Если...

О книге воспоминаний Вадима Туманова

(продолжение, начало в №3(4))

5. Организатор промышленности

В теплые края

Ессентуки. Он уже там. Отдохнуть решил? Нет, он в местном геологическом управлении, интересуется месторождениями золота. Оказывается, и тут есть россыпи, довольно богатые притом. Прикинул. Себестоимость будет не выше колымского. Ну что ж, за дело. Звонит в Москву, начальнику «Главзолота» Березину. Давайте, мол, здесь начнем, я готов.

Выслушав меня, Валентин Платонович рассмеялся:

– Дорогой мой, люди едут на Кавказ за другим золотом – за здоровьем. А ты хочешь перекапывать Кавказский хребет? Вырубать эндемичные леса, оглушать курорты ревом бульдозеров? Ты что, Вадим?!

Как-то мы и не заметили, до чего он вырос. Вы когда-нибудь пробовали звонить чиновнику такого уровня? Вас долго будут расспрашивать: кто такой, по какому вопросу, почему именно сюда звоните, и наконец скажут, что у начальника сейчас совещание, и когда освободится, неизвестно, предложат (в лучшем случае) поговорить с референтом, все ему изложить и т. д., и т. п.

А он звонит начальнику всесоюзного главка, и его соединяют, и оказывается – тот не просто знает о его существовании, но хорошо его знает, обращается на «ты», готов обсуждать вопросы о разработке новых месторождений и вообще разговаривает с ним по-свойски. И даже когда он попадает впросак со своим предложением, большой московский начальник не посылает его подальше, предлагая в другой раз обратиться к такому-то. «Потянуло в теплые края? – говорит он. – Езжай в Таджикистан. Там интересные россыпи, так ты посмотри на месте, можно ли быстро начать добычу». И дает точный адрес. Не комиссию из специалистов с высшим образованием, не своих людей из главка, которые «сидят» на этих вопросах, – Туманова посылает он, полагаясь на его суждение.

Месторождение Дарваз. Вызвал кое-кого с Колымы, пробы обнадеживающие. Установили оборудование, начали добычу. Все шло хорошо, но что-то неприятное было в атмосфере. Попросту говоря, любой начальник любого уровня откровенно старался чем-то поживиться. Один довольно большой начальник, к которому он зашел с вопросом на полчаса, продержал его у себя часа два. Решался вопрос? Да, только другой, более важный и неотложный. Все это время хозяин кабинета отчитывал кого-то по телефону: почему для сидений его машины пошили чехлы не тех расцветок, какие он любит! Почти по Высоцкому:

У ребят серьезный разговор,

Например, о том, кто пьет сильнее...

Между делом... Находясь по делам в Душанбе, заходит в ресторан гостиницы и случайно знакомится с Ниной Шацкой – актрисой театра на Таганке (там шли съемки фильма «Белый рояль»). Она рассказывает ему, что Высоцкий, оказывается, никогда не сидел (как все думали), а напротив – окончил театральный вуз, работает в театре и кино.

Кто бы мог представить, что через пять лет я познакомлюсь с Владимиром Высоцким и с тех пор мы будем дружны семь лет – вместе в Москве, Ленинграде, на Кавказе, в Восточной Сибири... Что мои колымские рассказы отзовутся в его новых песнях и он станет близким мне и моей семье человеком.

Слишком теплые края, однако. К крику и угрозам в кабинетах начальников не привыкать было, но все же на Колыме все это было связано с более важными вещами. А тут климат уж очень непривычный. Решает, что менять атмосферу – не его задача. Проще – мотать отсюда. Снова звонит Березину. Тот ничего не может понять. – Ошиблись геологи? Не складывается с местными властями? – Да нет, все нормально. – Что же тогда?

Ничего не стал объяснять, но дал понять, что здесь работать не будет. И что Березин? Раздражен? Недоволен? Мол, сам напросился, теперь, голубчик, давай золото – так? Нет. Березин: «Ладно, приезжай в Москву, подумаем». Вот так.

Не только золото

В кабинете Березина висит геологическая карта страны. Ему предлагают оценить перспективы добычи золота на Буор Сале, бассейн р. Алдан, Якутия. А он видит в тех краях еще и залежи коксующихся углей, железной руды и много другого. Разработку всех этих месторождений сдерживает тяжелый климат, отсутствие транспортной и энергетической инфраструктуры.

Артели здесь не отойдут в тень, а, напротив, не дожидаясь крупномасштабного разворота работ, могут разрабатывать месторождения экспедиционно-вахтовым методом, самым дешевым из всех возможных.

Перспективы формирования новой экономической зоны выглядели такими захватывающими, что в будущем нельзя было исключать перепрофилирования горнодобывающих кооперативных образований. Крупная артель с ее собственной техникой может брать подряд на прокладку автомобильных дорог, на разработку угольного месторождения, на создание лесопильных производств.

Вот какие мысли занимают его, пока самолет летит в Якутск. Вот какими категориями он уже мыслит. Отдайте ему этот регион! Заключите договор и ни о чем больше не заботьтесь! Он сам найдет людей и технику, он оживит эти безлюдные края, извлечет из недр богатейшие ресурсы и выдаст вам на блюдечке. Он станет тем фактически, чем уже является потенциально – крупным организатором промышленности. В старину так вырастали Демидовы и Строгановы, используя труд крепостных рабочих, а он будет умножать новый тип рабочего, свободного не только юридически, но и духовно, способного на трудовые подвиги – не показушные стахановско-гагановские, а реальные. Он не мечтает о богатствах и влиянии Демидовых-Строгановых, это я про них вспомнил некстати. Но он мог бы стать капитаном промышленности вроде прославленных магнатов западного типа – только без собственного капитала, биржевых спекуляций и мультимиллионного состояния. О каковых вещах он тоже не мечтает и не думает. Ему нужно дело по плечу, а пока он обдумывает ближайшее будущее.

Мне много раз приходилось создавать артели, начинать с нуля, и теперь, перебирая в памяти пережитое, могу сказать, что везде самым трудным было первое время, первая заброска, доставка к месторождению техники и оборудования по бездорожью, по льду замерзших рек, через перевалы горных хребтов, где снег лежит до середины июля... И парни, которые могли это проделать, – настоящие герои, люди особого склада, особой прочности, их и сравнивать нельзя с обычными людьми.

Парни

Позже он напишет: В течение 45 лет я возглавлял большие коллективы самых работоспособных людей. Бóльшая часть из них ехала к нам на один сезон – заработать. Почти все оставались на долгие годы. Можно считать, что и они вместе со мной пишут эти строки.

Он называет имена, коротко описывает каждого, и сколько здесь тепла, сколько гордости. Он любуется своими товарищами и вспоминает самые напряженные моменты, когда один или другой проявили смелость, выдержку, находчивость.

Сергей Панчехин попросился в артель рабочим, чтобы заработать на обратный билет домой после побывки у родни. И остался там на все годы, вырос до начальника участка, потом стал заместителем председателя артели.

Сергей Кочнев, о котором он вспоминает с оттенком удивления, что, проработав с ним больше тридцати лет, не может вспомнить хоть одного случая, когда бы мог быть им недоволен.

Сергей Румянцев – механик, который дважды сумел починить импортные механизмы, годами стоявшие в поломке – никто не знал их устройства и запчастей, конечно, не было.

Другой его зам, Зиновий (Женя) Футорянский, знакомы с 1959 года. Прекрасный механик, он часто предлагал нестандартные решения. После разгрома «Печоры» уехал в Америку, и там, толком не зная языка, устроился на производство, стал выдавать рацпредложения и вырос до руководителя на производстве. А об американцах Женя будет с грустью рассказывать, что люди там такие же, как и у нас: есть и пьяницы, и лодыри. И, живи они в нашей стране, не имея возможности достойно получать за свой труд, тоже воровали бы и жульничали.

Главный геолог Виктор Леглер, начитанный, тактичный человек, верующий христианин. После разгрома «Печоры» уехал по приглашению работать в Гане, потом в Сьерра-Леоне, Боливии, Мали...

...Звонит главный инженер объединения, просит принять своего знакомого и «при возможности взять на работу». Приезжает молодой человек, очень застенчивый, на производстве никогда не работал. Просится на сезон – хочет заработать на квартиру для сестры. Худощавый, интеллигентный, а тут – суровая братия трудяг... Но не хитрит, и это подкупает. Прямодушие он ценит высоко.

– Вы очень рискуете, – сказал я ему. – Можно, конечно, за сезон заработать на квартиру, но не исключено, что не выйдет даже ваших твердых ста двадцати.

– С вами я согласен рисковать, – отвечает он.

Сергей Зимин задержался у Туманова на двадцать лет. Оказался отличным организатором горняцкого производства, стал одним из заместителей председателя, главным инженером артели.

Ефим Фавелюкис приехал к ним из Одессы, где работал экономистом на предприятии. Посмотрев на него, я сразу предложил ему должность в руководстве. Два десятка лет совместной работы не дали мне повода усомниться в правильности принятого решения. А Ефима тогда удивило, что я не стал смотреть его трудовую книжку...

Говорили, что позже он, так же не глядя в трудовую книжку, заводил кассету с Высоцким, наблюдал за реакцией кандидата и тут же решал: подходит или нет...

Алька Михайлов: Он из тех парней, кто может, когда надо, нырнуть в ледяную воду, разрезанную стеклом до кости руку зашить тонкой проволокой сам себе. Еще он умеет в одиночку в тайге, безо всякой помощи снять с бульдозера коробку передач. Такое только бульдозерист может оценить.

Бульдозеристом начинал Руслан Кушаев тридцать лет назад, вырос до начальника участка. Руслан найдет выход из любой ситуации. Не раз все убеждались в его надежности. Он из тех, на кого всегда можно положиться. А эти качества я отношу к числу первейших достоинств человека.

И эти слова можно отнести к каждому, о ком я только что рассказал.

…В эти самые годы Пахмутова и Добронравов сочиняли песни про геологов да гидростроителей (среди песен этих бывали иногда не такие уж плохие) и ездили на большие стройки гидростанций. В поселках строителей, где обычными явлениями были неустроенный быт, пьянство, драки и поножовщина, знаменитые песенники искали простых советских людей – скромных героев самоотверженного труда...

Конечно, он назвал далеко не всех (и здесь упомянуты не все, кого он назвал). Для каждого он находит добрые слова. Каждый их таких людей уникален и по-своему талантлив. Такие влеклись к нему – подобное к подобному. Почему я пишу об этих людях особо? Убежден: если бы во времена перестройки они были по-настоящему востребованы, сегодня Россия была бы другой. Еще с большим основанием можно сказать так о нем самом, но мы опять забегаем вперед.

Якутия

Февраль 1969 г. – зарегистрирована артель «Алдан» численностью 800 человек – самая крупная на тот день. Еще отбирать пришлось, отбиваясь от желающих, которые приезжали отовсюду. Ф. Джулай, директор комбината «Алданзолото» стал допытываться, сколько золота они могут дать. Примерно тонну в сезон, говорит Туманов. Никто не верит. Меня бы и треть устроила, говорит Джулай. А многоопытные работники комбината называют цифру 80-100 кг.

Промывку начали в мае, а к осени добыли 1 040 кг. Пятерым старателям дали значки «Отличник соревнования» (почему не всем 800?). Шестерым – грамоты Министерства (почему не всем?). Всем, то есть всей артели, дали переходящее Красное знамя. На следующий год они добыли 2 240 кг – 60 % того, что было добыто всеми старательскими артелями Алдана, их было около десяти. Делаем вывод: форма артели эффективнее государственного предприятия, но форма – еще не все. Артелей уже было много – Туманов только один.

На реке Алдан

И опять: все эти побрякушки и фальшивые почести были нужны, они укрепляли имидж артели в глазах официальных лиц, от которых подчас многое зависело. Не о производительности речь, которая не зависела от этих лиц, а о постоянно возобновлявшихся атаках. В этот раз инициатором стал первый секретарь Якутского обкома партии, по статусу – член ЦК КПСС, некий Чиряев.

Его коньком были «комсомольско-молодежные» шахты. Ими можно было козырять в высоких кабинетах. Я был еще по институту близко знаком с одним человеком, секретарем нашего комитета комсомола, который вскоре стал начальником «комсомольско-молодежного» СУ в Москве. «Что это дает?» – спрашиваю я, сидя наедине с ним в его кабинете. «Да ни х..!, – отвечает он. – Так, для воспитания...» Какое еще воспитание? Пыль в глаза. Руководство на всех уровнях обожало такую имитацию больших дел на ровном месте. А вот реальные большие дела были им нужны как гвоздь в диване.

Артель, конечно, не могла быть знаменем, которым победно размахивал обком партии <…> Предчувствие, что успехи «Алдана» до добра не доведут, не обмануло меня.

Успехи… до добра не доведут! На какой-то партийной конференции этот Чиряев резко отозвался об артелях и персонально о Туманове (с которым не был лично знаком). Республиканская прокуратура поняла намек и дала в Алдан указание найти возможность возбудить уголовное дело, чтобы распустить артель и посадить ее председателя. В 1970 г. уголовное дело было возбуждено. Лично против него. В материалах дела говорилось, что он «мошенническим путем получил 421 рубль (sic! – ЕМ) и обратил в свою пользу». Речь шла о каких-то авиабилетах, которые артель (решением общего собрания) оплатила ему задним числом за поездки в Москву, Алдан, Иркутск и пр. – в период организации артели. Преступление: оплата проездных документов за время, когда артели еще не было.

Больше года длилось это следствие. Допросы, допросы... Нельзя сказать, что все его бросили на произвол судьбы. Руководство «Союззолота» разъясняло, что в артелях так принято. Напрасно. Дело разрасталось.

Один из работников прокуратуры сказал следователю Алданского РОВД Александрову, который вел мое дело: «Ты же видишь – ничего нет...» Тот вспылил: «Тебе легко говорить, а у меня квартиры нет, двое детей, зима на носу! Не закончишь, сказали, выгоним...» Ну, чем я мог помочь следователю Александрову?

Только одним: пойти в тюрьму. Во все время следствия за ним велась наружная слежка. Прокурора Алданского района Г.М. Стручкова заставляли подписать обвинительное заключение. Отказался. За него подписал его зам, впоследствии наказанный за это. Каким-то образом история дошла до газеты «Известия».

Главный редактор Л.Н. Толкунов, меня совсем не зная, по телефону правительственной связи пристыдил чиновника в Генеральной прокуратуре. Мое дело прекратили «за отсутствием состава преступления». Руководители «Алданзолота» отлично понимали, что происходит, уговаривали не обращать на это внимания. Но зависеть от прихотей якутского чиновничества я больше не хотел.

Охотское море

С некоторых пор он мог сам выбирать, где работать, и, тем более, – где не работать. Все же: почему в Главзолоте так охотно шли ему навстречу – подчас не настаивая даже на объяснении причин столь неожиданных решений? Верно, давно прошло время, когда он работал на авторитет – теперь авторитет работал на него. Но еще важнее было, по-видимому, то, что покидая очередное насиженное место, он оставлял после себя великолепное наследство – крепкую артель, которая продолжала давать высокие показатели, столь нужные на местах и в Москве.

Теперь в московском главке ему предлагают создать новую артель в Хабаровском крае. Полетели. В комбинате «Приморзолото» попадают в распростертые объятия. Говорят: на весь комбинат годовая добыча – меньше тонны. Дают для главной базы участок со старыми постройками на окраине Хабаровска. Но россыпи – далеко, в бухте Лантарь на Охотском море. Надо посмотреть на месте.

Полет над хребтом Джугджур. Зрелище плывущих под крылом ландшафтов даже из самых заносчивых может выбить спесь. Мысль только о том, как сюда забрасываться. Ума не приложу, как в середине XVII века по приамурским лесам и волокам через горы здесь пробиралась дружина Ерофея Хабарова.

Кстати вспоминается ему история, как приехал из Москвы чиновник «для приведения в порядок дел на Амуре» и чем-то Хабаров ему не угодил. Землепроходца, открывшего для отечества огромные богатства, по чиновничьему распоряжению доставили в Москву, обвинили в присвоении государевой казны, свинца, пороха, учинили долгое следствие. Дело прекратили, говоря по-нашему, «за отсутствием состава преступления». Царь повинился и пожаловал казака в сыновья боярские.

Недалекие чиновники у нас оказались живучи.

Но где брать каждый раз умных царей?

Такие на Руси перевелись – ему предстоит убедиться в том на собственной шкуре.

Самолетом до пос. Аян, затем вертолетом в бухту Лантарь. («Только самолетом можно долететь» – пелось в популярной песне, чьи авторы были так поражены отсутствием железной дороги, что не задумались о местах, куда и самолетом не можно долететь).

Пробные промывки. Есть тут золото! Тем же порядком возвращаются в Хабаровск.

Сколько золота предполагаете взять за сезон? – спрашивают в «Приморзолоте». Прикинул, что не меньше восьмисот килограмм, но не хотелось задевать чувства руководства комбината, и потому сказал: килограммов пятьсот. Снисходительные улыбки, переглядывания... Мы были первым производственным коллективом, решившим добывать золото не на материковом предгорье Джугджурского хребта, а по другую сторону перевала – на узкой полосе у моря. И сразу – полтонны?

Зима 1970-71 гг. Его новая артель «Восток» начинает «заброску» техники, запасных частей, горючего – по зимникам, иногда по воздуху. Охотское побережье – одно из самых трудных и далеких мест, где ведутся горные работы. Зимник через Джугджурский перевал – суворовским Альпам ловить нечего. До нас с техникой тут никто не проходил. Весной грузы сплавляли на барках по Амуру до Николаевска-на-Амуре, а оттуда – к бухте Лантарь, где поставили главную базу артели. В первый же сезон намыли тонну золота. Затем пять лет подряд – по полторы тонны.

Октябрь 1976 г. Промывочный сезон закончен. Старатели упаковываются, готовятся лететь домой. Обычное напряжение отпустило, все уже расслабились. Заработали хорошо, настроение великолепное – предвкушают возвращение к своим, отдых до весны. Некоторые уже двинулись в путь. Сам он в это время – на базе в Хабаровске. Собирается в Пятигорск, к жене, которая часто болеет. Вдруг звонок из «Приморзолота». Начальник комбината Нестеров: «Вадим, ты не мог бы срочно подъехать?»

Подъехал. Нестеров объясняет: комбинат план перевыполнил, но позвонили из Москвы – главку не хватает шестьдесят килограммов для выполнения плана по Союзу, и эти 60 кг решили считать задолженностью «Приморзолота». Другого выхода не нашли, и к вечеру Нестеров должен доложить о погашения долга.

На первый взгляд – какая-то нелепость. Комбинату, перевыполнившему план, всунули чей-то долг – и главное, подавай его немедленно. Почему именно этот комбинат? Вряд ли ошибемся, если скажем: потому что там – Туманов. Но работы закончились, все разъезжаются. Что можно сделать? Для Нестерова есть только один вариант: он вечером доложит, что «Восток» дает эти 60 кг, «а вы, может быть, что-то придумаете?»

Как я понимал директора комбината! Но то, что он мне предлагал, было чистой припиской, за которую я мог получить три года заключения. Потому что за эти несуществующие 60 килограмм золота артели от государства причитались какие-то копейки, а может и рубли. Приписка с целью хищения государственных средств – вот как это называлось бы. Состав преступления налицо.

Разумеется, Нестеров все понимает. Но оба знают: никто в Москве даже слушать не станет о том, что прииски закрыты, техника законсервирована, половина людей почти разъехалась и пр. Главк отчитывается перед министерством, оно – перед Совмином, а тот рапортует в ЦК КПСС. Рапорт, конечно, давно подготовлен. И вдруг – недостача каких-то 60 кг.

Я представил руководителей этих структур, их такой же несчастный вид, как у моего собеседника и, хотя никогда не испытывал к высокому начальству особого почтения, тут вдруг понял, не могу объяснить почему, что у меня язык не повернется сказать «нет». Для Нестерова, всегда нас поддерживавшего, я был последней соломинкой, за которую он мог ухватиться.

Мы помолчали, глядя друг другу в глаза.

– Хорошо, – сказал я, – докладывай. Что-нибудь придумаем.

Не один Нестеров, и в Москве много голов полетело бы, скажи он «нет». Потом эти головы все забудут...

Возвращается на базу, вызывает участки по рации:

– Слушайте меня внимательно! Во что бы то ни стало нам нужно добыть еще шестьдесят килограммов золота. Кстати, синоптики сообщили: идет теплый циклон. Завтра вылетаю к вам.

– Вадим Иванович, половина ребят уже на летном поле с чемоданами!

– Скажите, я прошу задержаться. Очень прошу!

– Вас поняли.

Старатели возвращаются на участки, разогревают бульдозеры, запускают приборы промывки. Никто не спрашивает, почему, хотя чертыхаются и ругают его, кто как умеет. Одно знают: председатель сказал, что идет теплый циклон. Он придумал этот циклон, чтобы ребятам было легче смириться, но через несколько дней и вправду потеплело. Не могу представить, чтобы кто-нибудь боялся быть уволенным за отказ. Да и не было приказа. Всем было сказано: Туманов очень просит. Работы возобновились. Дней через десять добыли 96 килограмм.

– Вадим, – кричал в трубку счастливый Нестеров, – ты меня вытащил!

А я подумал, что разрешив Хабаровску отрапортовать о дополнительном золоте артели «Восток», которого тогда в помине не было, эти десять дней сам себя спасал от неизбежного следствия и суда.

И вспомнилось: два приятеля – один идет воровать, второй спрашивает: «Коля, ты скоро придешь?» Тот отвечает: «Часа через два или лет через десять».

Председатель артели «Восток». 1974 г.

Наряду с «Востоком», он создает вторую артель, «Амур». На них и держалась вся хабаровская золотодобыча к середине 70-х гг. Комбинат «Приморзолото» ходатайствует о представлении группы старателей к правительственным наградам. Первым в списке – Вадим Туманов. Его представили к ордену! Все ликуют.

Он уже в Москве на пути к семье, когда ему звонит его заместитель: первый секретарь райкома партии, визируя списки, вычеркнул его фамилию.

У меня потемнело в глазах.

Я нисколько, на самом деле, не дорожил ожидаемым орденом или медалью, но никогда мне не было так больно и обидно.

По барабану ему этот орден. Не просил, не ждал, не жаждал. Но коли уж представили – то какого черта! Он создал две артели. Он организовал добычу в этих недоступных районах. Он дал эти тонны золота, которых другие не могли дать. За что ко мне так? Разве моя обида непонятна?

Очень даже понятна. Представим на минуту: звонок. «Вадим Иванович, мы очень ценим вашу работу, но я не могу вас завизировать. Сами знаете, не во мне дело… Пожалуйста, поймите меня правильно и извините». И не было бы такой обиды. Ну не может человек, и х... с ним, этот хоть следствие не учинял, пять лет спокойно работали – уже хорошо...

Но тут ведь так не бывает. Тут обыкновенное партийное хамство. Мразь, уверенная в своей недосягаемости. Как плевок в лицо прохожему с подножки уходящего поезда. Их нравы... Безнаказанное унижение, полное отсутствие понятия о благодарности – вот что обжигает душу. И просто снести – невозможно, и поставить на место – некого. Остается только одно – опять звонить в «Главзолото».

Ему предлагают организовать артель на Ленских приисках. Ленским расстрелом 1912 года исчерпывались тогда мои представления о территории, где мне предстояло опять все начинать с нуля.

Артель «Лена»

Сразу полетел в Иркутскую область, на берега Витима и его притока Бодайбо. Удручающее впечатление от приисковых поселков. Кругом бродячие собаки. Множество людей, которые слоняются без дела. Каждый год тысячи приезжают по объявлениям «требуются одинокие мужчины» – семьи некуда селить, женщин нечем занять, а для мужчин работа – поднести, разгрузить, погрузить...

Наблюдая за приисковыми нравами, я укреплялся в мысли о том, как важен особый подход к ресурсным территориям Восточной Сибири. В том и преимущества экспедиционно-вахтового способа освоения новых районов, что он позволяет с наименьшим числом работающих, создавая людям условия повышенной комфортности, обеспечивая их мощными механизмами, решать экономические проблемы проще, быстрее и эффективнее, чем при традиционных подходах.

Снова мы видим, как было в Якутии, что мыслит он уже категориями целых регионов. А масштаб его работы – артель. Правда, это уже совсем не те «Семилетка» и «Прогресс», с каких все начиналось. Теперь его артель – это многие сотни работников, несколько участков, разрабатывающих каждый свое месторождение, база механизации, центральный склад, диспетчеризация, радиосвязь и многое другое – фактически, крупное предприятие. Артельная форма отрабатывается, совершенствуется, развивается... Артель вырастает в комбинат…

Слетал в Хабаровск – уладить дела, попрощаться. Ошарашил Нестерова («Да ты что! Что произошло?»). Естественно, не стал ничего объяснять (уж как мелко это выглядело бы со стороны: не дали ордена, обиделся...). Пообещал, что «Восток» останется работать, порекомендовал себе замену. Но важнее было другое.

Меня мучило, как объяснить людям, с которыми проработал много лет, которые шли за мной безоговорочно, почему без всяких видимых причин я решил покинуть успешно работающий коллектив. <…> Это было не только для всех неожиданно, но заставило задуматься о неизбежных переменах в жизни. В артели судьбы людей переплетены, успехи и неудачи каждого зависят от любого другого, тем более от члена руководства артели, особенно – от председателя. Стоит одного человека заменить, и пирамида, с такими трудами построенная, может обрушиться. Я все это понимал, старался успокоить людей. Объяснил, что устал, хочется отдохнуть год-другой, просил отнестись к такому решению с пониманием. С собой взял пятерых, затем к ним присоединились еще несколько самых близких боевых товарищей.

Комбинат «Лензолото» уже четыре года подряд не выполнял план, его директора Зафесова собирались снимать. Мы были его последней надеждой. И все это притом, что на старейшем золотодобывающем предприятии России работали мощные электродраги, огромные экскаваторы (даже были шагающие, с ковшом 20 кубометров), большегрузные самосвалы, тяжелые бульдозеры. Геологи все время находили новые и новые месторождения. Еще в 50-е годы было открыто месторождение Сухой Лог, признанное самым крупным на евразийском материке, к которому еще не подступались. Была и выработанная шахта на речке Вача, где шахтные отвалы отдали тумановцам для повторной промывки.

Маркс в «Капитале» (Т. 1, с. 189) перечислил основные элементы процесса труда: «целесообразная деятельность, или самый труд, предмет труда и средства труда». И все согласно кивают. А между тем здесь ведь кое-чего недостает. Одна вещь упущена из виду: организация труда. Непонимание основоположника отозвалось неэффективностью вымечтанного им хозяйственного уклада. Как известно, в 20-30 гг. в стране были энтузиасты НОТ – «научной организации труда» (Гастев и другие), которых пересажали, признав НОТ антимарксистским уклоном. Да так оно и было, только по-умному устранять бы следовало марксизм...

И вот перед нами микрокосм социалистического хозяйства – комбинат Лензолото. «Предмета труда» – завались. «Средства труда» – самые современные, наимощнейшие. Много-много человеко-дней «целесообразной деятельности». И – мизерные плоды. Не хватало того, чего не хватало у Маркса в теории (да и в быту тоже).

И снова паникуют ИТР комбината, пишут письма в Москву, охаивая артель, выступают против на технических совещаниях («Это авантюра! Они загонят туда технику и ни грамма золота не дадут!»). Против был даже главный инженер комбината. Но Зафесов настоял на своем.

Развернулись с размахом. Создали перевалочные базы в Иркутске, Бодайбо, Нижнеудинске и Усть-Куте, основали участки артели на четырех или больше месторождениях. В первый же год работы артель дала тонну золота. Вскоре был представлен к званию Героя Социалистического Труда... угадайте, кто? Верно: директор комбината.

Владимир Высоцкий

В 1973 году знакомый кинорежиссер пригласил Туманова пообедать в ресторане Дома кино. Там они встретили Высоцкого, и спутник познакомил их. Сели вместе за столик. Поэт с интересом расспрашивал о Колыме, лагерях, Севере. Обменялись телефонами и стали видеться. Высоцкий стал бывать в его московской квартире. Или Туманов ехал к нему после спектакля. Быстро сблизились.

Когда поэта не стало, кое-кто из его окружения уверял меня, что Высоцкий сдружился с Тумановым потому, что ровесники-поэты не считали его поэтом, не принимали в свой круг. Неважно, что это такое «их круг» и было ли вообще такое явление. Впрочем, кое-что было: дома творчества, дачи в Переделкино, санаторий в Коктебеле... чем не «свой круг»? Так ли уж не хватало этих вещей Высоцкому? Чепуха совершенная. Очевидно, говоривший не понимал, что сближало этих двоих.

Семь лет с Владимиром Высоцким – это калейдоскоп встреч, разговоров, споров, размолвок, объятий... Когда провел с интересным человеком один вечер, много можно чего вспомнить. <…> Но когда вместе прошла часть жизни, и не было темы, которой бы не касались, и не было, кажется, грехов, в которых бы не открылись друг другу, связный рассказ не получается...

Разговаривали подчас до утра. Совсем несхожие по социальному положению и жизненному опыту, они наблюдали жизнь с двух совершенно разных позиций, и оказалось, что их оценки людей и событий – в принципе сходны и одинаково глубоки. Случались разногласия, но не было несогласия. Это была взаимная необходимость. Один в своих песнях исследовал поведение и самоощущение человека в экстремальных ситуациях. Другой жил непрерывно в экстремальных ситуациях, сменявших одна другую. И нашли друг друга две личности одного масштаба.

За внешней невозмутимостью Высоцкого постоянно чувствовалась внутренняя сосредоточенность и напряженность. Многое, о чем мы с друзьями говорили, до хрипоты спорили, он своим таким же хрипловатым голосом, с гитарой в руках, прокричал на всю Россию. Наше внутреннее несогласие с режимом, нам казалось, не поддается озвучению, мы не знали нормативной лексики, способной передать каждодневное недоумение, горечь, протест (прекрасно сказано про лексику!). А он черпал и черпал такие выверенные слова, будто доставал их из глубины колодца вековой народной памяти.

Как-то, войдя вместе в квартиру поэта, они включили телевизор. Выступал Юрий Жуков. Пишущему эти строки он всегда был омерзителен своей сытой наглостью. Им обоим, как выясняется, тоже. Высоцкий взорвался, сказал пару ласковых, а затем предложил разойтись по комнатам и каждому написать по сто самых неприятных имен. Списки совпали на три четверти (Гитлер, Каддафи, Кастро, Ким Ир Сен, Хомейни, Ленин...). У обоих четвертым оказался Мао и четырнадцатым – Дин Рид…

В 1976 году Высоцкий прилетел в артель «Лена». Много общался со старателями, больше слушал. Тогда-то ему и рассказали про парня с участка на Ваче, который неудержимо проматывал заработанные деньги. Полетели на вертолете на участок Хомолхо. ВВ что-то стал писать в своей тетради. Лицо светилось улыбкой. Это были известные теперь стихи про незадачливого старателя.

На полпути небо стала заволакивать черная туча.

– Придется возвращаться в Бодайбо! – прокричал командир экипажа. И осекся, встретив напряженный, умоляющий взгляд Володи.

– Там же нас ждут, командир! – Высоцкий положил руку ему на плечо.

Гостя встречали всем поселком. Вместе со старателями к вертолету наперегонки неслись лохматые лайки.

Вечером в столовую набилось около сотни рабочих. Вряд ли их, усталых после 10-12 часов работы на бульдозерах и промприборе, можно было уговорить идти на концерт, какая бы знаменитость ни появилась. Впрочем, откуда было взяться знаменитостям в Хомолхо? (то ли дело Братская ГЭС! Вознесенский, Евтушенко, та же Пахмутова... и прочая, и прочая... – одна знаменитость сменяла другую) Но тут, все побросав, они сами торопились на встречу. Потому что Высоцкий был для них человеком, который, они были уверены, их понимает, как никто другой.

Скоро до Хомолхо добрались рабочие со всех дальних участков. Шел дождь, люди стояли под открытым небом у окон и дверей столовой, уже переполненной. Протиснуться было невозможно.

Высоцкий был смущен. «Ребята, – сказал он, – давайте что-нибудь придумаем. Пока я допою, люди промокнут!»

Казалось бы, никто этих людей не заставлял, сами же пришли. А вот не мог он спокойно выступать, когда люди мокнут под дождем. Это сковывало, это мешало ему петь.

Быстро соорудили навес. Все четыре часа, сколько продолжалась встреча, шумел дождь, но это уже никому не мешало. Володя пел, говорил о жизни, часто шутил, снова брал в руки гитару. Ему было хорошо!

Потом отправились на Байкал. Хотели посетить еще один участок артели, но погода не позволила лететь на вертолете. Возвращаются поездом в Иркутск.

Володя что-то напевал и играл на гитаре. Проводница, заглянув в купе, сказала:

– Прямо совсем как Высоцкий!

– Да, – засмеялся он, – мне уже это кто-то говорил.

Проводнице и в голову не пришло, что это может быть сам Высоцкий. Его образ в народе стал своего рода мифом. Никто ведь не думает, что мифическую фигуру можно вот так запросто встретить живьем. Высоцкий пребывал для них где-то в другом измерении. И в их душах.

Об одном эпизоде Туманов говорит, что до сих пор сомневается, правильно ли поступил. Известно, что в момент вторжения в Афганистан ВВ был в Париже. Шемякин после вспомнит, как тяжело подействовало на него это известие. А перед самым отъездом в Москву увидел по телевизору репортаж оттуда: обгоревшие трупы жениха и невесты, убитых ракетой советского боевого вертолета. Вряд это было подобием сегодняшних роликов о «жертвах гражданского населения» в Газе. Афганцы не прибегали к «живым щитам», насколько известно. Да и были это первые дни оккупации, когда еще не было сколь-нибудь организованного сопротивления. Так или иначе, поэт вернулся в большом возбуждении, рвался идти к Сахарову и иностранным журналистам. Крикнуть властям: вы не люди!

Этот его шаг означал бы полный разрыв с властями и его неминуемые последствия – арест, высылку или, в лучшем случае, неизбежную эмиграцию. Такие перспективы для Володи пугали меня, и я, как мог, удерживал его. «Если ты не хочешь, я один пойду!» – кричал Володя. Я старался его убедить: «Твоих песен ждут сотни тысяч людей. Их переписывают, многие живут ими. Ты сам не понимаешь, что сегодня значишь для России. Ты делаешь не меньше, чем Сахаров и Солженицын!»

В ту ночь мне удалось его удержать, но воспоминания об этом для меня остаются тяжелыми и мучительными.

В июле 1980 года он был в Москве. В 4 утра позвонили: Володя умер.

Проходит время. Марина просит его найти какой-нибудь необычный камень, чтобы поставить памятником на могилу: «Пусть он будет некрасивый, но он должен передавать образ Володи». Находят такой камень. Какая-то редкая разновидность минерала: вытолкнут из горячих глубин земли и – что редко бывает – не раздавленный, не покрытый окисью. Поражала невероятная целостность камня: при ударе молотком он звенел, как колокол.

Но на могиле Володи стоит другой памятник.

Хомолхо, 1976 г. В. Туманов, С. Зимин, Б. Барабанов, В. Высоцкий

Артель «Печора»

Директор «Лензолота» был уроженцем одной из малых кавказских народностей. Когда здесь появился его земляк, он стал его опекать и навязал в отдел снабжения артели. Туманов сразу увидел, что тому доверять не может, и сказал об этом Зафесову. Отношения стали ухудшаться и обострились до того, что в начале 80-х пришлось опять покинуть налаженное дело и – в который раз уже! – начинать с нуля на новом месте.

Между тем, вскоре земляк директора все-таки проворовался. Началось следствие, дело стали раскручивать. Зафесов застрелился.

Но Туманов был уже далеко. Теперь это Приполярный Урал. Новую артель назвали «Печора». Это была артель нового типа – такого, какой он обдумывал уже много лет.

«Печора» была первым в стране многопрофильным хозрасчетным кооперативным промышленным предприятием. Именно благодаря нашей артели в начале 80-х годов реальный хозрасчет вырвался за пределы золотодобычи. Одновременно с традиционно разрешенной старателям добычей золота «Печора» начала из года в год во все более возрастающих объемах на хозрасчетных условиях осуществлять геологоразведочные, общестроительные, дорожно-строительные работы, демонстрируя на всех направлениях деятельности впечатляющие результаты в производительности, качестве и экономичности.

Объемы строительных и дорожно-строительных работ ежегодно удваивались, к 1986 году в «артели» работало полторы тысячи человек. Фактически это был уже комбинат по комплексному освоению необжитых территорий, богатых ресурсами.

К этому времени «Печора» была готова начать обустройство нефтяных и газовых месторождений, строительство жизненно важных транспортных коммуникаций на территории республики Коми для освоения новых сырьевых районов – Тимана и арктического побережья.

Совершенно недопустимые вещи!

Накоплен опыт скоростного пионерного освоения ресурсных районов Крайнего Севера и «приравненных к нему районов». Без «северных» добавок к зарплате – каждый заработанный рубль подкреплен выполненной работой. Без налоговых и кредитных льгот. Без задельных капитальных вложений со стороны государства, которые если и дают отдачу, то спустя годы (а нередко вбухиваются впустую). Без социальных проблем для государственных органов (трудоустройство жен работников, детсады и школы, коммунально-бытовое обеспечение, охрана порядка...). Все, что требовалось – разрешение на производство работ и договорное обеспечение (одна сторона обязуется выполнить работы, другая – оплатить). Оплата – по факту предъявленной и принятой продукции. Как выразился однажды Туманов (в разговоре): «Платить не за то, что косят, а за то, сколько накосили».

Десантируясь в необжитом районе, можно вести опережающее первоначальное устройство Ямальского, Бахиловского, Русского, Харьягинского газонефтяных, Тиманского бокситового и титанового месторождений. Строительство 200-километровой автодороги на Тиман могло бы сопровождаться вывозом по зимнику бокситов уже в первый год работы.

Дух захватывает от открывающихся перспектив. Растут объемы работ, растет число работников, создаются новые участки и артели, под его общим руководством формируется какое-то небывалое суперпредприятие – комбинат по комплексному освоению богатых ресурсами, но необжитых, территорий. Результаты – быстро, эффективно, с минимальными затратами и практически без государственных капиталовложений. В только что освоенных районах строятся предприятия по первичной обработке сырья, вокруг них возникают новые города. И все это не показуха, не фальшь, все это настоящее. И люди, которые не только хорошо зарабатывают, но и ощущают, что значит «так вольно дышит человек»...

Кто мог предполагать тогда, что на пороге таких грандиозных свершений, на пике достижений, со всем накопленным опытом эффективных форм хозяйствования – вокруг артели уже плетутся интриги и зреет заговор? И где?

Он готовит записку на имя Председателя Совета Министров СССР. Пока только о золотодобыче. Ее можно увеличить вдвое в масштабе страны, если передать все дело крупным старательским артелям. Решился на это после одного из совещаний у министра цветной металлургии П.Ф. Ломако, когда тот вдруг сказал:

– Вадим, научи этих чудаков золото добывать!

Министр не стеснялся крепких выражений и, конечно, слово «чудаков» произнес с другой буквы. А там сидела вся верхушка министерства: заместители министра, члены коллегии, начальники отделов... Иные из этих «чудаков» были связаны с другими «чудаками» – в аппарате ЦК КПСС, с тамошними кураторами министерства. Вряд ли его письмо дошло до тогдашнего Предсовмина Н.А. Тихонова, ставленника Брежнева, который ничем себя не прославил, сменив на этом месте А.Н. Косыгина в 1980 году. Но свое действие оно оказало, как и фраза министра на совещании.

Как это всегда бывало в аппаратной среде, сперва поползли слухи. О том, что будут снимать всех председателей артелей, когда-то отбывших сроки. Скоро министр подписал приказ.

Я тогда не придал этому значения – в голову не приходило, что это может коснуться меня, создателя первых золотодобывающих артелей Колымы, председателя одного из самых успешных старательских коллективов. А какому нормальному человеку, да еще знающему о достижениях Туманова и его потенциале, могло такое прийти в голову? Только потом понял, что именно моя персона, видимо, навела кого-то на эту мысль. Министерские головы сообразили, что иной законной возможности освободить меня и приструнить других не существует.

Приказ запрещал «заключать договора с артелями, председатели которых были ранее судимы». Такую нашли зацепку. Власть, которая посылала в лагеря невинных людей, ломая их судьбы, теперь им же и ставит это в вину! Никому даже в голову не приходит посмотреть на вещи под таким углом... Нравственный уровень власти в той стране.

...Ускоренными темпами развивать добывающую промышленность в неосвоенных территориях, а затем создавать там и первичную переработку сырья, осваивать богатейшие ресурсы с минимальными затратами... Кому все это было нужно? Может, только мечтателям-идеалистам и прирожденным первопроходцам, но не людям, поставленным обеспечивать развитие страны.

Это было время Андропова, уже занявшего кресло покойного Брежнева. Глухо поговаривали о том, что новый генсек готовит широкие реформы, чтобы подтолкнуть стагнирующую экономику. Как помнится, начал он с отлавливания тех, кто ходил в баню в рабочее время («укрепление дисциплины»). Одновременно – и круто – он начал бороться с коррупцией в высших эшелонах власти, включая силовые структуры. С большой долей вероятности, думаю, можно сказать, что предполагаемые реформы Андропова, в основном, и сводились к «укреплению дисциплины» – то есть, к наведению порядка. Он хотел управлять, а не изображать управление, и разложившийся аппарат ему не годился.

Я это понимаю, как попытку возродить сталинский стиль руководства страной. Прежде всего нужно нагнать на всех страху. Трудно представить, правда, чтобы Андропов намеревался возродить ГУЛАГовое рабство как форму производительных сил. Мало кто знал, что через две недели после занятия кресла генсека Андропов создал при Госплане СССР секретную (или, скорее, негласную?) рабочую группу по изучению дел в теневой экономике. Что он замышлял? Ну, наверняка он первым делом хотел оценить масштаб явления. Дальше возможны два варианта. Либо искать способ прижать теневую экономику, но без массового террора, либо тоже искать способ – как-то задействовать предприимчивость, которая, не находя применения в государственной экономике, уходила в теневую.

Какие вещи изучала та негласная группа? В основном, как можно понять, ее внимание было направлено на промысловую кооперацию и артели инвалидов. Наверное, изучались и «цеховики» – скорее всего, по материалам уголовных дел (а какая еще информация по теневым дельцам могла быть им доступна?). В составе той группы работала Татьяна Корягина, ставшая известной потом, в годы перестройки. Когда позднее Туманов с ней познакомился, он с удивлением обнаружил, что андроповская «секретная группа» не имела понятия о старательских артелях. Потому что они не были «теневой экономикой»? Или потому, что многочисленные уголовные дела вокруг них дали нулевой результат?

Так или иначе, никакой ученой группы для изучения опыта старательских артелей Андропов не создал. Так что во второй вариант верится с трудом. Если бы он намечал экономические реформы в сторону либерализации, партаппаратчики почувствовали бы, куда поворачивает ветер, и по крайней мере стали бы выжидать, не трогая артельное движение. При этом кому надо, знали, что здоровье генсека ухудшается, и в таких ситуациях всегда обостряется подковерная борьба вокруг высшего кресла. Так или иначе, министр Ломако, трезво оценивавший Туманова, понимавший значение его артелей для своего ведомства, тем не менее подписал тот приказ. Наверняка был нажим. Откуда ему исходить, если не из ЦК? Отсюда вывод: там были уверены, что действуют в правильном направлении.

По «Печоре» исполнять приказ было поручено директору объединения «Уралзолото» Н.В. Новаку. Он знал артель и поддерживал ее, но у него было распоряжение министра. На место председателя прочили главного геолога объединения Матвеева. Кстати, опытного горняка, против которого не могло быть никаких возражений. Раньше он работал у Туманова в «Востоке». Поменять председателя могло только решение общего собрания артели. Его назначили на 16 мая 1983 года. Сохранилась стенограмма собрания.

Один из вопросов повестки дня: выборы председателя артели. Оглашаются два письма от объединения «Уралзолото». Первое предлагает освободить от должности Туманова, второе – избрать председателем Матвеева.

Ведущий собрание «зачитывает» юридическую справку об освобождении Туманова из заключения со снятием судимости. Новак отвечает, оправдываясь, что про это все знают, но «Вадим Иванович не согласовывается в инстанциях министерства... Значит, есть ряд других соображений...». Много говорит о хорошей работе артели и личных заслугах Туманова. Еще раз акцентирует, что это не его инициатива, а союзного министерства.

Секретарь парторганизации артели информирует, что накануне был проведен партийно-хозяйственный актив и партсобрание артели. Единодушное решение: рекомендовать Туманова на должность председателя артели! Сергей Зимин, главный инженер артели: основная причина отвода Туманова незаконна, так как у него нет судимости. Выступают горный мастер, начальник участка, токарь. Вспоминают о годах работы с Тумановым, говорят, что другого председателя им не нужно. В зале шум, крики «Хватит!», «Все ясно!».

Все собрание я просидел за столом президиума, не поднимая головы. Мне казалось, это говорят не обо мне, а о каком-то совершенно другом человеке, неизвестном. После вопроса председательствующего, кто за Туманова, море рук взметнулось над головами. <…> После собрания все были возбуждены и радостны. Сник только Николай Иванович Новак. Ему предстояло оправдываться перед Москвой за полный провал поручения министерства. Мне потом пересказывали разговор Новака с заместителем министра.

– Вы не смогли уломать какую-то артель! – кричали на него.

– Не какую-то, – отвечал Новак, - а артель Туманова...

Прощать такие вещи власти не привыкли. Все должно быть под их контролем. По обычной тактике, внешне все улеглось – до поры, до времени. Артель продолжала работать. Министерство было завалено просьбами от местных организаций Коми АССР – разрешить артели выполнить для них какие-то работы. Не решались отказывать «автономной республике», но раздражение росло. Артель Туманова явно перерастала отведенные ей рамки.

В 1984 г. артель приняла предложение «Полярноуралгеологии» пробить в горах дорогу к базе геологов. Местные дорожники не брались, считая задачу неподъемной. Эта, как и все другие «непрофильные» работы (прокладка дорог к нефтяным месторождениям), выполнялись не за счет добычи золота, а наряду с этим. Началось строительство 98-километровой дороги Ижма-Ираэль. Артель планировала закончить ее за год с небольшим (!). На очереди была уже упомянутая 200-километровая дорога на Тиман.

Внимание! За эти несколько лет после попытки сместить Туманова произошли важные события в политической жизни страны. В феврале 1984 г. умирает Андропов, его заменяет безнадежно больной Черненко. Снова разворачивается подковерная борьба в высших эшелонах в ожидании смерти очередного временщика. Наконец, в марте 1985 г. Небесный суд освобождает его от занимаемой должности, и назначает на его место Горбачева.

Сопоставьте даты, и станет понятно, как эти дворцовые игры связаны с судьбой такой маленькой ячейки народного хозяйства, какой была артель «Печора». Потому что новый глава партии, динамичный и энергичный, не захотел смириться с неэффективностью народного хозяйства, с общей, технологической и экономической, отсталостью. Не успел он примоститься к креслу генсека, как Пленум ЦК КПСС выдвигает концепцию ускорения социально-экономического развития СССР (апрель 1985 г.).

Ускорение! Помню, как мы, считавшие себя экономистами, посмеивались в курилках по поводу нового варианта брежневской «продовольственной программы». Очередная показуха... «Ускорение»! Когда было очевидно общее загниванием социализма! Что могли мы знать о таких вещах, какие творит «Печора»? Достижения артели не пропагандировались, о них не писали в газетах, не вещали по ТВ и радио. Сам я, шапочно знакомый с Тумановым, не видел его годами и знал только, что он возглавляет «старательскую артель по добыче золота...»

Сравнительный анализ работы артели «Печора» и треста «Коминефтедорстрой» показал, что у артели выше: выработка на человека – в 3,5 раза, производительность одного экскаватора – в 2,5 раза, объем грузоперевозок на один самосвал – в 4,5 раза. Условия работы одни и те же, нормы – те же. Просто безобразие какое-то! Разница была в том только, что артель, в отличие от треста, работала на старой технике.

За семь лет работы «Печоры» ее оборот вырос с 5 до 24 миллионов рублей. Таких темпов роста производства не знала ни одна страна, в том числе Япония. Отчисления от доходов мы направляли на строительство капитальных баз, отличных столовых, бассейнов. Я не могу понять, почему страна, располагающая фантастическими ресурсами, работает медленно, неповоротливо, со скрипом...

Вот и Горбачев тоже не мог этого понять. Где найти архимедов рычаг для «ускорения»? Академики-экономисты писали на эту тему пустопорожние записки. Изо всех сил изображая понимание, они тоже не знали, что могло бы дать «ускорению» импульс. Никто не знал, кроме одного человека. Дайте ему всесоюзную трибуну!

В декабре 1986 года в Магадане было созвано Всесоюзное совещание работников золотопромышленности. Первым выступать предстояло Туманову – рассказывать об опыте артели. Начало разворота к ускорению?

Накануне открытия совещания, раздается ночной звонок. Возбужденный голос Шехтмана, артельного координатора в Москве:

– Вадим, на наших базах в Инте, Ухте, Березовском идут повальные обыски! Полно работников милиции и прокуратуры. Разгром страшный. Все работы остановлены!

– Ты одурел, что ли! – Я ничего не понимал. – Что у нас могут искать?!

– Золото, наркотики, валюту, оружие, антисоветскую литературу. Сами не понимаем! Все переворачивают верх дном. Когда прилетишь?

У меня голова шла кругом.

– Завтра буду в Москве... Если здесь не арестуют!

Погром

По зимникам, оборудованным для поддержания артели всем необходимым для жизни, теперь на вездеходах прибывают одна за другой бригады следователей и наряды милиции, чтобы обречь ее смерти. Начали с того, что всех согнали в одно помещение, оцепленное милицией, и держали там шесть часов. Во всех помещениях – обыски и выемка документов. Сейфы открывали кувалдами. Все делали нетерпеливо и грубо, как взломщики, еще не набравшие опыта.

Конфискуют телевизоры, магнитофоны, пишущие машинки, личные письма и фотографии, записные книжки. Отрывок из протокола обыска (по копии) 11 декабря 1986 года:

«Осмотрена комната Туманова В.И., в ней ничего не обнаружено и не изъято.

С противоположной стороны жилого дома в комнате Леглера В.А. в письменном столе обнаружено и изъято: характеристика Леглера В.А.; фотография Леглера; диплом кандидата наук на имя Леглера; книга «Леглер В.А. Научная теория в организованном сообществе»; разрозненные листы с записями; книга «Пути русского богословия»; книга, начинающаяся со слов «Отец Арсений. Ч. 1 Лагерь, 1966-1974 гг.» на 285 листах; книга «Спутник искателя правды», издательство «Жизнь с Богом», 1963 г.»

Не только «обнаружено» – изъято! Никакого ордера на обыски предъявлено не было. Изъятия проводились в отсутствие владельцев. Во множестве помещений обыски велись одновременно, отчего понятые или представители артели физически не могли при этом присутствовать. На протесты отвечали угрозами. Следствие возглавляли два молодых работника прокуратуры СССР – следователь по особо важным делам Нагорнюк и его помощник Кремезной.

Какой год на дворе, может 1937? Да нет, полвека уж прошло, другая эпоха. Однако изымают личные документы (диплом кандидата наук...), частные письма. Почему даже такие вещи, как телевизоры и магнитофоны? Что это за улики?

– Вот мы и добрались до расхитителей золота! Теперь конец тумановской банде! – говорили следователи, сваливая в вездеходы мешки с «вещественными доказательствами». Телевизор – свидетельство расхищения. Улика! Да, за отсутствием других. Нужно было как-то компенсировать свой провал.

Провал?

Судите сами. Внезапный налет. Изоляция персонала под стражей. Поспешные, рьяные поиски везде и всюду. Варварское вскрытие сейфов. Все это подсказывает: они предвкушали найти припрятанное золото. Находка должна была оправдать все процессуальные нарушения.

Они были уверены, что найдут ворованное золото. И не нашли ни грамма. Учиненный погром оказался их провалом. Первым. Но они никогда не признаются в этом. И тем более бешено будут искать любые зацепки.

Однако, если бы все ограничилось описанным, было бы полбеды. И телевизоры – дело наживное. Много хуже и зловещее – была изъята вся документация артели, не только прошлая, но и текущая (в том числе, проектно-сметная). Все трудовые книжки членов артели, карточки кадрового учета, партийные и профсоюзные документы – все было изъято.

Тем самым была сорвана подготовка к предстоящему сезону, под угрозой оказалась вся работа артели в будущем, 1987 году. Погром длился десять дней. Без реальных достижений для следствия. Нужно было откопать хоть какой-нибудь компромат. Старателей вызывали в кабинеты. Старались натравить на руководство артели:

«Ваше руководство жирует, в то время как народ бедствует! Разве не обидно, мужики!» Но люди, даже недавно пришедшие в артель, смотрели на следователей недоуменно. Расколоть артель, натравить одних на других не получалось.

Московские следователи второй половины 80-х стали прибегать к приему, который не наблюдался или не был так откровенен у колымских следователей 40-х и 50-х. Они вызывали старателей по одному и вздыхали сочувственно:

– Да, трудновато вам, братцы, под евреями... Не тем народом окружил себя Туманов!

Члены артели смотрели на следователей как на дикарей.

Почти 30 лет существовала артель под разными названиями, пишет он, возникала масса всевозможных проблем, в том числе и с взаимной притиркой людей. Но национальной проблемы не было никогда. Перед каждым сезоном коллектив обновлялся, приезжали люди со всего Союза, и никогда не придавалось значения национальности. Наблюдая за грязными приемами следователей, я с трудом подавлял в себе брезгливость к этим «пламенным интернационалистам».

Ликвидация

До начала промывочного сезона оставалось три месяца. Все ждали, что возня скоро закончится. Пора готовить технику, начинать завоз горючего и пр. Но шли недели, а следователи и не думали закругляться. Расположившись на всех базах артели, они продолжали бесчинствовать. Тогда члены правления написали письмо на имя Генерального прокурора СССР с просьбой разобраться, что происходит.

15 апреля 1987 года пришло письмо из Прокуратуры СССР, в котором говорилось, что по результатам проверки Нагорнюк А.Н. уволен из органов прокуратуры, а Кремезному О.Н. объявлен строгий выговор с освобождением от работы в бригаде Прокуратуры СССР. «Приняты меры к скорейшему окончанию ревизии финансово-хозяйственной деятельности артели и возвращению изъятых в связи с этим документов» – заканчивалось письмо. Справедливость восстановлена!

Спра... восста... как вы сказали?

Буквально в те же дни, по указанию Минцветмета, объединение «Уралзолото» обратилось к руководству г. Ухты (где была «прописана» артель) с представлением о прекращении деятельности артели «Печора». Вместе с Новаком звонят в Москву. Там подтверждают: нет, это не ошибка. Горисполком принимает соответствующее решение. Вот это они умели. Если бы министерство само стало упразднять артель, она, чего доброго, перешла бы в другое ведомство, скажем, в геологическое. А тут – «советская власть» решила...

Что тут поделаешь? Оставалось последнее средство. Правление артели пишет письмо Горбачеву. Напомнили, что еще в 1982 г. послали в Совмин предложения по резкому увеличению добычи золота, и специальная комиссия подтвердила их обоснованность. «Мы уверены, – говорилось далее, – что на примере показательного разгрома крупнейшей в стране артели скрытые противники перестройки хотят опорочить саму идею полностью хозрасчетного, кооперативного, самоуправляющегося предприятия. Мы просим тщательного исследования нашей работы силами авторитетной, беспристрастной, вневедомственной комиссии...»

Ответ пришел... из прокуратуры Свердловской области, куда их письмо было переслано аппаратом ЦК КПСС. Он был прост и краток: «Объединение «Уралзолото» действовало согласно указаниям вышестоящих органов». Что и так было известно. На жаргоне аппаратчиков: отписка.

Где взять умного царя?

Так М.С. Горбачев упустил шанс осуществить свое «ускорение», остаться на коне и въехать на нем в обновленную страну. Наверное, этот человек войдет в историю как государственный деятель, который только и делал, что постоянно, одну за другой, упускал благоприятные возможности. В итоге упустил и власть.

Меня всегда поражало принятое у советских начальников всех уровней, включая высших руководителей страны, обыкновение окружать себя людьми, которые давали им искаженную информацию с очевидной целью повлиять на принятие решения. Возможно, это звучит наивно – почему не могли они понять, какую себе выбирали роль, допуская, чтобы ими манипулировали? Сталин такого не терпел. По-видимому, видел эту проблему и Андропов. Крупные государственные деятели и реформаторы никогда не допускали подобных вещей. Истинный лидер всегда будет кукловодом, а не куклой.

Не было в наличии крупных государственных деятелей и реформаторов.

Здесь опять полезно сопоставить некоторые даты и припомнить политические события. «Перестройка» уже объявлена – Горбачевым на Пленуме ЦК КПСС в январе того же 1987 года. Этому предшествовали, однако, некоторые знаменательные события.

Еще в мае предыдущего, 1986 года вышло постановление СМ СССР «О мерах по усилению борьбы с нетрудовыми доходами». В свете дальнейшего развития многие заключают, что истинная цель этой кампании была – устранить конкурентов на случай легализации частной инициативы для самой партийно-гебешной номенклатуры. Уже тогда они зарились на богатейшие ресурсы страны, и такие вещи, как «Печора» не только не были им нужны, но являлись, скорее, помехой. А такие прирожденные (и неформальные) лидеры, как Туманов, были им просто опасны. Они не забыли неудачу в попытке его сместить.

База «Печоры» в Инте. Рабочее общежитие с бассейном и зимним садом, 1985 г.

В ноябре того же года Верховный Совет СССР принял закон «Об индивидуальной трудовой деятельности». Если это была попытка вывести теневую экономику из тени и поставить независимый «бизнес» под контроль государства, то она не удалась и не могла удаться. Лишь во время гайдаровских реформ вышел из тени настоящий теневой бизнес, сращенный с настоящим криминалом.

В таком контексте, необъяснимая настойчивость аппарата в деле ликвидации «Печоры» именно в эти месяцы «ускорения-перестройки» выглядит закономерной и неизбежной. Также получают свое объяснение ближайшие за этим события.

19 апреля 1987 года на базе в Инте состоялось общее собрание артели. Пришли все, больше тысячи человек. Я плохо помню то собрание. Все было как во сне. В президиуме сидели городские власти и представители заказчиков. Главный инженер Зимин отчитался о работе: план добычи золота был выполнен на 109 процентов. Говорили по преимуществу гости, кто о чем: о нарушениях техники безопасности, о недостатках в материально-техническом снабжении, о дорогах, а председатель исполкома Инты все вскакивал с места: «Мы учимся у вас работать!» Я смотрел на выступающих и чувствовал себя в сумасшедшем доме... Все знали, что решено ликвидировать артель, и – ни звука!

Наконец слово берет Новак. Телеграмма на его имя с указанием ликвидировать артель застала его у них же на базе и ошарашила его не меньше всех остальных. Теперь он говорит откровенно: артель можно было бы сохранить, но без Туманова. С ним артели больше не существовать.

На собрании сидели рабочие люди, для которых разгон артели означал внезапную потерю работы, материальные трудности, для многих – семейные проблемы. Он решает разрубить узел одним махом – тут же пишет заявление: «прошу освободить по состоянию здоровья» (формулировка – прямо как на пленуме какого-нибудь ЦК КПСС). И предлагает председателем своего зама Михаила Алексеева.

Не помню, кто и что после говорил. В памяти осталось только, как встал Кочнев:

– Мужики! Не нас выбирал Туманов. Мы его выбрали. Что же, теперь отступимся сами от себя?

В этот раз голосовали не руками. При тайном голосовании «против» был лишь один голос – мой, все остальные вписали в бюллетени мое имя. Не скажу, что это меня нисколько не тронуло. Тронуло, еще как!

Но я понимал, что таким выбором артель только ускорила приближение неотвратимого конца.

Бедный Новак разводил руками. На него жалко было смотреть.

В такой момент его еще хватает на то, чтобы пожалеть Новака... Такую артель потерять – ну жалко же мужика!

Артель «Печора». После совещания с начальниками участков.

Слева направо, стоят: Е. Ходоровский, В. Донсков, Р. Кушаев, Н. Головко, С. Кочнев;

сидят: С. Панчехин, Г. Румянцев, В. Туманов, А. Мокрушин, И. Швабий, П. Непомнящий.

Его гвардия. В эти лица стоит вглядеться. Уже никак не скажешь, что «рогожные».

Чудны пути Твои, Господи! В те же дни (апрель 1987 г.) вышло разрешение создавать кооперативы общественного питания, по производству товаров народного потребления и по бытовому обслуживанию. Нашелся-таки архимедов рычаг!

Мало того, в эти же самые дни готовился важнейший пленум ЦК КПСС. Он состоялся недель через шесть. На пленуме выступил Н.И. Рыжков с докладом «О задачах партии по коренной перестройке управления экономикой». В докладе читалось между строк, что курс на «ускорение» провалился. Что и как перестраивать? Скоро выяснилось, что они сами не знали. Опять они не знали...

Да нет же! В том и весь ужас, что они знали!

Мне рассказывал Юрий Спиридонов, тогда первое лицо в республике Коми, как на заседании Политбюро во время каких-то дебатов поднялся заместитель Рыжкова – Ведерников. «Что вы ищете варианты? – говорил он. – Страну сейчас вытащит вариант Туманова, его артели. Тормозить кооперативное движение близоруко!» Отпор Ведерникову тут же дал Егор Кузьмич Лигачев.

Потом, вспоминая о тех моментах, он расскажет со слов того же Спиридонова, как Лигачев кричал Ведерникову: «Мы что, коммунизм на артелях будем строить?» В одном этом эпизоде отразилась вся «перестройка» тогдашних вождей. При таком начале – может ли выйти что-нибудь путное в конце?

...Почтовая марка – не только коллективный пропагандист и агитатор, но также и пустословия индикатор. Изображение марки дается больше ее натуральной величины, чтобы легче читалась надпись. Откуда взялся этот слоган, если не из того же органа, который затеял разгром «Печоры»? Там и тут – рука ЦК. Театр абсурда...

Удар в спину

...Тот же, кто был цель гоненья,

Претерпев все униженья,

Погибает в общем мненьи,

Пораженный клеветой! –

– поется в «Севильском цирюльнике» Дж. Россини (каватина Дона Базилио, или «ария о клевете»). Веселая ария о вещах отнюдь не веселых. Клевета – что может быть гнуснее и гаже?

Если некто сделал что-то неподобающее – не отвечающее закону или неписаным нормам приличного поведения, – распространение сведений об этом называется такими словами, как разоблачение, изобличение, выведение на чистую воду. Клевета – это распространение сведений заведомо ложных, не соответствующих действительности, которые порочат честное имя. Именно с такой целью.

В той стране, однако, клеветой называли оглашение правды о преступлениях режима («распространение заведомо ложных и клеветнических измышлений, порочащих общественный и государственный строй»). Все было навыворот.

Итогом десятилетий уничтожения совести и культивирования человеческой дряни явилось то, что властные структуры стали концентратом гадости. Продвижение по лестнице этих структур относительно приличных людей случалось как редкое исключение (профессиональные качества? родственно-приятельские связи?..). Служебная лестница – особенно в партийном аппарате – представляла собой подобие сточного коллектора навыворот – дерьмо не стекало вниз, повинуясь естественным законам, а возгонялось вверх – противоестественно, как само это государство. В буквальном смысле, страною правили нравственные подонки. Неудивительно поэтому, что когда нужно было кого-нибудь опорочить в глазах публики и/или заграницы, власть не гнушалась клеветой. Такими были «ум, честь и совесть нашей эпохи».

На этот раз партийно-гебешные структуры вооружились клеветой в борьбе против Вадима Туманова.

Артель «Печора» практически ликвидирована. Еще предпринимаются попытки спасти ее, но Туманова уже вывели из игры. Туманов не у дел. Ну? Гром победы раздавайся! Веселися, храбрый Росс! Чего же боле? Так нет же. Кому-то что-то мешает наслаждаться победой. Противник повержен? Бей лежачего! И некий храбрый росс инициирует подлейшую клеветническую статью в газете «Социалистическая индустрия», органе ЦК КПСС.

Каков же должен быть заряд ненависти, какой силы должно быть рвение сокрушить этого человека! До каких же степеней был он кому-то костью в горле, если дошло до того, что на его персону публично ополчился целый аппарат ЦК КПСС! Ведь уже не в артели дело, удар был направлен персонально против Туманова. Высший управляющий орган одной шестой земного шара, ядерной сверхдержавы, счел необходимым и достойным своего статуса наброситься на одного-единственного гражданина своей страны. Кто он такой, этот гражданин?

Он не подобен А.Д. Сахарову (вообще не был правозащитником). Он не подобен А.И. Солженицыну (не выступал с публичной критикой режима), не подобен даже Пастернаку и Синявскому с Даниелем (вообще ничего не писал). Он не общается с иностранцами на уровне, потенциально опасном для режима (вообще с ними не общался). Что такое должен представлять собой человек, чтобы гигантский дракон заметил его, ощетинился и атаковал? Не иначе, он должен быть фигурой, равновеликой самому дракону!

Статья появилась в номере газеты от 13 мая 1987 года. Через два месяца после объявления решения о роспуске «Печоры».

Некоторое время спустя газета, о которой я раньше знал только понаслышке, никогда не читал, обжигает мне руки. «Вам и не снилось!» – бьет в глаза крупный заголовок, под которым сразу замелькало мое имя. Строчки плывут...

Туманов зарабатывает в год в несколько раз больше союзного министра... На базе артели «Печора» стоят «комфортабельные терема-котеджи» руководителей, «двухэтажные апартаменты» Туманова. «Мебель, оборудование, ковры – все экстра-класса»... У Туманова выезд из нескольких машин в разных местах страны – все за счет артели. И в нескольких же местах – дома и квартиры со слугами... «Враньем Туманов только и живет. Проведя время войны за тысячи километров от фронта, сейчас он выдает себя за ветерана сражений...»

Жулик первостатейный – читалось между этих ядовитых строк. Так у них было принято: врать и жертву вранья называть вруном.

Глаза метались по столбцам, не способные на чем-то задержаться, пока не опустились в нижний правый угол с именами двух авторов – они мне ничего не говорили, я никогда не встречал их в прессе, не знал их обладателей, да и они, судя по всему, сроду не видели меня. Не позвонили, ни о чем не спросили, ничего не проверили и выплеснули на газетные полосы столько необъяснимой ненависти ко мне, к нашей артели, что я задохнулся от ярости.

Какие-то Капелькин и Цеков, ничем больше не заслужившие упоминания в анналах. Какие там звонки? Какие вопросы, какие проверки? Две шавки, которым скомандовали: «Фас!». А «компромат», разумеется, от следователей, которых погнали из прокуратуры.

Наверное, многие были заинтересованы в уничтожении «Печоры», организовали травлю артели, но мне было не по силам дотянуться до них, находящихся очень высоко. Вся моя ненависть вылилась на их подручных, не непосредственных исполнителей – следователей и журналистов, согласившихся стать палачами.

Да потому что не может такого быть, не могут нормальные люди так подло бить ножом в спину человека, который ничего дурного не сделал ни им, ни кому другому. Это выродки, не люди.

Им просто повезло, что невозможно было одновременно собрать всех семерых вместе – мерзавцев, причинивших столько горя мне, моей семье, моим друзьям. Ну не должны эти нелюди существовать среди людей! Их дети, их родные и близкие должны были запомнить на всю оставшуюся жизнь: зло порождает зло!

Так-то, Вадим Иванович! Это вам не на Колыме с суками разбираться. И не наказывать подлюгу-надзирателя. И не на автоматы идти в одиночку да безоружным. Там враг был – вот он перед тобой. Кто успеет ударить первым, тот выживет. Может быть... А здесь что?

Соберите их, семерых, в одном месте! Помните сказку про «одним махом – семерых побивахом»? Сейчас узнаете, как сказку сделать былью...

Но нет же! Ни до кого не дотянуться вам здесь, гражданин Туманов. Где этот Капелькин? Где этот Цеков? Нету. Буквы на бумаге. Фантомы. Сгустки тьмы. И бьют наотмашь из тьмы, зная, что никогда не придется за это платить. Безнаказанность низости... Да уж, Вадим Иванович, такое действительно вам и не снилось.

А ведь это было только началом. Как заведено, статья вызвала «поток писем в редакцию». Из номера в номер газета стала печатать, так сказать, отклики читателей. Не только Туманов, вообще никто и никогда не читал эту убогую газетку, кроме ее редактора и каких-нибудь аппаратчиков. Внезапно у нее объявились массы читателей, да все из простых рабочих (вы видели простого рабочего, который бы употреблял советскую газету иначе, чем взамен туалетной бумаги или на самокрутки? вам повезло увидеть редкое явление природы). Эти «простые рабочие», понятное дело, клеймили Туманова, делали выводы о «тумановщине», предлагали свои решительные меры. Кампания набирала обороты. Неделю за неделей газета продолжала печатать «письма возмущенных трудящихся».

Один писал: «В нашем приполярном городке развернулась артель «Печора». И затем: с одной стороны – высшая каста, получающая все блага, с другой – бесправная масса старателей, работающая свыше двенадцати часов в сутки... «вот вам и секрет производительности труда».

Другой писал: «Самое страшное – безнаказанность этих преступников, организовавшихся в шайки, разлагающие государственный аппарат...» Нет, вы подумайте: артель разлагает государственный аппарат! Чем думал этот самый аппарат, сочиняя такую фразу?

Третий: «Надо ставить вопрос об абсолютной нецелесообразности артельной добычи золота, иначе злоупотреблений в этих кооперативах не миновать». Вот это уже по делу, для того все и затеяно.

Тысячи людей в стране знали Вадима Туманова. Те, кто отбывал с ним сроки в лагерях и тюрьмах, кто работал с ним в артелях, кто сотрудничал с его артелями. Разумеется, они знали, что написанное – клевета. Но им слова не давали.

И еще немало было таких, кто, зная его лично, завидовал ему или ненавидел по каким-то иным причинам, как тот безымянный офицер в Магаданской тюрьме. Неприятелей у Туманова тоже хватало. И таких, кто просто пересекался с ним по разным поводам, мало что зная о нем. А кроме них еще великое множество людей знали имя Туманова понаслышке.

Мало кто в той стране верил газетам, когда они писали о достижениях на том или ином «фронте», о передовиках производства и прочих успехах социализма. Но когда они сообщали что-то нехорошее, многие склонны были, и даже охотно, поверить. А когда прозвучало магическое слово «золото» – как не поверить, что с ним связано воровство и жульничество? И в таком контексте, сообщение, что он, вдобавок ко всему, не имея на то права, присвоил звание участника войны, должно было особенно задеть за живое многих честных людей.

Один из авторов «писем в редакцию», имея в виду старателей, невзначай обнажил свое сокровенное: «Редкий человек устоит от соблазна положить самородок в карман, если рядом никого нет».

Состояние мое было жуткое. Каждые 8-10 дней в той же газете методично продолжали появляться «отклики читателей», которые никогда меня в глаза не видели, но спешили заклеймить как виновника провала перестройки, пустых прилавков, длинных очередей. По ночам я не мог спать, ходил из угла в угол.

Утром в ожидании свежей почты меня всего трясло. Слишком много накопилось во мне ненависти к тем, кто обвинял меня в преступлениях, которые ни я, ни мои товарищи, не совершали.

Меня продолжали вызывать на допросы, которые записывались на видеокамеры…

Все-все «письма трудящихся» единодушно требовали немедленно привлечь к уголовной ответственности «расхитителей золота». И, по отработанной схеме, правоохранительные органы должны были пойти навстречу справедливым требованиям. Однако, понаторевшие в интригах аппаратчики совсем разучились работать четко. Прокуратура возбудила уголовное дело уже назавтра после выхода статьи в газете, опередив «глас народа». Этот сбой сделал очевидным, что имел место заговор, все участники которого должны были действовать по единому плану, разработанному понятно где, только по обычной расхлябанности расписание было нарушено. Тем не менее, машина следствия была запущена.

Эти мои переживания были ничтожны по сравнению с тем, как я страдал от злости и бессилия, представляя, каково сейчас Римме в Пятигорске. До нее доходили слухи, будто меня уже посадили и расстреляли под Тобольском, и я использовал любую возможность полететь к ней, успокоить.

…Насколько прежде приятно было летать к жене со знакомыми экипажами, настолько тягостно это стало теперь. Летчики отводили глаза, стюардессы перестали замечать. Но это было пустяком на фоне ситуации у жены.

Она прекрасно работала, была ведущим диктором, ее любили на телестудии, с ней здоровались на улице, женщины старались перенять ее прически и манеры. Соседки по подъезду искали предлог, чтобы заглянуть к нам в квартиру.

И, конечно, завидовали по черному, с этим у нас осечки не бывает. Не оттого ли все мгновенно перевернулось, как только появилась гадкая газета?

В студии во время летучки рядом с ней никто не садился. И милые соседки по подъезду вдруг стали хмурыми, куда-то спешащими и не узнающими ее. Однажды, проходя мимо скамейки, где пенсионеры грелись на солнце, она услышала обрывок разговора: «Сам Вадим Иваныч мужик вроде неплохой, но зачем человека убил?»

Римму отстранили от эфира. В их квартиру стали приходить сотрудники КГБ. Почему? Зачем? В чем дело? Никаких объяснений. Элементарно, Ватсон: просто чтобы терроризировать женщину и заставить страдать ее мужа. В одной из школ учителя читали газету ученикам 4-го класса: «Видите, дети, у нашей дикторши муж бандит».

Когда я в очередной раз прилетел в Пятигорск, то не узнал жену: с лицом, опухшим от слез, она едва передвигалась по квартире.

Наш сын Вадим замкнулся, помрачнел, ни с кем не разговаривал. Долго не решаясь ее о чем-нибудь спрашивать, Вадька однажды не выдержал:

– Мам, может, отец правда не был краснофлотцем?

В течение этого года Римма дважды лежала в больнице с инфарктом.

Можно сказать, и это будет справедливо, что в сталинские времена очень многие люди оказывались в подобном положении, и так же внезапно переворачивался мир для членов семьи жертв террора. Но сказать это и на том остановиться означает принять людоедскую логику Сталина: одна жертва – это трагедия, миллионы жертв – это статистика.

У человека одна жизнь. Ему ее изуродовали. Он вынес это испытание, распрямился, переломил судьбу. Он сделал много добра множеству людей. Он проявил себя как выдающийся хозяйственник. Он принес огромную пользу стране и горит желанием сделать еще больше. Он знает, он умеет, он может. О, как много доброго мог бы он еще сделать… А его хотят раздавить.

Зная, что его самого ничем не сломать, нашли слабое место. Семья. Жена. Подруга, которую он нашел, и семья, которую они создали. Думал ли он, лежа на нарах с 25-летним сроком, что когда-нибудь у него будет то, что трафаретно называют «счастьем в личной жизни»? Они ударили по самому дорогому, что у него было.

Это не было побочным эффектом, это было запланировано. Немного времени спустя, когда клевета будет официально опровергнута, московский журналист спросит у военкома Ялты, почему он снабдил «Социндустрию» ложной информацией – что Туманов не был участником войны. «Меня очень торопили звонками из горкома партии, – признался тот, – говорили: знаешь, кому выдавал удостоверение?.. есть точные сведения, что он никогда не был на фронте!..» На вопрос, кто именно так говорил, ответ был: «Вы уедете, а мне здесь жить».

И опять: какие на дворе времена? Тридцать лет после незабываемого XX съезда, шокировавшего партию. Но чему удивляться, если остался у власти урод КПГБ?

Об угрозе, нависшей над артелью, мы писали во все инстанции, но рассчитывать на поддержку какого-либо влиятельного лица не приходилось. Иллюзий и самообольщения у нас не было. Самым порядочным и вменяемым в руководстве страны нам казался Николай Иванович Рыжков, председатель совета министров СССР. Во время землетрясения в Армении, когда из-под развалин спасатели вытаскивали тела погибших, мы видели – это крупно показал телеэкран, – в его глазах были слезы. Он плакал! Многие тогда прониклись к нему симпатией и доверием. Раньше большевики плакали только на похоронах вождей.

Руководство артели решило обратиться к Рыжкову. Но как преодолеть нашему письму крутую бюрократическую лестницу и попасть к нему в руки?

Нужен был человек, для властей известный, который бы знал его и мог довериться. Перебрав в памяти все возможные кандидатуры, он соображает:

Евгений Евтушенко

Когда-то попал он на поэтический вечер. Читал свои стихи Евтушенко, потом некий кубинский поэт, потом первый стал обниматься со вторым. Ему это не понравилось, и он рассказал об этом Высоцкому. На что тот ответил: в 68-м все только держали фигу в кармане, а Евтушенко написал «Танки идут по Праге»!

Вот эта готовность, что бы там ни было, прежде всего отмечать в людях хорошее тоже роднила их обоих.

Я редко бывал в окололитературных компаниях, но почти каждый раз там встречался какой-либо молодой высокомерный сноб, мнящий себя совестью русского народа и готовый при имени Евтушенко сорваться с цепи. Наблюдая это, я еще больше симпатизировал поэту...

Познакомились во время поездки на Колыму в 1977 году, потом перезванивались, иногда встречались.

Мне в голову не приходил вопрос, захочет ли поэт вникать в эту историю, но вправе ли мы сами вовлекать его в наши дела и снова сталкивать с властями?

Когда я понял, что вариантов нет, набрал переделкинский номер.

– Женя, привет... Тебе не попадалась... на глаза... статья в...

Он не дал мне закончить:

– Вадим, ты в Москве?! Ни по одному телефону не могу тебя найти!

– Не решался тебе звонить.

– Ты с ума сошел! Давай ко мне!

«От секретаря Союза писателей СССР, лауреата Государственной премии СССР поэта Евтушенко Е.А.» Без лишних слов поэт тут же пишет официальное письмо. «Зная Вашу занятость, тем не менее вынужден обратиться к Вам по делу, требующему безотлагательного вмешательства. Передаю на Ваше имя письмо, подписанное работниками артели «Печора»...». Он писал, что лично знает Туманова и ручается за него: «Это работающий на золоте самородок» – фраза, достойная поэта. Коротко описал судьбу Туманова, начиная с ареста в возрасте 22 лет «по статье 58, столь печально знаменитой в истории российской. За что? За то, что любил Есенина». Дальше о заслугах: дал стране 30 тонн золота. Справедливо отмечены «нечеловеческая энергия, изобретательность». Сказано о зависти и подозрительности к тем, кто хорошо зарабатывает. «Короче, это человек незауряднейший, один из тех, в чьей инициативе и предприимчивости так нуждается перестройка» и т.д. К письму прилагались разного рода документы.

Письмо к Рыжкову – попало. Его личная резолюция – министру внутренних дел и Генеральному прокурору: «Разобраться по существу, объективно». Возможно, я слишком многого хочу, но мне кажется, что «плачущий большевик»: не сделал одной важной приписки: «О результатах доложить». Поэтому резолюцию можно было понять и так: «вы там поаккуратнее, а до остального мне дела нет». По всему видно, ее так и поняли – следствие не было прекращено, но следователи стали изображать готовность «разобраться по существу». Подчеркиваю: это моя интерпретация, Туманов никаких упреков Рыжкову не делает.

Страсти вокруг «Печоры» продолжали накаляться, но резолюция премьера изменила, по крайней мере, тональность обращения с нами следственных органов. Нас стали – или делали вид, что стали, – выслушивать.

И на том спасибо. На письмо секретаря Союза советских писателей Предсовмина отреагировал. Следствие шло по прежнему сценарию. Предстоял окончательный и показательный разгром.

Бой с тенью

Еще до газетной статьи следственная группа пригласила сотрудников из двух академических институтов для изучения документов артели «Печора». Им прозрачно намекнули, что именно надлежит найти. Привыкли к тому, что люди их боятся. Но времена изменились. Ученые выразили недоумение той ролью, которую им предложили сыграть в предстоящем спектакле. Как обычно, им было сказано, мол, вы нас не так поняли, задача в том, чтобы изучить положительный опыт артели. Мол, вы соберите материалы, а мы их обобщим.

Четыре месяца ученые добросовестно собирали и изучали материалы артели. И принесли заказчикам свое заключение: в сравнении с государственными предприятиями, в артели выше: производительность труда в 1,5-2 раза, эффективность использования техники в 2-3 раза, экономия материальных ресурсов на 10-20 процентов. Отчет был преспокойно положен под сукно. Только когда вышла статья в «Социндустрии», ученые сообразили, что к чему, и написали открытое письмо в защиту артели. Ни одна из столичных газет письма не приняла.

В защиту артели готовились статьи в газете «Труд», в «Известиях» и «Огоньке». Очень удивило тумановцев, что историей с артелью заинтересовался журнал «Коммунист». Журнал находился под патронажем А.Н. Яковлева, но мало кто понимал тогда расстановку сил в Политбюро.

Первый зам главного редактора Отто Лацис и начальник экономического отдела Егор Гайдар приняли статью «Как в капле воды», написанную профоргом артели Мочинским. Ее сдали в набор, но кто-то задержал ее публикацию в очередном номере. Кто-то, как-то, почему-то… И тут выходит статья в «СИ». Все перепугались и отменили публикации. Еще больше, чем интерес «Коммуниста», удивил тумановцев «Огонек» В. Коротича. «Знамя перестройки и демократии» также побоялось напечатать статью о «Печоре».

А вот Лацис не отступился. Он не стал публиковать подготовленный текст и решил зайти с другой стороны. Они с Гайдаром разослали в разные ведомства запросы по темам, задетым в пакостной статье. «Коммунист. Орган ЦК КПСС» – шапка была внушительная, на такие письма привыкли отвечать, как на духу. Последовали официальные отчеты – в том числе об участии Туманова в войне и о его полной реабилитации по 58-й статье. Вот на этих документах и была построена статья в поддержку «Печоры», опубликованная в сентябрьском (1987) номере журнала.

Со временем, когда Гайдар возглавит правительство России и начнет осуществлять реформы, как он их понимал, у меня будет решительное неприятие его экономической и социальной политики. Но это не мешает мне быть благодарным Отто Лацису и Егору Гайдару за их мужественное поведение в самые трудные для меня и артели времена.

Умение быть благодарным – это тоже дар.

Итак, безоговорочного опорочивания не получилось, завязалась полемика, совершенно не нужная клеветникам. Кроме того, слишком много, тысячи людей поработали с Тумановым за прошедшие 20 лет. После выступления «СИ» во все инстанции – в газеты, журналы, прокуратуру, ЦК КПСС – посыпались письма протеста. Писали, что атака на «Печору» это подрыв перестройки, что это оскорбляет множество честных кооператоров. Особенно досаждали письма тех, кто разоблачал ложь ЦК КПСС про участие его в войне. Никто иной, как Тимур Аркадьевич Гайдар, контр-адмирал (отец Егора) пошел к министру обороны Язову с выпиской из судовой роли сухогруза «Ингул» 1945 г., где значилось имя Туманова. В том, что честный солдат Язов пришел с этим в ЦК, сомнений быть не может. Все дело приобретало непредвиденную органами окраску, – как говорят в Америке, завоняло.

И тогда ЦК КПСС принимает специальное постановление по статье «Вам и не снилось». Специальное постановление ЦК! 11 октября 1987 г. та же «СИ» публикует это постановление. Впоследствии стало известно, что над текстом постановления работало 6 (шесть) отделов ЦК. Ну не было, понимаете, для них дел более важных, понимаете, как только готовить постановление ЦК по выступлению ЦК.

Постановление заявило, что в статье «правильно поднимаются вопросы о серьезных недостатках в организации работы старательских артелей по добыче золота». А вы чего ждали? Не о высочайшей же эффективности артельной формы, широко уже известной в стране, должна поднимать вопросы «руководящая и направляющая сила»! Полная утрата здравомыслия и чувства реальности.

Постановление ЦК дало зеленый свет новой волне нападок. Уже и Лацис в «Коммунисте» ничего не мог поделать. Лишь в 2001 г., в работе «Тщательно спланированное самоубийство» Лацис сообщит, что в редакцию позвонил сам Горбачев: «...редчайший случай в журналистской практике. Он сказал примерно следующее: вы правильно ставите вопрос, но взяли под защиту не того человека... Я уверен, – продолжает Лацис, – что его дезинформировали в этом вопросе, как и во многих других, куда более крупных. Но какие же силы поднялись против старательской артели, если смогли добраться до первого человека в государстве!»

Только в одном нельзя согласиться с Лацисом. Из самих же приведенных слов Горбачева достаточно явно следует, что не «против артели» как таковой. Какие же силы поднялись против Вадима Туманова!

Постановление должно было подвести черту под полемикой вокруг «Печоры».

Не тут-то было!

Высокопартийные болтуны привыкли произносить хорошие слова и лозунги (о достоинстве советского человека, о развязывании инициативы масс, о самоотверженном труде на благо Родины, о принципиальности, о необходимости бороться с недостатками, о повышении эффективности в работе и т. п.). Привыкли они и к тому, что их слова остаются сами по себе, а практика идет своим ходом. Это были два отдельных мира. Мир демагогии и мир практики существовали в разных измерениях пространства. Народ – быдло, которое все схавает, общественное мнение – то, что говорится с высоких трибун.

На этот раз они прокололись. Перестройка и гласность, объявленные самой же партией, пробудили надежды, развязали языки и приспустили тормоза. Ситуация стала выходить из-под контроля. Быстро формировалось настоящее, независимое общественное мнение. Горбачев начал маневрировать, пытаясь одновременно сделать вещи несовместимые: продолжать политику гласности и сдерживать ее. Все это, «как в капле воды», отразилось в скандале вокруг «Печоры». Полемика продолжалась. При этом, все больше стало появляться публикаций в защиту артели – вразрез с постановлением ЦК и, по существу, в разоблачение партийно-гебешной клеветы и всей затеянной интриги.

То, о чем старательно умалчивали верхи – выдающиеся результаты «Печоры», – стало теперь темой обсуждения. В январе 1988 г. только что вышедший в эфир «Прожектор перестройки» устроил обстоятельное обсуждение опыта «Печоры» в контексте проблем кооперативного движения. На телеведущего А. Тихомирова и его собеседника В. Рудакова, замминистра цветной металлургии СССР, резко напала «Советская Россия».

В апреле выступает в «Литературной газете» кинорежиссер Станислав Говорухин. Статья называется: «Я опровергаю!». Основной мотив статьи: власти объявляют «нетрудовыми доходами» высокие заработки, добытые честным – тяжелым и эффективным – трудом. Неужели социализм должен быть обществом бедных? – вопрошает Говорухин, прекрасно зная ответ.

Статья произвела фурор. Все знали, насколько «трудовыми» были доходы номенклатуры. Так мало того – власть не хочет позволить, чтобы простые люди могли иметь высокие заработки. Люди у власти хотят оставить за собой исключительное право иметь приличный доход – читалось между строк.

Это был вызов стереотипам, которые старательно вдалбливались в умы людей. И власть не нашла ничего умнее (впрочем, что с них взять!), как выступить против идеи, что простой человек страны советов может жить хорошо, если его труд эффективен. В той же «Социалистической индустрии» вышел ответ Говорухину под названием «Хочу жить богато!». Что демонстрирует это издевательское название? Вот что: они фактически признали, что официальный лозунг «от каждого по способности – каждому по его труду» есть циничная фальшь. Ну как долго еще могла такая власть держаться, когда открыли клапаны?

В августе того же 1988 года «Литературка» напечатала статью, прямо опровергающую публикацию в органе ЦК КПСС. Автор – заместитель начальника Главного следственного управления Прокуратуры СССР Виктор Илюхин. Со всей ответственностью и со всей весомостью своей должности он заявил, что тьма проверок и следственных дел не выявила никаких преступлений в артелях Туманова. И с напором подтвердил законное его право на заработанные им большие деньги, квартиры, машины... И осудил публикацию «Вам и не снилось!» за обвинения, не подтвержденные ни судом, ни даже следствием. И прямо указал на следователей-неудачников, отомстивших Туманову за свою профессиональную несостоятельность.

Илюхин знал, что делал. Еще в апреле того года Туманов получает письмо из прокуратуры Республики Коми. Его извещали, что уголовное дело, возбужденное Прокуратурой СССР («бывшим следователем по особо важным делам при Генеральном прокуроре СССР Нагорнюком А.Н.), «с проверкой в ходе следствия фактов, опубликованных в печати («Социалистическая индустрия», «Молодой коммунист» и др.)... постановлением от 29 января 1988 года прекращено в связи с отсутствием состава преступления...».

А статья «Хочу жить богато!» вышла в мае. Огромная, в двух номерах. Уже совсем неприкрытые нападки на Туманова.

Нагло наплевали на решение прокуратуры: «Чем страшна тумановщина? Тем, что многие, вкусившие от контактов с «Печорой» и ее председателем, оставались в убеждении, что все покупается и продается...». Это теперь видна карикатурность неуклюжей претензии на моральную чистоту и нравственную проповедь. А тогда – тогда все это больно жалило.

Перебирая мое прошлое, в том числе колымское, газета использует следственные материалы, которые она могла заполучить только по указанию высшего руководства партии и органов государственной безопасности. Именно они стояли за попытками, ничем не гнушаясь, окончательно уничтожить промышленные кооперативы, любые предприятия негосударственных форм собственности.

Вот и определилась наконец та неуязвимая тень, которая стояла за всей этой историей. КГБ. Как началось это с невзрачного червяка Красавина, так и преследовало его до сих пор. Там все началось потому, что личность даже самого простого состояния, если она слишком выделялась, возвышалась над средне-посредственным уровнем «советского человека», представляла потенциальную угрозу для режима. Здесь невыносимо им было явление подлинного неформального лидера. Теперь он представлял еще большую угрозу для государственной безопасности.

Такой брутальный, такой мачо – и с такой чувствительной натурой?.. Может ли такое быть? Выходит, может. Уж про любого другого, но про него никак не скажешь: кишка тонка. А вот кожа подкачала, тонкой оказалась...

Вздор! Никогда не был он ни «брутальным», ни «мачо». Человек талантливый во всем, что делал, одаренный на удивление разнообразно, добрый к людям, крепкий телом и духом и – способный чувствовать поэзию слова... Может такое быть? Может. Написал ведь когда-то поэт:

Коль любить, так без рассудку!

Коль грозить, так не на шутку!

Коль ругнуть, так сгоряча!

Коль рубнуть, так уж сплеча!

Коли спорить, так уж смело!

Коль карать, так уж за дело!

Коль простить, так всей душой!

Коли пир – так пир горой!

Максимализм русской натуры (и Бердяевым тоже отмеченный) сказался в нем в максимальной мере. Многое ему дано, и всего – по максимуму. И, среди многого другого, тонкость кожи...

Как в капле воды... Интрига вокруг «Печоры» – глядя ретроспективно – была предзнаменованием провала перестройки.

(Окончание следует)