Между природой и культурой.
Главы из новой книги

Глава 3

Психосфера

3.1. Общие замечания

Тема соотношения мира квантового зазеркалья и мира эмпирического, о котором уже шла речь в гл. 1 и, в особенности тема эволюционного сопряжения биосистемы и культуры, требует более подробного разговора. Во всех без исключения культурных традициях существует огромный смысловой комплекс, связанный с проблемой промежуточного звена, «соединительной ткани» между миром эмпирическим и тем, который обычно называют иным, запредельным, трансцендентным, тонким[1], потусторонним, сверхъестественным и т.п., т. е. миром, не доступным обычному восприятию. В нашей системе определений он понимается как «параллельный» физическому миру континуум имплицитно-потенциального бытия, концепция которого в широком смысле согласуется с современными квантовыми и космологическими теориями. Образ этого континуума можно - в нестрогом понимании, – соотнести с бомовским понятием импликативного «свёрнутого» порядка (см. гл. 1). Поэтому здесь и далее этот мир будет называться импликативным, а понятия когерентный, квантовый, нелокальный выступают как синонимические (если нет других толкований).

Сразу оговорюсь, что речь не идёт о строгом соответствии наших интерпретаций бомовской теории, либо какой-то иной релевантной ей точки зрения, будь то теория голографической Вселенной, теория множественности миров или упомянутая в гл. 1 теория бутстрапа Дж. Чу. Эти и некоторые другие близкие им концепции используются лишь как самый общий естественнонаучный фундамент, на основе которого, уже без всякой оглядки на гуманитарные фантазии «технарей», будут выстраиваться ключевые положения вполне самостоятельной культурологической теории.

Одним из камней этого фундамента выступает складывающаяся в современной квантовой космологии теория «скалярного поля», которая объясняет феномен «тёмной энергии», охватывающей более 70 % (по другим источникам – от 50% до 90%) энергии и массы Вселенной, и возможную природу физического вакуума.

Скалярное поле – есть чистое «воплощение» трансцендентного, не имеющее никаких эмпирических проявлений, но в силу своей нелокальности, присутствующее везде и во всём в качестве абсолютной потенциальности, пустоты, содержащей бесконечную энергию и бесконечный потенциал осуществлений. Теория скалярного поля коррелирует с представлениями о трансцендентном ещё и в том отношении, что объясняет «мгновенное» распространение влияния (феномен нелокальности в КМ) распространением возмущения скалярного поля. Само возникновение Вселенной в этой системе представлений объясняется «мгновенным» распространением возмущения скалярного поля, вызванного квантовой флуктуацией. Будучи неизмеримо усилена условно бесконечной энергией скалярного поля, эта флуктуация и привела к Большому Взрыву[2].

Здесь нужна ещё одна оговорка. Введение понятия импликативного мира (ИМ) чрезвычайно важно для данного исследования. Однако мне не хотелось бы смещать центр проблемы в сторону ожидаемых и надоевших споров о том, существует ли это мир вообще или нет. Для меня доказательством его существования являются не только теоретические выкладки и экспериментальные данные КМ, но также и весь опыт мировой культуры, нацеленный на постижение этого самого мира. Для рафинированного в своём скептицизме и гиперкритицизме современного научно-философского сознания, после Геделя, Поппера и Куна нет в принципе никаких достоверных доказательств существования чего-либо, а достижение аподиктического знания мерцает романтической мечтой, ценимой исключительно за её недостижимость. Поэтому я принципиально не настаиваю на валидности своих аргументов в вопросе об онтологии ИМ. Верификация его невозможна для даже расширенного и модифицированного инструментария нетрадиционных логик (fuzzy logic и др.), ибо ИМ недосягаем для адекватного дискурсивного постижения в принципе. В сетку дискурсивных определений можно вписать разве что его косвенные проявления и проекции в мир эмпирический.

Впрочем, ограниченность бивалентной логики очевидна ещё на «дальних подступах» к образам ИМ – в анализе мифологической когнитивности и её поливалентной логики[3]. В мифообразовании (как и в детском мышлении) мы наблюдаем изначальную неиерархизованную рядоположенность разных типов связи: по функции, по смежности, по общности признака, по контексту соположения, по отношению часть – целое и др. Причинно-следственная связь в общепринятом рациональном понимании изначально занимает не более чем равноправное место в общем ряду. И лишь пошаговая (как в онтогенетическом, так и в историко-филогенетическом ряду) активизация и развитие левополушарной сукцессивности постепенно выводит каузальность на вершину иерархии осмысляемых типов связи между вещами. Правда, победа каузальной логики нередко оказывается мнимой.

В этой связи, центр внимания акцентируется не на онтологическом аспекте ИМ, а на объяснительных возможностях его концепта. Т.е. независимо от того, представляет ли он собой величину онтологическую, его концепт, на мой взгляд, безусловно, эвристичен; полагание его даже как умозрительной конструкции позволяет достроить недостающий блок в объяснительных моделях культуры, которые без этого страдают неполнотой и пустотами. Представляя ИМ даже просто как набор эпистем, мы получаем возможность достичь существенно большего уровня глубины в понимании генезиса и жизни культурных систем, как в их структурном, так и в историко-эволюционном аспекте. Не говоря уже о том, что появляется шанс более полно постичь природу культурного сознания и приблизиться к разгадке устройства человеческой ментальности. Если же полагание ИМ как онтологической данности всё же коробит ранимые души релятивистов, механистических физикалистов, картезианских рационалистов, феноменологов, постмодернистов, агностиков, солипсистов, материалистов-марксистов, позитивистов с приставкой «нео» и без таковой и прочая, то довожу до их сведения: Я НЕ НАСТАИВАЮ на таком полагании, и в спор на эту тему не ввязываюсь.

Сфера, о которой идёт речь, представляет собой особенный, «протеистический» срез реальности, фиксируемый научными методами лишь в частных и отдельных своих проявлениях и только в оптике опосредованного осмысления специализированными формами рационалистического сознания. Учитывая заведомую узость фильтров этого сознания, могу утверждать, что большая часть проявлений означенной сферы ускользает от рефлексии: как научной, так и обыденной. При этом различного рода инструменты, повышающие «разрешающую способность» неизбежно оказываются искажающими призмами, через которые просматриваются не столько реалии «того мира» как таковые, сколько привнесённые в них коррективы «отсюда». По-видимому, именно этим вызвано болезненное отторжение данной темы респектабельной академической наукой. Дело не только в том, что в зонах межсистемного сопряжения эволюция наиболее наглядно открывает свои глубинные механизмы и потому тщательно скрывает их от человеческого постижения. Тайна ИМ сама по себе несравненно масштабнее и экзистенциально важнее для человека, чем даже проблемы переходности. А поскольку амбициозный МР с его логикой, оперирующей дискретными единицами анализа, неспособен здесь к адекватной рефлексии, то, не желая признавать своего бессилия, он просто отворачивается от проблемы, объявляя её несуществующей. Касается это, к сожалению, прежде всего, наук о культуре. Вообще, раньше подобные проблемы ставились в русле концепции ноосферы[4]. Но «ноосферный бум» прошёл, а проблемы остались. Нужны новые парадигмы.

Итак, о какой же «буферной зоне» идёт речь? В контексте постановки двойной задачи: построения гипотезы взаимоотношений импликативного и эмпирического миров вообще и выявления характера их соотношения в зоне сопряжения биосистемы и культуры в частности, с необходимостью вводится понятие ПСИХОСФЕРЫ. Ощущение эвристичности этого понятия носится в воздухе, но его употребление, на сегодняшний день, весьма произвольно и контекстуально[5], и потому стремление придать ему статус научного термина представляется вполне обоснованным.

Как целое, психосфера нелокальна и имманентна Вселенной в каждом относительно дискретном её локусе. Её можно представить как «срединный», промежуточный мир между импликативным и эмпирическим мирами. Нас будет интересовать, главным образом, проявления психосферы в секторе сопряжения Культуры с эволюционно предшествовавшей ей «пирамидой систем», и, прежде всего, с её материнским лоном – биосистемой. Проявления психосферы за пределами этой области не даны человеку в непосредственном (даже бессознательном) восприятии и могут быть умозрительно смоделированы лишь на основе косвенных наблюдений и спекулятивных построений. Таковые, возможно, могут представлять некоторый интерес для философа. Для культуролога – вряд ли.

Если прямо задать вопрос: ЧТО такое психосфера, то ответить на него столь же прямо и кратко не удастся. Дело в том, что феномен психосферы восходит к столь глубинным и фундаментальным для человека уровнями реальности, что любые её определения оказываются неполными и фрагментарными. С учетом её некоторых характеристик, можно сказать, что психосфера – это и образ некоего пространства, и области проявления особого рода явлений, и даже в нестрогом смысле, поля. Под другим углом зрения, психосфера – канал связи, устройство фильтрации и преобразования кросс-системных ритмов, сигналов, импульсов Вселенной в воспринимаемые человеком формы. Или, иными словами, мембрана, преобразующий контур, конвертирующий интенциальные импульсы как эмпирического, так и импликативного миров на «водоразделе»: психика – сознание.

В большинстве наблюдаемых человеком проявлений психосфера выступает связующим звеном между биосистемой и Культурой и, будучи причастной к ним обеим, обеспечивает эпигенетическую преемственность макроэволюционного процесса. При этом, как уже отмечалось в предыдущей главе, усложнение когнитивных режимов и семиотических систем культуры последовательно перекрывает каналы прямого психосенсорного восприятия реальности, заменяя последнее всё более сложными и многоуровневыми знаково-символическими опосредованиями. Это положение само по себе чрезвычайно важно, и к вытекающим из него выводам я еще не раз буду обращаться. Погружённость в широко понимаемую дискурсивность приводит к ослаблению каналов прямого восприятия и переживания психосферных явлений, за которыми кроются восходящие к ВЭС кросс-системные связи. Связи эти не просто «объект», положенный рационально мыслящему рассудку наподобие дискретной вещи или явления. Это область реальности, которая самим своим существованием отрицает рационалистический дискурс с его каузальными зависимостями и построенными на этой основе логическими процедурами. Вот почему рациональная наука интуитивно избегает притрагиваться к этому «кощееву яйцу».

Итак, «человеческий» локус психосферы возникает для-культуры и исключительно благодаря появлению человеческого сознания. Именно оно способно воздействовать на особый спектр квантовых процессов и осуществлять тем самым продуктивную медиацию между импликативным и эмпирическим мирами.

Обнаружение психосферы в зоне сопряжения биосистемы и Культуры являет лишь частный случай глобального медиационного процесса, протекающего на всех онтологических уровнях и во всех системах. Мы же имеем дело лишь с тем «локусом» психосферы, который выявляет ВЭС в модальности, доступной человеческому восприятию. Модальность эта определяется тем, что материнской системой для культуры выступает биосистема, и любые воздействия, исходящие от «нижних» ступеней системно-эволюционной пирамиды обнаруживают себя, лишь будучи пропущены сквозь фильтры биострукур. Однако нелокальность когерентных связей в том и состоит, что они не знают системных перегородок и пронизывают материал системных образований, лишь преобразуясь (конвертируясь) в нём, меняя формы и модальности. Это значит, что психосферные явления имеют свою основу не в биосистеме как таковой, а всего лишь ею опосредуются. Проходя через смыслообразующий контур человеческой ментальности (см. гл. 4), они приобретают дополнительный уровень опосредования. Как на предыдущем эволюционном витке, всеобщая интенциональная связь, преобразовывалась, проходя через «фильтр» нервной системы живого организма, так и в ходе следующего вертикального эволюционного перехода – антропогенеза – она прошла через ещё одно преобразующее «устройство» – становящуюся человеческую ментальность и сохранила при этом свою субстанциональную основу. Это утверждение, однако, по понятным причинам в принципе невозможно обосновать и доказать логически.

От опосредующих фильтров не свободно ни психосенсорное восприятие, ни акты культурного сознания. Однако, прямое восприятие психосферных явлений в обход сознания принципиально возможно, но для оформления полученного в результате такого восприятия опыта (достигаемого, как правило, на путях ИСС) без культурных кодов и, следовательно, участия сознания, не обойтись. Желанное для всех без исключения эпох прямое восприятие, дающее, соответственно и прямое знание-переживание о всех уровнях реальности в обход культурного сознания с его фильтрующими и отчуждающими опосредованиями, остаётся своего рода «чёрным ходом», «атавизмом», который Культура старательно преодолевает, но никогда не может преодолеть до конца. Не случайно, взлёты спиритуализма и прорывы к прямому интуитивно-холистическому мировосприятию происходят, как правило, в переходные и кризисные эпохи, когда нормативность традиционных слабевает, и культурное сознание частично освобождается от диктатуры знака.

Впрочем, полностью перекрыть каналы «подглядывания» в ИМ через психосферу культуре никогда не удаётся. Но она стремится взять под максимальный контроль, получаемый в результате таких включений опыт, втиснуть и упаковать его в легитимные знаковые формы, которые «оттягивают» на себя энергию прямого экзистенциального переживания. В ходе этого опосредования левополушарные в своей нейрофизиологической основе когнитивные практики подменяют, в конце концов, прямое довербально-интуитивное знание вторично сконструированным семиотическим эквивалентом-суррогатом. Он постепенно выходит на главенствующую позицию, становится и способом, и самим содержанием самоопределения человеческой идентичности: как коллективной, так и индивидуальной. Причём, почти полная победа такой схемы осуществилась в истории лишь одни раз и в одном месте: в культуре европейского Модерна и на его периферии.

Вообще, мысль о том, что Западная цивилизация с присущим ей сциентистским рационализмом демонстрирует триумф левополушарной когнитивности, достаточно тривиальна. Ещё Р. Орнстайн в книге «Психология сознания» связывал левополушарную когнитивность с культурой рационалистического и технологического Запада, тогда как когнитивность правополушарную – с интуитивностью, мистикой и спиритуализмом Востока[6].

Во всех иных культурах психосферные явления, отвергаемые европейской рационалистической наукой, понимаются как естественная и неоспоримая часть бытия, тогда как для европейского интеллекта этот суррогат – единственная форма достижения достоверного знания[7].

Человек и Культура самоопределяются и коэволюционируют в процессе медиации импликативного и эмпирического миров через взаимопричастность к психосфере. Но психосфера существует не сама по себе, как изначально пустое и чем-либо затем наполняемое пространство. Она структурируется и обретает себя за счёт разворачивания ментальных и культурных практик человека. При этом вопрос о первичности и вторичности неуместен: было бы странно, если бы здесь работали простые причинно-следственные зависимости. Иными словами, та модальность психосферы, которая способна восприниматься человеком, вызывается к актуальному бытию только посредством человеческой же ментальной активности. В этом – один из аспектов участия человеческого сознания, или, точнее, ментальности в формировании окружающего мира.

Психосфера не имеет и не может иметь ясно очерченных границ. Психизм как проявление интенциональных воздействий на основе ВЭС присущ (и это не мистика!) всем структурам Вселенной, включая неорганические образования, живые организмы и отдельные группы клеток. Проявления психизма наблюдают также и в «поведении» групп атомов и квантовых объектов, что иногда спешат объявить проявлениями субъектности. Всё это тоже имеет отношение к психосфере, хотя с человеческой позиции, может показаться лишь её преддверием; ведь только в человеческом мире, мире культуры достигается степень автономности и отпадения структур от всеобщей связи, которая требует качественно иного уровня и характера медиации. Эволюционная перестройка природного психизма на такую медиацию и порождает психосферу в её собственно человеческом измерении и в границах, охватываемых человеческим восприятием.

Психосферные явления – это, прежде всего проявления не дискретных феноменов, а стоящих за ними интенций, ибо интенциональность – ключ к пониманию не только межсистемной, но и полимодальной связи всего сущего (см. гл. 1). Под последней понимается весь спектр медиационных связей и отношений между ИМ и миром актуализованного (эмпирического) и потому «распластанного» в пространственно-временном континууме бытия. Особенно важно, что психосфера представляет собой не какой-то отдельный вид ВЭС, а именно модальность связи всеобщей, холономной, берущей начало, по меньшей мере, с квантового уровня и охватывающей все уровни реальности. Границы же этой модальности, как уже говорилось, определяются возможностями восприятия человека. Каковы они в усредненном психосенсорном режиме и насколько они способны расширяться – вопрос отдельный.

Для построения гипотезы психосферы необходимо иметь смелость отказаться от изначального согласования её базовых предпосылок с имеющимися научными парадигмами (хочется сказать, предрассудками), и принять за основу сумму её прямых и косвенных проявлений, которые общепринятые научные теории не объясняют. Причём, проявления эти не относятся исключительно к сфере психического в узком его понимании. Они имеют отношение ко всем аспектам человеческого бытия. Психика – лишь принимающее и перерабатывающее (кодирующее и декодирующее) устройство, чувствилище, способное в том или ином диапазоне воспринимать, переживать и фиксировать проявления психосферы[8], хотя активность психики, разумеется, к этому не сводится. Поэтому проявления эти рассматриваются здесь, прежде всего, не в психическом или психологическом аспекте, а в измерении теоретико-культурном.

Что же понимается под психосферными явлениями, и какое они имеют теоретико-культурное значение? Нижеследующие соображения вовсе не преследуют цель в очередной раз затеять спор с академической наукой по поводу существования/несуществования определённого класса явлений или, более того, оправдать какие-либо паранаучные спекуляции. Но без учёта этих явлений картина культурной реальности предстаёт ущербной, а научно познавательные парадигмы, запретившие себе рассматривать их как нечто действительно существующее, вынуждены, как водится, довольствоваться подгонками и натяжками.

Когда речь заходит о магических, мифологических, религиозно-символических и подобных сферах, разговор, как правило, сводится к обсуждению «представлений» и уходит от сакраментального вопроса об их онтологических основаниях. При этом сами эти «представления» чаще всего рассматриваются как нечто надстроечное, необязательное, добавленное к «базовым стратегиям жизнеобеспечения», которые в своей рационально-утилитарно-социально-технологической самодостаточности высятся над всяческими «фантастическими измышлениями о сверхъестественном». И даже авторы специальных работ по этнографии, религиоведению и фольклористике, как правило, склонны «объяснять» этот колоссальный по своему объёму и значению класс явлений иррационализмом вненаучных форм сознания, слепой верой, вымыслом и т. п., отдавая его на откуп мистике и паранауке.

Я, разумеется, немного утрирую: внимание к «внерациональным» формам перцепции неуклонно растёт[9].

Так, к примеру, в лабораториях Принстонского, Кембриджского и др. университетов собран внушительный экспериментальный материал, доказывающий, что человек способен воспринимать информацию, недоступную для существующих на сегодняшний день приборов и, что не менее важно, «внерациональным» образом воздействовать на протекание различного рода естественных процессов. Приведу лишь два из множества примеров. В ходе проводимых с 1992 по 1995 гг. экспериментов было установлено, что человеческие чувства как проявление психической интенциональности способны изменять форму помещённой в пробирку молекулы ДНК[10], в частности, заставлять её то закручиваться, то раскручиваться[11]. По данным Института математики сердца (США)[12], вокруг человеческого сердца концентрируется энергетическое поле в форме тора диаметром от полутора до двух с половиной метров. А способность воды и других жидких веществ (не жидких веществ, впрочем, тоже) нести информационные коды, не выводимые, так сказать, из их физической субстанции, стали уже притчей во языцех[13]. Открытия здесь заключаются не только в расширении представлений о физической природе вещей, но в изменении представлений о прямых персептивных возможностях человека, не опосредованных научным инструментарием.

Междисциплинарный подход к проблемам такого рода реализуется в исследованиях многочисленных международных научных обществ: Планетарной ассоциации тонкой энергии, Ассоциации по изучению новых границ сознания, Общества по исследованию сознания и др. И это только одна из ветвей исследований «внерационального»: не менее богатый материал накапливается в таких областях как этнография, палеопсихология, психологическая антропология, историческая культурологи и др.

Хотя во «внерациональных» сферах теперь не видят на манер XIX в. лишь необязательный «духовно-мистический придаток» цивилизации, но роль и значение их в общекультурном контексте остаются непрояснёнными и потому недооцененными. Так будет продолжаться до тех пор, пока речь будет идти о «представлениях», а не о реалиях. (Казуистическую уловку о том, что никаких реалий нет вообще, а есть только представления, обсуждать не будем. См. гл. 1).

Конечно же, возникает искушение в русле культурологического анализа раскопать корни упорного нежелания академической науки работать с «паранормальным» материалом и нежеланием разбираться в переходных процессах с их неподатливыми межсистемными «прослойками». Ведь дело здесь не только в ограниченности формально-логической гносеологии и эмпиризме как основе доказательности. Займёмся однако куда более неблагодарным делом: построением гипотез по поводу самой сути вопроса. Сколь безумными ни выглядели бы эти гипотезы с позиций академической науки, строить их необходимо не только из общих соображений: плохая гипотеза лучше отсутствия какого-либо объяснения вообще.

Целый ряд важнейших для наук о культуре вопросов: внесемиотические формы и каналы трансляции культурно-исторического опыта, режимы саморегуляции ментальных и социокультурных систем, причины «эпидемий идей» и прямого (внезнакового) их распространения, проблема пресловутого биополя, природа т.н. паранормальных явлений и многое другое, не говоря уже о важнейшей для данного исследования теме смыслогенеза, требует пусть гипотетической, но ясно сформулированной теоретической позиции.

Нельзя сказать, что всеми этими вопросами вовсе не занимаются. В отдельных областях делаются внушительные прорывы[14]. Но в силу узкой специализации, частным наукам остро не достаёт синтезирующих оснований и потому часто приходится переоткрывать в своих областях то, что уже давно известно в других. И если к неудобным открытиям в отдельных сферах академическое сообщество относится с той или иной мерой снисходительности, то с возможностью их теоретического синтеза оно борется, как в своё время ортодоксальное богословие боролось с ересью. Если заговор молчания вокруг табуированных тем и концепций нарушается, то в ход идёт отлучение от науки и навешивание ярлыков. В ответ, противники узко-дисциплинарных и сциентистко-рационалистических подходов занимают фрондёрски ниспровергательскую позицию, призывая к пересмотру основ даже в области обычной физической реальности[15]. Так научная полемика перерастает в идеологическое противостояние. При этом нелёгкая задача построения общей теории «паранормального» в междисциплинарном пространстве осложняется ещё и тем, что и междисциплинарность, и сам характер исследуемого материала, требуют принципиально иных критериев верификации результатов экспериментов, нежели те, что приняты на сегодняшний день в рационалистической науке. Психосферные явления ведут себя явно не так, как объекты классической физики, но подход к ним точно передает ироническая фраза А. Маслоу: «Если у вас есть только молоток, вы подходите ко всему, как если бы это был гвоздь». Задача выработки принципиально иных критериев верификации по существу ещё даже не поставлена, хотя именно с неё должно начинаться разворачивание методологии и парадигматики пострационалистической науки.

В этом смысле заслуживают внимания идеи А. Хокарта о том, что на пути к созданию общей теории экстрасенсорной перцепции (ЭСП) следует опираться на семиотический подход к косвенным доказательствам, подобно тому, как это делается в криминалистике. Если рационалистическая наука не видит самого явления, то остаётся предъявить ей такие его следы, которые она не сможет игнорировать[16]. Кроме того, для верификации результатов при таком подходе потребуется совершенно иная сетка критериев и условий. Ведь последние не являются чем-то абсолютным, а вытекают из парадигматики дискурса. Так, в рационалистической науке не принято учитывать такие факторы как эмоциональное состояние участников эксперимента и место его проведения, ибо пространство понимается как нечто однородное, и другие обстоятельства, сам факт влияния которых на результат эксперимента априорно отвергается. А между тем именно фактор психических настроек играет в этой сфере первостепенную роль.

В качестве одной из многочисленных иллюстраций приведу историю из книги выдающегося востоковеда И.М. Дьяконова. Автор повествует о том, как И.Н. Винников, бывший директор ленинградского Института этнографии, «...поехал на Алтай записывать сказки и легенды у местных жителей. А сказок, как наши, у них не было: были обрядовые тексты, присказки, заклинания при родах, перед охотой, при инициации и т.п. И все они могли исполняться лишь в определённых условиях – у того же очага, у лесного костра, на заре при утренней звезде, - иначе она теряли свой сокровенный смысл, как лечебное растение, собранное не в положенный день и час. (Курсив мой – А.П.) И все эти «тексты» содержали магические словесные элементы»[17]

Почти всё, что написано в этой главе, можно занести в рубрику «Прибавление», поскольку изложенные ниже гипотезы не могут на сегодняшний день быть верифицированы по критериям, принятым традиционной наукой, что, впрочем, не свидетельствует об их антинаучности.

Обратимся к комплексу проявлений межсистемной медиации, для прояснения природы которой вводится концепт психосферы. Вот этот комплекс:

– экстрасенсорная перцепция (ЭСП) (феномены восприятия);

– психокенез (феномены дистанционного физического воздействия);

– феномен психофизического дуализма – субстанциональная несводимость любого отдельно взятого феномена к его эмпирической «оболочке».

Рассмотрим подробно составляющие комплекса межсистемной медиации.

● Феномен психофизического дуализма

Наиболее значимым проявлением этого дуализма в Культуре (разумеется, с определённого исторического времени) выступает проблема души.

Употребление этого понятия в данном контексте следует пояснить. Обращаясь к проблеме души, мы сталкиваемся не только с проблемой «ненаучности» самого этого термина; здесь можно было бы найти понимание хотя бы у философов и психоаналитиков. Более трудная проблема заключается в том, что общепринятые представления о душе в научном и околонаучном гуманитарном дискурсе почти всегда видятся в оптике традиционного для европейского интеллекта религиозно-философского дуализма души и тела. Начатая орфиками, эта тема достигла апогея в христианской антропологии и затем явила себя в разнообразных философских дуализмах: материализма и идеализма, бихевиоризма и ментализма и т.д. Можно, разумеется, язвительно критиковать дуалистическую картину мира как очередной научно-философский миф[18], не задаваясь вопросом об объективных основаниях, на которых он зиждется. Можно уличать дуалистические методологии в механистичности, но нельзя под предлогом борьбы с ней отменить сам принцип дуализма или умалить его универсальность. Так, необходимость осмысления множественности «душ» у первобытного человека, разумеется, не укладывается в христианско-картезианские модели, но при этом, отнюдь не отменяет сам дуалистический принцип описания. В этом смысле христианский и картезианский дуализм души и тела – это всего лишь развитие и доведение до логического конца тех форм психофизического дуализма, который явственно проявлялся ещё в первобытности. Есть все основания допустить, что здесь мы имеем дело не только с развитием представлений о действительном и метафизически неизменном положении вещей, но и наблюдаем процесс реальных эволюционных изменений в области психических конституций человека. То, что термин «душа», как и термин «анимизм», неадекватен для описания первобытной культуры, было ясно ещё во времена Леви-Брюля и Мосса. Но более подходящего термина с тех пор так и не найдено. И «жизненная сила», и «энергия», и «сакральность», и «витальность» и другие термины, не охватывают всей полноты содержания феномена, особенно с учётом его исторического и, в чём я твёрдо убеждён, психофизического изменения. Иными словами, как архаические представления о психических «эквивалентах» различных аспектов фрагментированного человеческого Я, так и представления о «монолитной» психической субстанции – душе – в монотеизме отражают не просто «представления», а действительное положение дел. Потому, не притязая на терминологическую строгость, я буду использовать вместо термина душа термин психический субстрат.

● ЭСП включает в себя такие проявления:

– ясновидение – перцепция удалённых объектов или явлений без участия каналов обычного чувственного восприятия;

– телепатия – считывание мыслей (мыслеформ) и психических образов без участия сенсорных каналов;

– эффект прямого знания – универсально распространенный в культуре феномен непосредственной внезнаковой перцепции, проявляемой также и на нелокальном уровне, т. е. в отношении объектов, недоступных эмпирическому восприятию;

– невербальная суггестия – в терминах экологической этологии – невербальный гипноз[19];

– индуцируемые состояния и «эпидемии идей» – феномен бессознательной массовой или групповой (не говоря уже об индивидуальной) вовлечённости в поле психических воздействий определённого характера (как частный случай – идей определённого содержания) и сверхзависимости от последних вопреки любым рациональным противодействиям в виде осознания своих убеждений, интересов и т. п.

«Эпидемии идей» с их наиболее яркими воплощениями в виде массовых психозов были бы не более чем частным проявлением психосферы, если бы при чуть более пристальном взгляде не становилось очевидно, что глубинная экзистенциальная зависимость человека от тех или иных смысловых комплексов является его универсальной культурно-антропологической и метаисторической характеристикой. Со своей стороны, и психиатрия признаёт, что склонность к индукции – неустранимое антропологическое свойство человека;

– эйдетизм – особый режим перцепции, переживания и воспроизведения информации, основанный на «атавистическом» правополушарном «схватывании гештальтов» с предметно-галлюцинаторной остротой и точностью. В этот, обладающий глубоким внутренним родством комплекс феноменов включаются также и различного рода внетелесные переживания, медиумизм, реинкарнационные перцепции[20] и разнообразные комбинации и разновидности всех вышеперечисленных проявлений;

– прекогниция – предвидение (предсказание) будущего, главным образом, в режимах ИСС – снах, трансовых состояниях и иных формах визионерского опыта;

– ретрокогниция – перцепция событий прошлого, недоступных по каналом обычного знания. Как и прекогниция, посткогниция выступает частным проявлением более широкого феномена – эффекта прямого знания.

● Психокинез (телекинез, психоэнергетика) – воздействие сознания (хотя и не в меньшей степени, бессознательной сферы человека) на физическую, биологическую или физиологическую систему. Здесь важно отметить, что явным образом выбивающиеся из обыденных представлений о психических возможностях человека проявления психокинеза – это не более чем видимая и притом ничтожно малая часть континуума взаимодействий, осуществляемым по каналам психосферной медиации. Исследование этой сферы уместно было бы начать с микроуровней[21] и явлений, аналогичных приведённому примеру о воздействии человеческих эмоций на молекулу ДНК. Сферой проявления психокенеза[22] выступают, прежде всего, магические практики, широко и разнообразно представленные во всех без исключения культурных системах. Кроме того, в современности описываются и исследуются психокинетические эффекты, не имеющие отношения к магическим традициям[23].

Заниматься подробной систематикой и классификацией феноменов ЭСП и психокинеза в данном контексте не имеет смысла; нас интересует не формальные классификации, не рационалистическое объяснение этих феноменов[24] в рамках принятых научных парадигм и не отношения этих феноменов друг к другу, а эскизное построение общей для них всех модели теоретической интерпретации. Поэтому установление внутреннего родства этих феноменов представляется более важным, чем классификации по внешним проявлениям.

Также за рамками рассмотрения окажутся и разнообразные виды психических расстройств: галлюцинаторно-бредовые синдромы, патологическое фантазирование, парафренные состояния, массовые психозы и другие психопатические патологии, границы которых с ЭСП часто предстают весьма размытыми. Эти феномены, фрагментарно попадая по ходу исследования в поле нашего интереса, будут рассматриваться не со стороны психиатрии, а исключительно как ментально-культурные феномены.

За пределами сферы психического, в его общепринятом и узком понимании (впрочем, общепринятых представлений о психике тоже не существует), лежит и возникновение в ментальном и культурном пространстве своеобразных «узлов притяжения» – дискретных агентов незримых когерентных связей, которые выделяются и «просвечивают» в эмпирическом мире за счёт более высокой вероятности осуществления в нём (здесь напрашивается некоторая аналогия с синергетическим понятием аттрактора, которая, впрочем, не является обязательной. Вообще, нижеследующая модель представляет собой не столько полемическую альтернативу синергетике, сколько взгляд на самоорганизационные процессы в несколько ином ракурсе).

Строя концепцию психосферы, равно как и все другие концепции в рамках смыслогенетического подхода, я принципиально дистанцируюсь от выяснения отношений между материализмом и идеализмом. Для меня этой дихотомии не существует, а потому, я не намерен ни становиться на одни из сторон, ни искать пути их примирения. Эти две доктрины в своём ригористическом взаимоотрицании подобны двум уродливым гвоздям, намертво забитым в стену и не позволяющим ничего на этой стене поместить без учёта их местоположения. А между тем метафизическая граница, якобы разделяющая мир эмпирический (доступный опыту) и мир трансцендентный размывается при чисто количественном расширении сферы человеческого осознания. И то, что это расширение и осознание достигается с помощью специальных технических средств и простирается за пределы прямого эмпирического опыта – опять же чисто количественный переход, ибо прямого и эпистемологически неопосредованного знания вообще не существует (впрочем, в глубоком погружении в ИСС, такое знание, вернее, такого рода опыт, достижим. Но в научное и философское знание он не конвертируется). Таким образом, метафизический водораздел между идеальным и реальным исчезает, уступая место многоступенчатой иерархии эпистемологических опосредований, а само их разделение становится чистой условностью. Что же касается вопроса об онтологии, о наличии некоей «окончательной реальности», которая мерцает за пределами реальности эмпирической (материальной) и следы которой обнаруживает квантовая физика, то реальность эта, будучи не редуцируема до обычной материальной эмпирии, также не может быть отождествлена и с сознанием/осознанием, как это делает квази-религиозный идеализм. Для такой самонадеянной натяжки просто не существует оснований. А законы этой «последней и окончательной» (?) реальности, даже в самом общем их понимании, не укладываются в прокрустово ложе материалистическо-идеалистического дуализма.

Дуализм материального и идеального, словно проклятье, довлеет и над теми концепциями, которые исходят из квантовой природы сознания и взаимодействия его с эмпирическим миром посредством изменения квантовых состояний нейронов. Здесь мы опять видим всю ту же картину мира №1 – материального и мира № 2 – идеального (мира сознания), между которыми помещается в качестве связующего звена человеческий мозг (Дж. Экклз, К. Поппер). Здесь же, впрочем, с необходимостью появляется и мир №3 – мир культурных значений, но неизбывный дух дуализма и субстанциализма не позволяет во всём этом разобраться без натяжек и искажающих призм под названием «правила игры».

Нашу позицию можно было бы представить как условно близкую нейтральному монизму, если бы и в нём не возникал как deus ex maxina непознаваемый Абсолют, в котором всё та же материально-идеальная дихотомия снимается всего лишь заменой жёсткого антиномического позиционирования на более мягкое – комплементарное.

И последнее. Чем сложнее структурная организация культурной системы, тем многослойнее ментальность её носителя – человека. Это значит, что режим и глубина погружения человека в психосферу не могут быть выражены какой-либо раз и навсегда данной формулой. Каждый из слоёв ментальности располагает свои набором энграмм и налаживает свой собственный репертуар психосферной медиации и взаимоотношений с психическими матрицами (об энграммах и психических матрицах см. ниже). Вот почему человек современной культуры может в одном секторе своей ментальности быть «эйдетиком» и чуть ли не визионером, а в другом – последовательным рационалистом.

Итак, чтобы рассмотреть означенные явления в рамках единой гипотезы, необходимо представить себе механизм (плохо подходящее слово!) медиации между импликативным и эмпирическим мирами, проявляющими себя через явления психосферы. Здесь и далее мне вновь придётся обращаться к теориям КМ и квантовой космологии в контексте вопросов, уже так или иначе затронутых в гл. 1. Вопросы эти сложны и многоаспектны, и потому я заранее прошу у читателя прощения за вынужденные повторы.

3.2. Психосферная медиация и «ложные представления»

Гипотеза психосферной медиации (ПМ), предлагающая интерпретацию обозначенного выше комплекса «паранормальных» явлений, не может быть построена на основе антиисторических представлений об абстрактном человеке (см. Введение). На разных стадиях развития психофизиологии и ментальности человека этот комплекс проявляется по-разному.

Когда в ходе антропогенеза подчинение жёстким и стандартизованным диктатам ИМ частично разрушилось, на «принимающее устройство» психики гоминид обрушился вал незнакомых прежде интенциональных сигналов, потоков и воздействий. Невидимые мосты, по которым интенциональные импульсы, испускаемые животной психикой, частично рухнули, что и определило психическую составляющую эволюционной болезни. Разрушения всех этих мостов ни один биологический вид перенёсти бы не смог. К тому же такой обвал невозможен в принципе; это означало бы полную утрату предками человека своей природной компоненты в отсутствии ещё не успевшей развиться компоненты культурной. Но и того разрушения, что принесла с собой эволюционная болезнь, оказалось довольно для трансформации животного психизма в прото-культурное сознание, а затем, по мере его дальнейших трансформаций – в сферу зрелой человеческой ментальности. Эрозия стандартных природных каналов взаимосвязи психики с ИМ шло на протяжении всего периода антропогенеза, и всё это время дуализм двух миров медленно, но верно проступал и проявлялся в пробуждающейся рефлексии раннего сознании. По мере развития культурных практик увеличивалась и действительная дистанция между мирами, что и являлось глубинным основанием отпадения, обособления культуры и человека от материнской системы – природы. Однако ещё для современного архаика дуализм миров относительно слабо выделяется из синкретической нерасчленённости. Но такого рода «холизм» – лишь атавистическое, ослабленное воспоминание о несравнимо более высоком уровне слитности, которое неуклонно утрачивалось с развитием самости и культурного сознания вообще. В этом смысле современные первобытные народы – это своего рода «декаданс», разложение и упадок той целостности и прямой интенциональной отзывчивости на когерентные взаимосвязи и вообще любого рода импульсы ИМ, которые имели место ещё в верхнем палеолите, не говоря уже о более ранних временах.

Каким же образом развивается диспараллелизм миров? Психика изначально, в силу своего природного происхождения ориентированная на улавливание когерентных связей, постепенно утрачивает с ними связь и принимает за них ложную каузальность. Что это такое? Включение в процесс становления психики процессуально-временных (сукцессивных) отношений сбивают правополушарные настройки погружения в паутину когерентных отношений. Поэтому подсознание вынуждено «ощупью» отыскивать агентов когерентных связей и полуосознанно-полупринудительно связывать их между собой. Там, где атавистические «прописи» животного психизма оказываются недостаточно стёртыми эволюционной болезнью, это в той или иной мере удаётся, и акты безошибочного животного «знания» восстанавливаются и срабатывают уже на территории осмысленных культурных практик. Там же, где инстинктивные каналы медиации оказываются разрушены, непосредственное погружение в когерентность и получение, соответственно, прямых психических и поведенческих регуляций вынужденно заменяется тем, что впоследствии станет пониматься как культурный опыт. Эти вторично установленные связи, которые инерционно переживаются ранним сознанием как когерентные, в действительности, отражают не когерентные, а каузальные, либо псевдо-каузальную связи.

Но, что же представляет собой псевдо-каузальная связь? Объективные[25] каузальные связи между вещами обнаруживают себя в сознании на основе их (вещей) физических природных свойств. Но этот сектор связей за ненадобностью лишь «краем» включён в спектр животной психической перцепции. Животным не нужно осваивать физические свойства вещей: все необходимые с ними взаимодействия предусмотрены инстинктами, дополнены и скорректированы условно-рефлекторными сценариями. Поэтому в животной психике каузальность инкорпорирована в когерентность. Лишь при определенных условиях эта когерентность ситуативно «расплющивается», «высвобождая» ощущение прото-каузальности. Примерами поведения животных, иллюстрирующими эту ситуацию, изобилует современная этологическая литература[26]. У человека же (включая и его предков) из этого сектора каузальности развивается рационалистический бытовой, а затем, на высоком уровне развития сознания и знаковых систем – и научно-теоретический опыт. Это – первый тип каузальности.

Второй же тип – условно говоря, ложный – проистекает из стремления навязать вещам квази- и псевдокогерентные связи, т.е. заново обнаружить их там, где они по смутным атавистическим интуициям должны быть, но не чувствуются, будучи обработаны левополушарными когнитивными техниками. Неуклонно и последовательно утрачивая естественную погружённость в когерентность, пробуждающееся культурное сознание стремится нырнуть в неё заново, по-новому устанавливая в психике полустёртые пути в когерентную паутину ИМ и тем самым преодолевая или, по меньшей мере, компенсируя травматичное отпадение от палеосинкрезиса. Но что утрачено, то утрачено: «правильная» животная вписанность в когерентный мир в ходе культурогенеза всё более отдаляется в область недостижимого идеала (отсюда, кстати, и бесконечная ностальгия по воссоединению с Единым[27], тянущаяся с момента осознания проблемы отпадения). Ранее сознание по-детски тычется в вещи и методом проб и ошибок, а иногда и «назло ошибкам» пытается вновь поймать ускользающие алгоритмы и невыразимые «флюиды» когеренций, «склеить» распавшиеся корреляции. В раннем сознании, память о ненарушенной эволюционной болезнью погружённости в когерентность ещё довольно свежа. На её основе, на протяжении миллионов лет антропогенеза сформировалась мощнейшая устремлённость к трансцендированию. Последняя понимается как возвратное погружение в мир когерентных связей и прямое считывание импульсов ИМ (на самом же деле ментальность всегда имеет дело не с ИМ, а только с психосферой). Порыв к трансцендированию в своём экзистенциальном значении столь важен и фундаментален, что возникающие при его осуществлении когнитивные установки превосходят по глубине и силе режимы восприятия освоения эмпирической реальности. Потому миф и господствует над опытом. И не только в первобытности.

Ища утраченные ключи к возвращению в пространство когерентных связей, раннее сознание невольно опирается уже и на левополушарные когнитивные режимы. Оно искусственно-принудительным образом выстраивает ряды зависимостей между вещами по принципу внешнего сходства, произвольно понимаемого подобия, репрезентации целого его частью и т.п. Из этого ряда – описанная Леви-Брюлем[28] и другими этнографами нечувствительность архаического мышления к логическим противоречиям или установление ложных зависимостей: к примеру, понимание предшествующего события как причины иного события, имевшего место впоследствии. Здесь глубокое переживание временнóй последовательности как модифицированной когерентности и, более того – экзистенциальная ей сопричастность, как бы заменяет утрату изначального «чувства когеренции» и оправдывает произвольность, необязательность новоустановленной связи.

В общем случае можно сказать, что для развивающегося сознания замена погружённости в континуум когерентных связей на доминирование каузальности никогда не проходит безущербно. И самый минимальный ущерб, который, впрочем, долгое время никак не замечался, – это нарастающий диспараллелизм мифа и опыта, где миф – сфера ложной[29] каузальности (разумеется, значение мифа этим не исчерпывается). Ложной – с точки зрения объективной физической природы вещей, но, безусловно, истинной с точки зрения переживающего сознания, ибо разница между вещью-для-природы и вещью-для-человека – это не разница между объективным и субъективным, а всего лишь дистанция между разными модусами вещи. Таким образом, сбои и дисфункции «прямого знания», достигаемого путём психической погружённости в континуум когерентных связей, порождают – на основе недоступных животным комбинаторных способностей человеческого ума - чисто психологические, мнимые и ложные, с точки зрения естественной природы вещей, связи.

На этом рационалистический подход останавливается, считая вопрос исчерпанным.

Так, по К. Леви-Стросу, для возникновения магической ситуации необходимо сочетание трёх факторов: веры шамана в свои колдовские возможности, веры человека в силу колдовского воздействия и веры общества в действенность магической традиции. Однако, говоря о возникновении магической ситуации, и Леви-Стросс, и другие авторы уводят разговор о «настоящих чудесах», которые де могут при этом твориться, в область невнятных полуметафор и стыдливой двусмысленности. Они не желают, с одной стороны, игнорировать очевидное, но с другой, панически боятся хотя бы в малой степени заслужить упрёки в иррационализме.

Но не слишком ли просто ставить здесь точку с помощью нехитрой дихотомии: истинное – ложное? Являются ли ложные связи чисто психологическими и потому в полной мере ложными? Здесь мы подходим к одному пикантному моменту. В импликативном (когерентном)[30] мире нет ничего абсолютно автономного. В ином случае тезис о всеобщей связи был бы пустой декларацией. Поэтому даже произвольно устанавливаемые «больным» сознанием связи, не верифицируемые практическим опытом, не могут быть абсолютно ложными. Любая, даже самая абсурдная мысль обладает в ИМ неким отличным от нуля минимумом бытия. Связи, устанавливаемые посредством мистических и ритуально-магических техник по каналам мифологического ассоциирования, адресуются к тонким и удалённым от фронта стандартных естественных экспликаций (распаковываний) слоям ИМ (подробнее см. ниже). Поэтому вероятность их проявления (реализации) в эмпирическом мире критически мала. И вот-то здесь кроется интрига! Психическая энергия человека, т. е. сила его интенций, частично освобождённая от связанности природными психическими режимами, способна реализовывать, т.е. «вытягивать» из ИМ и воплощать в эмпирической реальности часть спектра ею самой установленных вторичных и «ложных», с точки зрения физической природы вещей, связей (общая схема этого вытягивания на квантовом уровне кратко обозначена в гл. 1). Иными словами, человек способен придвигать абстрактные возможности осуществления к рубежу реализации (экспликации) и, при определённых условиях, преодолевать этот рубеж, превращая имплицитные возможности осуществления в эмпирические акты существования. Проще говоря, силой своей психической интенциональности ментальность способна распаковать потенциальные акты существования в наличную эмпирическую реальность[31]. Способность человеческой ментальности не только воздействовать на уже имеющиеся в психосфере интенциональные взаимодействия, но и создавать новые импликативные паттерны и пакеты потенциальных актов существования я буду называть интенциональной индукцией. Усиление возможностей интенциональной индукции по ходу исторического развития человеческой субъектности – одна их магистральных, хотя и скрытых линий в культурной эволюции.

Квантовая физика теоретически допускает обмен информацией без обмена энергией («квантовая передача порядка»), и это способно прояснить вопрос о законе сохранения энергии в процессе медиации между мирами. Так, согласно теории вакуума Г.И. Шипова, в онтологии вакуума физическое в значительной степени совпадает с психическим. Утверждается, что в основе любого рода квантовых полей лежит некое первичное торсионное поле, состоящее из элементарных пространственно-временных вихрей, не обладающих энергией, но переносящих информацию[32](см. гл. 1 о структурообразовании).

Важно, однако, и то, что в соответствии с этими же представлениями, ментальная интенциональность человека (обычно она соотносится с сознанием или разумом) способна влиять на вероятность микрособытий, образующих, в свою очередь, макрособытия в эмпирическом мире. Такую гипотезу выдвигал, в частности, нейрофизиолог Дж. Экклз. Собственно, гипотеза, согласно которой, человеческое сознание «схлопывает» квантовую волну, была предложена ещё фон Нойманом в 1930-е гг. С тех пор она получила многочисленные экспериментальные подтверждения. Вкупе с данными, аналогичными тем, что приведены в гл. 2 о воздействии человеческих эмоций на молекулы ДНК и т. п., современные квантовые представления рисуют отношения человеческой когнитивности с внешним миром как своего рода нелокальную интерактивность, а нелокальные воздействия человеческой интенциональности на процессы и объекты макромира – как частные её проявления. Не случайно В. Гейзенберг называл паттерны потенциальностей тенденциями.

В таких случаях говорят о чуде и нарушении законов природы. Однако в большинстве случаев можно говорить лишь о нарушении известных культурному сознанию данной эпохи правил и законов, не более того (вспомним хотя бы об упоминавшемся выше «ненаучном» поведении воды). Ведь то, что мы привыкли понимать под объективными и незыблемыми законами природы – всего лишь частный случай, один из секторов необозримой сферы потенциально возможных связей и отношений между вещами. И верификация этих законов практическим опытом ничего не меняет в этой диспозиции; опыт наш так же не субстанционален, а модален, как модально вообще наше восприятие мира. Логика и законы эмпирического опыта всего лишь устанавливают границы того сектора свойств и связей вещей, в котором человеческое сознание и культурные практики релевантны означенным свойствам и связям. Причём границы эти, видимые из каждой отдельной исторической точки как окончательные и не подлежащие пересмотру, в исторической перспективе предстают весьма подвижными, т.е. относительными.

Не случайно по результатам научных открытий и мировоззренческих трансформаций первой пол. XX в., принцип историзма решительно вторгся и в области, традиционно далёкие от гуманитарных сфер: фундаментальную физику и разные области естествознания. Иными словами, принцип историзма распространяется теперь не только на законы культуры, но и на законы природы. И хотя далеко не все готовы принять картину мира, в которой наша Вселенная – одна из множества подобных, перманентно рождающихся из «квантово-гравитационной пены»^[33], игнорировать положение, согласно которому «законы природы – не более чем принципы местного действия, результат исторических случайностей, произошедших в первые мгновения после Большого Взрыва»[34], более нельзя.

Исходя из всего сказанного, можно заключить, что параллельно с угасанием способности к перцепции когерентных связей в человеческой ментальности развивается способность к структурированию двух типов каузальности. Первый, условно говоря, атавистический, представляет собой трансформированную левополушарными когнитивными техниками когерентную (по генезису – правополушарную) перцептивность и выступает психической основой «ложных представлений», какими они понимаются в данном контексте. Такая перцептивность, в свою очередь, определяет возможности магического воздействия на реальность и, что особенно важно, степень эффективности такого воздействия.

Наглядным примером каузальности первого типа, помимо разнообразных магических практик, является универсально распространённые практики гадания. Здесь сознание стремится уловить и почувствовать в эмпирическом мире внешние признаки-проявления скрытых когерентных со-осуществлений и, «расплющив» (спроецировав) их во временном измерении, придать им вид каузальной связки по принципу «если… то». При этом атавистическая «когерентная интуиция» уверенно связывает кончики нитей, тянущихся к агентам когерентных связей, которые «торчат» из ИМ и проявляются в совершенно внешне не связанных меж собой вещах и явлениях. Полёт птицы, сожжённые внутренности жертвенного животного, кости, вода, зеркало, бобы и прочая, понимается магической интуицией как некие особые ключи-медиаторы, приоткрывающие двери в запредельный мир. С помощью этих ключей можно прощупать нити когеренций, скрывающиеся за внешним обликом вещей. Разумеется, чем больше разнообразных опосредований символического технологического характера вклинивается между агентами предполагаемой (или искусственно устанавливаемой?) когерентной связи, тем меньше оснований говорить о действительной и объективной когеренции. Связь здесь может быть установлена лишь вторичным образом за счёт интенциональных энергий человека. Но то, что в разных культурных традициях «щели» в ИМ ищутся в сходных направлениях, т.е. атрибуты и приёмы гадания во многом совпадают у разных народов – явно не случайно.

Второй тип каузальности – рациональный, в привычном смысле этого слова, основанный на эмпирическом опыте освоения локальных связей. И связи эти релевантны ключевым модусам развивающегося человеческого сознания. Этот общераспространенный тип каузальности в дополнительных комментариях не нуждается.

На основе сказанного можно предложить набросок модели исторической динамики изменений ментальности для раннего и архаического сознания. Модель строится по принципу соотношения между способностью к прямым включениям в когерентные суперпозиции[35]. ИМ и соответствующей этому режиму магической потенцией, с одной стороны, и динамикой наработки рационально-эмпирического опыта, с другой. Через это сопоставление проясняется природа и историческая динамика означенных «ложных представлений». Вот как она выглядит.

1. Нижний и частично средний палеолит – доминирование животной погружённости в когерентность с постепенным нащупыванием вторичных, новообразуемых псевдо-когерентных связей (см. выше). Такие связи на этой стадии психической эволюции основаны на неоптимальной «смеси» право- и левополушарных паттернов – главным образом, «неправильных», ложных, не отражающих ни физическую природу вещей, ни их глубинные когерентные взаимосвязи.

Поражённая эволюционной болезнью психика гоминид в отсутствие сформировавшихся компенсаторных режимов находит спасение в лоне незатронутых эрозией секторов животной инстинктивности. Но за их пределами господствуют прото-магические, по своему характеру вторичные в означенном выше смысле, связи. Они не обладают безошибочностью инстинкта, но и не обладают адекватным соответствием естественной природе вещей. Поэтому их переживание протекает в режиме максимальной суггестии и возможности вызывать к существованию «неправильные», с точки зрения естественной природы вещей, акты осуществления. При этом мощнейшая суггестивность заключается в узкие рамки стихийной, бессознательной интенциональности; ведь ни о каких определённых целополаганиях или даже представлениях о желательном результате на этом этапе культурогенеза и речи быть не может. Возможно, именно отсутствие рефлексии и знакового опосредования экзистенциальных интенций и обеспечивает эффективность спонтанной медиации психики с ИМ и достижение прямого прото-магического воздействия на вещи.

2. Средний и, главным образом, верхний палеолит и мезолит. Прямая, животная по генезису «когерентная интуиция» неуклонно деградирует. Когнитивные доминанты окончательно смещаются в область «неправильной», мистико-магической каузальности. Сформировавшиеся к этому времени мифоритуальные семантические комплексы господствует над узким сектором рационального эмпирического опыта. Связанная с ним каузальностью второго, «правильного» типа интуиция синкретически слита с каузальностью первого, «неправильного», магического типа при сильнейшем преобладании последнего. Интенционально-энергетические возможности человека на этой стадии максимальны, поскольку потенциал прямого интенционального (магического) воздействия на реальность сочетается с достаточно развитыми культурными практиками и представлениями об этой самой реальности, что способно порождать достаточно широкий спектр целеполаганий. Это эпоха, которую можно, в известном смысле, назвать золотым веком магии.

3. Современное состояние архаического и постархаического сознания. Нисходящая – в силу усиления левополушарной когнитивности - линия «когерентной интуиции» приблизительно уравновешена восходящей линией утверждения эмпирического рационализма и «правильной» каузальности или даже отчасти уступает ей. Когерентные связи улавливаются искажённо и фрагментарно. Их считывание осуществляется главным образом за счёт «атавистических» правополушарных психических режимов, подпитываемых коллективными интенциональными импульсами. Импульсы эти кодируются в соответствующей мифосемантике и в таком опосредованном виде закрепляются в традиции. Но магические техники уже почти не работают, а коллективная интенциональная индукция настолько слаба, что традиционные мистические представления, отражающие некогда действенные магические отношения, вырождаются до суеверий, коими переполнена повседневная жизнь современных архаиков. На поздних стадиях разложения традиционного общества и соответствующего типа ментальности, агенты «ложных» связей (каузальность первого типа) не только далеки от действительной когеренции, но даже и от её ослабленного подобия. Ведь психическая индукция человека (коллектива), стремящаяся вторичным и принудительным образом с помощью волевого импульса воздействовать на интенциональные потоки, уже почти совсем выдохлась. Агенты магических манипуляций служат лишь носителями семантических кодов для включения соответствующей инерционной суггестии (индукции), не способной более к действительным магическим воздействиям. Здесь угасающая сила магического воздействия зависит только от субъективного интенционально-энергетического потенциала индивида или группы и условий его проявления. Вопрос можно формулировать так: способен ли данный индивид (группа) со своим индуктивным потенциалом создать действующую когерентную связь, и тем самым осуществить действенный магический акт? В большинстве случаев ответ отрицательный. «Инструментализм» сводит на нет магическую потенцию. Но есть, разумеется, и исключения.

В конечном счёте, вырождение действенной магии и подмена её рецептурно-обрядовыми практиками, ложными (уже без всяких кавычек) представлениями и совершенно иррациональными правилами и табуациями приводит к тому, что историческая динамика современных первобытных народов представляется не столько инерционным доразвитием культурных форм верхнего палеолита-мезолита, сколько их деградацией. Эпоха действенной магии несомненно являла не только большее разнообразие, но и большую гибкость, вариативность и динамику.

Примечательно, что фактором деградации служил не только присущий архаическим обществам изоляционизм, но и воздействие стадиально более высоких мировоззренческих и религиозных систем. «Парадокс современной ситуации заключается в том, что мировые религии в известной мере способствовали консервации культа предков в Африке, прервав процесс его «естественного умирания». Нанеся свой основной удар по общеплеменным богам (напомним: духи предков превратились в их слуг!) христианство и ислам затронули семейно-родовые культы в гораздо меньшей степени. В итоге культ предков оказался среди тех немногих элементов автохтонных религий, которые в целом сохранили свои позиции…»[36]. Аналогичная картина наблюдается и в отношении других современных архаичных народов.

Каузальность первого и второго типов пребывают в диффузном смешении. Вопрос этот более сложен, чем может показаться на первый взгляд. Дело не только в том, что в мифологическом сознании архаического и постархаического человека соседствуют и переплетаются элементы жизненно важного рационального опыта и представления, которые, с точки зрения зрелого рационалистического сознания, выглядят нелепыми и абсурдными суевериями. Тонкость в том, что эти самые нелепые представления отражают всякий раз разные интенционально-энергийные настройки коллективного (реже индивидуального) психического поля (не побоюсь этого слова!), определяющие степень их «неправильности». Иными словами, существует, как уже говорилось, некий диапазон, в котором интенционально-энергийные воздействия архаического коллектива способны оказывать реальное магическое воздействие на вещи и события, в обход их «рациональной» физической природы. Указанный диапазон показывает градацию степени «ложности» каузальных связей и отношений первого типа. При этом степень их магической эффективности напрямую зависит от уровня потенциала суггестивности психики и способности к индукции и автоиндукции, т. е. от частичного подавления левополушарных когнитивных режимов и максимального восстановления прямой перцепции когерентных корреляций. Обычно это осуществляется в режиме ИСС. Иначе говоря, чем более каузальность первого типа «редуцируется» до своих «атавистических» оснований, т. е. погружается в правополушарную перцепцию когерентных зависимостей, тем эффективнее процесс магического воздействия на реальность.

Однако стремление к такого рода «редукции» наталкивается на непреодолимые барьеры, установленные психофизиологической эволюцией. Поэтому описания магических обрядов и практик у современных архаических и постархаических народов, как правило, включает в себя элементы анализа психических расстройств и патологий, возникающих в трассовых, индуцированных и т.п. состояниях.

Например, повсеместно распространенные в архаических обществах представления, о том, что свойства пищи передаются съевшему её человеку, с рационалистической точки зрения, выглядят совершенно беспочвенными[37]. Но в той реальности, в которой живёт архаический человек степень «беспочвенности» может широко варьироваться в зависимости от суггестивного потенциала отдельного индивидуума или группы. Т.е. здесь не только в той или иной степени срабатывает или не срабатывает эффект, родственный эффекту плацебо, но и разворачивается шкала в той или иной мере действительных связей между человеком и его пищей. Эти связи, относясь к первому типу каузальности, актуализуют, т. е. вытягивают силой психической интенциональности из ИМ такие зависимости, которые в рациональном мире маловероятны до неразличимости и потому воспринимается рациональным сознанием как нечто невозможное. Потенциал таких «вытягиваний», повторю, всякий раз зависит от целого ряда привходящих обстоятельств и, прежде всего, от коллективной ментальной конституции данного сообщества. Чем больше мысль запутывается в различных семантических кодах, извивах псевдологических построений дополнительных каузальных обусловленностей и т.п. «дискурсивности», тем слабее суггестия и интуиция когерентности. Каузальность первого типа, обретая свою, подспудно пропитанную практико-эмпирическим опытом квази-логику, вырождается и теряет действенную магическую силу.

Так, универсально распространенный комплекс магических традиций, отражающий представления о воздействии покойников на различные сферы жизни, вероятно, отражает некий сложный режим ПМ, связанный с количественными и качественными преобразованиями и конвертациями интенционально-энергийных потоков. Соответственно, погружение психики в суггестию самых глубинных и потому, семантически абстрактных уровней, способно дать эффективные магические результаты. Но дальнейшие вариации темы в разнообразных культурных контекстах, сопровождающиеся наращиванием семантических опосредований, неизменно выхолащивают действенность магического акта.

Например, в Тасмании (как и во всех традиционных обществах) верят в целительную силу покойников. У тасманийцев существует обычай лечиться, выпивая воду, в которую наскребли с костей покойника. Дело не в том, что этот обычай идёт вразрез с любого рода реалистическим опытом, а в том, что в данном случае отрыв от физической природы вещей здесь огромен. Магическая действенность такого лечения требует столь мощной суггестии и такой концентрации интеционально-энергийного поля, которая, возможно, и имела когда-то место у глубоко архаических тасманийцев, но на стадии даже сравнительно небольшой эрозии архаической ментальности превратилась из эффективного магического средства в бесплодный и физически опасный предрассудок.

Вообще, каузальность первого типа носит сложный, диффузный характер. Ядром её выступает описанная выше способность к установлению вторичных внерациональных связей на основе прямого диалога с ИМ. Кроме того, к ней примешивается и частично конвертированная в сукцессивную модальность, «когерентная интуиция», а также элементы каузальности второго, собственно рационального типа. Попутно замечу, что в ряде случаев рациональный опыт архаического человека включает в себя знание таких вполне объективных и действительных свойств вещей, которые не видятся и не признаются рационалистической новоевропейской наукой и на этом основании объявляются ложными и несуществующими. Но это другая тема.

Подытоживая, можно сказать, что каузальность первого, внерационального типа может быть подразделена на два подтипа. Первый, наиболее архаичный, актуализует действительные когерентные связи между вещами в обход их физической природы, эмпирически осваиваемой человеком. Второй – посредством индуктивно-суггестивных воздействий «всего лишь» внушает человеку переживания такого рода связей. В этом случае диапазон эффективного магического воздействия ограничивается рамками осознанных перцепций сознания, а агенты новоустановленных когерентных (с приставкой «псевдо» или без) связей, независимо от их имманентных свойств, служат лишь семантическими кодами, запускающими механизм суггестии. Например, с помощью магии, соотносимой с первым подтипом каузальности, можно пытаться воздействовать на природные объекты или явления – вызывать/прекращать дождь и т.п. С помощью второго – воздействовать только на осознаваемые человеком сферы его жизнедеятельности. Проще говоря, архаический человек способен внушить самому себе или своим соплеменникам, что, скажем, головной убор из птичьих перьев придаёт ему (человеку) некоторые полезные свойства птицы. И эта «ложная» связь будет хотя бы отчасти работать за счёт суггестии. Сами же перья служат не боле чем семантическим кодом: их глубинная онтологическая природа с соответствующим потенциалом скрытых когеренций в процесс установления связи не включается. Это – второй подтип когеренций. Внушить же некую навязанную когеренцию внешним физическим объектам или явлениям в рамках второго подтипа невозможно; можно лишь индуцировать перцептивные аберрации в своём собственном сознании, что, как правило, и происходит в эпоху разложения традиционных культур или в современном, заигрывающем с магическим мировосприятием сознанием. Для установления действительных вторично-принудительных когеренций первого подтипа необходим качественно более высокий интенционально-энергийный и суггестивно-индуктивный потенциал, в целом иссякший к эпохе верхнего палеолита. Его атавистический шлейф в современных первобытных обществах и точечные проявления в обществах постархаических – не более чем своего рода метастазы эволюционной болезни, хотя роль их в культуре эпизодически может быть весьма значительной.

Приведённые выше теоретические рассуждения можно проиллюстрировать огромным количеством этнографических и историко-культурных данных, которые могли бы составить отдельную книгу. Но приводить этот материал здесь не имеет смысла даже выборочно. Достаточно обратиться к классическим трудам по этнографии и взглянуть на приводимый там материал в соответствующем ракурсе. И тогда можно утверждать, что та часть жизни общества, причём не только архаического, которую с рационалистической точки зрения принято считать сферой магических, мифологических и мистических иллюзий, в действительности представляет собой видимое выражение реальных психосферных процессов и жизни психосферных феноменов. Сама же ПМ – это не иррациональный балласт, прицепленный к утилитарно-хозяйственным практикам, а корневое основание жизни человека и самой культуры. И в этом ещё неоднократно предстоит убедиться.

3.3. Природа импликативного мира

Говоря о психосфере и её проявлениях, с неизбежностью приходится высказывать соображения о природе и сущности ИМ. Разрозненными суждениями здесь не обойтись даже для пояснения модели разворачивания - сворачивания актов существования из ИМ вообще и под действием интенциональных импульсов человеческой ментальности, в частности. И хотя попытка увидеть невидимое и описать неописуемое непременно вызовет критическую усмешку, общий эскиз картины ИМ всё же необходим.

В книге «Wholeness and the Implicate Order» («Целостность и скрытый порядок»), не переведённой пока на русский язык, Д. Бом объясняет своё понимание импликативного порядка. В главе «Эксперимент с языком и мышлением» он называет скрытый или свёрнутый порядок голодвижением, подчеркивая его динамическую и голографическую природу. Динамическая голограмма по Бому рождается из интерференций волновых функций (или самих волн?) квантовых объектов, имеющих пространственное измерение (?). Явный же или развёрнутый порядок эмпирического мира Бом сравнивает с объёмным голографическим изображением, возникающим при освещении физической голограммы когерентным светом (например, лазером). При этом источник этого всепроникающего «метафизического» света остаётся непрояснённым. Навязчиво-незатейливое мистико-идеалистическое «объяснение» природы этого света через полулирическое «творческое сознание человека» несостоятельно. Хотя и возражений против такого понимания Бом, как и К. Прибрам, не выдвигал[38].

Переводить книгу Бома с английского физического языка на русский культурологический с попутной герменевтикой ключевых терминов, понятий и метафор – специальная и нелёгкая работа. Придётся ограничиться краткими оговорками, поясняющими характер обращения к бомовским идеям, терминам и понятиям по ходу изложения. Так, в частности, голографическая природа Им в книге трактуется, скорее, как особое и расширенное понимание принципа фрактальности.

Здесь, в отличие от особого контекста употребления терминов фрактальность и фрактал (см. далее), имеется в виду общепринятое значение этого термина. Речь идёт о подобных структурах, в которых свойства одной или нескольких систем оказываются «вложенными» друг в друга. Структуры самоподобны: каждый локус энергетической структуры комплекса оказывается подобен другому участку, вне зависимости от масштаба рассмотрения. Всякое устойчивое состояние каждой из подсистем как сколок, собирает и концентрирует в себе свойства всех других возможных состояний системы.

Приступая к неблагодарной задаче прояснения природы ИМ, я не намерен строго пребывать в русле идей Бома. Мне не обойтись без привлечения иных концепций КМ, которые, по тому или иному поводу уже затрагивались в гл. 1.

Прежде всего поясню соотношение понятий ИМ и психосферы. Они не тождественны. Психосфера – своего рода буферная зона, в которой распаковываемые паттерны ИМ обретают эмпирически проявленные формы, т.е. та «территория», на которой это распаковывание и происходит. Иными словами, психосфера – как уже говорилось, – это третий, промежуточный мир, расположенный между импликативным и эмпирическим миром, причастный им обоим и, таким образом, осуществляющим связь между ними.

Заглянуть в ИМ, минуя психосферу, невозможно в принципе. Но, преломляясь в психосфере, этот мир, присутствует в каждой клеточке бытия и попадает в область психической рецепции в виде смутных, фрагментарных, большей частью, неотрефлексированных ощущений. До сознания же эти ощущения доходят в неизменно опосредованном культурной семантикой виде. Потому и догадки о природе ИМ не могут простираться дальше столь же смутных и фрагментарных гипотез. Но и они могут немало прояснить в жизни человека и в сути культурных систем.

Отправной точкой станет уже знакомая нам по гл. 1 проблема интенциональности, которая не только отсылает к сущности любого психосферного явления, но и возвращает нас к фундаментальной оппозиции когерентного и каузального. Здесь возникает повод вновь обратиться к упоминавшейся в гл. 1. квантовой концепции В. Гейзенберга и В.А. Фока[39], принятой целым рядом авторитетных ученых. Согласно этой точке зрения, глубинным уровнем, определяющим субстанциональность квантовых явлений, выступает мир потенций[40] и устремлений к осуществлению, тогда как мир эмпирический оказывается лишь онтологически подчинённой и, в известном смысле вторичной проекцией-экспликацией потенциального (свёрнутого) порядка[41]. К тому же, следует учитывать, что эксплицируются не все возможные потенции бытия, но лишь единичные, «избранные», ибо процесс декогеренции (редукции волнового пакета) сворачивает, «схлопывает» потенциальную бесконечность вариантов локализации до одного, который, «прорываясь» в эмпирический мир, разворачивает в нём своё наличное бытие. Здесь нам является самый глубинный (?) уровень проявления закона самоограничения (см. гл. 1). Вот почему, кстати, всё пишущие о квантовом мире исследователи неизменно отмечают его неизмеримо большую яркость и богатство по сравнению с миром эмпирическим.

Исходя из означенной концепции[42], которая вполне согласуется также и с моделью Бома-Прибрама, я хотел бы не столько акцентировать иерархические отношении между потенциальным и актуальным мирами, на что наталкивают устойчивые рефлексы нуминозного (в понимании Р. Отто – К.-Г. Юнга) отношения к запредельному, сколько утвердить ключевой тезис о применимости теоретических выводов данной концепции не только в микромиру, но и ко всякой реальности вообще. Это допущение может показаться необоснованным. Однако оно может быть подкреплено не одним лишь абстрактным заверением относительно единства законов мироздания. Вполне валидны и представления о последовательном «разбавлении» когерентного начала каузальностью по мере перевода чисто квантовых (когерентных) состояний в смешанные, которое нарастает вследствие дискретизации, дифференциации и автономизации структур и систем Вселенной под действием ГЭВ. Иными словами, увеличение сепарабельности (в квантовом понимании) систем во Вселенной раздвигает её пространственно-временной континуум, усиливая позиции казуального начала.

Итак, мир потенциальный, мир «тотальной когеренции» – это мир «нераспакованный», лишённый пространственно-временных координат. Мир каузальный – это мир «распакованных» в пространственно-временном континууме актов существования, ибо каузальность возможна лишь в среде пространственно-временных отношений. Направленная энергийность – универсальная форма медиации между мирами; интенциональная устремлённость и движения интенциональных волн – это не что иное как связующие нити, протянутые по «дистанции» между потенциальным и актуальным бытием. Интенциональные потоки, которые проще всего рисуются в виде нитей, скорее, подобны сплошному полю (ведь между интенциональными потоками нет никаких пустот и «зазоров»), или даже интерференции полей. Характеристики этого сложно-диффузного, если так можно выразиться, интенционального поля и определяют не только саму онтологию эмпирических феноменов, но и, что особенно важно, и степень вероятности их воплощения.

В этом смысле и идеация (в гуссерлианском понимании – как способность к формированию и восприятию идей в силу направленности сознания на «всеобщее», «априорное», «эйдос», «сущность») – частное проявление всепроникающей и безграничной интенциональности, связывающей всё сущее во Вселенной. Осознавая спекулятивность данного утверждения, обязуюсь впредь как можно реже выходить за рамки означенного «частного случая», хотя делать это по разным поводам придётся. Но и в этих границах простирается необъятный космос, реальность которого проступает в нашем мире лишь в виде смутных контуров. И знаменитые синхронизмы по Юнгу – это всего лишь слабые отблески бесчисленного множества незримых процессов, протекающих за гранью привычных координат восприятия; немногим более существенные, чем бытовой эффект дежавю – стихийно вспыхивающие в сознании акты пре- или ретрокогниции, т. е. частные случаи эффекта прямого знания.

«Синхроничные феномены доказывают одновременное происшествие значимых эквивалентностей в разнородных, причинно не связанных процессах; иными словами, они доказывают, что содержание, воспринимаемое наблюдателем, может в то же самое время быть представленным внешним событием, без всякой причинной связи между ними. Из этого следует, что либо психика не может быть локализована во времени, либо что пространство вторично по отношению к психике». И далее: «Поскольку психика и материя содержатся в одном и том же мире и, более того, постоянно соприкасаются друг с другом, и, в конечном счёте, основываются на непредставимых трансцендентных факторах, не только возможно, но даже вполне вероятно, что психика и материя – это два разных аспекта одной и той же вещи»[43].

Юнговские синхронизмы как проявление эффекта прямого, не опосредованного знаковыми коррелятами и дискурсивными процедурами считывания информации, представляют собой спонтанное самообнаружение в человеческой психике обычно скрытых в свёрнутом порядке когерентных связок. Показательно, что ища объяснение этому явлению, Юнг обратился к квантовой физике. Тема связи особых психических состояний с квантовыми уровнями была начата в переписке Юнга с В. Паули и привела последнего к соавторству в книге «Интерпретация природы психики». Это направление исследований Юнга было продолжено его учениками – М.Л. фон Франц и А. Минделлом. В дальнейшем идея синхронизмов как эффектов акаузальных когерентных со-осуществлений стала предметом серьёзного внимания со стороны физиков-теоретиков. «Нелокальные квантовые эффекты фактически являются формой синхронизма в том смысле, что устанавливают связь – а точнее, корреляцию – между событиями, в отношении которых любая причинно-следственная связь исключена»[44].

Что же касается прекогниции и ретрокогниции, равно как и феномена прямого знания вообще в форме различных проявлений ЭСП, то здесь речь может идти о непосредственном считывании сознанием (хотя подсознание играет здесь не меньшую, если не большую роль) особых психосферных образований – психических (информационных) матриц (подробнее о них см. ниже)[45]. Эти матрицы – суть полупроявленные в эмпирическом мире проекции паттернов ИМ. В эмпирическом мире они могут соотноситься с событиями, относящимися к прошлому или к будущему. Но по своим интенциональным основаниям в ИМ они не принадлежат временным зависимостям.

На квантовом уровне это объясняется так называемой теорией прямого взаимодействия частиц или теории дальнодействия[46]. Сущность объяснения здесь заключается в достаточно обоснованной гипотезе о формальном равноправии опережающих и запаздывающих решениях волнового уравнения, что означает возможность существования обратного временного потока: от будущего к прошлому[47]. Такое видение согласуется и с некоторыми современными космологическими теориями, в соответствии с которыми Вселенная по достижению некоего состояния начнёт «схлопываться», двигаясь во времени в обратном направлении.

Ответ на вопрос, почему, несмотря на формальную симметрию «прямого» и «обратного» временных потоков, в реальности наблюдается только запаздывающая компонента, был дан Уиллером и Фейнманом. В их модели ускоряющийся заряд порождает как опережающие, так и запаздывающие волны. Окружающие частицы также приходят в движение и излучают поля с аналогичной структурой. Или, иными словами, генерируют гомоморфные интенциональные потоки и интерференционные полевые узлы. Исходная и вторичная волны интерферируют, и результат интерференции задаётся спецификой того, в какой мере данный тип излучения (интенции) взаимодействует с окружением, в качестве которого выступает всё вещество Вселенной (не слишком ли смело?). И хотя согласно «нормальной» логике, для всех четырёх типов взаимодействия должна наблюдаться только запаздывающая волна, для излучений с принципиально иным механизмом взаимодействия с веществом, вполне допустима и опережающая компонента.

Это значит, что если модель Уиллера-Фейнмана верна хотя бы в этих своих положениях, мы получаем ещё одну версию картины мира, где всё уже произошло, и на некоем глубинном уровне различия между прошлым и будущим не существует.

Итак, интенциональность понимается как «реликтовая» сила притяжения между агентами когерентной связи (см. гл. 1), «помнящая» о холономной между ними слитности в атемпоральном мире и стремящаяся актуализовать эту связь вновь. «Вновь» – значит, в мире, где существуют темпоральные различения, т. е. холономная нелокальная связь оказывается спроецированной, «растянутой» в дискретно-линейные цепи каузальных зависимостей и процессуальных длительностей. При развертывании свёрнутого порядка актуальность холономной связи обращается в потенциальность, а потенциальность наличного, эмпирического бытия – наоборот, преобразуется в актуальное существование. Иными словами, процесс развёртывания импликативного порядка выражается, в частности, в том, что внутреннее разделение, растождествление (если так можно выразиться) холономных «объектов» порождает время, которое, «вклиниваясь» между агентами связи, порождает сукцессивную процессуальность как всеобщую возможность эмпирического (развёрнутого) бытия (см. гл. 1, а также гл. 4.4.). Рефлексия этого момента в философском сознании, в частности, легла в основу кантовского конструктивного априоризма.

Как уже отмечалось в гл.1, интенциональность – продукт противоборства каузального и когерентного начал, ситуационно-динамический паллиатив между ними. С одной стороны, «направленность на…» априорно имплицирует некое когерентное со-осуществление, но с другой, разводит компоненты когерентной связи по разные концы временного отрезка и тем самым вносит в со-осуществление момент изначальной, внутренней, незримой, имплицитной причинно-следственной обусловленности. А это, в свою очередь, открывает возможность замещения или изменения агентов когеренции. Можно предположить, что этот механизм действует не только на квантовом уровне, делая систему сепарабельной, но и распространяется на всю прогрессию структурообразования от микро- до макроуровней.

Таким образом, исходное «ядро» когерентной связки, его изначальная диспозиция расслаивается на нелинейное множество вариантов осуществления, где, переводя на уплощённый язык «бытовой эпистемологии», содержание когерентной компоненты связывается с ответом на вопрос что, а каузальной – как Впрочем, отделение этих вопросов друг от друга – сильная уступка аналитической привычке: в каждом акте бытия они нераздельны и диффузно слитны. Можно сказать, что изначальный пакет/паттерн по мере своего интенционально обусловленного «продвижения» к осуществлению и встраивания в контекст конкретных обстоятельств эмпирического мира расслаивается на множество вариантов своего воплощения. И расслоение это, перестав быть чистой потенциальностью, принадлежит пространству психосферы. Эти варианты осуществления, не будучи ещё опредмечены, уже существуют как психосферное явление и с той или иной мерой адекватности могут быть восприняты человеком.

Не следует однако представлять интенциональные потоки в виде ниточек, механически связывающих инертные дискретные элементы. Сами эти элементы – суть сгустки интенциональных энергий, «приторможенные» интерференционным эффектом (см. гл 1.) и угодившие вследствие этого в каузально-темпоральные ловушки (КМ пользуется здесь образом квантовых вихрей). Впрочем, лишь благодаря этим ловушкам и открывается возможность образования каких-либо устойчивых во времени структур. Поэтому интенциональность действует не между элементами структур, а через и сквозь них. Ни один из элементов какой-либо структуры не существует сам по себе, вне многоуровневой системы интенциональных волн, пульсаций и резонирования, ибо он есть не более чем относительно устойчивый во времени фокус этих самых интенций. Онтологическое его отличие от «свободно» существующей интенциональной волны состоит в том, что он, будучи связанной, т.е. воплощённой формой пучка интенций, приобретает свойство относительно самостоятельного агента когерентных отношений. Он предстаёт таким узелком сущего, за который «цепляются» всепроникающие энергетические потоки и меняют в связи с этим, энергийные характеристики своей интенциональности и как следствие этого – её направленность. Поэтому, чем сложнее структура, тем более вариативен разброс между возможностями осуществления внутренних взаимодействий образующих её элементов. Соответственно, возрастает и количество вариантов потенциальных взаимодействий между структурой и внешней средой. Вопрос о том, каким образом поле превращается в структуру, относится к числу наиболее сокровенных тайн Вселенной, и останавливаться на нём подробно сейчас нет возможности.

Исходя из всего сказанного, можно заключить, что в рассуждениях о психосфере как медиационной зоне между мирами необходимо учитывать, по меньшей мере, два ключевых обстоятельства:

– психосфера состоит не из локальных онтологических единиц, а представляет собой континуум всепроникающих интенций, лишь условно и ситуационно локализованных в той или иной пространственно-временной точке. Поэтому феномены психосферы нельзя «пощупать», т.е. свести к сумме эмпирических проявлений. Судить о них можно лишь на основании тех косвенных изменений, которые они производят в мире относительно статичных онтологических величин. Именно поэтому психосферные явления ускользают от рационалистической методики экспериментального верифицирования;

– ВЭС, удерживающая холономность ИМ, дана человеку в модальности психосферных явлений, главным образом, «на стыке» природной и культурной сфер. При этом под «стыком» понимается не только однажды совершившийся вертикальный эволюционный переход, а постоянная зона межсистемной медиации.

Эпигенетическая стыковка систем в виде вертикального эволюционного перехода предполагает установление связующих мостов, проработку каналов трансляции эволюционного опыта и формирование соответствующих принимающих устройств. Такие принимающие устройства, по мнению Бома, локализованы в некоторых зонах человеческого мозга[48]. Впрочем, даже если не апеллировать к голографической модели, есть основания допустить, что «мостом» здесь выступает весь мозг в целом - современные нейрофизиологические представления о нейронных ансамблях и их функциональной диффузии, не говоря уже об опыте трансперсональной психологии (ТП), согласуются с такой точкой зрения.

«Значение холономной реальности состоит в том, что она создаёт то, что Дэвид Бом называет «свёрнутым», или «скрытым» порядком, который… одновременно является всеобщим порядком. Всё содержится во всём и распространено по всей системе. Посредством наших органов чувств… – мы открываем, разворачиваем этот свёрнутый порядок. …Во Вселенной существует некий скрытый порядок, который является внепространственным и вневременным в том смысле, что пространство и время находятся в нём в свёрнутом виде. Сейчас мы можем утверждать, что и мозг также функционирует в холономной сфере»[49].

Надеюсь, мне удалось убедить читателя, что обращение к согласованию современных квантовых и нейрофизиологических теорий не служит обоснованию примитивного панпсихизма натурфилософского толка, а ВЭС – не полулитературная метафора. Впрочем, нельзя упускать из виду, что для человеческого сознания, которое само является продуктом разворачивания «скрытого порядка», исходная, «чистая» холономность импликативного мира эмпирически непостижима в принципе. Однако природа «свёрнутого порядка» (не обязательно в строго бомовском его понимании) по отношению к разворачивающимся во времени и пространстве феноменологическим модусам и обнаруживается в явлении ВЭС, когда сознанию приоткрывается имманентность всего всему, взаимоприсутствие всего во всём и тотальная холистичность универсума. В этой формулировке читатель, несомненно, узнает набившие оскомину сентенции в духе бульварной мистики и полурелигиозных-полунаукообразных «откровений», преподносимых обывателю от имени эзотерических учений Востока[50] и различного рода мудрецов в кавычках и даже без них и т.п. Отмежеваться от всего этого одной фразой не удастся. Однако, не пускаясь в долгие объяснения, оговорюсь, что формулу «всё во всём» в любом случае не следует понимать слишком буквально[51]. Речь не идёт о какой-либо актуальной форме присутствия (представленности) дискретных вещей друг в друге во всей полноте их единичных и конечных эмпирических свойств. Имеется в виду лишь их глубинное сродство на уровне всеобщей пронизанности неразрывными и всепроникающими интенциональными потоками и излучениями и вовлечённость во всеохватные ритмические пульсации. К тому же, согласно КМ, когерентные суперпозиции никуда не исчезают и после актов декогеренции и перехода в локальные состояния. Потому-то всё конечное и единичное, частное и особенное и представляется из этих глубин не более чем пеной на поверхности сущего. В этой связи идеи бутстрапа Дж. Чу об отсутствии в мире чего либо онтологически определённого, фундаментального, субстанциального уже не кажутся столь отвлечёнными.

Но может ли абстрактная всеобщая связь очевидным образом себя проявить за пределами квантовых процессов? Обнаруживает ли она себя непосредственно? И если обнаруживает, то как и в какой степени? Ответы на эти сложнейшие вопросы коренятся в устройстве ИМ, говорить о котором необычайно трудно, но необходимо.

В отличие от обыденно-механистического представления о структурности, где каждый элемент понимается как нечто дискретное, равное самому себе и локализованное во времени и пространстве, «структурность» свёрнутого порядка устроена принципиально иначе. Здесь любой условно выделяемый дискретный «элемент», будучи по своей природе нелокальным, включён не в одну какую-либо «состоявшуюся» структуру, а в бесчисленное множество потенциальных структурных связей, взаимодействий и со-осуществлений.

Обратимся к вопросу о природе репрезентируемого в психосфере ИМ и его, условно говоря, структурности. Условно – потому, что никаких локальных структур, наподобие тех, что мы наблюдаем в эмпирическом мире, там нет и быть не может. В мире свёрнутого порядка нет ни структур, ни даже дискретных и устойчивых во времени и пространстве составляющих элементов, а есть лишь пакеты возможностей их актуализации[52]. Каждая из условных единиц анализа этих пакетов, которой наше дискретно мыслящее сознание приписывает соответственно дискретные и локальные свойства, потенциально присутствует, как уже говорилось, не в одной, а в бесчисленном множестве потенциальных структурных образований. Поэтому, рассуждая в нашей привычной системе смысловых координат, можно говорить разве что о парадоксальным образом «отсутствующей структуре» (совпадение с названием работы У. Эко чисто случайное).

Отсутствие в ИМ привычной для нас пространственно-временной структурности не означает, что мир этот пребывает в абсолютно гомогенном и недифференцированном состоянии, ибо холономность не есть простая нераздельная однородность. Понимая это, Бом отмечает, что «Каждое действие начинается из намерения в импликативном порядке. Воображение – это уже создание формы; оно уже обладает намерением и зародышем всех необходимых последующих воплощений. То есть творение берёт начало из наиболее тонких (курсив мой – А.П.) слоёв импликативного порядка, проходит сквозь них до тех пор, пока не воплотится в экспликативном порядке»[53]. Это первичное бытие-в-возможности я называл выше нулевым уровнем бытия.

К сожалению, обрывочные идеи о внутреннем устройстве мира импликативного порядка и о его взаимоотношениях с миром порядка развёрнутого не получили достаточного развития ни у Бома, ни у кого-либо из его последователей или авторов релевантных квантовых теорий. Зато они вдохновили множество авторов на несерьёзные, безответственные и не имеющие отношения к науке фантазии о сотворении вещей и целых миров силой воображения, о физическом воплощении произвольных фантазий и т. д. и т. п.

В связи с тем, что ИМ, очевидно, не представляет собой чистую и однородную потенциальность, простая дихотомия потенциальное – актуальное оказывается явно недостаточной для описания взаимоотношений между мирами свёрнутого и развёрнутого порядков. Между чистой, абстрактной потенциальностью и воплощённым бытием в эмпирическом мире простирается шкала состояний, соответствующих различным уровням возможности осуществления. Гетерогенность психосферы – и есть отражение этой шкалы. Будь это не так, разворачивание импликативных пакетов в актах актуального бытия было бы хаотическим, и ни о каком порядке или эволюции вообще не могло идти речи. Однако эволюционное конфигурирование на путях ГЭВ вполне упорядочено: ни попятных движений[54], ни опережающих скачков через несколько эволюционных ступеней, как уже отмечалось, не наблюдается. Стало быть, если даже допустить, что в ИМ имплицитно присутствуют ВСЕ потенциальные возможности осуществления, то в любом случае, их экспликация в нашем пространственно-временном континууме осуществляется в соответствии с определёнными законами.

Здесь можно вспомнить и «экзотическую» гипотезу Дж. Уиллера, восходящую ещё к Х. Эверету, согласно которой, Вселенная перманентно расщепляется на бесконечное число копий. В этом случае доступная восприятию реальность – коридор осуществившихся на нашем уровне существования возможностей, линейная во времени цепочка актов бытия, нить, выделенная из бесконечной паутины возможностей наличной актуализованностью своего существования. Квантовый скачок эта концепция объясняет не только как «предъявление» наблюдателю одной из возможных копий, но и как перемещение сознания с одной «ветви» на другую. Отсюда делается предположение о том, что сознание до некоторой степени способно влиять на направление этого перемещения.

Необходимо также отметить, что мир потенциальных осуществлений нельзя представлять в виде склада ждущего своего часа заготовок. Каждая из них осуществляется в акте бытия лишь в под действием направленного из эмпирического мира интенционального импульса-запроса, но никак не до того: в конкретном мире нет темпоральных длительностей.

Идеи Бома, а также Уиллера-Фейнмана и др. об ИМ, где прошлое, настоящее и будущее находятся в свёрнутом, холономно-нераздельном состоянии, не являются чисто умозрительными. Они находят и экспериментальное подтверждение (разумеется, вне прямой и обязательной связи с квантовыми построениями Бома). Так, в работах Е.А. Козырева, исследования которого, по понятным причинам, недостаточно признаны и известны, приводятся экспериментальные данные наблюдений за физическими свойствами времени, полученные на основании исследования «мгновенной» передачи воздействия космического объекта на состояние вещества-датчика. Интерпретируя полученные результаты в терминах «геометрии Минковского», Козырев пишет: «Этот четырёхмерный мир Минковского может представлять собой реальный мир, в котором живём мы, или может быть только абстрактным построением… С точки зрения реальности такого мира, всё, что может произойти, уже существует в будущем и продолжает существовать в прошлом. Перемещаясь по оси времени, мы только сталкиваемся с событиями в своём настоящем[55]

Но как в таком случае трактовать неоднородность когерентного мира, в какой измерительной плоскости разворачивается шкала потенциальности? Разумеется, ответы могут быть лишь гипотетическими.

Когда какая-либо из потенциальных возможностей осуществления получает своё воплощение, то сам этот акт – феномен, явление, или даже просто эмпирически проявленная интенция определённого содержания – оказывает обратное воздействие на ИМ. В нем «провоцируется» новый пакет потенциальных возможностей, сложным и непрямым образом соответствующий его (акта существования) интенциональным и онтологическим характеристикам (важнейшие из этих характеристик составляют параметры, определяемые в координатах ГЭВ – см. гл 1.). Причём набор потенциальных возможностей внутри пакета ограничен не чьей-то мистической волей, а спецификой самих воплощённых онтологических характеристик. Любая данность способная в нашем мире жить и изменяться во времени в амплитуде возможностей, предопределенной имманентными характеристиками самой этой данности Этим определяется не только простая временная устойчивость любых структур, но и структурный типологизм на всех уровнях существования.

В этом смысле любой акт бытия, продлевающий своё существование во времени, «вызывает» из мира импликативного порядка свои иновременные, следовательно, так или иначе изменённые состояния. В такой формулировке процесс предстаёт как дискретная последовательность состояний. Но это неверно. Таковым он рисуется лишь в силу ограниченных возможностей нашего языка, отражающего дискретность актов сознания и оперирующего дискретными единицами и сукцессивными отношениями. В процессе «вытягивания», распаковывания актов бытия из ИМ нет пауз и зазоров, нет, «сначала» и «потом», нет «до» и «после». Интенционально-энергийный поток, образующий канал медиационной связи, протекает перманентно и параллельно в обоих направлениях. Поэтому то, что нами воспринимается как дискретные изменения, с точки зрения медиационного диалога между мирами, осуществляется в континуальном режиме. А возможность возникновения нашего сознания и языка, как и всей культуры в целом с её диалектикой дискретного и континуального, обусловлена ни чем иным как нарушением, частичной разбалансировкой прямых и обратных связей между мирами в ходе описанного выше вертикального эволюционного перехода. К этой важнейшей теме я вернусь позднее.

Идея «вызывания» себя самого из ИМ в каждый момент времени, как таковая, вовсе не содержит возможности каких-либо изменений и вызывает в воображении образ замкнутого круга. Однако, ни о какой статике, чреватой креационистскими в духе Августина выводами, здесь речи не идёт. Можно говорить, по крайней мере, о двух видах изменений. Первый – экспликация актов существования, укладывающаяся по своим параметрам в базовые характеристики наличной «вызывающей» структуры. Так происходит становление форм на основе структурных схем: для живых организмов – онтогенез, для культурного сознания – инкультурация, а также набор потенциальных «заготовок» для изменений, связанных с существованием в физической среде (для человеческого сознания – также и в среде культурно-смысловой). Изменения здесь совершаются в рамках флуктуаций, колебаний вокруг относительно устойчивых конфигуративных матриц. Если поток флуктуационных изменений приобретает направленный характер, то в этом случае можно говорить о внутреннем или имманентном развитии (или, наоборот, деградации) структуры. В целом, этот тип изменений – мир повторений – рутинный фундамент Вселенной. Это конгломерат систем с их многочисленными уровнями и подуровнями – от вращения планет и инстинктивного поведения живых организмов до традиционализма в культуре, который ведёт диалог с ИМ по раз и навсегда установленным каналам и в относительно неизменных интенционально-энергийных режимах. К примеру, в человеческом организме соединяются несколько систем: неорганическая, биологическая и культурно-ментальная. Первые две ведут диалог с ИМ в рутинном режиме, практически незаметном для рефлектирующего сознания. Лишь культурно-ментальная система, причастная к незавершённой системе культуры и не определившая до конца режимы своего диалога с ИМ, способна этот диалог «проблематизировать».

Но есть и другой тип изменений. Интенциональные «обращения» к некоему сектору потенциальных осуществлений, соответствующих более «продвинутым» по линии ГЭВ характеристикам, можно понимать как движение на пути эволюционного (в отличие от имманентного) развития. Здесь обнаруживается принципиально иной режим медиации между мирами. Любой эмпирически наличной структуре в ИМ соответствует специфический пакет потенциальных изменений: своего рода «ограниченная бесконечность» вариаций, заключённая в конфигуративную «оболочку» импликативного паттерна. Т.е. в своих самоизменениях структура не способна «вызвать» из ИМ такие свои трансформации, которые нарушали бы её базовую конфигурацию. Такой тип изменчивости выходит за пределы соответствующего импликативного пакета, и возможность их реализации исчезающее мала. Нам может показаться, что это не так, поскольку сознание нацелено на фиксацию именно этого типа изменений: развития или деструкции, приводящих к качественно новым состояниям. Но в общем масштабе медиации между мирами этот сектор действительно количественно крайне мал.

Направленность изменений способна - тем или иным образом - подвести структуру к границам её паттерна и взломать исходную конфигурацию. Причины этого могут быть весьма разнообразны. Но в значительном числе случаев это происходит, когда имманентное развитие структуры вливается в мэйнстрим ГЭВ (причём, не обязательно вертикального направления). Интенциональные потоки ГЭВ расшатывают конфигуративные конструкции «слабеющих паттернов», приближающихся к исчерпанию основных, если так можно выразиться, версий своего воплощения, и путем скачков расширяют границы пакетов их потенциальных изменений. Отсюда, как уже отмечалось, становится понятен и феномен эволюционного типологизма: новые формы рождаются целиком и сразу, поскольку они уже предсуществовали в ИМ и лишь «ждали момента», когда из эмпирического мира поступил соответствующий «запрос». (Ещё раз напомню, что всё это метафоры: в ИМ нет времени и потому, нет, и не может быть никаких заранее заготовленных форм).

Иными словами, процесс изменения режима медиации между мирами, можно представить следующим образом. Между наличной эмпирической структурой (или отдельным актом существования) и соответствующим ему импликативным пакетом существуют каналы стандартных интенционально-энергийных связей. Изменения структуры, не затрагивающие её конфигуративной основы, осуществляются в рамках распаковывания потенциальных возможностей внутри исходного импликативного пакета. Т.е. структура под действием внутренних автоморфических импульсов или в силу воздействия окружения «вызывает» и распаковывает из импликативного пакета свои изменённые во времени и пространстве состояния, оставаясь при этом сама собой. Этот тип изменений в своём развитии приводит к ветвлению подпакетов в пределах исходного импликативного пакета. Но в случае, когда потенциал изменений в рамках исходной конфигурации исчерпывается, происходит одно из двух. Либо структура разрушается и гибнет, а её материал «идёт в распыл», либо происходит её качественное конфигуративное преобразование и тогда каналы медиационной связи переориентируются уже на другие импликативные пакеты, которые и возникают вследствие новых интенциональных импульсов-запросов из эмпирического мира. Вопрос о том, при каких условиях наступает предел «внутрипакетных» изменений, т. е. вопрос о первопричинах качественных изменений, требует отдельного, более подробного разговора, который сейчас уведёт нас слишком далеко от основной темы.

Итак, диалог с ИМ являет в физическом мире два основных типа изменений:

имманентные, когда пакеты потенциальных осуществлений по мере усложнения структуры, ветвясь на множество подпакетов, подводят (или не подводят) структуру к границам её конфигуративного паттерна;

эволюционные, когда индуцируемые извне интенциональные «запросы» в ИМ выходят за пределы исходной конфигурации и вызывают к существованию принципиально новый феномен.

Любого рода деструктивные и инволюционные изменения относятся, разумеется, к первому типу.

Оговорюсь еще раз: используя в разговоре о мире импликативного порядка слова «новый», «прежний», «ограниченный» и т.п., я не забываю о том, что они, как и многие другие, неприменимы к миру, где отсутствует пространственно-временнóе измерение. Речь здесь идёт всего лишь о проекциях реалий ИМ в наше сознание которые выражены доступными нам языковыми средствами. Никаких новых в привычном для нас смысле пакетов, разумеется, не возникает. Но то, что в нашем мире выглядит как градация пространственной или временной последовательности, в мире свёрнутого порядка предстаёт градацией шкалы потенциальности. Чем сильнее интенциональный призыв из нашего мира, тем выше потенциальность воплощения «призыва» в какой-либо его модификации. Причём инерционный «запрос» на устойчивое воспроизведение всегда выступает доминирующим фоном, сквозь который сравнительно слабо пробивается «голос», взыскующий качественных структурных изменений. Но, повторю, содержание изменений диктуется интенционально-онтологическим статусом «призывающего», и всё, что выходит за его пределы, – всего лишь диалог слабых импульсов, едва уловимых в самых глубоких и удалённых от фронта экспликации слоях ИМ. Говоря гегелевским языком – не всё сущее в когерентном мире является действительным. Потому и произвол человеческого мышления не способен вызвать к жизни плоды своих произвольных фантазий. Действительное намерение, даже будучи «адресовано» слабой потенциальности когерентного мира (в формулировке Бома, – тонким слоям импликативного порядка), способно в той или форме эксплицировать соответствующий акт существования. Но произвольные фантазии адресуются к тому спектру «сущего» в импликативном порядке, вероятность экспликации которого в эмпирическом мире ничтожна до неразличимости. Именно этот механизм я имел в виду, говоря о степени ложности «ложных» мистических представлений (см. выше).

Впрочем, вероятность воплощения в эмпирическом мире того или иного импликативного паттерна определяется не одной лишь силой интенционального импульса. Вновь прибегая к пространственной метафоре, представим, что в ИМ существует некая шкала приближения к границе распаковки. При этом импликативные паттерны ведут между собой интенциональный диалог: своего рода борьбу за возможность эмпирического воплощения. Не случайно в КМ даже появился термин «квантовый дарвинизм» (В. Зурек): между квантовыми состояниями идет конкуренция за то, чтобы оказаться декогерированными и получить возможность на существование в виде стабильных эмпирически воплощённых и проявленных образований. В результате этого «естественного отбора» выживают те структуры – суть импликативные паттерны, которые обладают соответствующим интенционально-энергийным потенциалом. Интенсивность энергообмена со средой здесь не является единственным фактором. А уж об «обмене информацией», как это нередко представляют пишущие об этом явлении авторы, вообще как мне представляется, говорить некорректно.

У самого фронта распаковки «толпятся» имплицитные паттерны, вероятность воплощения которых максимально высока. Причины такой высокой вероятности могут быть связаны с такими обстоятельствами как наличие в психосфере, т.е. уже за фронтом распаковки энергетически сильных и устойчивых энграмм (см. ниже), – неких промежуточных полупроявленных онтологических состояний, подготавливающих почву для экспликации. Т. е. устойчивые и энергетически сильные структуры вызывают из когерентного мира свои экспликаты с наибольшей вероятностью. К этому типу экспликаций относятся все рутинные и легко предсказуемые процессы. Проще говоря, психосфера хранит слепки (энграммы) всех когда либо распакованных (декогерированных) состояний.

В КМ это явление описывается понятием матрица плотности[56]. Эта матрица может быть представлена в виде двух составляющих. Первая соответствует максимально смешанному состоянию, отражая потенциальный спектр состояний, в которых система способна себя реализовать. Вторая – динамическая: в ней матрица актуализует возможные для себя состояния. Прибегая к привычным эпистемологических построениям, можно сказать, что первая составляющая несёт в себе «идею» всех возможных для системы состояний, тогда как вторая «занята» их актуализацией в ходе взаимодействия[57]. Здесь, конечно же, напрашивается целый ряд важных вопросов и не менее важных выводов, но я не имею возможности специально погружаться в эту тему.

И эти состояния – первые кандидаты на вторичное воплощение хотя бы и в изменённом виде. Причём и в этом слое не может не быть своей внутренней конкуренции.

Следующий по мере удаления от фронта распаковки «слой импликативных пакетов» не имеет сильно выраженных энграмм. Вернее, они могут быть, но сила их интенционального притяжения сравнительно невелика. В этом случае, высокая вероятность воплощения может обеспечиваться исключительно силой и направленностью интенционального импульса или случайной или намеренной скоординированностью нескольких (или множества) интенциональных импульсов (потоков). Это тот класс ситуаций, метафорой которых является вера, сдвигающая горы. Из этого слоя распаковывается большинство любого рода инноваций, через него, ГЭВ прочерчивает свои эволюционные магистрали как в горизонтальном, так и в вертикальном направлении. Здесь причина, распаковывающая импликативные пакеты, – эффект интенциональной кумуляции.

Далее располагаются не поддающиеся дифференциации тонкие слои ИМ. Вероятность экспликации импликативных пакетов из этих слоёв крайне мала и по мере удаления от фронта распаковки стремится к нулю. Она «теплится» за счёт интенциональной энергии человеческой субъективности, ибо лишь человеческая ментальность способна на произвол мышления. Впрочем, бывают случаи, когда произвольные, на первый взгляд, фантазии, оказываются не информационным шумом психосферы, а чем-то вполне действительным. Тогда происходит то, что по законам «здравого смысла» происходить не может. Сознание, как правило, сторонится таких феноменов, ибо за ними проступает страшный образ хаоса. Впрочем, культурное сознание и здесь находит адаптирующие механизмы, но о них следует говорить отдельно.

Я сознательно не заостряю внимание на проблеме границ ИМ - как внутренних, так и внешних. Вообще, дифференциация и проведение границ – любимое упражнение аналитического интеллекта. С каким неистовым увлечением средневековые богословы выстраивали иерархические лестницы сил и сущностей запредельного мира! Не отставали от них и восточные мудрецы. Однако надо признать, что ничего хоть как-то обоснованного о внутренних границах слоёв мы сказать не можем, как и не можем забывать о метафоричности всех его описаний. Ведь если дать метафоре жить собственной жизнью, то хоть как-то ухватить стоящее за ней явление уж точно не удастся.

В нашем случае вопрос о границах осложняется ещё и тем, что, как уже говорилось, ни о каком непосредственном восприятия ИМ речи идти не может. Сознание имеет дело лишь с психосферой – экраном, на который синхронно проецируются все слои ИМ. Поэтому связь множественности и мультивариативности квантово-импликативного мира с миром его декогерированных, эмпирически воплощённых проекций оказывается неоднозначной.

Микромир – область, где взаимопереходы когерентного (импликативного) и каузального (эмпирического) миров обнаруживают себя наиболее очевидным образом, хотя очевидность эта, разумеется, не такова, как в привычном эмпирическом мире. А то, что события микромира оказываются зависимы от сознания (только ли сознания?) наблюдателя (участника эксперимента), свидетельствует о том, что любого рода феномены, связанные с означенным сопряжением и данные нам в опыте – суть явления психосферы. Представления о едином квантовом состоянии как форме нелокальной связи, при всех своих сложностях и парадоксах, являются научно фундированными. Но когда представления о нелокальных связях отрываются от идеи единого квантового состояния и переносятся на другие системные уровни реальности, они, будучи лишены доказательной базы, неизменно теряют валидность и зачастую превращаются в произвольные и необязательные рассуждения.

В этой связи вновь возникает вопрос: не растворяется ли всеобщая эмпатическая связь в прогрессии отпадений? Не «загоняет» ли вектор усложнения и автономизации форм «реликтовую» холономность сущего на квантовый уровень, разрушая её на уровнях более высоких? Ответ чисто постулативный – нет. Бесчисленное количество косвенных данных[58] указывает на то, что холономность – фундаментальный и неустранимый ни при каких эволюционных обстоятельствах модус всего сущего, поскольку когерентные суперпозиции не исчезают с процессом декогеренции. И фактор холономности диалектически противостоит фактору автономизации и онтологического взаимообособления форм, структур и систем. Напомню, что процесс этот также начинается на квантовом уровне с возможности «внутреннего» разделения замкнутой системы на подсистемы, т.е. с перехода из несепарабельного состояния в сепарабельное.

Есть все основания предположить, что холономная связь «транслируется наверх», пронизывая структурные уровни реальности и обеспечивая «присутствие» ИМ и продуцируемую им когеренцию во всех срезах бытия. Проводником этой трансляции выступают интенциональные потоки, импульсы, волны, которые в виде ритмических регуляций служат незримой «несущей конструкцией» любого рода онтологий. И если, согласно квантовым представлениям, вещество предстаёт сгустком поля, фокусом интенциональных потоков, то всякая онтологическая данность, обратным образом, выступает не только фокусом, но и источником, генератором всепроникающих интенциональных излучений и импульсов. Эти интенциональные излучения и ритмически организованные импульсы есть своего рода «распылённая» онтология, нелокальная «эманация», посредством которой относительно автономный «сгусток» распространяет своё бытие за пределы своей о-пределённой эмпирической формы. В этом смысле самость как таковая, в той или иной степени присущая всему сущему, обуславливается возможностью сгустков поля всякий раз на определённый лад изменять сфокусированные в нём интенциональные частоты и ритмы и затем испускать эти изменённые волны вовне. КМ подтверждает эту модель открытием так называемого квантового гало (quantum halo) – своеобразного квантового ореола, окружающего любую локальную совокупность частиц. Примечательно, что размеры этого окружения выходят далеко за пределы «фокус-объекта» и соответствующих ему полей.

Феноменологические же проявления этих бесчисленных протянутых вовне интенциональных нитей и ритмических резонаций актуализуются лишь там, где они «вызываются» и вводятся в присутствие релевантными импульсами и интенциональными «призывами» из нашего «простого» физического мира. Таким образом, любая форма (структура, система) независимо от уровня своей сложности пребывает в двух модусах: условно говоря, концентрированном (онтологически о-пределённом) и «распылённом», не связанном пространственно-временной локализацией. К примеру, любой бытовой предмет, хотя бы карандаш, является нам в сумме своих эмпирический свойств и, в терминах КМ дан как классический объект. Однако незримое для нас состояние поляризации атомов удерживает некоторый локус полей карандаша в нелокальном, запутанном состоянии. И, стало быть, ручка пребывает одновременно в двух модусах реальности: как локальный эмпирический объект и как объект нелокальный, пребывающий везде и нигде.

Сложные структуры несут в себе эпигенетические наслоения (вложения) всех эволюционных уровней, снимая их в себе, прежде всего, посредством интенционально-ритмической согласованности и «упаковки» более сложных образований в пространственно-временные кластеры образований более простых (см. гл. 1 о соотношении новообразуемых и материнских систем). И такая упакованность – тоже форма удержания ВЭС. И хотя жизненные режимы «нижних» структурных этажей неизменно жёстко детерминируют «верхние», голоса их, посылающие свои запросы в когерентным мир, плохо различаются «наверху». Как уже говорилось, человеческому сознанию свойственно забывать о своей биологической основе и её собственных отношениях с когерентным миром. А об уровнях добиологических – и подавно. Тем не менее, сложные структуры (системы) на то и сложные, что способны улавливать проявления нижних эволюционных уровней, а в случае с культурой – отчасти их корректировать. Нетрудно заключить, что степень согласованности онтологических уровней обратно пропорциональна степени сложности и, соответственно, автономизации системы. Вернее, сложность системы повышает вероятность такого рассогласования. В ином случае холономный модус бытия не был бы для культурного сознания столь протеистичным. Впрочем, для более простых и наименее рефлексивных исторических форм сознания модус этот всё ещё выступает априорной и безусловной данностью.

В связи с вышеизложенной концепцией взаимосвязи трансцендентного (импликативного) и эмпирического миров хочу отметить, что авторы, берущие за основу своих философских построений общетеоретические выводы квантовой механики, характеризуя действующую причину изменений, как правило, прибегают к употребляемому физиками понятию наблюдения. Наблюдение-де схлопывает волновой пакет и т. п. Приведу характерный пример подобных рассуждений. А. Госвами, полемизируя с теорией множественности миров Х. Эверета, пишет: «Тогда вместо того, чтобы говорить, что каждое наблюдение отделяет ветвь материальной Вселенной, мы можем сказать, что каждое наблюдение создаёт причинный путь в ткани возможностей в трансцендентной сфере реальности. (Курсив А. Госвами). И далее: «Я предполагаю, что вселенная существует как бесформенная потенция в множестве возможных ветвей в трансцендентной сфере и становится проявленной только когда её наблюдают сознательные существа. (Курсив А. Госвами) …Именно эти самосоотносительные наблюдения намечают причинную историю вселенной, отвергая бесчисленные параллельные альтернативы, которые никогда не достигают материальной реальности»[59]. В этих, отчасти близких к нашим рассуждениях есть, однако, два принципиально неприемлемых момента.

Первый: не наблюдение как таковое схлопывает волновые пакеты и далее по цепочке онтологических уровней, восходит к воздействию на макрообъекты эмпирического мира. Наблюдение – не более чем внешний план выражения определённым образом устремлённой энергийной интенции, предшествующей и перцепции, и апперцепции, и, тем более, образованию каких-либо значений в сфере сознания. Сознание – не метафизическая субстанция, она - продукт эволюции самости. И «досознательного» уровня самости более чем достаточно, чтобы осуществлять декогерирующие взаимодействия. И физические объекты, явно ничем не обязанные человеческому сознанию, существуют в эмпирическом модусе лишь благодаря этим взаимодействиям. «Солнце не излучало бы, если бы оно было одно в пространстве, и никакие другие тела не могли бы поглотить его радиацию…»[60]. И взаимодействия эти совершенно некорректно описывать в категориях сознания или создавать иллюзию объяснения с помощью «информационной» лексики, т. е. говорить о «записи информации», «информационном обмене», «информационных взаимодействиях» и т.п. Там, где нет информационного кода, т. е. правил кодировки и декодировки, а также источника, носителя и адресата этого кода, не тождественных самому коду, там понятие информации может применяться лишь как метафора. Но метафора эта чаще уводит от понимания сути процесса, чем проясняет эту суть. Так, по меньшей мере, в неживом мире говорить о каких-то «информационных процессах» весьма проблематично.

Разумеется, человеческое сознание тоже участвует в формировании реальности. Но сектор этого участия в масштабе Вселенной не столь значителен. Если мы все перестанем «наблюдать» Солнце, оно не «рекогерируется» в чисто квантовый объект, ибо оно имеет такое количество разнообразных связей и взаимодействий с окружением, что в помощи человеческого сознания не нуждается. Т.е. независимо ни от каких позиций сознания, космические объекты, не обладающие сознанием, но достаточно самостные, чтобы оказывать воздействие на Солнце, уже давно осуществили его декогеренцию как исходной нелокальной квантовой структуры. Здесь в мире мощных энергий взаимодействия и низких уровней квантовой запутанности и рождается то, что принято называть «объективной реальностью». Это выражение заключено в кавычки, потому, что каждый из объектов «видит» в другом лишь те компоненты волновой функции, взаимодействие с которыми было достаточным для определения их состояния, то есть для перевода этих компонент из суперпозиции в смесь. В процессе рекогеренции нелокальных состояний участвует любое образование, способное излучать интенциональный импульс. Но возможности этих образований существенно разнятся. И, оценивая их, мы не должны путать такие параметры как энергия взаимодействия и уровень самости. Так, в мире геохимических процессов действуют мощные энергии взаимодействия, но может ли, к примеру, кусок минерала столь же продуктивно и целенаправленно разделять компоненты суперпозиции окружающего его мира или фиксировать состояния и опыт взаимодействия с локальными объектами, как это делает способное к ретроспекции человеческое сознание? Разумеется, нет. Но даже и простой булыжник всё же выделяет какие-то элементы из квантовых суперпозиций окружения, и его возможности здесь простираются настолько, насколько ему это позволяет эволюционный уровень самости, достигнутый геохимической системой.

Иное дело – мир культуры. Здесь роль сознания в формировании консенсусной реальности, в которой самоопределяется человек, гораздо более существенна, и об этом ещё пойдёт речь далее.

Второй момент связан с решительным неприятием антропного принципа. Всякий раз, наталкиваясь на лукавые, изобилующие натяжками и передёргиваниями построения, сводящиеся к тому, что «Для создания вселенной необходимы наблюдатели» и что «Космос создавался ради нас»[61], я невольно вспоминаю «пикейные жилеты» из «Золотого телёнка» – убогих умствующих старичков, ведущих местечковые пересуды о коллизиях мировой политики, которые неизменно сводятся к тому, что Черноморск должны непременно объявить вольным городом. Авторы, придерживающиеся антропного принципа, как правило, либо попадают под гипноз собственных эпистемологических парадигм, которые всегда грешат «человеческим, слишком человеческим», либо тяготеют к плохо скрываемой (или вовсе не скрываемой) религиозности иудео-христианского или восточно-мистическиго толка. А построение, согласно которому волновая функция полностью «схлопывается» только в сознании и потому Вселенной как замкнутой системе, «приготовленной для наблюдения», необходимо некое внешнее суперсознание, выглядит неубедительной натяжкой.

Представляется, что диалог с ИМ на уровне систем, эволюционно предшествующих АС, вёлся до возникновения всего того, что можно связать с понятиями ума, разума, сознания и т. п. – т. е. человеческого и явно слишком человеческого. Ведётся этот диалог и теперь, вне прямой зависимости от любого рода «наблюдений»; ИМ в целом совершенно безразличен к человеку, ибо его существование никоим образом не зависит от человека. Другое дело, что культура как мир человеческой ментальности и соответствующих практик, взаимодействуя с ИМ, меняет конфигурацию паттернов в определённых его «слоях» – пакетах вероятных актов существования. Но отсюда до антропного принципа – огромная дистанция.

Прибавление

На основе гипотезы о том, что акты потенциального бытия актуализуются посредством их интенционального «вызывания» («вытягивания») из ИМ, можно предложить модель, которая предварительно объясняет широкий круг явлений, не поддающихся убедительной интерпретации в рамках традиционных научных парадигм. Это трудные для объяснения эволюционными теориями факты и, прежде всего, направленный характер изменчивости. Теория вероятности и «метод проб и ошибок» в применении к процессу эволюционного развития показали полную беспомощность.

К примеру, В. Келер «…считал, что шимпанзе могут решать новые для них задачи не методом проб и ошибок, а на основе «разумного постижения» логических связей между стимулами или событиями». Для обозначения этой способности он ввел понятие «инсайт» и доказал наличие такого феномена у антропоидов[62]. Представляется, однако, что и инсайт имеет малое отношение к «разумному постижению», а, скорее, являет эффект прямого знания/действия, считанного из ИМ и вызванного не когнитивным генерированием/конструированием «представлений», а интенциональным запросом, адресованным миру потенциальных осуществлений. При этом немалое значение имеет и то, что обезьяны, с которыми проводят эксперименты, пребывают в психической среде человека, т. е. испытывают воздействие специфически человеческих психических матриц, которые – по мере своих когнитивных возможностей - обезьяны и считывают.

Более того, если допустить, что акты эмпирической реальности распаковываются из импликативного состояния под действием интенциональных импульсов-«запросов», то тогда становится понятным и механизм магистрализации эволюционных изменений в русле ГЭВ на всех уровнях самоорганизации систем.

В предыдущей главе, посвященной проблеме антропогенеза, я сознательно избегал обращения к вышеозначенной аргументации. Но её добавление придало бы картине вертикального эволюционного перехода большую цельность и завершённость. В этой связи исключительная, поистине патологическая суггестивность гоминид нижнего палеолита, по сравнению с которой отмеченная ещё Б.Ф. Поршневым суггестивность палеоантропов – лишь слабое подобие, приобретает дополнительный смысл и превращается в глубинный детерминирующий фактор эволюционной динамики. Патологическое расширение правополушарной перцепции высвободило мощный поток психической и, соответственно, интенциональной энергии, который последовательно обуздывался развитием изначально компенсаторной левополушарной когнитивности. Но интенциональной мощи этого потока тем не менее хватило на то, чтобы в течение миллионов лет антропогенеза и особенно, на ранних его этапах, распаковывать (вытягивать из ИМ) изменения менее вероятные, чем те, что укладываются в обычную дельту трансформаций горизонтального направления эволюции. Эти изменения (их возможность предсуществует в более «глубоких» импликативных пакетах – в тонких, удалённых от фронта распаковки слоях импликативного мира) оказываются вызваны к существованию смутным и бессознательным, но необычайно мощным интенциональным импульсом поражённой эволюционной болезнью психики гоминид. Впрочем, уникальность этой ситуации заключается разве что в том, что здесь через канал интенционального диалога с ИМ осуществился вертикальный эволюционный прорыв ГЭВ. В большинстве же других случаев точно так же осуществляется и выход за пределы дельты флуктуационных изменений в режиме эволюции горизонтальной. Грубо говоря, тот или иной вид, испытывая критическое давление среды, стихийно посылает в ИМ своего рода «коллективный интенциональный запрос». Если сила его достаточна, чтобы распаковать адекватный запросу пакет изменений – происходят ломка прежней конфигурации и эволюционная трансформация вида в русле адаптациогенеза. Если же распаковки по каким-либо причинам не происходит – вид вымирает. При этом эволюционный типологизм и пресловутое «отсутствие переходных форм»[63], «мгновенность» формирования сложных органов и т.п. находят объяснение в скачковом характере переходов от одних импликативных пакетов к другим. Ведь если интенциональный «запрос» из эмпирического мира не выходит за пределы дельты внутрипакетных изменений, то вариации возможных изменений всего лишь разворачивают неограниченное число импликативных подпакетов в рамках основного пакета, и изменяющаяся структура сохраняет свою исходную конфигурацию. Но если запрос выходит за пределы означенной дельты, то он, стало быть, уже обращается к иному импликативному пакету, коему в эмпирическом мире соответствует уже иная структурно-морфологическая конфигурация. Вот эта-то конфигурация и появляется как бы внезапно и без ожидаемых переходных форм. Оговорюсь ещё раз: ИМ – это не склад предсуществующих заранее готовых форм. О существовании любого рода импликативных пакетов и подпакетов можно говорить лишь в сложном контексте интенционального диалога миров, между которыми в области онтологии нет иерархической субординации. Можно сказать, что качественные границы форм и структур в эмпирическом мире соответствуют границам между «кустами» импликативных пакетов. Но нельзя говорить, что первые, в простой линейной зависимости детерминируются и определяются последними. Потенциальное ветвление импликативных пакетов настолько же зависит от событий эмпирического мира, насколько сами эти события есть результат их распаковки из ИМ. В мире поистине нет ничего фундаментального (вспомним ещё раз теорию бутстрапа), есть лишь универсальная фундаментальность всеохватного и всепроникающего интенционального диалога. Удастся ли когда-нибудь прорваться к его тайнам, не впадая в редукционизм, грубый схематизм и антропоморфизм?

Осмелюсь высказать ещё одну безумную идею. Коль скоро процесс распаковывания потенциальных актов существования из ИМ предстаёт довольно сложным процессом, то прояснение вопросов онтологии на бытовой лад с помощью простой дихотомии существует – не существует, оказывается совершенно не адекватным. Психосферные явления являют собой шкалы промежуточных онтологических состояний – особых форм существования. Иными словами, распакованные из ИМ паттерны могут являть в психосфере разные уровни объективации. К примеру, вызванные силой коллективных представлений мифологические образы могут чувственно восприниматься и переживаться людьми с соответствующими ментальными настройками как совершенно реальные и совершенно не восприниматься другими людьми. В этой связи можно говорить о феномене локальной объективации психосферных феноменов. Самые слабые его проявления вызываются к жизни индивидуальной суггестией и индуцированными состояниями. Самые сильные граничат с физической объективацией и полноценным эмпирическим опредмечиванием того или иного импликативного паттерна. Не побоюсь предположить, что в ряде случаев эта граница преодолевается, и психосферное явление нелегитимным образом обретает физическое бытие.

Иными словами, между потенциальной реальностью и реальностью объективной (реальностью-для-всех) существует ещё и промежуточная шкала онтологических состояний – реальность-для-себя. Т. е это вполне объективированная реальность, перцепция которой обусловлена, однако, определёнными ментальными настройками и некоторыми другими обстоятельствами: внешними условиями, смысловым контекстом ситуации, общим «ландшафтом» психической среды и проч. Когда речь идёт о слабо выраженных психосферных феноменах, достаточно всего лишь изначальной предубеждённости, чтобы увидеть либо не увидеть его проявления. При этом у энтузиастов не хватает аргументов, чтобы доказать их очевидную объективность, а скептикам не достаёт оснований списать это всё на субъективные фантазии.

Можно сказать, что образы коллективных и массовых мифов и представлений в буквальном смысле живут в психосфере, занимая промежуточное положение между потенциальным и наличным бытием и в разной степени относясь к тому и другому. И чем сильнее выражены адресованные им интенционально-энергийные обращения из эмпирического мира, тем больше их онтологический статус смещается в сторону бытия наличного. При этом важно учитывать, что бытие психосферных феноменов, в сколь натуралистической форме они бы ни представали в человеческой перцепции, не подчиняется эмпирическим пространственно-временным законам.

Помню, в детстве, впервые услышав о спиритизме, я тотчас же задал вопрос: а что делают призраки в то время, когда их не вызывают? Гуляют? Беседуют друг с другом? Чай пьют? На это мне, разумеется, ответили, что никаких призраков не существует.

Психосферные явления получают своё идеально-образное, локально-объективированное и даже в полной мере объективированное воплощение только в ситуации интенционального запроса (обращения), когда исключительно сильная коллективная индукция конденсирует, аккумулирует его специфическую интенциональную энергию из распылённого в психосфере состояния (случается это очень редко). Интенциональный импульс, посланный из эмпирического мира, несёт в себе субстрат той онтологии (таковости), которая вторичным образом распаковывается из ИМ и, облекаясь в уже готовую, отчасти знакомую сознанию форму-матрицу, является ему в виде объективного феномена. Если эти рассуждения хотя бы отчасти верны, то вывод напрашивается сам собой: между субъективными идеальными представлениями и объективной физической реальностью лежит область субъективной реальности, где субъектом может выступать не только и даже не столько единичный субъект, сколько субъект коллективный и – шире – культурно-исторический.

(продолжение следует)

Примечания

***

А теперь несколько слов о новостях культуры и экономики

Торговля - одно из самых древних занятий человечества. А зачем вообще нужны торговцы? Почему без них нельзя обойтись? Казалось, все просто. На соседней улице живет молочница. У нее есть корова, и каждый вечер вы идете с бидоном к ней за очередной порцией парного молока. Никакого магазина между вами нет. Есть производитель товара, есть его потребитель. Один продает, другой покупает. Лучше некуда, и никаких посредников. Поэтому и молоко так дешевле покупать, и качество высокое – парное, все-таки лучше порошкового!
Но эта картинка идеальная, в жизни так происходит редко. Не у каждого человека молочница живет на соседней улице, а молоко пить хочется многим. Да и молочница нуждается не в одном, а в десятке или сотне покупателей, а они не живут все на соседней улице.
Вот тут-то и приходит на помощь посредник – профессиональный торговец. Он покупает один у молочницы все молоко ее коровы. Да еще и у других молочниц в округе. Собирает все молоко в свой магазин и продает каждому покупателю, кто зайдет к нему в торговый зал. Магазин у торговца не один, он их открыл в разных кварталах, так что покупателю не нужно далеко идти. И получается решение проблемы: товар находит потребителя с помощью торговца. Так что торговец – важный элемент современного общества, без него товар не находит своего потребителя, а потребитель остается без товара.
Молоко можно заменить, например, книгой. Вот написал писатель книгу, издал ее в типографии, получил тираж, скажем, тысячу экземпляров. Раздал десяток-второй родственникам, подарил друзьям. А вот распродать весь тираж сам он не сможет. И будет лежать где-нибудь в гараже у друга весь нераспроданный тираж книги, а где-то читатели безнадежно ищут ее, если книга хорошая. И тут без посредника – книготорговца – не обойтись. Так что магазины всякие нужны, магазины всякие важны.
Но когда магазинов много, то возникает новая проблема - конкуренция. Магазины всячески стараются заполучить покупателя, отбить его от своего соперника-конкурента. Тут в ход идет все: и реклама, и снижение цены, и всяческие "акции", привлекающие покупателей. Очень популярны, например, купоны, дающие скидки на разные товары. Например, на сайте  http://icoupons.ru/ino/eforchina-com/ можно найти десятки разнообразных купонов на любой вкус. Загляните на сайт icoupons.ru, и вы будете приятно удивлены.