Номер 3(4) - март 2010
Андрей Чередник

Родные люди. Два рассказа

Содержание
Бабуня

Сынок

Бабуня

«К субботе должно распогодиться. Обещали». – Варвара уже который раз выходила на крыльцо и разглядывала небо, пытаясь угадать, какие у солнца шансы на завтра. Но дождь хлестал изо всех сил.

В этих местах осадки случались редко. Тучи обходили дом стороной. Цеплялись за верхушки гор, а потом, разлохмаченные ветром, огибали его и уносились за горизонт. Дочка всегда говорила: «Мам, у тебя вечный оазис». Оно так и получалось, что оазис. Кругом затянет, а у Варвары – ни облачка. Но на этот раз зарядило на всю неделю. Пришлось сидеть дома. Машина бездействовала уже полгода. Прошлым летом Варя еще кое-как управлялась с рулем. Но потом сдалась: руки не слушались. И поставила машину на вечный якорь, в гараж. С тех пор передвигалась пешком, куда «доставали» ноги. Без машины уставала. Но еще тяжелее было свыкнуться с мыслью, что она больше никогда не сядет за руль. Заходила в гараж, задумчиво стирала с капота пыль, садилась в водительское кресло и, повздыхав, выбиралась наружу.

В среду позвонила дочка и пообещала в субботу приехать. Завтра в доме суета, разговоры. Только бы погода не подкачала.

Дочку Варвара ждала с нетерпением. Но больше всего – Дашеньку. Зятя недолюбливала, про себя называя его «черным ящиком». Молчаливый, замкнутый, хотя и подчеркнуто вежливый. И все время носит на лице ухмылку. Все два дня он просиживал на террасе, прикрывшись прессой, а в промежутках вышагивал по участку, потягивался, смотрел на часы, всем своим видом показывая, что эта дачная канитель ему в тягость. Варю такое поведение коробило. Но она молчала, боясь обидеть дочь. А на попытки дочки втянуть мужа в какую-нибудь активность, говорила: «Не трогай его. Обвыкнется. Вот станете хозяева, тогда...» Она уже давно оформила дом на дочку, но ей не говорила, опасаясь чего-нибудь непредсказуемого.

«Надо приготовить банки и сахар для ягод». Вишня плодоносила обильно, каждый год. Ягоды уже поспели. Самое время бы собирать, да некому. Вся надежда на внучку. «Остальное... пусть висит. Птицы склюют», – устало думала она, покачиваясь в плетеном кресле и наблюдая, как день за днем набирают цвет и сок сначала верхние ярусы, что ближе к солнцу, а затем и нижние. В это время уже лисички появлялись. Но до леса не добраться, хотя он неподалеку.

Резко хлопнула форточка. Варвара вздрогнула и подошла к окну. Тучи над горой сначала немного разомкнулись, но скоро опять сбились в плотную массу.

«А вдруг не приедут?». – Однако, прогноз оставался прежним: в выходные – солнечная погода.

Варвара уже два года, как зарылась в свою нору. В городе не показывалась. Нет, дочка с зятем принимали ее безукоризненно. Были предупредительны. Но именно эта предупредительность и угнетала, выставляя ее немощь. Бесконечные «маман, куда схватила, я сама, Юра, ну помоги же...», «Варвара Васильевна, Вам же нельзя», «Бабунчик, дай я тебе подушку...». Все эти фразы лишний раз напоминали, что «маман», «Варвара Васильевна» и «бабунчик» – дряхлая старуха. Как могла, Варвара скрывала подступающую слабость, прятала одышку и украдкой глотала нитроглицерин. В квартире неуклюже пыталась что-то переставить, вымыть посуду. А перед отъездом старалась поскорее свернуть неприятную для нее церемонию проводов: очень уж трудно было расставаться с Дашенькой.

– Мама, ты все-то не хватай с собой, ведь приедешь еще – А зять вывешивал свою улыбку-ухмылку, подтверждая глазами: «Ну конечно, Варвара Васильевна. Конечно, приедете».

Нет, она уже не приедет. В последний раз, уезжая от них, она подумала: с каким, должно быть, облегчением, помахав бабуне ладошкой, они уходят к себе. Впрочем, облегченно вздыхала и она, устав целую неделю разыгрывать из себя все еще бодрую старушенцию.

Нет уж. Пусть сами навещают. Здесь больше проку. Воздух, Дашеньке раздолье. И комната у нее своя. Только вот роль хозяйки давалась все хуже и хуже. Почти все хлопоты брала на себя дочка. А Варвара сидела рядом. Слушала ее истории, пытаясь вникнуть, но не вникалось.

– Мама, да ты не слушаешь!

– Нет-нет, доченька, продолжай. Чуточку отвлеклась, извини.

Дочка, обиженно поджав губы, делала паузу, потом продолжала. Цены, политика, магазинные приобретения, опять политика, опять цены. Сознание вяло следовало за потоком новостей, ни за что не цепляясь. И опять уносило куда-то в сторону.

Всегда незыблемая и прочная, земля вдруг стала уходить из-под ног.

Опора покачнулась еще в городе. С каждым приездом Варвара узнавала его все меньше. Вместо привычных домов и двориков – гаражи, банки, компьютерные магазины, дискотеки – символика нового времени. А вместо вчерашних детей с горящими глазами и бойкой речью – гладкие молодые люди с зализанными прическами, томным взглядом, произносящие не своим голосом не свои слова.

Город отнимал у Варвары ее мир, а с ним – частицу ее самой.

– Доченька, а помнишь ту липу?

– Какую?

–Как это «какую»?? Она одна была. А потом ее срубили.

– Ну, помню. А при чем здесь липа? Ты о чем, мать? Опять не слушаешь?

– Слушаю-слушаю, просто вспомнилось...

Этой липе было лет сто. Огромная, разлапистая, она возвышалась над крышами. Зимой – белая, летом – зеленая, осенью – черная с желтыми прожилками. Потом опять белая. И так из года в год. Варя не представляла себе город без этой липы. Казалось, что все дома опираются на нее. Упади она, и город рухнет. Но вышло иначе. Город остался, а липу снесли. На ее месте планировали что-то капитальное, а она не вписывалась. Ну, ее и под топор...

С липой оборвалась последняя ниточка, которая связывала ее с городом. С тех пор Варвара безвылазно сидела в деревне. Иногда включала телевизор. Искала в основном старые киноленты. Передачи о прошлом не увлекали. Старый мир, приправленный сегодняшним днем, смотрелся гротескно и только портил настроение. Ведущие программ – лакированные мальчики и девочки с блестящими кремами и фальшивой улыбкой – широким жестом распахивали двери в прошлое, сопровождая экскурсию по времени надушенными, слащавыми фразами. А в их глазах читалось: «Смотрите, старички. Во все глаза смотрите на себя в молодости. Вы ведь тоскуете по ней? Ну, вот и наслаждайтесь. И не жалуйтесь, что мы о вас не заботимся, что не бережем наше сокровенное наследие».

А в конце передачи ненавистное слово «спонсор». При этом слове Варвара резко выключала телевизор.

Нет, только память способна сохранить вкус той жизни. И журналы. От умершего мужа осталось много старых журналов.

– Доча, посмотри, сколько подшивок. Специально держу для вас. Будете просматривать...

– Да ладно, мам. Давно уже надо... – но сдержалась. Мать всегда вздрагивала от слова «хлам». – Ну, хотя бы на антресоль их запрятать. Пылища от них одна. Не до журналов сейчас. Сама видишь, рубимся, что есть силы за материальный достаток. Не до чтива. – Потом усмехнулась:

– Вот разбогатеем, тогда и полистаем.

– Да, конечно. Крутитесь, как бешеные, – поддакнула она дочке. Ей не хотелось продолжать эту тему. «И в самом деле, разбогатеют, успокоятся, глядишь, и достанут журналы, – убеждала она себя, – лишь бы только не выбрасывали».

– Давайте лучше чай с малиной пить.

А за чаем опять слова. Они сливались в непрерывный гул, от которого хотелось прилечь, но неудобно было прерывать чаепитие. А тут еще желтое пятно. Оно все чаще наползало на глаза. Говорили, что-то сосудистое.

Как-то вечером, который раз листая замусоленные страницы, Варвара заметила: чем старее номера журналов, тем больше волнуешься. Как будто именно из самых глубоких недр времени вырывается самое сильное пламя. А потом, подошла к окну и задумалась. Есть ли что-нибудь для нее сегодня, за окном, чтобы вызвать такие же трепетные чувства? И сразу в мыслях Дашенька. Приедет, чмокнется с бабуней и на вишню. Обмажется ягодами, половину подавит, потом счастливая и чумазая полезет к ней на колени, еще раз целоваться. Ну, конечно, Дашенька! Ее единственное осязаемое счастьице в ситцевом сарафанчике. К тому же – копия дочки.

Последний раз, когда они приезжали, она зашла к ней в спальню и долго разглядывала ее личико, безмятежное и чистое. А потом не выдержала и заплакала, подумав, что и Даша когда-то вырастет и станет такой же озабоченной и чужой, как дочь. Но об этом лучше не думать. Когда вырастет, тогда и вырастет. Это случится не скоро. Интересно, с каким лицом спит зять? Неужели даже на ночь не снимает свою ухмылку?

А что кроме Дашеньки? Что еще не убито временем? И она отыскала! Горы, лес, облака. Однажды попробовала их зарисовать и незаметно втянулась.

Рисовала плохо, руки дрожали. Пропорции не давались, но она и не старалась передать форму, а целиком уходила в краски, пытаясь запечатлеть на бумаге цвет, а с ним вкус и запах. И радовалась, когда рисунок удавался. Труднее всего было с облаками. Особенно вечером, когда они подсвечивались сбоку и пробегали всю палитру оттенков – от ярко-оранжевых до лиловых, – постепенно чернея вместе с небом.

Варя смотрела на дождь, и вдруг подумала, что никогда еще она не ощущала этот мир так остро, как сейчас. Жизнь промчалась мимо, как безумный поезд. А сегодня она вглядывается в каждый листик, в каждую ягодку, вслушивается в шорох травы. А почему не раньше? Может быть, успокаиваясь, тело переносит себя в ощущения? Так может и надо жить ощущениями, а не терзать свою память и бросаться вдогонку за каждым отливом, уносящим от тебя всё, к чему прикипел? Уносит, и ладно. Зыбкое, недолговечное исчезает. А остаются горы, облака, деревья. Они и есть твои верные спутники, которые проводят тебя до самых ворот и распрощаются с тобой тихо, скромно, без помпы и фальши. Не лучше ли, пока еще осталось время, впустить их в свое сердце, а с ними жизнь, которую ты в сутолоке так и не рассмотрел? Многоцветную, неуловимую и загадочную. Вырастающую из ниоткуда и уходящую в никуда?

Взволнованная этой мыслью, Варя почувствовала страстное желание нарисовать жизнь. Всю! Одним широким мазком! Сердце колотилось, дышать стало трудно. Она достала все краски, какие были, распахнула дверь, вышла на террасу и, не обращая внимания на дождь, раскрыла альбом. И вдруг скривилась от внезапной боли в боку. Откинулась назад... Опять это желтое пятно. Оно расползалось по всему глазу. И погасло...

Дождь моросил всю ночь.

Наутро тишину нарушил рев мотора. Шумно разбрызгивая лужи, урча и подвывая на каждом ухабе, к Вариному дому приближалась машина.

– Мамочка, смотри, какая над бабуней красота! Поехали быстрее, я хочу туда, поближе, чтобы вместе с бабуней!

– Да, красиво... Но ее видно только издали, Дашенька. В том месте бабуня ничего не видит. Юра, тормозни, полюбуемся...

Над Варвариным домом, черневшим вдалеке, гигантской аркой нависла радуга. Многоцветная, неуловимая и загадочная, не имеющая ни начала, ни конца. Подождала немного и растворилась с последними каплями тумана. И в тот же миг из-за туч на лужайку брызнул ослепительно яркий солнечный свет.

– Юра, трогаем.

– А все-таки распогодилось.

– Как и обещали.

Сынок

– Уснул? Миша тихонько просунулся в спальню и присел на краешке кровати, стараясь не задеть торчащие из-под одеяла пятки сына.

– Давно уже. Слышишь, сопит вовсю. Долго ворочался... Переживает, конечно. Ира осторожно сняла руку с Ваниного лба. Я вот подержала на нем ладошку он и уснул. Как раньше, помнишь?

– Ну, не так уж быстро, ты еще минут десять пела ему... как там начало-то?

– Миша попытался напеть колыбельную, но на первой строчке запнулся.

Ира улыбнулась:

– Слова-то забыл, эх ты, дырявая голова. А я вот помню. Все до одного. Ты лучше бы пятки ему прикрыл, вон торчат... вымахал во всю длину кровати. И когда только успел... Давно собирались одеяло ему побольше купить, да теперь уже вроде и не нужно... голос Иры дрогнул, и она часто-часто заморгала.

– Да будет тебе. Все разлетаемся когда-то. Но прозвучало неубедительно. «Все» это чьи-то другие, а Ванька их собственный.

– Зато макушка у него моя, добавил Михаил, всегда говорил, что моя. И глаза тоже мои.

Ира не отвечала, а только всхлипывала. Так они сидели на кровати. Ира у изголовья, отец у ног, смотрели на одеяльце и оба думали, что и в самом деле другого одеяла уже не нужно. Завтра Ванюшка уедет туда, где у него будет свое одеяло, возможно пошире, и своя кровать. И жизнь тоже своя хлопотливая и шумная, как и всякая студенческая жизнь. Только без них.

Они изо всех сил помогали ему с университетом. Собирали бумаги, писали письма, что-то заполняли. Несколько дней после получения извещения о зачислении жили общей радостью, не веря, что все так скоро и счастливо завершилось.

Но сегодня утром, когда Ваня принес авиабилет, они замерли перед этим кусочком бумаги, точно увидали авиабилет первый раз в жизни.

Билет самый настоящий, взрослый, осязаемый упрямо втолковывал им, что Ванька улетает. И отлет завтра. И не просто завтра, а еще и в восемь ноль-ноль.

– Ма, ну ты чего... Пап, скажи ей... Мы же все хотели, басил сынок, неловко прохаживаясь между Мишей и Ирой, всё изучавшими корочку билета. Да я рядом буду-то. Два часа лёту. Как прилечу, сразу сообщу, а потом зимние каникулы. Вы приедете...

Ванька явно бравировал. Он и сам выглядел растерянным. Смущенно переминался с ноги на ногу, а потом тоже уставился на билет, который почему-то стал чужим и холодным.

Ванька первый раз уезжал так далеко и надолго. Миша и Ира зареклись отпускать его от себя после больницы, куда семилетний Ваня попал с ревмокардитом, допрыгавшись со скарлатиной. Его положили в бокс для «острых». Первый день, как он сам вспоминал, было любопытно, хотя ужасно болели суставы. А потом даже весело, когда к нему положили еще одного мальчика смешливого и слабого Сашу из Иркутска. Говорили, что он «тяжелый», часто ходили вокруг него и хмуро о чем-то шептались. От Сашки Ваня узнал, что в Сибири самые крупные ягоды в мире, величиной с кулак. А грибов вообще не сосчитать, и все белые. А еще он узнал, как больно, когда вкалывают камфару вязкую жидкость, которую страшно медленно вводят шприцем под кожу. Ночью Сашу будили «на кислород». Приносили кислородную подушку, и он с шумным хрипом вдыхал его. Иногда делали ночной укол, и Ванька, притворяясь, что спит, слышал, как Саша тихонько постанывал от боли.

Однажды Сашка сказал, что к нему приезжает отец. Ванька знал, что в палату никого не пускают, но отца впустили. Он угощал их обоих крупной сибирской черникой и морошкой, которые описывал Саша. Саша называл отца на «вы», рассказывал про камфару, кислород, и вместе с Ванькой они набивали рот примятыми ягодами, пачкая руки и роняя сок на одеяло. Ягоды, хотя и не величиной с кулак, были, тем не менее, страшно вкусные, и Ванька горстями отправлял их в рот, закрывая глаза от непривычных ощущений.

На следующий день после отъезда отца Сашу куда-то унесли и больше не приносили. Утром нянечка прибрала его постель и на Ванин вопросительный взгляд буркнула, что выписали. И Ванька ему страшно завидовал, хотя и недоумевал, как можно так быстро выписать Сашу, который даже до туалета не мог добраться без коляски.

А вскоре к нему просочилась Ира и стала навещать через день. Ее бы ни за что не пустили, но Ира ухитрялась проскользнуть. На проходной врала, что у нее назначено к главврачу, а проникнув внутрь и повертевшись некоторое время в коридоре, снимала с вешалки первый попавшийся халат и уверенно шла в бокс, как самая настоящая медсестра. Деловито рассовывала в тумбочку какие-то баночки, пакетики, целовала бледные Ванины щечки, беспокойно оглядываясь по сторонам, и спешно выходила. Мама могла приходить только через день, и Ванька даже распределил время так, чтобы ожидание не было таким тоскливым. Один день прислушивался к шагам, а другой день, когда у Иры была ночная смена, разглядывал свой балкончик, который был хорошо виден из окна палаты (больница находилась недалеко от их дома), и пытался угадать, что происходит там, внутри, за балконным стеклом. Иногда он закрывал глаза и мысленно вылетал в больничную форточку, махом перепрыгивал через крыши и заскакивал на балкон. Но, когда глаза открывал, они с балконом по-прежнему были врозь. И тогда Ваня просто смотрел в окно, пока не начинало щекотать в глазах, то ли от долгого смотрения, то ли потому, что сильно хотелось домой, он не знал...

Так продолжалось десять дней, но потом Ирина нарвалась на обход, была разоблачена, пристыжена, халат водворен на вешалку и визиты прекратились.

Ванька все же надеялся, что она придумает что-нибудь и придет. А через три дня, устав прислушиваться к звуку шагов в коридоре, он собрался умирать. Перестал есть, с отсутствующим видом смотрел в потолок, не обращая внимания на ворчливых медсестер и понукания нянечек. Не помогали никакие уговоры, а на аргументы «Ты ж помрешь» он сонно отвечал: «Ну и пусть помру, зато увижу маму». Он уверенно считал, что, если будет помирать, маму обязательно к нему пустят, как пустили отца к Сашке. Правда, Сашка не умирал, а, наоборот, выписался, как сказала нянечка.

В конце концов Ира забрала его под расписку, получив целый ворох таблеток и порошков с инструкцией давать лекарства в строгой последовательности и по часам.

– Если бы вы знали, где у меня ваши капризы, ворчал главврач, проводя рукой по шее. Растят маменькиных сынков. Через месяц закончил бы курс и выписался. Ну никакого понимания у людей.

Ира слушала его и думала, что у главного, наверное, нет своих детей, если он может вообразить себе ребенка целый месяц в больнице без матери. Но смолчала, боясь, что он передумает, и, вежливо приняв у врача пакет с лекарствами, заспешила к выходу, где стояли санки. А скоро из проходной, закутанный, слабый, но теперь уже абсолютно счастливый, выкатился в кресле Ваня, был погружен в санки, и Миша с Ирой повезли его домой.

Больница скрепила их тройной союз, и с тех пор они не отпускали от себя Ваню ни на шаг. Даже в летний санаторий. Да он и не очень стремился.

А вот сейчас, когда Ваня пришел с билетом и продемонстрировал его, откуда-то накатилась забытая больничная тоска и, как в палате, защекотало в глазах. Но Ванька старался не выдавать себя, суетливо кружил над чемоданом, куда Ира аккуратно закладывала вещи, с нарочитой строгостью интересовался, не забыла ли она синюю футболку и кроссовки, и делал вид, что внимательно вникает в материны наставления насчет сырости.

– Ванюш, ты за ногами следи, сразу же меняй носочки, как промочишь...

– Ла-а-адно, протягивал Ванька, а сам ждал, когда же, наконец, закроется треклятый чемодан, который, как и билет, нагнал на него эти досадные воспоминания.

Но вот чемодан был закрыт, поставлен к дверям, а Ваня отправлен спать, где долго-долго ворочался, пока Ириша не подсела к нему.

А в пять утра Ванька уже был на ногах.

– Надо ехать, там за два часа нужно! В билете написано «за два часа до...»

Он дергал родителей, суетливо подбирал какую-то мелочь и запихивал ее в сумку на всякий пожарный.

– Успеем, Ванюшкин, погоди, давай присядем. Миша устало сел на диван. Он не хотел ехать, потому что вдруг физически ощутил время, которое с каждой секундой все больше давило на сердце.

Но было уже пора.

– Всё. Встали, скомандовал Михаил, подхватил чемодан, и они спустились к машине.

На табло напротив их рейса замигали зеленые огоньки.

– Погоди, Ванютка, успеешь. Тут близко... Давай еще постоим. Мамуль, ты куда? Ну-ка не отделяйся. Обнимемся и... в общем, начинаем поступательное движение к каникулам. Шутка не получилась. Потому что, пока Ваня своей небритой щекой терся об отцовский нос, Михаил окончательно и с ужасающей отчетливостью осознал, что их ласковый по-детски Ванюшка продлится всего пять минут. А потом он шагнет за стеклянную дверь, которая с болезненным треском разорвет живую ткань, стягивающую три жизни в одну. Он никогда не боялся боли, но сейчас ждал этой секунды с растущим страхом.

– Ну ладно, пока, что ли, смущенно пробормотал Ванька, в общем... ну давайте... он хотел еще что-то добавить, но не сумел и несмело двинулся к контрольному пункту. А дойдя до середины зала, оглянулся на застывших в ступоре родителей, развернулся, бросился к матери и крепко-крепко стиснул ее, чуть оторвав от пола. А потом резко отстранился, пробрался через контроль и оказался за дверью.

– Чего ревешь-то? Гляди, как стиснул, моя рука. Помахала бы ему. Вон он, выглядывает. Все. Пошел... Мой затылок, говорил же тебе, и глаза... но, глянув на Ирину, произнес: Нет, глаза все-таки твои.

И, обняв ее за плечи, тихонько повел к выходу.

Миша шел и думал, что в любом разрыве живого с мертвым, любящего с разлюбившим, родителя с повзрослевшим ребенком вся боль ложится на одного. Утешало лишь то, что в этой разлуке «потерпевшим» будет не Ванька.

Ванька отделается малой кровью. Помыкается какое-то время без них, но скоро успокоится. Потому что для него любовь, боль, радость все, что соединяло с ними, скоро последуют за ту дверь, куда он только что шагнул, и которая с этого момента будет все плотнее закрываться для Миши с Ириной. Для них Ванька останется прежним, они же все чаще будут казаться ему стареющими чудаками, смешными, наивными со своими носочками, укутыванием и прочими телячьими нежностями.

Они выбрались на улицу и направились к автобусной остановке, не произнося ни слова и стараясь не смотреть друг на друга, два сгорбленных человечка, похожие на разворошенные птичьи гнезда, откуда только что выпорхнуло детство...

Иногда очень нужны фекальные насосы.


К началу страницы К оглавлению номера
Всего понравилось:0
Всего посещений: 2889




Convert this page - http://7iskusstv.com/2010/Nomer3/Cherednik1.php - to PDF file

Комментарии:

Ирина Чередник
Угловское, Россия - at 2011-03-29 00:57:38 EDT
Пробирает до слез. Все так жизненно
Моисей Борода
- at 2010-04-27 10:30:09 EDT
Хорошая, сильная проза. Оба рассказа впечатляют. Рад поздравить автора. Моисей Борода
Мая Рощина
Ашдод, Израиль - at 2010-04-11 01:18:47 EDT
Андрей, поздравляю!
Вроде знакомая проза, но... новые эмоции каждое прочтение оставляет.
Молодчина.

Ирина
Реховот, Израиль. - at 2010-04-06 03:07:48 EDT
Открыла для себя писателя Чередника здесь и в Заметках. Добрыми я бы эти рассказы не назвала, они щемящие, правдивые, о душах людских. Написаны тонко и образно о близких людях. Хорошо от них становится на сердце.
Ада Цодикова
NJ, - at 2010-03-27 20:13:33 EDT
Андрей! От души поздравляю с публикацией!
Как всегда насладилась чтением твоей прозы!
Дальнейших успехов и публикаций!
Ада

Далецкая Надежда
Москва, Россия - at 2010-03-20 18:18:32 EDT
Хорошие рассказы хорошего автора размещены в хорошем журнале. Что ещё нужно для счастья автора? :) Поздравляю, Андрей.
Редактор
- at 2010-03-20 08:28:23 EDT
Андрей Чередник
Вена, Австрия - at 2010-03-20 06:07:32 EDT
Спасибо, друзья! Но у меня есть и злая проза:)


Злая проза тоже ждет своего часа - редакция планирует ей этот час предоставить.
Удачи!

Андрей Чередник
Вена, Австрия - at 2010-03-20 06:07:32 EDT
Спасибо, друзья! Но у меня есть и злая проза:)
Илья Рубинштейн
Москва, Висконти, Россиия - at 2010-03-20 05:47:00 EDT
Андрей, мои поздравления!

Первый рассказ с удовольствием перечитал, второй - прочитал.

Присоединяюсь к словам Якова - добрая, мастерская, атмосферная проза.

Спасибо тебе!

Григорий Михлин
- at 2010-03-20 01:45:21 EDT
Приятно вновь встретиться с Вами и с Вашими новыми добрыми рассказами.
Яков Ходорковский
Израиль - at 2010-03-20 01:06:15 EDT
Хорошие, добрые рассказы. Поздравляю с дебютом на страницах журнала. Удачи!

_Ðåêëàìà_




Яндекс цитирования


//