Божественное и мирское в жизни Цветаевой

I. Опубликованная журналом статья «Религиозное, политическое и национальное самосознание Цветаевой»[1], а также работа «Божественное и мирское»[2] начинаются строками, не вызывающими каких бы то ни было сомнений в моем отношении к её поэзии:

«Марина Ивановна Цветаева – великий русский поэт, оставивший неизгладимый след в русской и мировой поэзии. Это след раскаленной и не остывающей лавы, клокочущего вулкана мыслей и страстей, беспрецедентного по мастерству и изощренности пера, точнее резца, формирующего пространственное поэтическое изображение и, наконец, это следы крови и смерти... Последние имеют не фигуральный, а, к сожалению, прямой смысл – трагическая кончина Цветаевой, раздавленной коммунистическим молохом, и покончившей с собой в Елабуге, общеизвестна…. Тем более, поразительна её поэтическая продуктивность, высоковольтность её поэзии, непреходящая, неправдоподобная, слепящая яркость поэтических строк. Поэзия Цветаевой – это пронзительный документ, представляющий развернутый во времени срез эпохи. Трагические политические катаклизмы и конвульсии России и Европы оказались удивительным образом связаны с эволюцией личности и судьбой Поэта. <…> Марина Ивановна Цветаева достигла уникальных творческих рубежей и с полным основанием квалифицирована Историей, как Великий русский и мировой Поэт»[3].

Итак: МАРИНА ИВАНОВНА ЦВЕТАЕВА ВЕЛИКИЙ РУССКИЙ И МИРОВОЙ ПОЭТ И ПОЭЗИЯ ЕЁ ПРЕКРАСНА И ГЛУБОКА. ЭТА ПОЭЗИЯ ИМЕЕТ БЕЗУСЛОВНО БОЖЕСТВЕННОЕ ПРОИСХОЖДЕНИЯ, А М.А. ЦВЕТАЕВА – НОСИТЕЛЬ БОЖЕСТВЕННОЙ ПОЭТИЧЕСКОЙ ДУШИ.

ВМЕСТЕ С ТЕМ, СУЩЕСТВОВАЛО И МИРСКОЕ ТЕЛО И МИРСКАЯ ЖИЗНЬ М.И. ЦВЕТАЕВОЙ НА ГРЕШНОЙ ЗЕМЛЕ. А ЭТО – СОВЕРШЕННО ИНАЯ СУБСТАНЦИЯ

II. В работе[4], я написал: «Было бы совсем не удивительным, если бы ВЧК обратила внимание на Цветаеву еще до 1922 года...». Я попытаюсь объяснить Уважаемому Читателю соображения, на основании которых я сделал подобное предположение. Вот их череда:

1. Виктория Швейцер[5] пишет: «Открытое письмо А. Толстому… она (М.И. Цветаева) закончила таким рассказом: «За 5 минут до моего отъезда из России (11 мая сего года) ко мне подходит человек: коммунист, шапочно-знакомый, знавший меня только по стихам. – «С вами в вагоне едет чекист. Не говорите лишнего».

2. Наиболее яркой фигурой из окружения М.И. Цветаевой в эмиграции был Константин Болеславович Родзевич. Именно с ним, возможно, было связано одно из самых сильных чувств и яркая любовь в жизни Цветаевой[6][7]. Они познакомились в 1922 году. Связь началась весной 1923 года и длилась два года, в Праге. А затем до самого отъезда Цветаевой они эпизодически встречались во Франции. Это был наиболее близкий к Цветаевой человек. Причем, не только любовник, и возможный отец Мура, но и конфидент. Анна Саакянц[8] пишет, что это был единственный человек, с кем Цветаева не ссорилась, не конфликтовала. Но кем же был этот человек? Из различных источников складывается следующая картина: Родился 2.1.1895 г. в семье военного врача, мичман императорского флота, после 1917-го перешедший на сторону красных. В биографии его имеются странные повороты и совершенно неясные обстоятельства. В 1918 г. он командовал Южной флотилией Красной армии. То ли попал в плен, то ли добровольно перешел к белым, был приговорен к расстрелу. Потом этот приговор отменили, и он очутился в Константинополе. Эмигрант: в Чехии активно сотрудничал с просоветскими организациями. Друг С. Эфрона. В начале 20-х годов Родзевич оказался в Праге; он учился на юридическом факультете и получил масариковскую стипендию, как и Сергей Эфрон. Советский разведчик: с 1926 г. резидент ГПУ в Париже под псевдонимом Луи Кордэ, с 1936 г. – в Испании под именем Луиса Кордеса, резидент ГПУ – НКВД в батальоне белых эмигрантов. На войне был довольно жесток и его боялись… Антифашист: участник испанской войны, активный участник французского Сопротивления, узник немецких концлагерей с 1943-го по 1945 г. Член французской компартии. Умер в Париже в конце февраля 1988 г. Не исключено, что именно с помощью Родзевича и под его руководством шло насыщение Евразийства и его наследников русской агентурой. Тем более что он был секретарем евразийского издательства.

3. Начало политической деятельности С. Эфрона связано с Евразийством[9]. Вначале оно было политико-философским движением. И в него входило много людей, в том числе и Эфрон, и даже, на какое-то время М.И. Цветаева. В 1931 году Евразийство было в такой степени насыщено агентами и провокаторами ГПУ-ВЧК, что превратилось в политическую организацию и оказалось под тем или иным контролем ВЧК… С. Эфрон, его активный член, подал прошение о советском паспорте в 1933-м или даже 1931 г. Виктория Швейцер полагает, что в – 1932[10]. В середине 30-х годов был образован «Союз русских эмигрантов», симпатизирующих СССР, «Союз друзей советской родины», преобразованный потом в «Союз возвращения на родину». Последняя структура вообще было преимущественно из агентов ГПУ-НКВД.

4. Общеизвестно, что С. Эфрон был завербован советской разведкой. Когда? Сама Цветаева в письме к Берии и Сталину от 23 декабря 1939 г.[11]: «Когда, в точности, Сергей Эфрон стал заниматься активной советской работой – не знаю, но это должно быть известно из его предыдущих анкет. Думаю – около 1930 г.». Существует прямое доказательство того, что вопрос о работе С. Эфрона в советской разведке был озвучен и самой М.И. Цветаевой в письме А.А. Тесковой от 22 января 1929 года[12]: «…У евразийцев раскол… Профессор Алексеев (и другие) утверждают, что Сергей Яковлевич чекист и коммунист. Если встречу – боюсь себя… Профессор Алексеев …негодяй, верьте мне, даром говорить не буду. Я лично рада, что он уходит, но очень страдаю за Сережу, с его чистотой и жаром сердца. Он, не считая еще двух-трех, единственная моральная сила Евразийства. – Верьте мне. – Его так и зовут «Евразийская совесть»… Имеются и указания на то, что вербовка С.Эфрона состоялась в 1928 году. Восторг М.И. Цветаевой по поводу левой деятельности мужа проявлялся всегда. Он, по её словам, «ныне один из самых влиятельных, не хочу сказать вождей, не потому что не вождь, а потому что вождь – не то, просто отбросив «один из» – сердце Евразийства…»[13].

5. С. Эфрон начал получать зарплату от НКВД в конце 1934-го или весной 1935 г.[14]. Тогда ставка была приблизительно 1 500 или 2 000 франков в месяц. А у Эфрона может быть, чуть больше из-за семьи… О масштабе цен того времени. На семью в два человека – 1 000 франков в месяц – очень немного, но прожить можно, не нищенствуя и не голодая. Для того чтобы прожить скромно, но сносно, семье в 3-4 человека нужно было около 2 000 фр. в месяц. Отмечается, что ему платили весьма недурное жалование, посылали в секретные командировки, он тщательно готовил агентов для отправки комбригад в Испанию, и только на выпуск очередного номера журнала и газеты своих евразийцев получил от «красных эмиссаров» около 40 или даже – 60 тысяч рублей![15].

6. Существует распространенное мнение, что Цветаева ничего не знала о деятельности мужа. «Но это неверно…. А то, что он служил в разведке, было известно всем. Это был общеизвестный факт. …О деятельности мужа она не могла не знать. О ней знал весь Париж. Вся эмиграция об этом знала»[16].

7. Уровень информированности Родзевича в делах семьи Эфрон-Цветаевой был весьма глубок. Ведь помимо всего сказанного ранее, Родзевич был членом той же самой группы агентов НКВД, за участие в которой расстреляли С.Я. Эфрона[17]. Он говорил одному из современников об Эфроне[18]: «Я его не вербовал – считал, что он слишком болтлив и откровенен, но я с ним работал» Потом он написал прямо: «К концу жизни в Париже они не были бедными. Сережа Марине помогал. Он ведь вел заграничную работу для большевиков, за которую он получал заработок. И в конце жизни в Париже Марина вовсе не была в безвыходном положении». И еще раз об Эфроне: «у него не было профессии, и он встретился с советским человеком, который его и завербовал». В книге В. Лосской[19] приведены его прямые слова: «Знала ли Марина о работе Сережи? Конечно, знала. Ведь она тогда уже в Париже получала пенсию, это Сережа ей помогал, и она была обеспечена материально… О работе Сергея Яковлевича она знала, но тогда они уже были далеки друг от друга». Кстати, связь с Родзевичем, во всяком случае, письменная, продолжалась до 1938 года![20].

8. В районе города Бонвиль, в Савойе, существовал замок Шато д’Арсин. Хозяином его был русский адмирал, Петр Петрович Фантон де Верайон[21]. Среди русских эмигрантов во Франции жила семья Штранге. В 1930 годы они держали в Шато д‘Арсин гостиницу-пансионат, где отдыхали многие русские эмигранты. Полагают, что вся семья Штранге сотрудничала с НКВД. Сообщают, в частности, что сын хозяина Михаил Михайлович Штранге, который в ту пору был молодым человеком 26 лет, студент историко-философского факультета Сорбонны был завербован лично Эфроном[22]. Так вот, это Шато д‘Арсин является своего рода визитной карточкой, меткой. Все или почти все, кто побывал там, так или иначе, прямо или опосредованно, были связаны с ГПУ-ВЧК-НКВД. В. Швейцер[23] пишет: «Осенью 1929 года евразийское издательство и газета «Евразия» кончились, а с ними и небольшая зарплата Эфрона. Он был переутомлен, у него обнаружилась вспышка туберкулеза… С помощью Красного Креста его отправили лечиться в Савойю, в санаторий-пансионат Шато д’Арсин, где он провел девять месяцев 1930 года. Летом Цветаева с детьми жила неподалеку в крестьянском доме». Полагают, что в это же время, т.е. в начале 1930-х гг. в санатории отдыхал и К.Б. Родзевич[24]. «Шато д’Арсин, где Эфрон провел почти весь 1930 год, две недели в августе 1931 года, не раз бывал там и позже, служил, по-видимому, резиденцией советской разведки. Бывал там и Родзевич…»[25]. Бывала там и М.И. Цветаева. Имея в виду 1936 год, Саакянц[26] пишет об этом так: «31 июля она вернулась в Ванв; оставалась неделя до нового отъезда – в Верхнюю Савойю, там побывала далеким летом 1930 года, когда Сергей находился в Шато д‘Арсин. Теперь она с сыном сама жила в Шато д‘Арсин, где ее муж бывал несколько раз; это место, вернее, это здание, к тому времени уже превратилось в «очаг советской разведки», в один из мелких очагов, точнее… Впрочем, эта проблема не имела отношение к Марине Цветаевой, имевшей самое общее представление о том, чем занимаются его гости и обитатели; знала лишь, что друзья ее мужа и сам он – друзья Советского Союза и хлопочут о возвращении туда…[27]». Так ли уж она и не знала?

9. 1936 г. Ариадна Эфрон сотрудничает в просоветских журналах «Наш Союз», «Союз сегодня», «Франция-СССР» и, по мнению парижской эмиграции, является активным агентом НКВД[28].

10. 1937 г. Бегство С.Я. Эфрона в СССР (между 27 сентября и 29 октября). Начиная с этого времени и до самого отъезда в СССР М.И. Цветаева живет с Муром на средства НКВД. Деньги из посольства передавались Цветаевой через кого-то[29]. Советское постпредство ее «опекало». «А.С. Головина слышала от самой Цветаевой незадолго до её отъезда, что она получает небольшое пособие от советских и не должна сотрудничать в эмигрантских изданиях. Приходилось жить по указке постпредства: переехать в Париж, восстанавливать советское гражданство, оформлять документы, получать визы; из советских рук переписываться с мужем»[30]. «Некоторые члены семьи, которая была связана с Сергеем Яковлевичем и его работой, считают, что в этот период Марина Цветаева жила с Муром на средства НКВД. Известно, что она из последней квартиры, в Ванв, переехала в сентябре 1938 г. в гостиницу «Иннова», находящуюся в самом центре Парижа, на бульваре Пастера. Вполне вероятно, что переезд этот был связан с решением уезжать и что она тогда ждала разрешения, а средства на оплату гостиницы получала из посольства: зная, что ее комната в отеле была отнюдь не роскошная, все равно в то время платить частному хозяину за квартиру в каком-нибудь предместье было дешевле, чем снимать номер, даже во второсортной гостинице в самом центре Парижа»[31]. «Марк Львович Слоним: «Говорят, что Цветаева на отъезд из Франции получила деньги от советского посольства,…»[32].

11. Материальная сторона жизни Цветаевой в первые месяцы в СССР. Вот рассказ свидетеля: «Мы с семьей жили в Болшеве с самого нашего приезда в 1937 г. Сергей Яковлевич тоже там жил с Алей. А на что они жили – ясно. Ведь мы-то получали деньги от НКВД. Я помню, как я ходил с матерью на свидание с одной женщиной, всегда той же, и она матери передавала конверт. И сама дача в Болшеве принадлежала НКВД, а не Литфонду»[33].

Итак: МАРИНА ИВАНОВНА ЦВЕТАЕВА – ВЕЛИКИЙ РУССКИЙ И МИРОВОЙ ПОЭТ. ЕЁ ПОЭЗИЯ ПРЕКРАСНА.

Вместе с тем, вероятно, во время жизни в Москве в послереволюционные годы М.И. Цветаева попала в поле зрения ВЧК-ГПУ и с тех пор из этого поля зрения не выходила. Начиная с конца 1934 или весны 1935 года, семья С.Я. Эфрон-М.И. Цветаева находилась на содержании НКВД. И если до бегства С.Я. Эфрона в СССР деньги передавались в семью через него, то после его бегства они передавались непосредственно М.И. Цветаевой. Предположительно, первые месяцы жизни в СССР, в Болшево семья тоже находилась на довольствовании НКВД, и тогда, когда она была в составе С.Я. Эфрон-Ариадна Сергеевна, и позднее, когда она была в составе С.Я. Эфрон-М.И. Цветаева-Ариадна Сергеевна-Мур. С полным основанием можно думать, что финансирование прекратилась с арестом Ариадны Сергеевны, С.Я. Эфрона, и отъездом М.И. Цветаевой и Мура из Болшево.

III. Зачастую говорят, что в эмиграции М.И. Цветаева резко отрицательно относилась к советской России. Суть, однако, в том, что после 1928-29 гг. никакого негативного отношения М.И. Цветаевой к советской России и социализму не было! Это видно из собственно поэзии М.И. Цветаевой и её общественных выступлений. О поэзии я уже писал в[34][35] и процитирую еще раз:

«Маяковскому» август 1930:

А что на Рассее –

На матушке? – То есть

Где? – В Эсэсэсере

Что нового? – Строят.

«Наша совесть – не ваша совесть», январь 1932:

Дети! Сами сводите счеты

С выдаваемым за Содом –

Градом. С братом своим не дравшись –

Дело чистое твое, кудряш!

<...>

Поймите: слеп –

Вас ведущий на панихиду

По народу, который хлеб

Ест, и вам его даст, – как скоро

Из Медона – да на Кубань.

«Стихи к сыну», январь, 1932:

Вам – просветители пещер –

Призывное: СССР, –

Не менее во тьме небес

Призывное, чем SOS.

Езжай, мой сын, домой – вперед –

В свой край, в свой век, в свой час, – от нас –

В Россию – вас, в Россию – масс,

В наш – час – страну! В сей – час – страну!

В на – Марс – страну! В без – нас – страну!

«Челюскинцы». 3 октября 1934:

 Сегодня – смеюсь!

Сегодня – да здравствует

Советский Союз!

Зв вас каждым мускулом

Держусь – и горжусь:

Челюскинцы – русские!

 «Это жизнь моя пропела – провыла», июнь 1934:

 Езжай, мой сын, в свою страну, –

В край – всем краям наоборот!

 «Двух станов не боец, а – если гость случайный» 25 октября 1935:

 Два строя: Домосторой – и Днепрострой – на выбор!

 Квинтэссенция этого:

 Сегодня – да здравствует

Советский Союз!

 и

 Вам – просветители пещер –

Призывное: СССР, –

Не менее во тьме небес

Призывное, чем SOS.

 Остается ответить на важный вопрос: как быть со стихотворением «А Бог с вами!»?

А Бог с вами!

Будьте овцами!

Ходите стадами, стаями

Без меты, без мысли собственной

Вслед Гитлеру или Сталину

Являйте из тел распластанных

Звезду или свасты крюки.

 К сожалению, ответ, до горького, прост. Это стихотворение датировано 23 июня 1934 года. А первую зарплату в НКВД С. Эфрон, а стало быть, и семья М.И. Цветаевой начала получать в конце 1934-го – начале 1935-го! После 35-го года таких ошибок, по меньшей мере, в своей поэзии, М.И. Цветаева не повторяла…!

IV. Но дело не только в поэзии. В общественной жизни эмиграции М.И. Цветаева занимает особую и, определенно, просоветскую позицию. Вот некоторые из её действия, неоднократно эпатировавших эмигрантские круги.

1. Открытое письмо М.И. Цветаевой Маяковскому осенью 1928 года стало поводом для обвинения Цветаевой в просоветских симпатиях и полуразрыва с нею одних и полного разрыва других эмигрантских кругов[36]. До этого она печаталась в журналах «Воля России», потом в милюковских «Последних новостях». Милюков прекратил сотрудничество с нею за статью о Маяковском…[37]. Сама Цветаева в письме Маяковскому от декабря 1928 года[38] описывает это так: «Дорогой Маяковский! Знаете чем кончилось мое приветствование Вас в «Евразии»? Изъятием меня из «Последних новостей», единственной газеты, где меня печатали – да и то стихи 10-12 лет назад!..» Если бы она приветствовала только поэта-Маяковского, но она в лице его приветствует новую Россию….». Вот, в частности, что пишет Швейцер[39]: «Там, где эмигрантское большинство усматривало прислуживание большевикам, Цветаева видела лишь служение Революции. Маяковский был и оставался «первым» и «передовым бойцом» современной революционной поэзии, ее «главарем», «…без Маяковского русская революция бы сильно потеряла, так же, как сам Маяковский – без Революции». «Цветаева продолжает утверждать величие его, как поэта революции»[40]. В «Эпос и лирика современной России» в 1932 году М.И. Цветаева[41] утверждает: «Эта вакансия: первого в мире поэта масс – так скоро – не заполнится». В том же 1932 году она пишет: «Владимир Маяковский, двенадцать лет подряд верой и правдой, душой и телом служивший –

Всю свою звонкую силу поэта

Я тебе отдаю, атакующий класс!

кончил сильнее, чем лирическим стихотворением – лирическим выстрелом!»[42].

2. О «библиотеке» Мура Цветаева написала маленький очерк под названием «О новой русской детской книге». Советские книги для детей она, не ведая компромиссов, резко противопоставила «бездарному, бесстыдному, безграмотному вздору эмигрантских изданий и наивно возмутилась, когда поначалу ей отказали в печатании»[43]. Вот, что пишет М.И. Цветаева: «Что в России решительно хорошо – это детские книжки… Впервые за существование мира страна к ребенку отнеслась всерьез. К дошкольному, самое большее-шестилетнему-всерьез. В Англии, когда ребенок переходит улицу, всё останавливается. В России ребенок всё приводит в движение. «Его Величество Ребенок» – это сказала Европа, а осуществляет Россия… русская дошкольная книга – лучшая в мире»[44].

3.«Летом в Париже открылась Всемирная выставка. Цветаева посетила ее 14 июня… Советский павильон, по мнению Марины Цветаевой был символом жизни, немецкий – смерти. Она побывала в пяти павильонах, при этом в советском провела два часа, о чем и писала Тесковой»[45]. Буквально, в письме Тесковой М.И. Цветаева[46] пишет: «Первый – жизнь, второй смерть, причем не моя жизнь и не моя смерть, но все же – жизнь и смерть» Речь идет о Всемирной выставке в Париже летом 1937 года.

4. «Наступивший 1936 год стал последним относительно благополучным годом жизни Марины Цветаевой… 15 февраля она выступала на бесплатном вечере эмигрантских поэтов, а на следующий день должна была читать, тоже бесплатно, в совсем другой аудитории: на «возвращенческом вечере», то есть в «Союзе возвращения на родину» (он находился в пятикомнатной квартире дома № 12 на улице Де Бюсси: помещение оплачивало советское посольство»[47].

Итак: МАРИНА ИВАНОВНА ЦВЕТАЕВА – ВЕЛИКИЙ РУССКИЙ И МИРОВОЙ ПОЭТ. ЕЁ ПОЭЗИЯ ПРЕКРАСНА.

Вместе с тем, Уважаемый Читатель, узнаете ли вы М.И. Цветаеву московских послереволюционных лет? Её политическое восприятие мира кардинально изменилось! М.И. Цветаева 1918-го и 1936 года – это разные люди!!! Изменения начали происходить довольно быстро после эмиграции. Предположительно, они связаны с левыми настроениями Евразийства и прямым контактом с советской разведкой, в лице Родзевича! Как видите, Уважаемый Читатель, жизнь М.И. Цветаевой протекала в непосредственной, скажем более, физической близости с активными деятелями советской разведки! Проще говоря, её путь пересекается с советской разведкой определенно с 1923 года! Но самый крутой поворот отмечается в 1928-1929 годах. Как раз тогда, когда С. Эфрон становится агентом ГПУ-ВЧК-НКВД. В 1936 году М.И. Цветаева – это явный друг и попутчик СССР, сотрудничающий с «Союзом возвращения на родину»! В глазах русской эмиграции Франции, она «красная» не только из-за своего мужа, но и сама по себе!

V. Намеревалась ли М.И. Цветаева возвратиться в СССР? Да! Она собиралась, в смысле «намеревалась», а также собиралась и в смысле «готовилась» к переезду в СССР. Доказательства:

1. В своей Автобиографии от января 1940 года М.И. Цветаева, в частности, пишет: «…Осенью 1902 г. уезжаю с больной матерью на Итальянскую Ривьеру, в городок Nervi, близ Генуи, где впервые знакомлюсь с русскими революционерами и понятием Революции… Осенью 1906 г. поступаю в интернат московской гимназии Фон-Дервиз. Пишу Революционные стихи… В 1939 г. возвращаюсь в Советский Союз – вслед за семьей и чтобы дать сыну Георгию (родился в 1925 г.) родину… В периодической прессе за границей у меня появляются: <…> переводы русских и немецких революционных, а также и советских песен…»[48]

2. В письме Берии от 23 декабря 1939 г.[49] и, как следует из комментариев, в аналогичном письме Сталину, М.И. Цветаева, в частности, пишет: «Я – писательница, Марина Ивановна Цветаева. В 1922 г. я выехала за границу с советским паспортом и пробыла за границей – в Чехии и Франции – по июнь 1939 г., т. е. 17 лет. В политической жизни эмиграции не участвовала совершенно, – жила семьей и своими писаниями. Сотрудничала главным образом в журналах «Воля России» и «Современные записки», одно время печаталась в газете «Последние Новости», но оттуда была удалена за то, что открыто приветствовала Маяковского. Вообще в эмиграции была и слыла одиночкой. («Почему она не едет в Советскую Россию?») В 1936 г. Я всю зиму переводила для французского революционного хора (Chorale Revolutionnaire) русские революционные песни, старые и новые, между ними – Похоронный марш («Вы жертвою пали в борьбе роковой»), а из советских – песню из «Веселых ребят», «Полюшко – широко поле» и многие другие. Мои песни – пелись. В 1937 г. я возобновила советское гражданство, а в июне 1939 г. получила разрешение вернуться в Советский Союз. Вернулась я, вместе с 14-летним сыном Георгием, 18 июня 1939 г. на пароходе «Мария Ульянова», везшим испанцев. Причины моего возвращения на родину – страстное устремление туда всей моей семьи: мужа – Сергея Эфрона, дочери – Ариадны Эфрон (уехала первая, в марте 1937 г.) и моего сына Георгия, родившегося за границей, но с ранних лет страстно мечтавшего о Советском Союзе. Желание дать ему родину и будущность. Желание работать у себя. И полное одиночество в эмиграции, с которой меня давным-давно уже не связывало ничто. При выдаче мне разрешения мне было устно передано, что никогда никаких препятствий к моему возвращению не имелось».

Итак: МАРИНА ИВАНОВНА ЦВЕТАЕВА – ВЕЛИКИЙ РУССКИЙ И МИРОВОЙ ПОЭТ. ЕЁ ПОЭЗИЯ ПРЕКРАСНА

Вместе с тем, М.И. Цветаева, вне всякого сомнения, намеревалась вернуться в Советский Союз и готовилась к этому! Именно для этого в 1936 г. она всю зиму «переводила для французского революционного хора (Chorale Revolutionnaire) русские революционные песни, старые и новые, между ними – Похоронный марш («Вы жертвою пали в борьбе роковой»), а из советских – песню из «Веселых ребят», «Полюшко – широко поле» и многие другие». При возвращении в СССР ею двигало «Желание дать ему (сыну) родину и будущность. Желание работать у себя. И полное одиночество в эмиграции, с которой меня давным-давно уже не связывало ничто. При выдаче мне разрешения мне было устно передано, что никогда никаких препятствий к моему возвращению не имелось»

VI. И еще раз в развитие этой темы «хотела ехать» – «не хотела ехать». Известно много фраз М.И. Цветаевой на эту тему, в частности:

«Всё меня выталкивает в Россию, в которую я ехать не могу. Здесь я не нужна. Там я невозможна» (Письмо к А.А. Тесковой от 25 февраля 1931 г.[50]). По поводу этой фразы Щвейцер[51] пишет: «Обратите внимание, Цветаева не говорит «не хочу». Случайно ли это?)

Однажды Марина спросила меня: «Ехать мне или оставаться? Мне остаться – это смерть. Я не могу не ехать!»[52].

«Я здесь никому не нужна»[53].

«Живу под тучей отъезда»[54].

«Сейчас уже не тяжело, сейчас уже – судьба»[55].

Б. Пастернак: «Марина Ивановна много говорила о том, что хочет вернуться в Россию. У поэта должен быть резонанс. Но помилуй, какой у нас резонанс?»[56].

М.Л. Слоним: «Она думала, что ей в России дадут возможность печататься и что она найдет там читателя, которого не нашла здесь»…[57].

Ариадна Сергеевна: «Тут противоречия совсем нормальны… Маму же привлекало в России наличие собратьев по перу и настоящей читательской аудитории. Она сама говорила, что ей осточертело сидение в консервной банке. Но она себе хорошо представляла сталинскую эру. Поэтому и было, с одной стороны, влечение, а с другой – она ведь революцию пережила сама… Так что колебания были, но, даже если бы обстоятельства не поторопили, она бы все равно поехала. Не в пустую же Америку ехать! Эмиграция ведь ее выпихивала, выталкивала! Вместе с тем она за эти годы одичала и ее пугал коллектив. Она думала, что, приехав, должна будет сразу клясться, и недоумевала. Поэтому не следует преувеличивать ее симпатии и здесь и там. Они были и не были на советской стороне»[58].

Вместе с тем хорошо известно большое различие между письмами М.И. Цветаевой и той реальностью, которая в них отражается. М.Л. Слоним писал об этом так: «Разница между письмами и действительностью, конечно, есть….В письмах выступал яснее трагизм ее быта»[59]. Ариадна Сергеевна уточняет: «У нее было какое-то разминовение со временем»[60]. И действительно, Цветаева плохо воспринимала современность и стремилась обязательно совершить оборот назад. Она писала: «Оборот назад – вот закон моей жизни»[61].

Наряду со всем этим, следует помнить, что с 1928-1929 гг. Эфрон жил в определенном режиме. Поскольку он участвовал теперь в работе советской разведки, он, вероятно, понимал, что нужны какие-то меры предосторожности. Наверняка, он был по этому вопросу проинструктирован. Легко предположить, что он просил об осторожности и М.И. Цветаеву. И она, как могла, старалась это делать. Вот как описывается подобная ситуация в[62]: «Цветаева нервничала, зная, что ее не любят в правых эмигрантских кругах. В письме к А.А. Тесковой у нее вырвалось: «Была бы в России, все было бы иначе…». Однако тут же спохватилась: «Но – России (звука) нет, есть буквы: СССР, не могу же я ехать в глухое, без гласных, в свистящую гущу. Не шучу, от одной мысли душно. Кроме того, меня в Россию не пустят: буквы не раздвинутся… В России я поэт без книг, здесь – поэт без читателя. То, что я делаю, никому не нужно». Вот так, вырвалось, спохватилась и начала «затирать» сказанное. В целом, это похоже на плохо заученную легенду. Я думаю, что дело было не только в правых эмигрантских кругах. Вполне вероятно, в этом последнем случае, как и в некоторых других, М.И. Цветаева стремилась создать ложное впечатление и у французской контрразведки. В пользу последнего говорит и один из ее допросов во французской полиции после бегства С. Эфрона в СССР. В[63] приводится свидетельство М.Л. Слонима по этому поводу: «Когда ее вызвали в полицию на допрос, она стала читать свой перевод «Молодца» по-французски. Ее отпустили, сказав, что это просто сумасшедшая».

Итак: МАРИНА ИВАНОВНА ЦВЕТАЕВА – ВЕЛИКИЙ РУССКИЙ И МИРОВОЙ ПОЭТ. ЕЁ ПОЭЗИЯ ПРЕКРАСНА

Вместе с тем, между её высказываниями и реальными поступками, и, в конце концов, добровольным отъездом в СССР, есть серьёзные разногласия. Вполне вероятно, что, по меньшей мере, некоторые из её высказываний, носили камуфляционный, конспиративный характер, с целью дезинформировать эмигрантские круги и французскую контрразведку.

Список литературы