Леви Шаар

Сколько женщин любило его! О, как они его любили! В знойных и честолюбивых женских мечтах каждая из них видела его своим мужем. Измены и уходы легко прощались ему. Возвращения же воспринимались неизменно, как высокая, долгожданная награда за терпение, за страстную готовность простить.

Лишь дважды за долгую свою жизнь снизошёл он со своего Олимпа к земной юдоли в готовности освятить церковным обрядом свои отношения с женщиной…

Ясный июньский день 1788 года. Бледновато-жёлтые дорожки гравия нежно выстелены между волнистыми коврами зелени Дворцового парка в Веймаре. Цветы благоухают, пленяя глаз разноцветьем.

Миловидная девушка одиноко прогуливается по парку, не обращая внимания на редких прохожих, с интересом и удивлением глядящих на выразительные линии её красивого лица и решительный взгляд больших, прекрасных глаз. Она явно ждёт кого-то. Несколько позже сестра философа Шопенгауэра Иоганна назовёт её молодым Дионисом.

Имя же её Христиана. Христиана Вульпиус. Ей 23 года.

Странно, кого может ждать в Дворцовом парке девушка из простонародья – смешливая, кокетливая, совершенно необразованная работница фабрики искусственных цветов?

Вот кто-то вышел из Дворца. Неторопливо, но деловито направляется он в глубь парка. Это господин Иоганн Вольфганг фон Гёте – всемирно известная знаменитость, прижизненный классик, поэт, учёный, министр, ближайший друг герцога.

Христиана узнала господина фон Гёте и спешит ему навстречу. У неё важное поручение от брата Августа. Брат – единственный кормилец семьи. Он зарабатывает свой хлеб писательством и не имеет постоянного дохода.

Но если бы господин действительный тайный советник соблаговолил помочь Августу, тот создал бы свой лучший, свой самый яркий роман. Роман о добром и великодушном разбойнике Ринальдо Ринальдини.

Ох, уж этот изощрённый в лукавстве брат – Август Христиан Вульпиус! Он рассчитал всё до тонкости. Подай он сам просьбу великому писателю, вряд ли знали бы мы сегодня что-нибудь о нём и его герое.

Потому-то и подставил он любимцу женщин, изнеженному дамскому угоднику свою красивую, пышущую нерастраченной энергией и жаждой любви сестру. Уловка удалась. Господин тайный советник соблаговолил помочь несчастному брату бедной, но, как сказали бы в наши дни, сексапильной простушки.

В центре того самого парка в Веймаре стоит небольшой двухэтажный домик с красной черепичной крышей. Здесь живёт господин фон Гёте.

Сюда-то и стала приходить Христиана, оставив навсегда работу на цветочной фабрике. Неожиданно и сразу вошла она в жизнь творца, которому уже перевалило за 39.

Было у него немало коротких увлечений и продолжительных связей. Но никогда ещё не жила с ним под одним кровом женщина. В этом смысле Христиана не была исключением. Она приходила в этот маленький гартенхауз[1], благодарная за помощь и счастливая любовью Большого Человека.

Но любовь – это не только великая радость жизни. Это ещё и великая тайна мироздания. Вот и Христиана. Она тоже почувствовала в своём теле зарождение чего-то нового.

Да-да, господину тайному советнику суждено стать отцом.

Тогда и переехала Христиана в дом благодетеля.

О, нет. Она не вышла замуж за знатного дворянина. Правда, их отношений хранилась в строгой и глубокой тайне, которую господин Гёте соблюдал с особым старанием. Ведь он преступил все законы морали и нравственности. Он, обласканный герцогом и самыми знатными дамами высшего света, ввёл в свой дом простую цветочницу.

Верно. Не искушённая в искусстве, в философии и высокой политике, она не могла быть ему собеседницей. Но в сонме его возлюбленных она отличалась неприхотливостью, благодарной готовностью служить, ничего не требуя, и создавать ему житейские удобства.

В простоте своей, она любила его той любовью, которой ему не хватало. Возле Христианы был он раскрепощён, освобождён от условностей мира, которому принадлежал.

Она дарила ему свою любовь. Она отдавалась ему, будучи самой Любовью, «плотью во всём своём великолепии», как написал он в одной из «Римских элегий».

Рассуждая о сущности любви, Гёте замечал, что любовь – это не только страсть, сжигающая душу, но и «маленький Эротикон».

Он просто не читал Фрейда, этот господин фон Гёте. Иначе, он знал бы, что любовь – это прежде всего Эротикон. Большой, а не маленький. Это он вздымает тело, а тело уже влияет на душу. И всё это вместе – не что иное, как «бессознательное стремление человека к жизни».

Гёте наслаждался любовью Христианы, он испытывал высшее блаженство, прикасаясь к ней, и, конечно же, любил её. Свидетельство тому – «Римские элегии», героиней которых она является, и удивительно тёплые его письма к ней.

И всё же странною была его любовь. Он писал ей стихи, полные неги и страсти, стихи, звуки которых разливались осознанным счастьем. Но сын Август, их первенец, получивший имя в честь высокого покровителя Гёте герцога Веймарского Карла Августа, был крещён в отсутствие матери. Крёстный отец, герцог Август, пришёл на крестины. А как же иначе?..

Живая мать, родная, выносившая мальчика и принесшая его в этот мир, осталась дома. Она оказалась недостойной присутствия на крестинах своего сына.

Отец любит Августа, любит уют домашнего очага, созданного Христианой. Всё же, о женитьбе разговор заводить – опасно.

– Я женат, только без церковных церемоний – поучительно толкует он, любимец фортуны.

Между тем, его секрет давно уже стал секретом полишинеля. Скабрезности, вслух и шёпотом, давно уже передаются из уст в уста. Они свободно гуляют по городу, потешая болтунов и бездельников.

Сплетники говорят, что в минуты любовной страсти она называет его не иначе, как «Ihr» или «Herr Rat»[2].

За один стол с гостями на званых обедах Христиана не садится. Более того, когда он получил в подарок от герцога большой дом в центре Веймара, дом из двадцати трёх комнат, она удостоилась там лишь двух маленьких комнатушек с окнами во двор, а не на площадь Фрауэнплан. В этом, несомненно, выразилась и дань Гёте своему обществу: место кухарки – на кухне.

Чувство долга боролось в нём с зовом совести. В шестой Элегии явно прослушивается отголосок этой его борьбы с самим собой:

Что и говорить, трудно ему маневрировать между любовью и долгом. Даже Виланд – духовный глава города, поэт, просветитель – и тот называет сына Гёте не иначе, как сыном кухарки.

А Гердер? Теоретик, глава «Бури и натиска», он рекомендует не переиздавать «Римские элегии» – цикл, стихи которого Шиллер считал лучшими у Гёте той поры.

И всё же, нельзя валить всё на нравы и обычаи того времени и того общества.

Мать Гёте, живущая во Франкфурте, узнаёт о том, что стала бабушкой, когда внуку её исполнилось пять лет.

Шло время. Ещё четверых детей родила Христиана. Долгой жизнью Бог их не одарил.

Наполеоновские походы сотрясли Европу. Пришли французы и в Веймар. Сам маршал Ожеро должен получить постой в доме Гёте. Тот самый Ожеро, который скептически встретил молодого генерала Бонапарта в Итальянской кампании и которому сказал низкорослый Наполеон:

– Генерал, вы выше меня на голову. Что ж? Если вы не будете выполнять моих приказов, я лишу вас этого преимущества.

Но вместо Ожеро у Гёте разместились 16 его кавалеристов.

В это страшное время многие веймарцы ищут спасения у знаменитого земляка, ходят к нему с жалобами и просьбами. Нередко они нуждаются в ночлеге, в еде, в санитарном уходе.

Христиана работает, не покладая рук, не зная отдыха.

Однажды, среди ночи, вдруг – удары прикладами в парадную дверь. Двое французских солдат рвутся в дом. Они просят есть и пить.

Они требуют хозяина. Требуют настойчиво и грозно.

В ночном халате выходит к ним Гёте. Незваные гости предлагают ему сдвинуть бокалы и вместе с ними выпить вино. Гёте выполняет эту их просьбу и уходит.

Теперь завоеватели требуют для себя постелей, затевают скандал и врываются в спальню хозяина, готовые убить его.

В этот жуткий момент, словно фурия, взлетев по лестнице, вбегает в спальню Христиана. Она дерзко становится между оккупантами и мужем и с необыкновенной силой буквально вышибает их из спальни.

Кувырком летят они вниз по лестнице и падают на постели, приготовленные для людей маршала. И тогда адъютант ударами нерасчехлённой сабли выгоняет их из дому.

Спустя четыре дня, на девятнадцатом году совместной жизни, Гёте обвенчался с Христианой. Одним из свидетелей на этой церемонии был их семнадцатилетний сын Август.

А ещё через 10 лет Христиана умерла в страшных муках от уремии.

Законный муж Христианы всегда боялся болезней, боялся смерти и не переносил даже разговоров об этом. Где уж было ему выдержать страдания жены.

Он почувствовал себя плохо. Собственное недомогание позволило ему не присутствовать при отходе в лучший мир безмерно любящей его и бесконечно преданной ему супруги.

Это тоже вряд ли следует относить на счёт общественных нравов.

Прошло шесть лет. Гёте исполнилось 73 года. Третий год подряд приезжает он в Мариенбад на воды и снимает комнату у госпожи Левецов.

Когда-то она была прелестна. Имя её было звучным как голос палестинской канарейки, а фамилия – мелодичной как песни Цельтера. Вздыхая наедине с нею, он звал её: «Сильвия!». Но если она была при муже, он с удовольствием обращался к ней официально: «Госпожа Цигезар». Сильвия Цигезар! Не имя, не фамилия. Нет!

Слова эти – даже не сказка. Это – небесная музыка!

Они тогда беззаботно и безоглядно флиртовали. Ему не было и шестидесяти лет. Ей же – всего каких-нибудь двадцать с лишним. Он, почему-то, загадочно улыбаясь, называл её Пандорой и даже не думал о том, насколько фантастически точной была его метафора. Не знал он, что ящик Пандоры, если его открыть, может оказаться опасным и для него, фаворита герцога, министра его, любимца всей Европы.

С тех пор госпожа Левецов успела развестись с мужем, выйти замуж вторично и вновь овдоветь.

«Среди всех женщин, которым поклонялся Гёте, Ульрика – самая бесцветная».

Наш седовласый жрец влюблён как Керубино. Он весь – движение, желание, страсть. Он бегает за пустой и легкомысленной девочкой с пылом и темпераментом, оставив работу, шляпу, трость.

Сколько красавиц, одарённых женственностью и умом, мечтали о нём. Он наслаждался их любовью, строго оберегая свою независимость. Сколько лет мать его сына была ему служанкой, но и думать не смела о свадьбе с тем, кого перед Богом считала своим мужем.

Даже в самом жарком из его романов, в истории его любви к Лили Шенеман, почти полвека назад. Будучи уже помолвленным с нею, не терял он самообладания. Он искал и нашёл путь к отступлению.

И вот теперь, он, словно старый жуир из комедии Мольера, бросает к ногам девочки-пустышки своё имя, достоинство и столь дорогую ему независимость. Он наэлектризован любовью к Ульрике. Есть некоторые намёки на то, что Ульрика отвечала ему взаимностью. Проверить это сегодня не представляется возможным.

Во всяком случае, герцог Веймарский Карл Август собственной персоной отправляется к госпоже Левецов в парадном наряде со всеми орденами и регалиями и просит у неё руки Ульрики для своего друга – премьер-министра и тайного советника, его превосходительства господина фон Гёте.

Не является ли трагикомическая ситуация, в которой оказались два старых аристократа, утрированным вариантом незатейливой уловки простолюдина Христиана Августа Вульпиуса в июне 1788 года?

Есть, конечно, и разница. Но она – лишь в результате.

То, что удалось хитрому, дошлому создателю Ринальдо Ринальдини, не сработало у великого творца Фауста.

Это была мелкая женская месть бросившему её когда-то аристократу…

Впервые в жизни его охватило страстное желание жениться. Ради этого желания, ради его удовлетворения, на всё был готов старый поэт. Его не пугала реакция общества. Он был безразличен к отклику на это сына и невестки, с которыми и без того отношения не складывались. Но самым неожиданным и, потому, болезненным, самым мучительным для гордости великого поэта, царедворца и политика – был отказ.

Последняя вспышка страсти, яркая как Божий Свет и жгучая как пытки ада, она не затронула сердце возлюбленной.

Это и было его наказанием. Но именно это наказание, это горячее влечение и пронзительная боль наградили немецкую и мировую поэзию таким шедевром поэтического искусства, каких не знала история словесности.

«Мариенбадская элегия» родилась в пути, когда бедный автор её ехал подавленный горем из Карлсбада в Веймар, горько переживая невозможность последней своей любви.

«Плод в высшей степени страстного состояния» – так он охарактеризовал впоследствии это произведение высочайшего искусства. Он даже не сочинял. Стихами сочилась душа уязвлённого поэта, как сочится берёза – соком.

В карете с ним были его слуга и секретарь. Всю дорогу они молчали. Всю дорогу молчал и Гёте, охваченный тяжкими раздумьями. Лишь на остановках, выходя из кареты, он что-то записывал на клочках бумаги.

Вот последние строки этого удивительного стихотворения, этой поэмы страсти и боли, элегии этой:

Уникальное поэтическое произведение обросло легендами. К нему не раз обращались поэты и литературоведы, биографы и исследователи творчества великого мастера. Но объяснить природу такой степени обнажения, обострения чувств и их выражения никто не мог.

Чувственная и пылкая страсть, невыразимая боль и тоска сердца выражены здесь человеком на восьмом десятке лет жизни так, будто он не достиг ещё и двадцати.

Стефан Цвейг, глубоко любивший Гёте и его творчество, посвятил ему немало страниц. Вот одно из замечательных наблюдений Цвейга:

«В поздние часы его жизни часто кажется, что этот бьющий из глубины источник высох, занесён песком привычки. Но вдруг переживание, взрыв чувства исторгает новые потоки – из иных глубин; словно из новых, омоложенных жил вновь струятся стихи, лирическое слово не только возникает вновь, но и обретает – о чудо! – другую, ещё неведомую мелодию. Потому что второе, третье, сотое рожденье Гёте, каждая его метафора изменяет и звучащую в нём музыку».

Поэт не может не чувствовать моментов Божьего озарения в своём творчестве. Гёте, конечно же, понимал, что, осенённый именно этим озарением, он создал истинный шедевр поэзии.

Вернувшись в Веймар, он отложил в сторону все свои работы и домашние дела. Он закрылся в своём кабинете от посторонних глаз и докучливых вопросов, от назойливых и бестактных приставаний сына и невестки, которые не могли простить отцу его желания жениться и тем самым лишить их части вожделенного наследства.

Три дня, отрешённый от мира, переписывает он искусным каллиграфическим почерком на специально отобранной бумаге то, во что вылились его любовь и боль, обида и вдохновение.

Словно юноша, стыдящийся первого поэтического опыта, прячет он ото всех свою затейливую поэтическую вязь, выполняя собственноручно даже прикрепление рукописи к обложке…

Небезынтересна и судьба героини «Мариенбадской элегии» Ульрики фон Левецов.

Всю жизнь любила она говорить о своей близости к Гёте и о его влюблённости в неё. Что же касается самой себя в этой истории, то тут в её рассказах постоянство может быть приравнено разве что к постоянству петуха в курятнике.

В годы зрелости она говорила, что питала к Гёте лишь дочерние чувства, что и в мыслях у неё не было принимать его предложение всерьёз. Но в глубокой старости рассказывала она и другое, уверяя, что если бы только согласилась мама, то она, Ульрика, конечно же, вышла бы замуж за столь знаменитого человека.

Так или иначе, и стихи Гёте, и записки Цельтера свидетельствуют о том, что лукавая Ульрика не только выслушивала воздыхания и скрипучие тирады чахлого старика из оперы-буффа. Она изведала страстные объятия и пламенные поцелуи юноши.

Ульрика прожила очень долгую жизнь, так и не выйдя замуж, так и не познав прелести подлинной любви, жизнь одинокую и не расцвеченную ни всплеском творчества, ни обворожительной улыбкой ребёнка.

Существует легенда, согласно которой Гёте, прощаясь с Ульрикой, печально предрёк девушке и её одиночество, и душевную, и плотскую нерастраченность.

Так выразил это предсказание поэта Юрий Нагибин:

«Вы обрекаете себя на безбрачие, бедное дитя моё. Нет ничего грустнее бесплодной смоковницы».

Сбылось предсказание влюбившегося мудреца.

Смешанные чувства сострадания и боли, смущения и смеха обуревают нас при знакомстве с печальной этой историей. Неразрешима вечная сложность, запутанность жизни. Но если именно она порождает шедевры, подобные «Мариенбадской элегии», то – да здравствует сложность, да здравствует любовь.

[1] Gartenhaus (нем.) – Домик в саду.

[2] Ihr. Herr Rat. (Нем.) «Вы». «Господин советник».


	Номер 4(5) - апрель 2010
Леви Шаар