Стеклянный дождь

Фима не торопясь шел по Невскому проспекту, стараясь держаться поближе к стенам домов. Холодный порывистый ветер с Балтики нес непрерывно моросящий дождь и бил не по-осеннему студеными струями в лицо, подобно душу с поломанным регулятором. Студент второго курса Политехнического института торопился на свое первое в жизни настоящее свидание. Времени еще было предостаточно, примерно через полчаса у входа в Московский вокзал он должен был встретиться с Майей Каплинской, миловидной девушкой, студенткой филологического факультета пединститута курсом младше.

Особых планов у Фимы не было: в такую погоду, называемую в народе «собачьей», особо не разгуляешься – ни тебе по парку пройтись, ни по набережной прошвырнуться, посмотреть на проплывающие пароходики, полюбоваться ночными фонарями. Поскольку Фима жил в общежитии, а Майя, насколько он понял, у дальней родственницы, то, скорее всего, придется направиться в кафе или пойти в кино. На этот случай у Фимы припасены были в заднем кармане брюк двадцать рублей, выделенные из полученной накануне стипендии, плюс десятка, присланная отцом из Бобруйска по случаю приближающихся октябрьских праздников.

Навстречу Фиме, размытая дождевыми струнами, двигалась одинокая женская фигура. По мере ее приближения студент различил короткое пальто, раздуваемое ветром, бледную озябшую руку, придерживающую разорванный на куски бесполезный зонтик, поникший подобно одуванчику со сбитой головкой. Поравнявшись с Фимой, фигура нелепо засеменила ногами, стараясь удержать равновесие, зонтик выпрыгнул из рук хозяйки и радостно устремился в свободный полет. Фима не успел его поймать, в одно мгновение беглец исчез из виду, гонимый по мокрой мостовой ветром – хулиганом и мелким воришкой. Тяжелая сумка, выскользнув из ослабевшей руки, шлепнулась на тротуар прямо у ног женщины, неловко припавшей на одно колено.

Фима поспешил к женщине и протянул руку.

– Вам помочь? – с готовностью предложил он.

Женщина благодарно взглянула на неожиданного спасителя и ухватилась за протянутую руку. Лицо ее искривилось от боли, она охнула, не сдержавшись, закусила губу и неловко поднялась, опираясь на одну ногу и стараясь удержать равновесие.

– Я, кажется, подвернула ногу, – беспомощно пожаловалась она, – Простите, если я вас задерживаю, но мой дом рядышком, буквально в нескольких метрах… Боюсь, самой не дойти, не могли бы вы….

– Ничего, ничего, у меня есть время, – не совсем уверенно сказал Фима, подхватывая оказавшуюся действительно тяжелой сумку.

Женщина, опираясь на его плечо, похромала рядом. Она и вправду жила совсем близко, в старом доме с проходным парадным, выходящим во двор кинотеатра «Колизей».

– Спасибо за помощь, молодой человек, дальше я сама справлюсь.

– Я помогу вам подняться, сумка у вас тяжелая, – предложил Фима, – у меня в запасе минут пятнадцать еще есть, мы с другом должны встретиться, – непонятно почему пустился он в пространные объяснения.

Они медленно поднялись по лестнице на второй этаж. Женщина несколько раз останавливалась, тяжело дышала, постанывая, пока, наконец, не добрались до нужного этажа. Она открыла высокую дверь в квартиру, с трудом проковыляла по длинному сводчатому коридору с тускло горящей под высоким потолком лампочкой, всунула ключ в замочную скважину, отпирая еще одну дверь – двустворчатую, тяжелого дерева, ведущую непосредственно в комнату.

– Вот мы и дома. Положите, пожалуйста, сумку на стол, вот тут у двери, спасибо вам большое, вы мне так помогли. Я бы вас угостила чаем, но раз вы торопитесь.

В мягком свете лампы под уютным абажуром, Фима разглядел хозяйку квартиры, женщину лет сорока, с простым обыкновенным лицом, тонкими бровями и прямым жестковатым ртом.

Комната была просторной, с высоким потолком, украшенным лепниной, где через плохо забеленные медальоны, проступала старинная роспись: пухлые младенцы с крыльями, буколические домики и садики, чистенькие пейзанки, тучные коровы, ягоды и фрукты. На одной стене висела репродукция известной картины Шишкина, под которой расположилась аккуратно застеленная кровать с высоко взбитой подушкой и спадающим на пол шелковым покрывалом. Шкафа в комнате не наблюдалось, но дальний угол был завешен шторой из плотной ткани. Главную достопримечательность комнаты составляла, несомненно, библиотека, со стеллажами, сделанными, вероятно, по заказу, поскольку они аккуратно вписывалась в размеры стены в высоту до потолка и от двери до окна, завешенного занавеской во всю длину. На полках не было свободного места, обложки книг создавали гармоничную цветовую гамму неброских пастельных тонов.

– Вот это библиотека, – восхитился Фима. – Можно посмотреть?

Не дожидаясь разрешения, он подошел поближе и пробежал глазами по названиям книг, каждая из которых, несомненно, была недосягаемой для простого смертного, тем более, для студента. Такие книги невозможно было зайти и просто купить в книжном магазине, их можно было только «достать». Бунин, Есенин, Саша Черный, Блок, Брюсов, двухтомник неизвестного студенту Гейнца Н.Э. Часть книг была уже весьма почтенного возраста, что легко угадывалось по их потертым обложкам, некоторые скрывались под бумажными обертками, на которых от руки были написаны названия. Отдельно расположились альбомы репродукций – Третьяковка, Эрмитаж, Рерих, каталог выставки Арманда.

Над толстым томом Дживелегова «Данте Алигьери» Фима заметил книжку, спрятавшуюся в глубине полки. Томик, напечатанный на пишущей машинке на тонкой «папиросной» бумаге, был аккуратно обернут в серую плотную упаковку. Фима открыл книгу на первой странице и замер. Фиолетовыми чернилами аккуратным почерком было выписано название: «Б. Пастернак. Доктор Живаго». Это была та самая книга, про которую все знали, но мало кто читал.

Фима, как загипнотизированный, уселся на стул и углубился в чтение. Очнулся он только, когда старые напольные часы пробили одиннадцать раз. Вот это засиделся, не заметил даже, как время пролетело!

– Извините, я не мог оторваться, мне давно хотелось прочитать, – он вдруг почувствовал непривычное для себя смущение, не знал, что еще сказать этой женщине, с легкой необидной усмешкой наблюдающей за ним.

Пока Фима читал, Клара успела переодеться в теплый темно-синий халат и мягкие домашние тапочки. Она подсушила и аккуратно собрала в тяжелый узел растрепавшиеся на ветру волосы, поставила на проигрыватель пластинку с записью классической музыки, под любимого Вивальди полистала новый номер толстого литературного журнала.

Клара Островинова привыкла жить одна в своей комнате коммунальной квартиры с двумя соседями. Все три комнаты расположились по одной стороне длинного коридора, в конце которого находились общий туалет и кухня. Комната Клары находилась между двумя соседскими. В самом конце коридора проживал капитан дальнего плавания Александр Игнатьевич Поляков, энергичный моряк с узкими усиками под орлиным носом, громким голосом и аккуратной прической, скрывающей наметившуюся лысину. Приезжал капитан редко, возвещал о своем прибытии громким стуком в двери соседей, праздными вопросами о здоровье и презентованием небольших, всегда необычных подарков – статуэток в виде голов с длинными ушами и пухлыми губами, вырезанных из тяжелого черного дерева неизвестной породы, маленьких толстых весело смеющихся Будд, светящихся лунных камней, бутылок, заполненных цветными песками.

Главной целью визитов к соседям была не подарки, а показ очередной пассии, обычно молодой длинноногой девушки, которых Поляков обычно представлял одинаково: – познакомьтесь, моя Русалка. Многочисленные русалки проживали в квартире во время швартовки капитана, нарушая установившийся распорядок и тишину громкими разговорами, вызывающим смехом, курением в туалете. Жительницы моря разбрасывали нижнее белье в ванной, непременно засоряли раковину на кухне немытой посудой.

– Русалочка, твой Нептун покоряется чарам подводной красоты, – бывало грохотал Поляков по ночам в коридоре, шлепая босыми ногами по старому вытертому паркету из туалета к себе в комнату. Через несколько минут оттуда доносились громкие взвизгивания Русалки, басовитое бормотанье хозяина, а затем стук спинки кровати о стенку.

Кларе временные набеги Нептуна в родные пенаты не мешали, но совсем по-другому относилась к этому их третья соседка Мария Никитовна Стеклова, старушка неопределенного возраста, которая, если верить ее утверждениям, являлась дочкой одного из декабристов, хотя фамилии своего знаменитого родственника мадам не называла. Дочь декабриста отличалась многочисленными морщинами на лице, согнутыми подагрой пальцами с длинными ногтями, придающими рукам вид куриных лап, не менее искривленными ногами и отвратительно склочным характером. Поляков как-то в сердцах обозвал ее женой Кащея Бессмертного, с тех пор иначе, чем Баба-яга, не называл. Старуха, заслышав радостные возгласы Нептуна, осчастливившего в очередной раз отчий дом своим появлением, запиралась в своей комнате и не выходила оттуда, пока Поляков не отплывал вместе с Русалкой на неизвестный срок. Чем она питалась все это время, выходила ли справить нужду – оставалось загадкой.

– Оставайтесь ночевать, уже поздно, – предложила Клара, – у меня раскладушка имеется, специально держу для гостей.

Фима вышел в коридор, где наткнулся на старую сгорбленную женщину, почти прижавшуюся ухом вплотную к двери. Она явно прислушивалась к происходящему в комнате соседки. Завидев Фиму, старуха без тени смущения улыбнулась, продемонстрировав два передних зуба, похожих на зубцы кремлевской стены.

– Приятный молодой человек, хотя и нерусский, – отметила Баба-яга, довольно доброжелательно, оценивая студента пристальным взглядом. Крючковатым пальцем указала направление, – туалет в ту сторону.

Клара работала в букинистическом отделе большого книжного магазина на Старо-Невском проспекте, недалеко от Московского вокзала. Работа была интересной, требовала знаний, умения быстро разобраться в предлагаемых книгах, оценить их должным образом. Отделом стариной книги заведовал признанный эксперт и главный оценщик старых книг Зигмунд Исаакович, по прозвищу Фрейд, старичок с пергаментным лицом, похожим на пожелтевшие обложки книг, знавший в совершенстве пять языков, выученных еще в дореволюционной юности.

– Ценность книги противоположна стоимости женщины – чем книга старше, тем стоимость ее больше…

Эту фразу Фрейд любил повторять, многозначительно поглядывая на Клару, возящуюся с очередным фолиантом, покрытым слоем пыли, или заметив, что она разговаривает с покупателями мужского пола. Сам он был закоренелый холостяк, но за подопечную переживал, как за собственную дочь, особенно после ее неудачного романа с одним из коллекционеров, оказавшимся женатым. Жена последнего появилась в магазине, на глазах у покупателей устроила безобразный скандал ничего не подозревавшей Кларе. Скандалистка вопила, размахивала мокрым зонтиком, холодные брызги разлетелись по помещению, покрывая Кларино лицо отрезвляющим душем.

Фима заснул почти сразу. Почему-то перед сном ему вспомнилась покойная мать, сегодня ей могло бы исполниться столько же лет, сколько хозяйке квартиры. Он хорошо запомнил день смерти мамы, пятое марта 1953 года, его пятый день рождения. Все вокруг плакали, он детским своим умом думал, что из-за мамы. В этом году исполнилось пятнадцать лет со дня маминой смерти, отец просил обязательно приехать на годовщину. Но началась подготовка к весенней сессии, зачеты, экзамены. Фима не смог приехать, а летом, вернувшись домой на каникулы, увидев постаревшего отца со сгорбленной от постоянного сидения за швейной машинкой спиной, неожиданно для себя расплакался, попросил у отца прощения.

– Мать по тебе скучает, у нее проси прощения.

Они стояли возле низкой простой могилы, затерявшейся среди памятников с крестами. Надмогильная плита потрескалась в нескольких местах, из трещин выглядывали одинокие ростки, надпись почти затерлась. Фима с тоской понял, что никогда уже не прижмется к материнской груди, не почувствует ласковую руку на волосах, не ощутит на лбу поцелуй с пожеланием спокойной ночи.

Утром, провожая Фиму до дверей по темноватому коридору, Клара протянула маленький газетный сверток.

– Бутерброд на дорогу, – она решительно впихнула пакет в карман Фиминого пальто.

Тем же вечером Фима нерешительно позвонил два раза в знакомую дверь.

– Книгу пришел дочитать, если можно, конечно…

Клара молча впустила его в квартиру.

Она не пошла на работу, с утра позвонила Фрейду и пожаловалась на боль в ноге. На самом деле нога почти не болела, просто захотелось побыть дома. На работе и без нее справятся, основная продажа обычно происходит в отделах детской книги, учебной литературы и прозы. Стихи покупают меньше, еще реже издания малоизвестных писателей, которые пылятся на складе. Книга в России не просто товар, это ценность, за хорошими книгами стоит очередь, особенно за переводными изданиями, книги перепродаются, книгами меняются, покупают в подарок, а чтобы подписаться на собрание сочинений, иногда люди простаивают целую ночь в очередях.

За хорошую книгу платили двойную, а иногда и тройную и более цену. Вокруг магазина крутились спекулянты, перехватывающие людей, сдающих книги на комиссию, редкие и антикварные книги передавались на руки заказчикам за определенную предоплату, нелегальные книги, отпечатанные на плохой бумаге или ввезенные в Россию через иностранные посольства дипломатической почтой, выдавались доверенным лицам на ночь под залог, который не возвращался.

Благодаря дефицитным книгам налаживались связи, с помощью которых можно было устроить любое дело.

– Вы, наверное, голодный, сейчас я быстренько приготовлю поесть.

Клара придала лицу выражение озабоченности. На самом деле она была уверена, что Фима вернется, по закладке в книге быстро определила, сколько недочитанных страниц осталось до конца. По ее представлению, не мог шустрый студент бросить недочитанным запретного Пастернака, который случайно попал ему в руки. Провозившись на кухне пару часов, женщина нажарила десяток котлет, сотворила пюре из рыночной картошки, открыла банку соленых огурцов и переложила их в тарелку. Немного поколебавшись, достала бутылку вина, подаренного Нептуном в один из приездов. Баба-яга пришла на запах, молча посверлила пронзительными глазами Кларину спину и покачала головой.

– Студенты, им только дай пожрать и переспать.

Фима целый день колебался, решая, удобно ли вернуться к случайной знакомой. По своей натуре он не был разбитным нагловатым парнем, а скорее, походил на отца, старавшегося говорить поменьше, не вмешиваться в политику, держаться подальше от начальства. В школе Фима не стремился в лидеры, учителям подарки не носил, девчонок избегал. Единственной страстью были книги, вначале детские, потом юношеские, позже он читал все без возрастных ограничений, даже так называемые «запрещенные» детям до шестнадцати лет. Условное деление на категории привело к тому, что в тринадцать лет Фима перечитал взрослые и запретные книги, но особых выводов из них не сделал.

– Пожалуйста к столу, – Клара тронула Фиму, углубленного в чтение, за плечо.

За столом вначале разговаривали мало. Клара подкладывала гостю еду, сама почти ничего не ела. Фима выпил предложенный ему бокал вина, даже не глянув на иностранную этикетку на бутылке. Постепенно неловкость исчезла, разговорились о книгах, книжных новостях и Клариной работе.

– Мне надо было родиться до революции, – Фима откинулся на спинку стула, показывал всем своим видом, что наелся «до отвала». – Я с детства мечтал стать владельцем книжной лавки, заказывать книги, ездить по книжным развалам, выбирать редкости для домашней библиотеки, у вас вот какая подборка, – он расслабленно зевнул.

Ему было хорошо: он сладко тонул в домашней уютной обстановке, сытный вкусный ужин, приятная беседа с умной доброжелательной женщиной, так глубоко разбирающейся в книгах. В общежитии удовлетворился бы бутербродом с сыром в лучшем случае, стаканом теплого чая (почему-то в общежитии бывает только теплый, а не горячий чай!), банальными разговорами с соседями по комнате.

– Кофе будем пить, растворимый, – предложила Клара, испугавшись, что Фима встанет и уйдет, а ей – стыдно сказать! – очень хотелось, чтобы он остался еще хоть ненадолго.

Фиме не хотелось уходить, но, с другой стороны, он не хотел выглядеть нахальным. Клара отблагодарила его за то, что он ей вчера помог, прочитанный Пастернак не произвел особого впечатления, могли бы и напечатать, давно известно, что запретный плод.

Глаза студента медленно закрылись.

Мама появилась из темноты, погладила по голове, обняла и поцеловала.

– Как я соскучилась по тебе, малыш, – прошептала она, прижимая голову к груди, – мне так не хватает тебя, так хочется поиграть с тобой в прятки, бросать надувной мяч, помнишь, мы пошли в приезжий цирк, я тебе купила игрушку, маленького плюшевого мишку, ты помнишь? Ты помнишь…

Мама подвела мальчика к кровати, помогла раздеться, натянуть пижаму и лечь в постель.

– Мама, расскажи сказку, только с хорошим концом, пожалуйста…

Фима проснулся под утро, разбуженный давлением внизу живота. Не открывая глаза, встал с раскладушки и вышел в коридор, придерживаясь рукой за стену. Он прошел несколько шагов и чуть не упал, наткнувшись на старуху. Баба-яга стояла на пороге своей комнаты, бледный свет за ее спиной слабо освещал старушечью фигуру.

– Не теряя времени, рыцарь поскакал на своей любимой, – шепотом сообщила она важную новость, протянув еле видимую в темноте руку, добавила, – туалет с другой стороны.

На обратном пути в коридоре не было ни души, Фима, стараясь не шуметь, вошел в комнату и направился к раскладушке.

– Иди ко мне, Фима, – позвала Клара из глубины комнаты.

Женщина раскрыла ему дверь в новую жизнь, и он вошел в нее.

Месяца через два Фиму вызвала к себе комендант общежития, малоприятная женщина с низким басовитым голосом и бородавкой на волосатом лице.

– Мне сообщили, что ты в общежитии не ночуешь, отсюда два вывода: или ты работаешь по ночам, или нашел себе тепленькое местечко. Поскольку ваша нация работать не любит, значит, присосался к кормушке.

Фима поднялся в свою комнату, вытащил из-под кровати сбитый из фанеры чемодан, открыл крышку. Внутри лежали две рубашки, сшитые отцом, коробка из-под скороходовской обуви, в которой хранилось несколько писем от отца, перевязанная ниткой тоненькая пачка семейных фотографий.

На остановке автобуса никого не было. Фима оглянулся на унылое, серое здание общежития, похожее на казарму, вытащил из чемодана обувную коробку, сунул фанерный ящик под скамейку и ушел, не дожидаясь автобуса.

Совместная жизнь налаживалась постепенно, так мелкие ручейки, текущие каждый своим руслом, постепенно сближаются, пока не сливаются в один общий поток. По утрам расходились, каждый в своем направлении, после обеда или к вечеру возвращались домой, потрапезничав залезали в постель, в которой проводили остаток вечера, читая книги, глядя телевизор или просто занимаясь любовью. Клара купила абонементы на концерты в консерваторию, приобрела билеты на премьеры в драматические театры, в Мариинский, на эстрадные концерты. При встрече со знакомыми обычно представляла Фиму племянником, дальним родственником или сыном друзей. Решившись, привела Фиму в магазин познакомить с Фрейдом. Старый антиквар посмотрел на молодого, черноволосого юношу с буйной шевелюрой, одобрительно кивнул головой и сказал Кларе на непонятном языке:

– Обы гизунт, мейдалы.

Баба-яга, судя по всему, восприняла нового жильца без особого удивления. Как всегда неожиданно появившийся Нептун наткнулся на Фиму в кухне, где новый жилец заваривал чай с лимоном.

– А я себе думаю-гадаю, почему это крышка от унитаза поднята, не иначе Баба-яга завела кавалера, – рассмеялся капитан дальнего плавания, страшно довольный собственной шуткой. – Заходи ко мне в каюту, поговорим, заодно выпьем чего-нибудь получше, чем цейлонский суррогат.

Комната Полякова представляла собой нечто среднее между музеем и комиссионным магазином. Рядом с кроватью, увенчанной настоящим альковом, возвышался огромный шкаф, до отказа забитый меховыми шубами, модными импортными джинсами, разнообразными блузами, кофтами, упаковками колготок. Из нижних ящиков торчали голенища кожаных сапог разных размеров. Посреди комнаты стояла мраморная фигура обнаженной женщины, на стенах висели картины неизвестных художников, деревянные резные маски, африканские копья, шаманские бубны, шкуры неизвестных животных, в изобилии приобретаемые советскими моряками для перепродажи фарцовщикам.

Капитан разлил коричневую пахучую жидкость из бутылки, обернутой мешковиной, в две маленькие рюмочки.

– Пока моя Русалочка не пришла, мы с тобой выпьем нечто особенное, эликсир племен Вуду из Западной Африки, настойка колдунов ихних на крови диких животных, возвращает молодость, а главное, – он многозначительно подмигнул, – добавляет мужскую силу. Как залезешь, до утра не остановишься.

Нептун залпом выпил жидкость, глубоко вдохнул воздух, долго не выпускал его из легких. Фима с опаской принюхался в настойке, выпил маленькими глотками терпкую жидкость и запил водой.

– Клара, она святая женщина, – выдохнул воздух капитан, – никогда не жалуется, не поднимает голос, все держит в себе. Во время блокады вся родные померли, девчонкой отмаялась по сиротским домам. Была какая-то дальняя-предальняя родственница, тетка семиюродная, да вроде бы недавно отдала концы. Ты ее не обижай, она тебе душу отдаст, а то, что ты молодой, так это с годами пройдёт, да и сейчас не имеет никакого значения.

Послышались три звонка.

– А вот и Русалочка, – капитан с трудом поднялся со стула, – ты не уходи, сейчас вернусь.

Он действительно вернулся буквально через минуту в сопровождении молоденькой блондинки в коротеньком пальтишке с меховой опушкой и невероятных сапожках выше колен, похожих на мушкетерские ботфорты.

– Даша, – представилась девушка, – возможно, ваша будущая соседка.

– Не будем, не будем, звездочка ты моя морская, сейчас говорить об этом, не стоит так далеко загадывать… Вот летом, тьфу, чтоб не сглазить, ворочусь благополучно, тогда и поговорим, – недовольно пробурчал Нептун, помогая Даше снять пальтишко. – Ты не стой без толку, лучше примерь новые сапожки, специально для тебя вёз, ни у кого таких не будет… Вон в коробке на кровати.

Даша натянула сапоги, влезла на стул, живо покрутилась перед высоким – в рост – зеркалом, висящим на стене с незапамятных времен. Русалка поднимала и опускала по очереди длинные ноги в сетчатых черных чулочках, словно танцевала неприличный и недопустимый западный танец канкан. При этом кокетливо посматривала на Фиму, проверяя его реакцию на откровенную демонстрацию аппетитных девичьих бедер, которые коротенькая юбочка даже не пыталась скрыть.

– Спасибо, товарищ капитан, – девушка шутливо козырнула, приложив к белокурым кудряшкам ладошку с яркими алыми ноготками. – Да за такой подарок мы вам покажем, где раки зимуют.

Недели через две капитан ушел в очередное плавание, в квартире вновь наступила тишина. Зимняя слякоть сменилась теплыми днями, и, благополучно сдав летнюю сессию, Фима отправился на долгожданные летние каникулы к отцу, которого давно бы следовало навестить.

Клара собрала Фиму в дорогу, купила импортный чемодан, уложила в него рубашку с короткими рукавами, запасное белье, сверху несколько новых книг. Отдельно положила подарок для отца – большую коробку конфет, завернутую в хрустящую целлофановую бумагу.

В ночь перед отъездом женщина прижалась к Фиме всем телом, стала ласкать его, обнимать, не дала уснуть ни на минуту.

– Я буду скучать по тебе, Фимочка, очень, я так привыкла к тебе, не могу без тебя, любимый, хороший, обещай думать про меня, – жарко и бесстыдно целовала его лицо, плечи, грудь, все тело, отбросив сдерживающие ранее тормоза условностей.

Отец отложил коробку с конфетами в сторону, тяжело вздохнул.

– Ты выглядишь лучше, чем в прошлый приезд, поправился, раздался в плечах, рубашка на тебе глаженая. Мне сказали, что ты не живешь в общежитии, я звонил туда. Фима, где ты теперь живешь, что у тебя изменилось? Ты мог бы мне сказать, я же тебе не чужой.

Фима решил не скрывать правду, почти.

– Живу у одной женщины, у нее в квартире пустует комната, а муж больной, я помогаю ухаживать за ним, за это они выделили мне место для жилья. Все лучше, чем в общежитии.

Отец заученным автоматическим движением поправил огрызок карандаша, вечно торчащий за ухом.

– Хочу познакомить тебя с дочкой наших близких знакомых Эллочкой Мошкович, ты, наверное, ее помнишь, вы вместе ходили в детский садик. Она теперь совсем взрослая, студентка театрального училища в Москве, красавица, говорят, очень способная. Вместе каникулы проведете.

– Я не могу, – торопливо ответил Фима, глядя на огрызок карандаша, – мне надо через неделю вернуться в Ленинград. Обещал хозяйке побыть с ее мужем, она сама ложится в больницу на обследование.

Через неделю Фима вернулся в квартиру на Невском, жизнь потекла своим обыденным руслом, чередуя времена года, неяркие события, болезни, радости.

Подошло время работы над дипломом, затем его защита. Фрейд, отечески опекавший свою любимицу Клару и ее молоденького племянника, подсуетился, тряхнул старыми связями, благодаря которым Фиму после окончания института направили на работу в НИИ тут же в Ленинграде. Начал младшим научным сотрудником, постепенно продвинулся по служебной лестнице, с блеском защитил кандидатскую диссертацию, стал старшим научным сотрудником. С годами обзавелся небольшим животиком, очками, лысиной, начал похаживать по докторам. Внешняя разница в почти двадцать лет между ним и Кларой незаметно стерлась, они даже стали походить друг на друга походкой, манерой разговора, отношением к жизни и окружающим.

В один год умерли Фрейд и отец.

На похоронах Фрейда собрались коллекционеры, библиофилы, бывшие сотрудники, приятели, представители редакций, для которых покойный делал переводы статей, просто знакомые. Похороны прошли торжественно и сердечно, могилу буквально засыпали цветами и венками.

На похоронах отца не нашлось десяти мужчин, чтобы прочесть кадиш по покойному, пришло несколько незнакомых стариков, носилки с телом несли по очереди двое мужчин вместе с Фимой, который порядком приустал, кроме того, его явно беспокоила подагра. Могилу забросали землей, воткнули табличку и молча разошлись. Фима в одиночестве побрел к могиле матери, постоял возле нее, поправил покосившийся столб ограды с оборванной цепью и ушел.

Нептун вернулся домой как всегда неожиданно, но на этот раз без шума и подарков. Пришел один, без очередной русалки, что было более чем странно, заперся у себя в комнате, весь день не показывался. Вечером постучал в дверь к соседям.

– Списали меня на сушу, по возрасту списали, якорь им в глотку, – горестно сообщил он, печально качая головой, словно не веря собственным словам. – Сорок лет я на море, еще с малого возраста, начинал совсем салагой, юнгой, считай, весь мир обошел. И что мне теперь на берегу делать? Помирать? Мне без моря не жить…

Поляков с такой силой сжал в могучем кулаке стакан с недопитой водкой, что хрупкое стекло треснуло, между пальцами засочилась порозовевшая от порезов пахнущая спиртом жидкость. Но капитан, казалось, не почувствовал боли: глаза его покраснели, несколько слезинок скатилось по седым поникшим усам.

Недели через полторы Баба-яга, появившись на кухне, сообщила Фиме о том, что Нептун не выходит из своей комнаты уже несколько дней и не подает признаков жизни.

Фима дождался Клару, и они вместе отправились к соседу. На стук и зов никто не отзывался, посоветовавшись, решили взломать двери – мало ли, что с человеком случилось, может, еще помочь успеют. Однако дверь, на удивление, оказалась незапертой.

Капитан неподвижно сидел в кресле с бледным безжизненным лицом. Он был при полном параде: синяя праздничная форма сияла золотыми нашивками, погонами, медалями на груди, на голове красовалась фуражка с гербом российского флота на голове. В руках Нептун держал утыканную иголками тряпичную куклу, изображающую морячка в тельняшке с нарисованными на полотняном лице черными усами.

– Кукла Вуду, в нее втыкают иголки, когда хотят повлиять на третье лицо, и таким образом заставить его покоряться воле хозяина куклы, – это Баба-яга, незаметно войдя в комнату, прокомментировала увиденное. – Капитан сам вызвал свою смерть.

Старуха повернулась к растерявшемуся Фиме.

– Ты здесь единственный мужчина, подумай, что надо делать, – она неожиданно повысила голос, придав ему властный, гипнотизирующий оттенок, – и главное помни: нам новых соседей не надо.

– Но что можно сделать? – Фима в панике оглянулся на Клару, как и он, недоуменно глядящую на соседку. – Разве можно скрыть тело Нептуна? Куда мы его спрячем? Кроме того, он скоро начнет разлагаться…

Он втянул широкими ноздрями затхлый воздух капитанской комнаты, но признаков трупного запаха не обнаружилось.

– Насчет этого не беспокойся, перед тобой пустое тело, у капитана забрали душу, а здесь осталась только оболочка, – снисходительно заметила Баба-яга.

Фимино терпение кончилось, и без того напряженные, нервы его сдали.

– Все годы мы тебя не видели, не слышали, ваше благородие, серой тихой мышкой по коридору шмыгала. Откуда вдруг такая самоуверенность – ты все знаешь, во всем разбираешься, во все влезаешь! И вообще, сколько тебе лет, ты совсем не меняешься, я здесь живу больше двадцати лет, и еще ни разу не видел тебя больной! А может быть, мы живем в одной квартире с ведьмой? Или ты вправду жена Кащея Бессмертного, сама бессмертная? Кто ты такая, в конце концов!?

– Молчи, холоп, а то бит будешь, – непонятно кому пригрозила Баба- яга. – Кто я – то не твоего ума дело. Меньше знаешь – здоровее будешь, понял?

Старуха вынула куклу из рук капитана и уверенным движением вырвала иголку, воткнутую в тряпичную грудь.

Нептун издал странный звук, похожий на крик чайки, дернулся телом, задвигал ногами и открыл глаза.

– С возвращением, капитан, на грешную сушу, как ты говоришь, – зубцы московского кремля блеснули в странной ухмылке, – помни доброту мою.

Неделю спустя в квартире появилась Даша, располневшая женщина с небрежно прокрашенными волосами, в которой обитатели коммуналки с трудом узнали некогда стройную русалку с длинными ногами и тонкой осиной талией. Однако глаза её были по-прежнему молоды и ярки, а пухлые губы полны обещаний и неги. Пошептавшись с Кларой, они вызвали оценщика из комиссионного магазина, низенького лысого мужчину, похожего на известного киноактера Леонтьева.

– Половину вещей можете выбросить, давно уже вышли из моды, кроме того, почти все проедено молью, – констатировал Леонтьев. – Статуи и маски могу забрать, медали тоже, хозяин-то кто?

Даша махнула рукой в сторону Нептуна, недвижимо лежавшего на кровати.

– Опять напился, непутевый, без него решим..

Оценщик понимающе кивнул головой и удалился, оставив тощую пачку денег.

Клара помогла Даше упаковать вещи капитана в чемодан, облепленный многочисленными наклейками с эмблемами разных городов мира. Вдвоем вычистили комнату от лишнего хлама, собрали в пластиковые мешки поеденную молью одежду, оставив для виду в шкафу несколько рубашек, неношеные брюки, пальто и пару обуви. Под покровом темноты Фима сделал несколько ходок к разным мусорным ящикам, там выбросил мешки с хламом.

На прощание женщины обнялись.

– Комнату берегите, я буду иногда наведываться, – Даша протянула ключи с брелком в виде спасательного круга и неожиданно всхлипнула. – Много русалок у Сашеньки было, сами знаете, но в последние годы, как сходил с парохода, так прямиком ко мне домой, как говорится, бросил якорь в тихой гавани. Вот и выходит, что я его последний причал, со мной ему век свой доживать…

Фима помог довести ослабевшего Нептуна до заказанного такси, попрощался с Дашей и вернулся в квартиру.

– Нам надо поговорить, – Клара устало вытерла пот со лба и уселась в свое любимое кресло-качалку, которое Фима купил ей на день рождения несколько лет назад.

– Может, отложим на завтра, а то ты устала, на тебе лица нет.

Клара отрицательно качнула головой.

– Нет, дорогой, ты дослушай внимательно до конца, не перебивай. Я уже давно раздумываю о том, что будет с тобой, если со мной что-нибудь случится. Ты можешь остаться без квартиры, вот что я поняла. Да, у тебя есть прописка, но ты не являешься владельцем квартиры. В сегодняшние сумасшедшие времена связи уже не имеют такого значения, как раньше, сегодня главное – деньги. Для того чтобы достать редкую книгу или подписаться на любимого писателя, больше не надо стоять в очереди, в любом киоске можно купить все, что угодно, магазины забиты макулатурой на любой вкус. Вчера в подземке мне предложили купить «Майн Камф», представляешь? Никакой морали, никакой совести…

Фима посмотрел на Кларино уставшее лицо, покрытое морщинами, руки с набухшими венами, волосы, побеленные уже густой сединой. Сколько лет они уже вместе, двадцать пять, тридцать? Ни разу не поссорились, не повысили голос друг на друга. Всегда вместе – зимой на концерты, выставки, фестивали, летом за город, на съемную дачу в Зеленогорске или по путевке в дом отдыха в Юрмале, однажды даже отправились в круиз по Черному морю. Как говорится – счастье в том, не как живешь, а с кем живешь.

Клара смотрела на Фиму, повзрослевшего за годы совместной жизни, погрузневшего, с большими залысинами, заметным животиком, болями в суставах, храпевшего по ночам, рассеянного и, в то же время, никогда не забывавшего купить цветы в день рождения, на восьмое марта и день знакомства. Все эти годы она боялась, что он увлечется более молодой женщиной, оставит ее, иногда тайком ревновала, но никогда не показывала своей ревности. Жизнь прожита, и то, чего она так боялась в глубине души, не произошло.

Через неделю они расписались в районном ЗАГСе. Клара вот уже несколько лет как вышла на пенсию, но старые связи помогли максимально упростить и ускорить брачные формальности. Свидетелей привели прямо с улицы, двое молоденьких студентиков с удивлением смотрели на пожилую пару, решившую пожениться на старости лет, не иначе, умом тронулись. Ну не любовь же у них, на самом деле, любовь – она ведь удел молодых, правда?

Под Новый год Клара внезапно почувствовала себя плохо, пришлось срочно везти ее в больницу. После обследования поставили страшный и безнадежный диагноз – рак печени, обширные метастазы. Фима взял отпуск, с утра пораньше приезжал в больницу нагруженный продуктами, шприцами, купленными у спекулянтов, импортными лекарствами, добытыми по блату на аптечном складе. С каждым днем кожа Клары желтела, подобно созревающему под солнцем апельсину, зрачки также стали желтыми, временами она теряла сознание. Фима молча сидел у кровати, гладил Клару по руке, разговаривал с врачами и медсестрами, помогал менять постельное белье и «выносить утку».

Однажды утром, когда он пришел в больницу, кровать оказалась пустой.

– Умерла ночью ваша жена, – молоденькая медсестра натянула на кровать чистые простыни, нетерпеливым движением сбросила многочисленные лекарства с тумбочки в корзину для мусора.

Все последующие дни прошли в бегах, оформлении документов, оповещении знакомых. Невозможно было добиться разрешения на захоронение на старом кладбище – Клара просила подхоронить ее к покойной матери и брату, умершим в блокаду, во всех инстанциях отказывали, не мотивируя, ничего не объясняя.

В дело вмешалась Баба-яга, которая внимательно прислушивалась к бесконечным переговорам Фимы по телефону.

– Деньги правят балом, господа, – многозначительно заявила старуха, прокручивая телефонный диск. Услышав голос абонента, произнесла странную фразу молодым голосом: – Говорит графиня Бестужева, пришлите ко мне служивого, немедленно.

Минут через пять в квартиру зашел худощавый мужчина, одетый в костюм лакея, поклонился, взял справки и документы, так же молча удалился.

После похорон Фима вернулся в пустую комнату, сел в любимое кресло Клары и заплакал. С того самого утра, когда медсестра сообщила о смерти жены, у него не было на это времени, надо было бегать, просить, унижаться, пихать деньги в чужие карманы и ящики канцелярских столов. Плакал он долго, пока не почувствовал у себя на плече прикосновение почти невесомой руки. Графиня Бестужева стояла рядом, одетая в длинное вечернее платье, она казалась выше ростом, морщины на ее лице волшебным образом разгладились, в глазах появился молодой загадочный блеск.

– Ты сможешь говорить со своей Кларой, когда захочешь, – соседка протянула Фиме матовый стеклянный шар, – только не тревожь ее по пустякам.

Графиня плавно удалилась, оставив за собой аромат незнакомых и явно дорогих духов.

Фима недоверчиво покрутил шар в руках и положил на стол. Поколебавшись, выключил свет и вновь уселся в кресло. В темноте одиночество показалось ему еще более тоскливым.

Шар внезапно вспыхнул ярким светом, одновременно проворачиваясь вокруг себя и выбрасывая гамму цветных лучей из центра стеклянной сферы. Лучи разбежались широким веером по комнате, создавая феерическую картину оптической иллюзии. Постепенно из слепящего мерцания обрисовалась неясная, размытая по контурам человеческая фигура.

– Здравствуй, Фима, – послышался женский голос, – наконец-то мы с тобой встретились. Хотя конечно, не так, как хотелось бы.

Фима всмотрелся в очертание фигуры.

– Клара, это ты? – неуверенно спросил он.

– Ты меня, конечно, не узнаешь, ведь прошло столько лет… Но, как говорится, никогда не поздно.

Фигура пересекла комнату и повисла в воздухе напротив Фимы, напуганного до полусмерти.

– Кто вы, я вас не звал, уходите, пожалуйста, обратно, я хочу поговорить со своей женой.

– Меня зовут Майя, может быть, ты вспомнишь...

– Я не знаю никакой Майи, оставьте меня в покое.

– Я тебе напомню, я – Майя Каплинская, мы должны были встретиться на Московском вокзале. У нас было назначено свидание, но ты не пришел.

Фима вспомнил, возможно, впервые за много лет.

– Теперь вспомнил, – раздраженным тоном ответил он, – но я все равно не понимаю, почему ты здесь?

– Я простояла у вокзала почти час, ожидая тебя на холодном ветру, в коротенькой юбке, тоненьких туфельках на каблуке, которые немедленно протекли. В руках у меня был подарок для тебя, машинописная копия «Доктора Живаго», моя тетя работала машинисткой, тайком сделала через копирку два лишних экземпляра, второй она отдала знакомой, которая работала в книжном магазине. Поняв, что ты не придешь, я побрела домой, мне было настолько холодно, что я не могла даже думать. Возле меня остановился автомобиль, парень за рулем предложил подвезти меня домой. Это был мой будущий муж, прекрасный человек, блестящий физик. В тридцать лет он получил докторскую степень и должность заведующего кафедрой в МГУ. Весной я вышла за него замуж, переехала в Москву, где закончила институт. Каждое лето мы с мужем уезжали в отпуск – в Грузии ходили пешком через горы к турецкой границе, плавали на байдарках по Байкалу, на Дальнем Востоке рыбачили на траулерах, жгли костры в Карпатах, знакомились с новыми людьми, пели под гитару на перевалах, вместе побывали в Болгарии, Германии. У нас родилось трое детей – две девочки и мальчик, старшая дочка вышла замуж, родила двух внучек, каждые праздники мы собираемся за семейным столом, или едем на дачу за город, иногда с друзьями, у нас много друзей…

Майя плавно облетела вокруг Фимы прозрачным привидением, на мгновение он почувствовал легкий ветерок, шелковым платком скользнувший по лицу.

– Я прожила счастливую жизнь с любимым человеком, но все эти годы меня мучила мысль как маленький червячок, грызущий изнутри яблоко, постепенно созревающее на дереве жизни: почему ты тогда не пришел? Этот вопрос постоянно будоражил мою душу, обида, воткнутая тонкой занозой в сердце, не давала мне покоя.

Фима ошеломленно смотрел на призрачную фигуру, парящую в воздухе.

– Майя, прости меня, если можешь, – ему захотелось увидеть ее поближе, но он боялся, что может произойти нечто неожиданное. – Так уж получилось, по дороге на свидание мне пришлось оказать помощь одной женщине. Жизнь, словно дождь и ветер, закрутила меня.. это был знак судьбы.. То есть, именно эта женщина оказалась моей судьбой. Извини….

– Мне надо уходить, – призрачная фигура окончательно растворилась в затухающих лучах. – Я в реанимационном отделении после автомобильной аварии, врачи возвращают меня в реальный мир, обратно к семье, к жизни… Надеюсь, что ты тоже был счастлив... счастлив...

Шар погас.

Старый одинокий мужчина просидел всю ночь в кресле, не открывая глаза. Он не спал, мысли и воспоминания наползали подобно льдинам во время весеннего ледохода, отпихивая и топя друг друга, вновь всплывая на поверхность, ломаясь и уносясь по течению, чтобы исчезнуть навсегда.

Утренний свет забрезжил, пробиваясь через плотную штору на окне.

Фима решительно поднялся с кресла, размахнулся и с силой бросил шар в стенку.

Тысячи осколков разлетелись по комнате стеклянным дождем, превратившись в никому не нужный мусор.

***