, пока не намозолил глаза судьбе, пока терпит да еще и потакает, паши на благо технического прогресса новой родины, инженер русский... Опять же, что за услады остались в жизни? Поесть да изумить этих милых олухов фокусами техническими, своих не изумишь, грамотны... Нужду справил решительно вне расписания, полегчало, тем не менее, ф-фу, встал, спустил воду, до скрипа вымыл руки порошковым мылом и долго промывал глаза, не зная, впрочем, уменьшит это резь или усилит. Нахлобучил каску, очки, одернул грязный голубой халат...

В цехе вязкое предутреннее оцепенение. Аромат кофе пробивает масляно-пыльную атмосферу, пар изобилен в холодном воздухе, умелец возвращается из конторы, ставит на верстак черный поднос с кофейником и чашками, отдает салют, идет к выходу. Этот далеко пойдет. Образования нет, но мыслит. От скользких тем уходить умеет. Метит в менеджеры. И будет! Возвращается?? А, пожимает руку… мол, здорово, что тут скажешь... Эду козыряет: не свое, но все же начальство.

– Обожди, – говорит Эд. – Покажи, как ты здесь включаешь...

Белое солнце бьет в стекла машины, выезжающей с заводской грунтовки на шоссе, Эд за рулем, Джим рядом, Марк позади, на прежнем месте, борется со слезотечением, резь невыносима, несвежим платком промокает загустевшие слезы, запрокинул голову, сжал зубы, возбужденный голос Эда, бас Джима, никаких уже вьетнамских эпизодов, то история, а сегодня победа! Это клацанье!.. (Эд вскидывает от руля большие руки). Когда я услышал его, народы!.. В такие миги только и живешь, это же стоит сотни оргазмов, клянусь! Через год, в этот день, непременно встретимся и отметим дату. В моей практике был эпизод, работали сутки, но то была рутинная срочность, никаких сомнений – получится, не получится...

– Собрать после того, как мы такое намеряли!.. – Это Джим.

– Марк, на сколько, ты говоришь, упадет температура?

– На девяносто, а спустя два часа еще на десять. Эд, будь добр, сверни по пути в аптеку, куплю какое-нибудь средство для глаз…

– Пусть на восемьдесят, даже на семьдесят! – Эд гонит машину, и глаза у него горят. – Мы продемонстрировали такой профессионализм, заказывать они теперь точно будут только у нас, это же перспектива!

Еще бы, думает Марк, комиссионные!.. А у меня в перспективе – что? «Кто следующий с проблемой?» Какого идиота-работодателя пошлет судьба? В какой отрасли? Да и пошлет ли?

Десятый час утра, и они там, на переднем сидении, в ликующем звучании веленевой английской речи, а он пытается дремать, белесое солнце греет веки, чередуясь в движении с прохладными туннелями древесных аллей, инерция и легкие заносы на поворотах, спать, спать, спать! …но в воображении, теперь уже, правда, спокойно и не без торжества, эпизоды сборки, лица, обращенные к нему в ожидании подсказки следующего этапа…

…он совсем уж не мог глядеть вниз, даже время узнавал, поднимая кисть над головой, не мог читать чертеж и передал его Джиму, а Джим, словно не сам это чертил, терялся, переспрашивал, верно ли, да, распорное кольцо, гайку, сальник, да он же как живой, впинаешь его внутрь корпуса, и он, вроде, поддается, а как пол-окружности пройдешь, он, пакость, выворачивается обратно! И этот шлем, очки дурацкие сползают на нос, как нарочно, одно к одному, и так рук не хватает, Джим (он таки снял свой шлем), капни смазки, придержи здесь и здесь, нет, здесь не надо, я сам, так ее, дрянь, и здесь, есть!.. крышку, крышку затягивайте!.. Теперь кладите… Осторожно… Ч-черт, руку!.. Прищемило, но слегка, Джим сработал, как противовес, мигом навалился, обошлось, при такой работе да при усталости такой кое-что поважнее прищемить можно, и вот узел собран и водружен на погрузчик для перевозки обратно, к машине... Пять двадцать утра.

Не курил, берег дыхание. Оставалась сборка узла с машиной. Казалось бы, все можно делать в обратном порядке, но имелась тонкость: к пьедесталу вал крепился двумя корпусами. Будь это одно целое – поставили, затянули болты и конец. Но как быть с двумя? Корпуса при сборке больших изделий монтируют опытным путем. Положение, при котором вал вращается без усилия, есть положение наименьшего перекоса. Тогда в корпусах и в пьедестале сверлят насквозь по два калиброванных отверстия и забивают в них установочные штыри. После этого разбирать и собирать машину можно сколько угодно, положение корпусов относительно друг друга определено, перекоса быть не может. Но вал в новых корпусах, отверстий под штыри в них нет. При разборке, когда, из-за нависающего транспортера, кран косо дернул узел вверх, штыри согнуло, отверстия в плите разбило, использовать их вторично нельзя. Положение корпусов предстояло находить заново, на глаз, ночью, когда усталость делалась объективным фактором. А сборка с перекосом означала неизбежный перегрев подшипников и быстрый их выход из строя, что похерило бы все достижения.

Джим понимал ситуацию, но помалкивал. При разборке Марк, расстроенный поломкой штырей, толковал Гаю, что пыль усугубляет опасность неправильной установки корпусов и что ко времени, когда они вернутся сюда с пересобранным валом, пьедестал должен быть очищен и смазан веретенным маслом. Гай кивал. Угадывая намерения Марка не до конца, Джим понял: проблема схвачена.

Но хозяева и пальцем не шевельнули у машины после того, как ушли от нее, ни администрации, ни персонала, ночь, и, вернувшись с валом, приезжие увидели, что исковерканные штыри предстоит выдергивать, пьедестал самим очищать, шкурить и смазывать, еще и масло находить, еще и с этим навозились, что оказалось кстати, в цехе такая стояла холодрыга, от разверстых ворот такой задувал утренник, что чисткой пьедестала они грелись. Время использовалось препаскудно, никаких уже параллельных операций, двое рабочих простаивали, Марк драил пьедестал, сцепив зубы, так вас растак, потом вместе пыхтели с грубой установкой вала, а потом и людей осталось всего ничего, один седоусый, и Марк, собрав остатки сил, коротко, четко, зло стал командовать – в какой последовательности что делать.

Он все чаще ходил к фонтанчику питьевой воды у каптерки. Однажды, на обратном пути, заблудился и вышел к воротам, через которые их двенадцать часов назад ввезли в цех. Все было разворочено, серно-аммиачно, экскаватор застыл с занесенным для удара ковшом, ни души, но в провале ворот уже не зияла фонарная тьма, а виден был сизый, с отблеском зеленоватого неба, рельс замызганного железнодорожного полотна.

Последний этап. Хорошо, что продумывал сборку при разборке, пока эти парни срывали все с мест, не размышляя, не отдавая себе отчета в том, что все требует оплаты, даже лихо разобранная конструкция, детали придется ставить на места, а где они, места, их лишь найти предстоит... Поставь зубчатые колеса с перекосом, будут они работать? Хруп! – и начинай сначала. Так же и подшипники. Бравые парни университетов не кончали. Да что университеты, им элементарных знаний не хватает. В Америке знаний, а в Союзе не было области их применения. Столько чертили – и так мало воплощали! Ладно, это история... как и ты сам... Прикрутить фланец к кожуху... гайки... Глаза!.. Крути, но башку вверх держи! А радикулит-то помалкивает. Каросин – это вещь. А нервное напряжение и вовсе... Не зря во время войны хроники повыздоравливали. Потом, правда, умирали пачками, но – после победы. Пальцы саднят, а в перчатках не работа... И Джим без перчаток. Имеются все же американцы вроде русских. Американок больше, но в ином роде... Салли, веселая вдова... Бодра с похорон. Вовремя осчастливил муженек, благословил на другую жизнь, а то еще пару годочков – и перезрела бы. Сексапильная вдова для серьезного покупателя. На мою, бедняжку, кто клюнет... Затянуть болты переднего подшипника... Туже... Все!

Джим кивнул. За шкив попробовал провернуть вал – не получилось. Кувалдой принялся постукивать по корпусу заднего подшипника, сдвигать его, пока вал не стал проворачиваться легче, и стучал, пока вал снова стало закусывать, а потом в противоположном направлении, пока снова не стал проворачиваться легче… Эд курил, чутье менеджера подсказало: дело сделано. Да и Марк пояснял: гладкая поверхность, масло, корпусом легко манипулировать, постукиваем, регулируем соосность, затягиваем...

В обратном порядке шла сборка: монтаж роторов, надевание ремней, фиксация электродвигателей... Эстафету подхватил Эд, он демонтировал роторы с седоусым. Но собирали не так шибко, как разбирали. Пыль после разборки колес сметена не была, температура упала, влага конденсировалась, пропитала пыль, превратила ее в замазку, и на посадочных поясках это стало препятствием. Эд с седоусым дважды собирали колеса, выявляли перекос и снова разбирали. Джим с опущенной головой, а Марк с задранной вяло курили у эстакады, привалясь к ближайшей шаровой мельнице. Их работа была завершена. Марк оттолкнулся, обошел мельницу вокруг, в разверстые ворота увидел на хребте сдвинутые в направлении доминирующего ветра сосны, озаренные солнцем… Цикл завершился.

– Диаметр двадцать четыре фута, – сказал он Джиму. – Высоты не могу определить из-за козырька.

– Как они справятся с разрушением? Это как дом через окошко выбрасывать.

Около семи явился юркий Гай, и седоусый за руку попрощался с приезжими, кончилась его долгая вахта, удовольствие познакомиться с вами, guys, эта ночь запомнится, безопасного вам перелета… Сборкой колес занялись рабочие дневной смены, а Эд втянулся с Гаем в беседу столь долгую, что Марк, в свойственной ему язвительной манере, основательно, впрочем, обескровленной, спросил у Джима, о чем так обстоятельно можно беседовать после такой ночи, и Джим с кривой усмешкой предположил, что обсуждается меню завтрака.

Менеджеры спустились с эстакады, Эд обнял Марка за плечи: едем, отдохнем, пока они закончат сборку, запустят машину, прокрутят, сперва вхолостую, потом под нагрузкой, при этом температура будет... как ты сказал, Марк?.. а потом?.. упадет еще на десять градусов, да?.. через сколько?.. через два-три часа. То есть, всего на сто градусов, да, Марк? Если что – звоните в гостиницу. Да-да, к вечеру мы здесь!

И после всего еще с полчаса топтался с Гаем...

– Ну, народы, – расставшись с механиком, воскликнул Эд, – мы сделали такое дело!.. О таком люди вспоминают всю жизнь!

– Они неплохо нам помогли, – вставил Джим. – Я ехал в уверенности, что нам придется все делать самим.

– С подъемным-то краном? – Марк тоскливо глядел в сторону паркинга, где стояла их машина, всей душой рвался в отель, к постели, и звучал едва-едва. – Это не допускается правилами безопасности нигде в мире.

– Все-таки они нам помогли, – упрямо сказал Джим, и Марк промолчал.

Выйдя из бездны цеха, волоклись к бараку заводоуправления, не веря, что это кончилось, пересекли в обратном направлении железнодорожные пути, день да ночь, сутки прочь, но и это не конец, машину запустят и будут что-то дробить, а им вечером надо вернуться, убедиться, что все нормально, но то будет вечером, пока добраться бы до гостиницы, увы, в бараке Эд со всеми церемониями еще с полчаса убалтывал инженера по оборудованию, пока они с Джимом на стульях, Джим поникнув, а он с задранной головой, борясь с резью в глазах, щурились на низком еще солнце… и лишь потом на проходной скинули каски, и бутсы, и очки, и халаты, и когда сели наконец в машину, о!.. и развалились на сидениях!..

Холодное, уже явно осеннее, солнце светило, вполне русский пейзаж бежал за окном машины, березки и ели, и шумно проносились встречные траки с бревнами.

– Позавтракаем, пару часов поспим... – сказал Эд. – Джим, ты звонил Эрни?

– Как – от чего? Ты даже температуру предсказал!

– Это лишь предсказание. Я и сам приду в восторг, если это подтвердится.

– Все будет о’кей, – сказал Эд и сделал такой разворот, от которого Марк и Джим почти легли. – Черт, аптека, забыл!..

Тогда лишь Марк сообразил, что и сам позабыл о своей просьбе. Резь в глазах сделалась привычным неудобством существования.

Температуру предсказал, ха! Все не так было просто. Когда, вернувшись из Мичигана, взялись за реконструкцию узла, Эрни настоял на приглашении эксперта, какого-то там всеамериканского подшипникового гуру. Эксперт запросил чертежи, консультировал по телефону (из расчета двести пятьдесят долларов в час: Марку платили двадцать…) и вел переговоры с Эрни и Джимом в режиме конферэнс-колл. Все рекомендации Марка эксперт признал верными, и Эрни стал жаловаться: русский консультант предложил странную кривую пусковых моментов, да еще и с непонятной терминологией. Эксперт потребовал кривую и при следующей консультации сказал: термина Stiction Moment он не слышал и сомневается, что таковой существует, но в целом выкладки русского выглядят основательно. Эрни молил эксперта предсказать, на сколько градусов упадет температура подшипникового узла при замене подшипников. Эксперт, уже с досадой, ответил: температура станет приемлемой, но сказать точно – насколько она упадет – может лишь гадалка.

Закулисная возня с экспертом оставалась Марку неизвестна, и узнал он обо всем лишь накануне отлета, когда курил в лаборатории с Джимом и тот вдруг раскололся. Марк ничего не сказал и засел в своем кубике. Он, как и эксперт, знал: методика тепловых расчетов использует коэффициенты-сомножители, близкие к единице, но их много, значение каждого расчетчик определяет на глаз, что делает результаты и впрямь слабо предсказуемыми. Однако ситуация задела за живое, тем паче, что Джим и сам осуждал обращение к эксперту и даже не скрыл – редчайший для американца случай! – ставки, по которой того оплачивали.

После долгих раздумий и вычислений, Марк заключил, что температура упадет на сто градусов. Это было много, и это было прекрасно. Это означало, что рука, прикасаясь к узлу, будет чувствовать лишь приятное тепло. Из осторожности он сбросил десяток градусов, но подумал: новенькие подшипники вначале будут генерировать больше тепла, а спустя часа два-три приработаются, и температура упадет. Насколько? Обороты поднимут до прежних, надо учесть и вентиляционный эффект… Метод гадалки дал десять градусов. Эти цифры он и назвал Эду…

…Препарат искусственной слезы он закапал тут же, в аптеке.

Шел одиннадцатый час, когда они добрались до гостиницы, завтрак кончился, но Эд увлек горничную-негритянку рассказом о ночном бдении, и та, ну прямо как в СССР в эпоху славных трудовых свершений, из одного лишь уважения к этому героизму, посреди разоренных, в состоянии уборки, столов, на одном из них соорудила полный ассортимент и обслуживала их с энтузиазмом, который одним лишь трудягам внятен. Завтракали, тем не менее, вяло и разошлись по номерам. Марк сразу позвонил жене с кратким отчетом, который она еще и сократила, услышав, как он звучит и сколько времени осталось ему на сон.

И вот, когда, приняв душ, он задернул шторы и лег, все пройденное вернулось, и с ним сделался жестокий приступ тахикардии.

Вторично вернулись в гостиницу с завода около десяти вечера и вышли на подворье. Дул свежий ветерок. Высоко над фасадом оранжево светилась вывеска гостиницы.

– «Красный лев», – прочел Марк. – Странное и типичное, как я вижу, название. В России после революции тоже все было красным. Предприятие, производившее синюю краску, назвали «Красная синька»...

– Красный лев – геральдический символ, – завел Джим, но Эд перебил:

– Пошли ужинать! Названо в твою честь, Марк. Ты наш красный лев.

Красный мавр, кольнуло Марка, сделал свое дело – и…

...Телефонный звонок поднял его с постели, когда, приняв таблетку и все меры, вплоть до окунания лица в ледяную воду, он отчаялся сбить тахикардию, лежал на спине, старался дышать реже, но от этого делалось хуже, приходилось подгонять дыхание в такт сердцебиению, и так постоянно, выход в вечность через отель становился семейной традицией, кузен умер в гостинице «Москва» в таком же примерно возрасте, на тумбочке осталось лекарство, он то ли медлил, то ли не успел его принять, спокойно, без паники, чему быть того не миновать, дело-то сделано, Эрни придется проглотить обратно свое на данном этапе мне не нужны твои советы, понял? А Эрни, вице-жучок, понял, как спорить с русским инженером, подшипники пришлось-таки заменить, на месте, как и предсказано, но дело это оказалось не простым – в грязи, в спешке, в ночи, без нужного оборудования, лишь бы копейку лишнюю не потратить, и уж так не хотелось на этот раз ехать, но понимали, что без тебя не обойтись, так-то, блоха вон когда еще подкована была, а сердце скачет и хрен его подкуешь, но-но, вьюноша, слишком поздно, твоя перезрела, и покупатель не найдется, да еще такой, которому ты ее доверил бы, и, значит, выход один, выжить, поворотись-ка, сынку, на правый бочок, во дает, сто сорок, не меньше, а нормальный пульс шестьдесят, что ж делать, меры приняты, авось обойдется, а если нет, не все же победы, приучили нас к победам в победоносной стране, всё победы да победы, вот и результат, но в конечном итоге нас ждут поражения, победа случайность, чудо горящего без масла светильника, надо научиться жить с поражениями, в этом если и не вся мудрость жизни, то, по крайней мере, главный ее секрет, да и где еще проявишь достоинство, если не в поражении, быть готовым к смерти здесь, сейчас, в гостиничном номере – это величаво, это благо, на гребне успеха, а там, глядь, избежишь чего-то, до чего доживать и не желал бы, ну и дает, фффу!.. а что скажет Джим, да ничего он не скажет, разведет руками, поговорит и забудет, слишком много вкладываешь, твои лекции по статике, кинематике и динамике, по теории механизмов и машин, по истории, тебе не платят тем же, платят лишь формально... Что это?.. мысли потекли сами по себе?.. засыпал или умирал?.. не мои это сознательные мысли!.. интересно, голова, значит, работает в обузданном режиме, в рамках морали, и в необузданном, и тогда, если поймаешь за хвостик, узнаешь, правду как-она-есть, фффу, скверно, если это день моей смерти, то какое же сегодня число, не могу вспомнить, как же ей, бедной, сообщат, ну, не надо, положись на авось...

...который еще более часа не оказывал себя ни в какую сторону, а когда оказал в лучшую и Марк задремал прозрачной дремотой, телефон взорвался звонком, и Эд сказал: едем на завод, убедимся, что все в порядке, через десять минут встречаемся в вестибюле.

Дневной сон никого не освежил. Эд и Джим там, впереди, вяло обменивались мнениями по поводу ресторанов, где и что подают, и Эд, полуобернувшись, сказал: на обратном пути везу вас в уникальный ресторан.

– О расходах не беспокойтесь, – добавил он, – случай надо отметить.

На проходной Марк переобулся в опорки побольше, так натерли ему прежние, а в цехе они преблагополучно ориентировались сами, уверенно пробирались еще вчера ужасавшими лабиринтами, теперь они и лабиринтами не казались, между шаровых мельниц вышли к машине, она работала уже вхолостую, их встретил Гай: «Температура ровно на сто градусов ниже, чем была!» – и все разом изумленно глянули на Марка, а он устало сказал: гайки корпусов обоих подшипников немедленно законтрить и поставить по два штифта на каждый корпус.

Работали под сообщения Гая, среди которых было и такое: подписан контракт с компанией, которая займется разрушением шаровых мельниц, сто человек и шесть самосвалов в течение месяца... Вот что заменяет ваша крохотная машина!

Теперь не помогал никто. Сами остановили дробилку, контрили гайки, благо инструмент еще валялся вокруг, чудо, спасибо, сотворил-таки согласно заявке, но разве не заслужено, да после всего, что я хлебнул в жизни, надгробие на моей могиле должно обладать чудодейственной силой, сообщи им об этом! Ну, полегче, не то опять заколотится, и спина дала о себе знать, но какое это имеет значение, мы ведь народ о-го-го, мы такой народ, за ценой не постоим, Джим, проверь натяжение, проверили, подтянули, но, когда принялись за установку штифтов, выяснилось, что ни штифтов нет, ни разверток для калибровки отверстий, а в некалиброванных штифты не выполнят назначения, корпуса будут гулять на пьедестале. Взяли с Гая слово поставить штифты в аварийном порядке, на уик-энд, пока вибрация не ослабила гайки и не сместила корпуса…

– Ну, Марк, ты артист! Будешь решать наши проблемы! Скажи, Джим?

– Марк уже решил немало проблем. – Джим не затруднялся перечнем. Среди проблем, решенных Марком, были некоторые, созданные им. Но он еще не знал, что без Марка двадцатимиллионный контракт рухнет с убытком в шестьсот тысяч долларов, потому что во вторую машину, начальную в серии, он внесет роковые изменения, и она просто развалится во время работы…

– Я имею в виду машины в эксплуатации, – не сдавался Эд. – Есть парочка монстров, мне хотелось бы знать твое мнение. Ты поехал бы?

– Всегда готов, – сказал Марк и добавил по-русски: – Нам, татарам, одна черт.

– Прекрасно! – рассеянно сказал Эд. – Но почему здесь темно?

Он вышел на пустом паркинге, вернулся и молча вывел машину на шоссе.

– Й-йеп, – мрачно сказал Эд. – По четвергам они закрывают в восемь...

Фары встречных машин слепили. Впереди тащился трак с прицепом, груженый могучими бревнами. Эд жаловался Джиму, что ему мало платят, компания таким путем, наверно, потеряла уже немало хороших работников. Джим по должности был ниже Эда и отделывался междометиями, но Эд знал, кому говорит: Джим был личным другом президента, хотя тщательно скрывал это.

Обошли трак на расширении дороги, и вскоре мимо замелькали светящиеся вывески и их отражения в реке: центр города, их гостиница…

– Славный городок, – сказал Марк. – Вот куда меня занесло!

– Нас носит! – поддакнул Эд. – Я пять лет болтался в Азии, три в Европе... Ну, что, посмотрим, чем можно полакомиться в гостинице?

Лакомиться нечем было. Взяли по бутерброду, а Эд заказал на всех водки. Хоть к тому времени он уже выяснил истинную национальную принадлежность Марка и успел сообщить, что отец его христианин, а мать девочкой вывезена была из Литвы английскими родственниками в последний миг перед оккупацией, он поставил перед собой цель – перепить русского! взять реванш! И под философский спор о будущем человечества надирался так, что Марк, кое-как и непрочно унявший свою тахикардию, лишь помаргивал красными веками. В другое время он принял бы вызов, хоть пальму первенства в этом соревновании, не многие этнически чистые россы, если таковые где-то еще сохранились, могли оспаривать. Столько пить и не терять нити сложного разговора!.. Но перед лицом вьетнамского ветерана, да еще с болью в сердце после этого бешенного колочения, он оставил мысль о защите национального достоинства и бубнил об опасности деления человечества, вплоть до образования двух или более биологических разновидностей...

В одиннадцать Эд допил последний стакан водки со льдом и трезво сказал, что ему надо сделать еще пару звонков, да и вставать завтра на самолет спозаранку, пора, ребята, бай-бай, жестом остановил Джима, пытавшегося уплатить, завладел счетом, потрепал по плечу Марка и пожелал ему спокойной ночи.

Марк поплелся к лифту, Эд расплачивался у кассы, Джим стоял около.

– Слушай, славный же парень! Надеюсь, он задержится у нас, а?

– За год он перемолол наши двадцатилетние проблемы, – промямлил он. – И возраст... Было два претендента на постоянное место, президент решил в пользу того, что помоложе. Американец, тоже хороший парень… Марку дадут поработать месяц, чтобы не получилось, что уволили сразу после такого достижения...

У лифта он простился с Джимом и вышел покурить.

Нет, поразительно: собирая изделие, держать в голове фактор погоды! Как бы то ни было, клиент в кармане. Ни за оборудованием, ни за экспертизой эти парни не станут обращаться ни к кому, кроме нас, еще много лет.

Но какая работа сделана! Под это, если терпеливо, не спеша, можно получить повышение процентов на двадцать. Продумать очередность шагов...

Мысли его переменили направление и к событиям ночи уже не возвращались.

Не так уж, черт возьми, плохо быть собственным боссом, выбирать и место проживания, и друзей, и... Эта остроглазая бестия, ей надо позвонить, не упустить такой кадр, это вихрь! Проверить автоответчик, кто с чем ломился. Дозвониться до адвоката, ведущего развод. Те еще потери предстоят, их повышением зарплаты не компенсируешь. Но комиссионные с двадцатимиллионной сделки, о-о, это кое-что значит! Да и перенос офиса в Лас-Вегас, экономия на авиабилетах… Жить в таком городе – жизнедающая сила! Фейерверк встреч. И развлечения… Отличная идея, одна из самых плодотворных в его жизни!

Эд докурил, поднял красивую голову и приязненно глянул на оранжевое сияние вывески. В окнах фасада лишь кое-где уютно светились абажуры.

Он бросил окурок и направился к двери. Шаги его были упруги.

Профессиональное агентство интернет рекламы Траст Промо

[1] Бизнес все, что угодно, но не благотворительность.


	Номер 2(3) - февраль 2010
Петр Межирицкий