Религиозное, политическое и национальное самосознание Цветаевой

 Марина Ивановна Цветаева – великий русский поэт, оставивший неизгладимый след в русской и мировой поэзии. Это след раскаленной и не остывающей лавы, клокочущего вулкана мыслей и страстей, беспрецедентного по мастерству и изощренности пера, точнее резца, формирующего пространственное поэтическое изображение и, наконец, это следы крови и смерти... Последние имеют не фигуральный, а, к сожалению, прямой смысл – трагическая кончина Цветаевой, раздавленной коммунистическим молохом, и покончившей с собой в Елабуге, общеизвестна.

Можно лишь предполагать, как сложилась бы судьба Марины Цветаевой, родись она в другое время и в иной, более благополучной стране. Гадать – непродуктивно. Ясно, однако, что сама Цветаева отчетливо сознавала – сумасшедший двадцатый век был непримиримо враждебен и не по плечу ей, и в России: «Я в России ХХ века бессмысленная», и вообще (О поэте не подумал. 1934):

Век мой – яд мой, век мой – вред мой,

Век мой – враг мой, век мой – ад.

Тем более, поразительна её поэтическая продуктивность, высоковольтность её поэзии, непреходящая, неправдоподобная, слепящая яркость поэтических строк. Поэзия Цветаевой (Цветаева, 1980,1994) – это пронзительный документ, представляющий развернутый во времени срез эпохи. Трагические политические катаклизмы и конвульсии России и Европы оказались удивительным образом связаны с эволюцией личности и судьбой Поэта. Проанализированы три ветви менталитета поэта: 1. Отношение к Богу и религии, 2. Политическое самосознание, 3. Национальная самоидентификация. Евреи на страницах поэзии Цветаевой. Ни в одной из названных позиций Цветаева не имела принципиальных и стабильных взглядов. Они радикально менялись на протяжении её жизни и не в лучшую сторону. Это, вероятно, одна из причин трагической кончины Цветаевой. Вместе с тем, Марина Ивановна Цветаева достигла уникальных творческих рубежей и с полным основанием квалифицирована Историей, как Великий русский и мировой Поэт.

Бог и религия

Марина Цветаева – певец русского православия. Её поэзия насыщена религией. Достаточно сказать, что общее количество использованных религиозных терминов и религиозно нагруженных фраз и словосочетаний не менее, чем 2338 (!!!).

Я – страница твоему перу.

Все приму. Я белая страница.

Я – хранитель твоему добру:

Возращу и возвращу сторицей.

Я – деревня, черная земля.

Ты мне – луч и дождевая влага.

Ты – Господь и Господин, а я –

Чернозем – и белая бумага!

 Эти строки, являются наиболее яркими в обращении поэта к Богу. Но далеко не единственными. Ранняя поэзия Цветаевой – отчетливо религиозна. Это надежда на будущее, конечно же прекрасное и немедленно сбывающееся: «Христос и Бог! Я жажду чуда»! (Молитва. 1909), «В каждой молитве – любовь, и молитва/В каждой любви!» (Оба луча. 1910):

После юношеского плато на уровне 30-60 религиозных терминов в год, начиная с 1916 года, происходит всплеск – православного самосознания Поэта. В 1918 году оно достигает максимума (366). После этого начинается спад, Динамику его нетрудно проследить по эволюции поэзии. Уже в 1918 (Коли в землю солдаты всадили – штык) сомнения в БОГЕ заметны: «Коли Бог под ударами – глух и нем,/Коль на Пасху народ не пустили в Кремль –». В 1919 ещё определеннее (Бог! –Я живу! – Бог! – Значит ты не умер!): «Бог! – Я живу! – Бог! – Значит ты не умер!».

1922 год – год отъезда Цветаевой из Советской России. В этом году в её творчестве встречается наибольшее количество высказываний, определяемых, как разочарование в Боге и Религии (25 раз!). Например, в «Бог. О его вы не привяжите» (1922): «Бог – уходит от нас.», в «Заводские» того же года: «А Бог?…/Не вступится! Напрасно ждем!». В 1923 году ситуация становится святотатственной (Эмигрант): «Заблудившийся между грыж и глыб/Бог в блудилище.». Эмигрантский быт негативно повлиял на религиозное самосознание поэта, превращая его в цинизм (Тише, хвала. 1926): «Богом мне – тот/Будет, кто даст мне/…/Четыре стены.».Тяготы эмиграции разрушили уважение к религии. В 1934 году (Тоска по родине! Давно) слом религиозного восприятия мира Цветаевой полностью завершился:

Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,

И все – равно, и все – едино.

Политическое самосознание

Цветаева – великий поэт. Но, политическое её мышление упрощенное и непоследовательное. Это равно относится к исторической ретроспективе, где она исповедует мифологическую точку зрения, и перспективному восприятию, где поэт плохо просчитывает будущее. Устойчивые политические взгляды, отсутствуют.

1917 год.

Еще до октябрьского переворота поэт следующим достаточно грустным образом оценивает свою родную страну (А царит над нашей стороной. 11 июня 1917):

А царит над нашей стороной

Глаз дурной, дружок, да час худой.

 С октябрьским переворотом все приобретает иной, кровавый оттенок:

 Где кресты твои святые? – Сбиты.

Где сыны твои, Москва? – Убиты.

1918 год.

В кровавые годы красного террора Цветаева переживает происходящее со страной и с ней самой мучительно, искренне и очень лично – ведь муж её – в Белой армии: «Да! Проломилась донская глыба!/Белая гвардия – да! – погибла.» (Волны и молодость – вне закона). На что в это страшное время, надеется Цветаева? К сожалению, она питается иллюзиями: «Царь опять на престол взойдет –/Это свято, как кровь и пот» (Это просто, как кровь и пот); «...спят мужи – сражаются иконы» (Московский герб: герой пронзает гада). Не оценила она и результаты гражданской войны: «И взойдет в Столицу – Белый полк!» (Белизна – угроза черноте.); Политиком, заглядывающим вперед, она явно не была... Это было не её, это было не для неё... Но оценить сию-моментную ситуацию она могла, и, притом, очень ярко и определенно: «Мракобесие. – Смерч. – Содом» (Мракобесие. – Смерч. – Содом).

1919 год.

Физическое уничтожение русской интеллигенции и дворянства набирает силы (Памяти Стаховича):

Барским шагом – распрямляя плечи –

Ты сошел в могилу, русский барин!

Горечь Цветаевой за свою страну не вызывает сомнения (Памяти А.А. Стаховича. 1919):

– И родная, роковая Россия,

<...>

Есть же страны без мешков и штыков!

Странно, только, что в это страшное время эпитетом к России появляется слово «родная». Причина, возможно, кроется в особенностях общения Цветаевой в Москве в этом году (Комедьянт. 1919):

Пока легион гигантов

Редел на донском песке,

Я с бандой комедиантов

Браталась в чумной Москве.

<...>

Да здравствует красный бант

В моих волосах веселых!

 Вот уже появился и «красный бант» в «волосах веселых»!...

1920 год.

Цветаева пишет двусмысленное стихотворение «Есть в стане моем – офицерская прямость»:

И так мое сердце над Рэ-сэ-фэ-сэром

Скрежещет – корми - не корми! –

Как будто сама я была офицером

В октябрьские смертные дни.

По её собственным словам, «Эти стихи в Москве назывались "про красного офицера", и я полтора года с неизменным громким успехом читала их на каждом выступлении по неизменному вызову курсантов». И тут же в «Ветер, ветер, выметающий» она пишет:

За твои дела острожные, –

Расквитаемся с тобой, –

Ветер, ветер в куртке кожаной,

С красной – да во лбу – звездой!

Да один ли это человек? Один и тот же! Тот самый, который в этом же году написал «И солнце над Москвой – как глаз кровавый»! Удивляться не следует – подобная нестабильность во взглядах – одна из черт характера и мышлéния Цветаевой. 29 ноября 1920 года поэтом написано стихотворение «Чужому» – это её письмо Луначарскому. Оно по-цветаевски внутренне противоречиво. В первых трех строфах как будто бы подтверждается непримиримая позиция антагониста по отношению к Советской власти:

Твои знамена – не мои!

<...>

Не ринусь в красный хоровод

<...>

Мы не на двух концах земли –

На двух созвездиях!

 Но в следующих пяти строфах удивляющаяся самой себе Цветаева не просто перекидывает мост между собой и коммунистами, не только отбрасывает свою опору – религию, но и объединяется с советским строем... И где же? Ни мало, ни много – в Раю! Эта, инфантильная, словесная эквилибристика выглядит следующим образом:

Ревнители двух разных звезд –

Так что же делаю –

Я, перекидываю мост

Рукою смелою?!

<...>

И будем мы судимы – знай –

Одною мерою.

И будет нам обоим – Рай,

В который верую.

1921 год
 

приносит новые примеры политического шараханья, нестабильности и полного отсутствия исторической и личной памяти. 5 января, казалось бы, искренний рыдающий «Плач Ярославны»:

Дёрном- глиной заткните рот

Алый мой нонче ж.

Кончен

Белый поход.

Проходят всего лишь 25(!) дней... И перед нами появляется апологетическое стихотворение под демонстративным названием «Большевик» (31 января 1921), в котором Цветаева шутя, не колеблясь, перешагнула свою родную кровь! О каких убеждениях может идти речь? Судите сами:

От Ильменя – до вод Каспийских

Плеча рванулись в ширь

Бьет по щекам твоим – российский

Румянец –богатырь.

<...>

Два зарева: глаза и щеки.

Эх, уж и кровь добра!

Глядите-кось, как руки в боки,

Встал посреди двора.

Весь мир бы разгромил – да проймы

Жмут – не дают дыхнуть!

Широкой доброте разбойной

Смеясь – вверяю грудь!

И земли чуждые пытая,

Ну, какова мол новь? -

Смеюсь, - все ты же, Русь святая,

Малиновая кровь!

 Как поясняется в комментариях, это стихотворение обращено к Борису Александровичу Бессарабову, красноармейцу... Полная безответственность поэта, полное непонимание значимости написанного слова, приобретающего, как известно, самостоятельность и распространяющегося в пространстве уже независимо от автора, который «смеясь» вверяет человеку из вражеского стана всё, что было дорого поэту, свою собственную «грудь»... Подобное восприятие политических проблем через случайные связи уже 13 мая 1921 приводит Цветаеву к «Дерзновенному слову: товарищи»! «Как закон голубиный вымарывая».

1922 год.

Политически и мировоззренчески запутавшись, Цветаева призывает к миру между жертвами террора и злодейским аппаратом террора «Переселенцами –»:

И вот с растрельщиком

Бредет расстрелянный

В этом отношении примечательно стихотворение «Новогодняя» (15 января 1922) обращенное к мужу, находившемуся тогда в Праге. Общий контекст новогоднего тоста вполне приемлем, если бы не два обстоятельства. Первое. Стихотворение выдержано в великодержавном стиле и слово «Русь», «русский» мелькает не менее пяти раз. Кроме того, инфантильно-лубочная мифологическая раскраска прошлого «Дел и сердец хрусталь...» плохо согласуется с реальным историческим обликом России. Таким образом, подсознательно Цветаева как бы ищет общий знаменатель с Советской Россией – тоже наследницей Руси. Второе. Поиск этого самого пресловутого знаменателя приводит Цветаеву к многозначительной аберрации. Сама того не замечая, она совершает примечательную ошибку – в этом стихотворении четыре (!) раза она использует слово «товарищи». Хотя в тексте упоминается Пушкин (и тем самым подразумевается «Товарищ, верь: взойдет она,...»), 22-й год – времена, далеко, не пушкинские... В послереволюционные годы, слово это в русском лексиконе приобрело советско-большевистский смысл и было бы явно неуместным за столом, где собрались представители русской эмиграции. Цветаева этого не замечает, ибо живет она в этот момент в Советской России и подсознательно осуществляет над собой приспособительное насилие, или переживет внутреннюю конверсию. В её оправдание следует, конечно, сказать, что жилось ей в Советской России (по её словам «стране обид» С.Э. 1919) совсем не сладко. И вивисекция осуществлялась и ею над собой и советской тиранией над ней.

В конце двадцать второго Цветаева эмигрирует и, оказавшись вне досягаемости красной России, возвращается к терминологии и настроениям семнадцатого года.

1926 год.

В «Попытка комнаты» она пишет: «Та сплошная стена Чека,/Та – рассветов, ну та – расстрелов.». Казалось бы, все понятно – долго сдерживаемая боль прорвалась. Но нет, уже здесь проявляется фальшивая обида и желание оправдать себя перед Советской Россией (Кто – мы? Потонул в медведях.):

Это мы – белоподкладочники?

С Моховой князья да с Бронной-то –

Мы-то - золотопогонники?

Ясно одно – к моменту эмиграции восприятие Цветаевой изменилось. Теперь это человек, убеждения которого и никогда-то не отличались твердостью, начинает думать просоветски или приспосабливает себя к такому мышлению.

1930 год.

В поэзии Цветаевой просоветские тенденции становятся явными. К «Маяковскому»:

А что на Рассее –

На матушке? – То есть

Где? – В Эсэсэсере

Что нового? – Строят.

1932 год.

Будущее своих детей Цветаева связывает только с Советской Россией. Она просит детей не принимать во внимание историю её собственной семьи и её самой. Она успокаивает детей и, в частности, сына, что на нем нет греха перед Советской Властью (Наша совесть – не ваша совесть):

Дети! Сами сводите счеты

С выдаваемым за Содом –

Градом. С братом своим не дравшись –

Дело чистое твое, кудряш!

<...>

Поймите: слеп –

Вас ведущий на панихиду

По народу, который хлеб

Ест, и вам его даст, – как скоро

Из Медона – да на Кубань.

Цветаева совершает, как теперь известно, страшный грех перед своими детьми. Её инфантильное видение мира, её полное непонимание сути и природы коммунистического строя («выдаваемым, – видите ли, – за Содом»), её очевидное упрощенное видение советской диктатуры, народ которой, якобы, «хлеб ест, и вам его даст», её примитивная вера сталинскому иезуитству о том, что дети за отцов не отвечают – всё это обрекло её детей, её семью и её самое на уничтожение, каких-либо 17-18 лет спустя! Выходит, слеп был не тот, «ведущий на панихиду по народу», слепа была Цветаева! Мне могут возразить – подобной слепотой была поражена, едва ли не вся, западная интеллигенция тех лет. Верно! Будьте осторожны с глупостью! У неё – везде свои. Кроме того, левые видели Советскую Россию только лишь извне! Цветаева же прожила страшные 1917-1922 годы в стране! Она все знала, не могла не знать, не могла не видеть. Тогда в чем же дело? Где тот микроб, который поразил Поэта неведением? А может быть это не неведение, а убежденность Цветаевой в том, что её мúнет чаша сия? И если это так, то на чем основывалось эта убежденность? Что позволяло Цветаевой вновь и вновь возвращаться к этому вопросу, проявляя любовь уже не к России её молодости, а к СССР! «Стихи к сыну»:

Вам – просветители пещер –

Призывное: СССР, –

<...>

Езжай, мой сын, домой – вперед –

В свой край, в свой век, в свой час, – от нас –

В Россию – вас, в Россию – масс,

В наш – час – страну! В сей – час – страну!

В на – Марс – страну! В без – нас – страну!

Дальнейшие годы свидетельствуют об упрочении откровенных, демонстративно-просоветских взглядов поэта (Челюскинцы. 3 октября 1934):

Сегодня – смеюсь!

Сегодня – да здравствует

Советский Союз!

Общеизвестно, что муж Цветаевой Сергей Эфрон, начиная, примерно, с 1930 года активно сотрудничал с советской разведкой, участвовал в ряде её операций. В том числе и связанных с убийством перебежчика Игнатия Рейсса и похищением генерала Миллера. После его бегства в СССР, французские спецслужбы неоднократно допрашивали Цветаеву. Её участие в деятельности мужа доказано не было, хотя А. Саакянц пишет (Саакянц, 1997) о том, что Цветаева, вероятно, знала о том, чем занимался С. Эфрон.. Была ли Цветаева в курсе дел шпионской деятельности мужа или нет, думается, этот вопрос сегодня не стоит – конечно же была в курсе, конечно же знала! Не могла не знать! Эфрон был слабохарактерным, неуверенным в себе человеком, явным неудачником и согласовывал свои действия с женой, которую, безусловно, уважал. Кроме того, на путь прокоммунистических воззрений Цветаева вступила раньше его, еще до эмиграции. Было бы совсем не удивительным, если бы ВЧК обратила внимание на Цветаеву еще до 1922 года. Муж её был на Дону, в 1918 году тайно посетил Москву, сама Цветаева вела беспорядочный образ жизни, материально бедствовала и была безусловно уязвима для шантажа... В таком случае и отъезд её к мужу мог быть не случайным... Ответ на эти вопросы хранят архивы ВЧК-НКВД. Но одно можно сказать с полной уверенностью. В семье Цветаевой и Эфрона обе стороны были просоветскими. Обе в коммунистическом духе воспитывали своих детей. Обе стремились в СССР. Обе внесли свой вклад в союз с Дьяволом. И обе пожали страшные плоды – гибель семьи и самих себя!

Национальное самосознание. Евреи на страницах поэзии Марины Цветаевой

Национальная самоидентификация Марины Цветаевой менялась с годами и состоит, по крайней мере, из трёх элементов. Не вызывает сомнения, что в ранние годы Цветаева чувствует свою неразрывную, органическую связь с Германией. Об этом однозначно свидетельствует стихотворение «Германия» (1914). Это стихотворение датировано первым декабря 1914 года (!). К этому времени уже полным ходом шла первая мировая война и Россия сражалась с Германией. Нет никаких сомнений, не чьей стороне в это время были симпатии Цветаевой:

Когда в влюбленности до гроба

Тебе, Германия, клянусь.

Пройдут годы и в 1939 Цветаева, потрясенная немецким вторжением в Чехословакию, изменит свои оценки: «(Германии/Германия!/Германия!/Позор!».В «Поэме конца» (1924) есть две строчки, указывающие и на польские корни и польское самоощущение поэта: «Такова у нас, Маринок,/Спесь, – у нас, полячек-то.».

Но главным и доминирующим, безусловно, является русский национальный фундамент, русская принадлежность! Более того, – великорусская! И это значимое обстоятельство связано, в частности, с православной, отчетливо государственной религией Цветаевой – она не продолжила протестантской ветви немцев или католической – поляков. Всё это снаружи. Внутри – пропасть:«О, я не русская! Россия – как жернов на моей шее! Россия – это моя совесть,…».(Марина Цветаева, 2002, стр. 79). «Что мне дало славянство? – Право его презирать.» (Марина Цветаева, 2002, стр. 198).

Цветаева – поэтический гений. Но только поэтический. Гениальность иссякает, например, лишь только речь заходит о евреях. В основе цветаевского отношения к еврейскому народу лежит её убежденность в приоритете христианства и его доминирующей значимости. Поэтому, несмотря ни на какие исторические реалии, евреи значимы лишь утилитарно, постольку, поскольку среди них зародилось и теперь существует христианство. Наиболее отчетливо это «изложено» Цветаевой в известном, в сущности, её программном стихотворении «Евреям» от 13 октября 1916 года:

Кто не топтал тебя – и кто не плавил,

О купинá неопалимых роз!

Единое, что на земле оставил

Незыблемого по себе Христос:

Израиль! Приближается второе

Владычество твое. За все гроши

Вы кровью заплатили нам: Герои!

Предатели! – Пророки! – Торгаши!

В любом из вас, – хоть в том, что при огарке

Считает золотые в узелке –

Христос слышнее говорит, чем в Марке,

Матфее, Иоанне и Луке.

Оказывается, единственное, что оставил на земле Христос – это Израиль и Евреи! Трудно поверить, что эту безграмотность пишет выдающийся русский поэт. Во второй строфе связываются воедино Израиль, герои, предатели, пророки и торгаши! А чтобы не осталось сомнений о ком идет речь, в третьей строфе Цветаева присовокупляет к этому ряду и того, «что при огарке считает золотые в узелке». Понятно, что речь идет о еврейском ростовщике!

К большому сожалению, отношение Цветаевой к еврейскому народу в, целом, назвать положительным нельзя. И, как явствует её поэзия, это началось не с приходом к власти большевиков, среди которых было много евреев. В 1916 году она опубликовала стихотворение «И поплыл себе – Моисей в корзине!»:

И поплыл себе – Моисей в корзине! –

Через белый свет.

Кто же думает о каком-то сыне

В восемнадцать лет!

С юной матерью из чужого края

Ты покончил счет,

Не узнав, какая тебе, какая

Красота растет.

<...>

А той самой ночи – уже пять тысяч

И пятьсот ночей.

Эти строки представляют собой самое очевидное святотатство, оскорбляющее достоинство Моисея и еврейского народа. Это то самое, за что Иран приговорил Рушди к смерти. Евреи не персы и подобными вещами не занимаются. Тем не менее, звучит цветаевское сочинение плохо... Тем более, что поэт упорствует в своем антиеврейском рвении. 2 февраля 1917 года в «У камина, у камина» она повторяет этот же мотив, вкладывая упрек, теперь Аврааму, в уста Агари, при том, не забывая косвенно упомянуть и Моисея, и, тем самым, его отца:

У камина, у камина

Ночи коротаю.

Все качаю и качаю

Маленького сына.

Лучше бы тебе по Нилу

Плыть, дитя, в корзине!

Позабыл отец твой милый

О прекрасном сыне.

<...>

Так Агарь в своей пустыне

Шепчет Измаилу:

«Позабыл отец твой милый

О прекрасном сыне!».

Революция 1917 года резко меняет интонации Цветаевой в этом направлении. В декабре в «Расцветает сад, отцветает сад» появляется первый намёк: «И цветет, цветет Моисеев куст». Уже в том же месяце он приобретает большую направленность (Жидкий звон, постный звон): «Жидкий звон, постный звон./…/Плёток свист и снег в крови.».

1919 год урожаен в творчестве Цветаевой на слово «жид» (Стихи к Сонечке. 1919-1937):

Кто к жидам не знал дороги –

Сам жидом под старость станет.

Но апофеозом использования слова «жид» и уничижительного изображения еврея является «Каменный ангел» (27 июня – 14 июля 1919). Вот фрагменты этого произведения:

Амур

А какой жидюге

Под заклад снесла на Пасху

Эта – как ее? – Кристина,

<...>

Еврей

А что вы скажете на этот жемчуг?

Скажу вам по секрету: он жиду

Достался из высоких рук...

... – как бы болтаться,

Высунувши язык, не привелось

За это бедному жиду...

За этот крест – взгляните на чеканку! –

Я – не был бы жидом – не пожелал

Бы вечного блаженства...

Аврора

Как это странно

Мне четки из твоих...

Еврей

Жидовских рук?

А разве перл уже не перл, раз в куче

Навозной найден? Разве крест – не крест?

И золото – не золото?

...

Ой-ой-ой-ой! Ваше преосвященство!

Не загубите бедного жида!

Клянусь вам честью, провалюсь на месте

Я в чан крестильный, если я хоть миг

Здесь занимаюсь куплей и продажей!

Амур

А этот жемчуг:

Еврей

Так, ничтожный дар,

От нищеты – богатству, пса – владыке...

Поп – и тот дружит с жидом,

Где ни плюнь – веселый дом!

И так далее. Еще 5-6 раз повторяется: жид, жидюга, жиду, жидом... Поэт явно наслаждается этим словом и его производными... В 1920 году (Царь – девица. 14 июля – 17 сентября) поэт тоже не считает необходимым сдерживаться:

Тут как вздрогнет жук навозный,

Раб неверный, тварь иудья:

В 1924 году в противоречивой «Поэме конца» Цветаева формулирует несколько афористических выражений:

Жизнь. Только выкрестами жива/Иудами вер!

Жизнь, – только выкрестов терпит...

Не упоительно ли, что жид/Жить не захотел?!

В сём христианнейшем из миров/Поэты – жиды!

Идет это слово в ход и в 1925 году в «Крысолове»: «Будь то хоть бес, хоть жид,…». Тут даже масштаб этого слова есть – «бес»! В 1926 году Цветаева тоже помнит это нравящееся ей слово – жид (Поэма лестницы): «Не быть нам выкрестами!/Жид, пейсы выпроставший.» В 1928 она неразрывно связывает это слово со словом «большевик» и пролитой кровью (Красный бычок):

Жидкая липь, липкая жидь

<...>

Я – большак,

Большевик,

Поля кровью крашу.

Возникает вопрос – неужели Цветаева не знала, сколь оскорбительна для еврея кличка «жид»? К сожалению, знала. И пользовалась им намеренно (не менее 20 раз!), чтобы оскорбить еврейский народ! И есть тому прямое доказательство – отчетливо антисемитское – «Евреям» от мая 1920 года. В первых строфах поэт признается в двойной наследственной вражде в своей крови к евреям – поповской и шляхетской. Но даже эти слова не более, чем камуфляж. Истинный смысл – линейный, откровенный и грубый, содержится в последующих трех строфах:

Кремль почерневший! Попран! – Предан! – Продан!

Над куполами воронье кружит.

Перекрестясь – со всем простым народом

Я повторяла слово: жид.

И мне – в братоубийственном угаре –

Крест православный – Бога затемнял!

Но есть один – напрасно имя Гарри

На Генриха он променял!

Ты, гренадеров певший в русском поле,

Ты, тень Наполеонова крыла, –

И ты жидом пребудешь мне, доколе

Не просияют купола!

Даже любимый ею Генрих Гейне останется для неё «жидом» до тех пор, пока в России «Не просияют купола»!!!

Мне могут возразить – ведь множество друзей Цветаевой были евреями. Ведь её муж – С.Я. Эфрон был евреем. Все это правда, как правда и другое. Во первых, Хемингуэй сказал: «нельзя судить о человеке по его друзьям. Не надо забывать, что у Иуды друзья были безукоризненны». Во вторых, между 1914 годом и периодом эмиграции, Марина Цветаева серьёзно изменилась, в том числе и в отношении к национальности собственного мужа. Вот отрывок из письма Цветаевой к В.В. Розанову от 7 марта 1914 года (Ю.М. Коган, 1992):

«…Моему мужу 20 лет. Он необычайно и благородно красив, он прекрасен внешне и внутренне. Прадед его с отцовской стороны был раввином, дед с материнской – великолепным гвардейцем Николая I.

В Сереже соединены – блестяще соединены – две крови: еврейская и русская. Он блестяще одарен, умен, благороден. Душой, манерами, лицом – весь в мать. А мать его была красавицей и героиней.

Мать его урожденная Дурново.

Сережу я люблю бесконечно и навеки. Дочку свою обожаю…»

Годы эмиграции изменили многое… Анна Саакянц пишет (Саакянц, 1997): «В разговорах Эфрон подчеркивал, что хотя он по происхождению еврей, но ему совершенно чужд еврейский интернационализм и что большевизм он принимает лишь постольку, поскольку он выражает «русскую сущность». Что до Цветаевой, то известно её письмо, написанное в виде отповеди на намек на «еврейство» С. Эфрона и в защиту его «русской сущности». Полный текст этого письма приведен А. Саакянц и не требует комментария:

«Сергей Яковлевич Эфрон родился в Москве, в собственном доме Дурново,... (приход Власия)... Отец –Яков Константинович Эфрон, православный, в молодости народоволец.

Мать – Елизавета Петровна Дурново.

Дед – Петр Аполлонович Дурново, в молодости гвардейский офицер, изображенный с Государем Николаем I, Наследником Цесаревичем, и еще с двумя офицерами... на именной гравюре... В старости – церковный староста церкви Власия...

Детство: русская няня, дворянский дом, обрядность.

Отрочество: московская гимназия, русская среда.

Юность: женитьба на мне, университет, военная служба. Октябрь. Добровольчество...

Делая С.Я. евреем, вы 1) вычеркиваете мать 2) вычеркиваете рожденность в православии 3) язык, культуру, среду 4) самосознание человека и 5) всего человека (мой курсив: т. е. еврей – не человек!)

Кровь, пролившаяся за Россию, в данном случае была русская кровь и пролита была за свое.

Делая С.Я. евреем, вы делаете его ответственным за народ, к которому он внешне – частично, внутренне же – совсем непричастен...»

Если подытожить, то отношение Цветаевой к евреям в последние двадцать лет жизни следует квалифицировать как органическое, физиологическое неприятие: «Не могу простить евреям, что они кишат» (Записная книжка и дневники, стр. 148). Другими словами, что они существуют.

В связи с этим остается сказать следующее: Это очень хорошо, что человечество ценит Великого поэта Цветаеву не за её писания по еврейскому вопросу, а вопреки им!

Вам нужно купить обувь? Чудо-дерево вам поможет!

Литература

1. Виктор Финкель//Доклад на The 27^th Annual Meeting of the Mid-Atlantic Slavic Conference of the AAASS. Hunter College, New York, NY on March 22, 2003.

2. Марина Цветаева//Собрание сочинений в семи томах. Москва. Эллис Лак. 1994.

3. Марина Цветаева// Стихотворения и поэмы. В пяти томах. Russica Publishers, INC/ New York. 1980.

4. Виктор Финкель//Дикинсон и Цветаева. Общность поэтических душ. Филадельфия. 2003.

5. Виктор Финкель//Религиозное, политическое и национальное самосознание Цветаевой. Посредник. Филадельфия. 9-22 июня. № 12(121), 2004. Журнальный вариант.

6. Виктор Финкель//Религиозное, политическое и национальное самосознание Цветаевой. СЛОВО\WORD. № 55, стр. 166-168, 2007. Сокращенный журнальный вариант.

5. Анна Саакянц// Марина Цветаева. Жизнь и творчество. В Собрании сочинений в семи томах. Москва. Эллис Лак. 1997.

6. Марина Цветаева// Записные книжки и дневниковая проза. Захаров. Москва. 2002. стр. 198.

7. Ю.М. Коган//Марина Цветаева в Москве. Путь к гибели. Москва. Отечество. 1992.

8. Марина Цветаева// Воспоминания о современниках. В Собрании сочинений в семи томах. Том 4. 1994. Стр. 135-136.

Copyright © Viktor Finkel

Certificate of Writers Guild of America

Moskova Escort palvelut - eliitti säestyksellä