TZAR, или история нагретого места
Трагикомедия в 12 сценах

Предисловие

Досье 1

Знаменитый историк Василий Ключевский назвал коронацию Симеона Бекбулатовича «политическим маскарадом». Иван IV продолжал сохранять практически единоличную власть, хотя Симеон сидел в Кремле и важно подписывал указы и грамоты. Ни современники грозного царя и потешного Симеона, ни историки российские объяснить сей казус не сумели. Было много предположений – внешнеполитическая необходимость, усталость посадских людей и бояр от «лютого царя», необходимость «хитрых ходов» для дальнейшего усиления центральной власти, наконец, испуг Ивана Васильевича, когда некие волхвы напророчили на 75-й год «московскому царю смерть». Нет сомнения, что врèменному уходу московского царя из Кремля предшествовала извилистая цепь событий (начиная с гибели Малюты и борьбы Ивана с собственной опричниной).. Нетрудно догадаться, что самые драматические из этих событий разыгрались за кулисами. Карл Маркс любил подчёркивать, что исторические явления обычно повторяются: сначала они приходят как трагедия, а потом возвращаются уже в виде фарса. Но царствование Бекбулатовича на трагедию никак не тянет. Это был самый настоящий фарс. Ужели в данном случае история перепутала события местами и нам уготовила трагедию? Поживём, увидим. Однако же не обязательно сие пассивно наблюдать. Можно вмешаться и худшее предотвратить. Не только методами политики, но и художественными средствами. Для нынешней России актуален лозунг, звучавший в Европе три четверти века назад: С кем вы, мастера культуры? В тогдашней Европе мастера культуры с надвигавшейся бедой не справились. Неужто нынешние российские – разобщённые, измельчавшие и на глазах теряющие глубину и стойкость – тоже провалят дело (на одной восьмой Земной суши)?

Впрочем, для России XXI века, пытающейся осознать себя цивилизованной страной, одна частная трагедия уже свершилась. Имею в виду последние машкерадные несколько лет. Из истории их уже не вырубить. Кучка авантюристов проделывает свои делишки у всех на глазах, а нация словно спит. Ну, и чего стоит такая дремлющая нация? Стыдоба! А виноваты в этом – мы все. Без исключения.

Досье 2

Рассказывают, что в одном из французских словарей середины ХХ века, чуть ли не в Larousse, про первого русского царя написано было так: Иван IV Грозный – русский царь, за свою жестокость прозванный Васильевичем. Умер этот жестокий Васильевич в 1584 году. Симеон пережил его на много лет, видел царство Федора Иоанновича, правление Бориса, пережил Смутное время, а умер уже при первом Романове. Жил он скромно, однако же тень политического влияния сохранил. Например, в 1598 году, целуя крест новому царю Борису Годунову, каждый боярин должен был обещать «царя Симеона Бекбулатовича и его детей и иного никого на Московское царство не хотети видети…». Но Годунову этого было мало, он лишил бывшего царя удела и сослал в маленький город на окраине русского государства. После смерти Бориса от крещёного татарина не отстали. Лжедимитрий I, называвший себя императором русским и просидевший правителем в Кремле по странному совпадению те же 11 месяцев, помиловал и вернул в Москву сосланных при Борисе Шуйских, Романовых, всяких прочих, зато Симеона велел постричь в Кирилло-Белозерском монастыре в иноки под именем старца Стефана. Скоропостижный царь Василий Шуйский тем же годом приказал сослать новоиспечённого инока на Соловки. Там и умер бывший Всея Руси Великий князь и царь в январе 1616 года (уже почти три года на троне сидел юный избранный царь Михаил Романов). Похоронен Симеон был рядом с супругой Анастасией в Симоновом монастыре в Москве. На надгробии выбита была надпись: «Лета 7124 году генваря в 5 день преставился раб божий царь Симеон Бекбулатович во иноцех схимник Стефан». Характерно, что на камне не забыли написать слово царь.

В советские времена о царе Бекбулатовиче говорили глухо. В школьной истории об этом не рассказывали. Энциклопедические словари, как правило, о Симеоне не упоминают. Большевикам был ненавистен этот эпизод. Ещё бы! Как это царь Иван добровольно отказался от власти?! Пусть и на время. От власти токмо вперёд ногами – вот кредо русско-советских держиморд. Лют был Иван Грозный, а всё ж царь. И тень на него наводить не дадим. Советские начальнички хотели вымарать потешного царя – простым умолчанием. И добились своего. Спросите людей, спросите образованных (увы, «образованных по-советски», других-то почти нет). Решительно никто ничего не знает о Симеоне Бекбулатовиче. Даже имени не слышали. А ведь он был законный русский царь почти целый год. А потом ещё сорок лет смущал московских правителей одним только фактом своего существования. Вот вам и знаменитое непредсказуемое прошлое Руси. Врали, врём и будем врать. То-то мы всё натыкаемся на те же оглобли, наступаем на те же грабли…

2 июня 2008, 2 – 22 июня 2011 года

Я угадать хотел, о чём он пишет?

О тёмном ли владычестве татар?

О казнях ли свирепых Иоанна?

О бурном ли новогородском Вече?

О славе ли отечества? напрасно…

А.С.Пушкин

1

            Москва, весна 1575 года. Кремль. Палаты царя.

Иван трогает пальцем стёклышко на иноземной штуковине). Наваждение. Тени. (Крестит штуковину малым крестом). Творят невесть чего. Одно слово – иноземцы! Ох, и тяжко мне, грешному. (Осеняет себя большим крестом). Тени вокруг. Столпились! Чего хотите? У-у-у! (Пытается разорвать ворот рубахи, рвёт его). Упрел. (Сбрасывает расшитую золотом шапку). Тяжела ты, шапка… Черти б тебя драли! (Хлопает в ладоши).

            Появляется дьяк.

Можешь завести завод сей хитрый?

            Дьяк косо смотрит на штуковину и испуганно мотает головой.

Не можешь? То-то.

Дьяк. Неможно, царь-батюшка. Не моё это дело.

Иван (отбрасывает штуковину). Ладно. Не про нас эти мудрости. Слушай сюда, смерд.

            Дьяк склоняет голову.

Обрыдло всё.

            Дьяк таращит глаза.

И царём быть – обрыдло.

Дьяк. Что ты, царь-батюшка, говоришь такое! Не пойму я.

Иван. Невмоготу.

Дьяк. Быть того не могёт, царь-государь!

Иван. Я ж, как раб на галерах, к веслу который год прикован. Тяжко мне стало.

Дьяк. Понять сие неможно. Отказываюсь.

Иван. Щас поймёшь. Живота не жалел ради подданных, ради холопи своих… Ты видел, как оне надо мною теперь смеются? А?

Дьяк (испуганно). Хто, государь?

Иван. Все.

Дьяк. Все?

Иван. Знаю, знаю. По кабакам да трактирам крамолу несут. На площадях, на дорогах, по деревням – скоморохи, чёртово отродье… Рожи корчат! Меня изобразить норовят. Царя Всея Руси в грош не ставят. Опричным дорогу не уступают. Слыхал, небось, про ведёрки?

Дьяк. Баламуты.

Иван. Народ стал не тот. Про земских я не говорю. Про бояр тем паче. Но даже дворовые люди при встрече глаза тупят.

Дьяк. Не может такого быть.

Иван. Али кровь пустить?

Дьяк. Не ко времени оно, царь-государь. Все тебя и без того уважают, любят. Души не чают. Может, обойдётся? Пересидим?

Иван (смотрит тяжёлым недобрым взглядом, но вдруг глаза его оттаивают). Любят? Врешь ты, смерд. Ладно, можно пока и без крови, без казней лютых. Всё одно, власти мой царской срок подходит…

Дьяк. Это как?

Иван. Подай ящичек.

            Дьяк протягивает футляр от немецкой диковины.

Ты, смерд, ституцию нашу читал?

Дьяк. Чего? Ась?

Иван. То-то же! Твоя правда. Никто её не читал. Да и чего её читать? (Суёт ящик под трон). Нет у нас, слава Богу, никакой ституции. Филькина грамота. Царь – он всяких ституций выше! Но оне там (грозно машет куда-то в сторону светящегося окошка) считают, что будто б есть. Это оттого, что мы земскую реформу учредили. Самоуправление в деревнях да сёлах (сближает большой и указательный пальцы до малого просвета) допустили. Земский собор, боярская дума, выборы-швыборы, тять их в кубышку…Глупо, смерд, получилось. Сам понимаю. Конечно, могу не соблюдать никакие сроки. Я царь-государь милостью Божией. Я над народом и отец, и судия, и душ людских спаситель. Что мне эта бумага, из враждебных земель навязанная! Слово-то какое придумали противное. Ституция, прости Господи!

Дьяк. Очень противное, государь. Никудышнее словечко. Хужее нет.

Иван. Да, могу не соблюдать. Народ меня любит, понимает. Народ, он поддержит. Служивые люди в обиду не дадут. Опричные – все за меня. Так?

            Дьяк испуганно икает.

А вот бояре…Воры великие. Знай, сундуки набивают. Хотят показать, что золото сильнее власти. У-у! (Поднимает увесистый ? кулак). Но обхождение у меня с ними простое. Кому по сопатке, кого в острог, кого на кол… Это у меня быстро.

            Дьяк издаёт радостное горловое бульканье.

Да вот что в Литве скажут? В Датском королевстве. На острове на Аглицком.

Дьяк. Государь-батюшка! Что нам Литва! Что нам остров этот поганый!

Иван (насмешливо). Дурак ты, дьяк. Дурачина. Умный, а дурак.

Дьяк. Дык оно как обстоит?

Иван. О! Скажи, а куды мне пеньку да ворвань везти? Куды соболя сибирского? Откеда деньга в казне берётся, знаешь? В нашем бедном отечестве сколько ни копай, золота не найдёшь. Разве чёрное масло земляное. Горит оно хорошо, это правда. Хоть в лампаду, хоть куда. Да его ещё найти надо, в бочки налить. А золото… У бояр отнять, что ль? Вот ты, смерд, золото любишь?

            Дьяк неопределённо крутит головой.

И я люблю. Впрочем, вру, не люблю я его, окаянного. Стыд на нём да кровь. Но без золота государством управлять ещё никто не умел. Меч в этом деле обоюдоостр. Да к тому ж без золотишка и меча доброго не достанешь.

            Дьяк вздыхает.

Тут, смерд, мозгой крутить надо.

Дьяк. Вот это точно, государь.

Иван. То-о-чно! Без тебя токмо не знаю. Уже какую ночь не сплю. Душно мне, смерд. Тени… Тени бродят. Грозные тени, страшные…

Дьяк. Водочки надо выпить, государь. Полынной либо жа анисовой. Закусить огурчиком. Балалаечников позвать. Дев, взгляду приятных. Враз тоску сведут.

Иван. Такой совет завсегда хорош. Но не до водки мне сейчас, смерд, не до неё, родимой. И не до девок. Знаешь, чего я удумал?

Дьяк. Чего, государь?

Иван. От трона отойти я задумал.

Дьяк (испуганно таращит глаза). Это как, государь? Эта зачем жа? Да и мыслимое ли это дело? Да и как народ без царя? Вой и плач по Руси пойдёт. Это ж погибель. Всем нам погибель. Понеже бояре ненавистные в дугу согнут. Заводчики самовластные кровь народную пить зачнут. Токмо ты, царь, отрада. Токмо на тебя и надёжа.

Иван. Без царя народ не останется.

Дьяк. Чавой-то не пойму я, государь. Как же это не останется, ежели ты, отец родной, нас покинешь?

Иван. Ну, слишком далеко не покину. Этого не жди. Но от трона отойду.

Дьяк. Нет понятия во мне, государь. С утра у меня голова дурная была, а ноне и вовсе разум излетучился.

Иван. Разум? Твой? (Смеётся). Излетучиться может токмо то, что в наличие имелось. Так что погорячился ты, дьяк, царёв советник. Ладно, шутю я. Не слыхал, что волхвы тем летом плели? Что на будущий год царю Московскому смерть придёт. Волхвов я на кол отправил, да бережёного Бог бережёт (широко крестится).

Дьяк. От оно как! Где ж выход, царь батюшка?

Иван. Всё просто, дьяк. Подыщем для трону какого-нибудь завалящего князька. Сделаем его царём-царишкой на годик-другой. И посмотрим, что с ним будет. Пусть правит в своё удовольствие (усмехается недобро).

Дьяк. Как правит? Грех! При живом-то государе…

Иван. То-то и оно, что при живом. При мёртвом оно ж рази нам интересно? Вот пусть при живом и покрутится. Понеже у нас на Руси театр ещё не в таком развитии. Скоморошьи игрища с медведем да козами – рази театр? Вот пусть теперя будет настоящий театр! А в Литве и Польше пусть посмеются.

Дьяк. Да уж смех не лихом ли выйдет?

Иван. Не думаю. Оне там быстро смекнут, что к чему. А народ наш к театральному делу очень даже способный. Где сцена, где жизнь – легко путает. Творческий народ! Фантазийный.? И при этом смирный, терпеливый. Хорошо с таким народом.

Дьяк (широко улыбается). Хорошо, царь-государь

Иван. Вот токмо скоморохи да умники, книжек начитавшиеся, смутить его хотят. Но у меня кнута для них хватит!

Дьяк. Преопаснейший народец эти книгочеи.

Иван. А лица какие у них поганые. Так и сочатся независимостью От кого независимость? От чего? Стыда Божьего на них нет. (Крестится). От книг их вредных да от знания излишнего весь разврат. Писать всякую пакость наладились. Подпищики! Письма подлые, письма порочные так и норовят в свет пустить…

Дьяк (презрительно). Филосόфы.

Иван. Вот-вот! Короче, выживет новый царь – большим княжеством награжу. Ну а коли помрёт, так, значит, Всевышнему угодно, Да ты чего, дьяк? Али закручинился?

Дьяк. Робею, государь. Добром может не кончиться.

Иван. Это ещё почему?

Дьяк. А как новоиспечённому царьку место приглянется? Как он зачнёт везде своих людей расставлять? Меня-то первого турнёт.

Иван. Куда это он тебя турнёт? Ты как был, так при мне и останешься.

Дьяк. Где это? Интересно бы знать.

Иван. Да где-нибудь тут, неподалёку. В Петровской слободе али в Богородском. А может и на Пресне…

Дьяк. Я-то останусь, а другие?

Иван. Опричные начальники, что ли?

Дьяк. Ну не бояре ж.

Иван. Опричные при мне будут. Или я их кому отдам? Не быть такому.

Дьяк. Верное решение, государь. Люди это нужные, верные. Токмо не забывай, что словцо опричнина ты ещё за тем годом под страхом кнута запретил.

Иван. Это я протчим людишкам заповедал. А нам с тобой можно. Мы знаем, об ком речь. А те опричные, что на Москву Девлет-Гирея жечь её пропустили, за дело наказаны.

Дьяк. Понимаю, государь.

Иван. Впрочем, часть бывших опричных, самая надёжа, в Кремле так и останутся. Сам понимаешь, нового царя беречь надо. Пушинки с него сдувать.

Дьяк (улыбается). Пушинки, государь? Ай, верно.

Иван. Ну, я ещё с ума не совсем соскороходил. В охране сановных лиц кой-чего ещё смыслю.

Дьяк (улыбается вовсю). Ой, смыслишь, государь!

Иван (раздумчиво). Вот, может, и тебя в Кремле оставлю. За новым царём догляд сурьёзный нужен. Помощь да совет ему нужны в делах государственных. (Прищуривается). Аль откажешься?

Дьяк. Отказать царю своему не могу. Вопрос в ином. Не боишься, что к новому царю переметнусь?

Иван (грозно-весело). Не боюсь, смерд. Ты своего царя знаешь. И другой тебе не надобен.

Дьяк. Пожалуй, что так. Не сумлевайся. А иные людишки к нему точно потянутся. Власть, она как девка манит. Даже призрачная власть, и у той ... словно мёдом мазана.

Иван. Спереди мёдом мазана, зато с тылу кнутом подрумянена. А людишки, тьфу!.. (презрительно сплёвывает).

Дьяк. А то гляди, как Курбский Андрейка… В Литву утёк.

Иван. Письмо моё к нему, тем месяцем писанное, отослано ли?

Дьяк. Отослано, государь.

Иван. А ответ?

Дьяк. Это который? Где он уговаривает тебя для правления Русью советников мудрых избрать?

Иван (кисло морщится). Да нет, следующий.

Дьяк. Следующего скоро не жди. Пока гонец свезёт, пока Курбский отпишет… А всё жа его пример другим – как шило в интересном месте.

Иван (мрачнеет, но тут же улыбается). Ну да, в том месте, каким на кол сажают.

Дьяк (ему тоже смешно). На кол… Хе!

Иван (подмигивает). Колов да плах настругаем что птах!???

Дьяк. И всё же боязно, царь-надёжа.

Иван. Да не бойся ты, смерд. Всё под контролем.

Дьяк. А посмешищем Русь не станет?

Иван (хмурит брови). Пусть попробуют посмеяться.

Дьяк. Да не у нас, царь-государь. В иных землях. Иноземцам рта не замажешь.

Иван (небрежно-весело). А что нам, смерд, до чужих земель? Посмеются, посмеются, да и пуп надорвут.

Дьяк (озабоченно). Войско в порядке содержать надобно.

Иван. Об войске не забудем, похлопочем. Полковникам и полуполковникам жалованье повысим.

Дьяк. И воеводам бы не мешало…

Иван (увесисто машет кулаком). С воеводами у меня разговор простой. Иные не забыли. Ни топора, ни мёрзлой плахи

Дьяк (лицо смешливое). Ой, не забыли, государь.

Иван. Впрочем, и монет дадим. Отчего не дать! И монетой, и соболями платить будем.

Дьяк. А вот на базарах да в кабаках об чём толковать станут? Почнут говорить, что царь не настоящий.

Иван. А разбойный приказ для чего?

Дьяк. А как царя незаконного свергнут, да и нас заодно на суд, на плаху потащат.

Иван. Плахи бояться, царём не бывать.

Дьяк. А люди злого умысла? А разбойники шалить наладятся?

Иван. Разбойных людей и злоумышленников я везде найду, в отхожем месте достану… Где застану, там и удавлю.

Дьяк. Вот это по- нашему сказано, это народу пондравится…

Иван. Чего бы я ни делал, народу должно нравится. Потому как я царь.

Дьяк. А кого же ты, царь всея Руси, на трон посадить задумал? Кого из князей, из воевод? (Испуганно). А то может кого из бояр богатых?

Иван. Бояре! (Тяжело смеётся). Поначалу я думал князя Сергея Оболенского, Иванова сына. Муж он опытный, рука твёрдая.

Дьяк. То и опасно. Твёрдую руку лучше на запасной должности держать.

Иван. Верно думаешь, дьяк. К тому же, слава у него подмоченная. Да и сынок его…

Дьяк. Это который добрых людей на улице конём сшибает?

Иван. Людишки шастают, кто-то и под конём окажется. Да вот слава идет. недобрая. Не повредило б делу. Пойдут слухи…

Дьяк. Слухи! Олова кипящего им в глотку. Али свинца.

Иван. Распустились.

Дьяк. Слава недобрая - Бог с ней. Да вот человек он с хитрецой. В душу ему не заглянешь. Темновато. Кажись, и властвовать любит крепко. И в Посольском приказе, и в Разбойном я это за ним видывал.

Иван. Стало быть, не годится князь Сергей?

Дьяк. Не годится, государь.

Иван. Князь Дмитрий мне показался…

Дьяк. Это какой жа?

Иван. Дмитрий Михайлович, Старицкого князя отпрыск…

Дьяк Неужто? Человек вроде смирный, однако жа с загадкой.

Иван. Но остановился я на Семёне.

Дьяк. Это ж какой такой Семён, государь? Не припомню сразу.

Иван. Симеон Бекбулатович, Касимовский хан. Молодой ещё, не оперившийся. До крещения Саин-Булатом звали. Я его сам крестил, сам имя нашёл.

Дьяк. Нежданный выбор, государь. Обмозговать надобно.

Иван. Сын Бек-Булат султана, правнук Ахмата, хана Большой Орды. Вроде как царских кровей. Право на трон имеет.

Дьяк. Ой, стрёмно. Не гордец? А то один Симеон Гордый у нас уже был в тем веке. Нравом не горяч? Каков сам будет?

Иван. Человек он тихий, семейный. В жёны я ему отдал Анастасию Мстиславскую, дочь князя Ивана Фёдоровича Мстиславского. В службе отличился, в Ливонских походах участвовал. Кричать не любит. Требовать не обучен. За семью беспокоится. Лицом приятен. Нравом мягок. Росту невеликого, но статен-опрятен. Глаза добрые, доверчивые. Речи гладкие. Характера же мужеского… Сколь я не приглядывался, оного не углядел.

Дьяк (радостно). Вот такой человечек нам и нужен.

Иван. И он, как видишь, есть.

Дьяк. А он знает?

Иван. Я как-то ему сказал. Негромко так, вроде как в шутку. Он же, как девица, вспыхнул, задрожал даже. Как лист на осине. Испугался.

Дьяк. Во-во. Оно нам пользительно. Девицу в штанах и надобно сажать. Красиво выйдет.

Иван. Я так и подумал. Ты распорядись, чтоб за ним послали. Потолковать мне с ним надо. Как не крути, а дело сурьёзное. Русский трон делить будем.

Дьяк. Прости, государь. Не вели казнить, но слово твоё неправильное. Не делить трон, а отдать на сохранение. Чтоб сохранял надёжно, а опричь того не рыпался.

Иван (весело). Не велю казнить, дело говоришь. Так отдай приказ. Пусть везут хана в стольный город Москву.

2

                        Кремль. Палаты царя. Робко входит Касимовский хан Симеон.

Иван. Здорово, Семён.

Симеон. Здравствуй, великий царь-государь.

Иван. Ладно-то величать. Вели-икий! Успеется. Иди, иди сюда, к свету.

Симеон. Слушаюсь, государь. (Приближается).

Иван. Дай посмотреть на тебя.

Симеон (смущен). Чего смотреть на меня, государь? Чем заслужил я такую милость?

Иван. Ужо заслужил. Посмотреть на тебя изволили мы. Об сурьёзном деле потолковать нам надо.

Симеон. Чую, что не по пустяку вызвал.

Иван. Как ты там, в своём Касимовском ханстве. Не сильно проворовался?

Симеон. Как можно, царь-государь!

Иван. Знаю вас всех. Знаю.

Симеон. Обидно слышать, царь-государь.

Иван. Как жёнушка твоя, Настасья?

Симеон. Спасибо, государь. Жена славная, добрая.

Иван. Здорова ли, не хворает?

Симеон. Слава Богу, нет, государь.

Иван. Детишек нарожали?

Симеон. Не без этого, государь.

Иван. Славно.

Симеон. Всё по Божьей воле, царь-государь.

Иван. Конешно, конешно. К делу. Я, брат, отдохнуть задумал. Богу помолиться. Мысли в порядок собрать. Покаяние принести. Тело хоть немного очистить. Схиму на время принять. Короче, отъеду я то ли в Петровскую слободу, то ли на Пресню. Трон, стало быть, ослобоню. Кого же здесь, в Кремле, оставить? На троне мне нужен человек надёжный. Смекаешь?

Симеон (с некоторой дрожью). Нет, царь-государь. Нет, надёжа-царь. Какой такой отдых? Не по-нашему это, не по- православному.

Иван. Ха! Татарин Касимовский. Давно ли сам православным стал?

Симеон. Давно, государь. Мне что два года, что два века. Всё едино. Христос да Пресвятая Богородица научили.

Иван. Ишь ты! Это хорошо, коли так.

Симеон. Ещё как славно, государь.

Иван. Но отдых и царям нужен. Хочу поставить тебя на Москве Великим князем-государем Всея Руси.

Симеон (вспыхивает румянцем). Как это? Как такое возможно, царь-государь?

Иван. Возможно, возможно. По моей царской воле всё возможно. Теперь ты царём-государём будешь, а я, Ивашка?? Васильев со своими детишками, твои холопом стану. Как тебе?

Симеон. Трудно, царь-государь. Непонятно. Не снесу я.

Иван. Снесёшь, снесёшь. По моей царской воле снесёшь, сколь потребно будет.

Симеон. А для чего это, государь?

Иван. Словно не знаешь! Я ж толковал с тобой о прошлом годе. Вот, время настало.

Симеон (голос дрогнул). Настало?

Иван (улыбнулся грустно). Везде тебя ждут, Семён. Я им надоел. Кричат: убийства, кровь, воровство, шалости, мздоимство великое. Везде нового царя Руси хотят. Думают воровство остановить. Получат нового. Вот такого, как ты, хотят. Молодого, статного. Незлобивого. На троне в Кремле. В сношениях государственных. В Литве тебя ждут, в аглицких краях, во французской Паризии ждут… Пообвыкнешь, тебе понравится…. Польский король в глаза тебе заглядывать будет.

Симеон. Справлюсь ли?

Иван. Мы поможем. Речи громкие, речи славные говорить научим.

Симеон. А ты, государь? Чем займёшь голову свою буйную, разум свой великий?

Иван (смеётся). А тебе помогать в делах государственных? Аль не труд?

Симеон. Без твоей подмоги не обойдусь, государь.

Иван. Правильно говоришь. Стало быть, согласен?

Симеон. Повинуюсь, государь. Но почему меня? Столько князей у тебя знаменитых! Столько бояр знатных!

Иван. Князья-а! Бояре-е! Знамени-итые! Ты мне глянулся. Вот государем и станешь.

Симеон (голос дрогнул). Государем?

Иван Ну, пока ещё я государь. Это правда. Но скоро ты будешь. А я хозяйством займусь. Над приказными первым стану. Разорили мы землю русскую в прошлые года. Кто поднимать будет?

Симеон. Верные слова говоришь, государь.

Иван. Сам знаю, что верные. Трудны заботы наши грешные. Токмо вот что, царь-государь будущий. Ты на троне сиди, да меру знай.

Симеон. Меру?

Иван. А ты как думал? Не для того я тебя сажаю, что бы ты меня, царя твоего, в узилище запрятал. А то и на плаху потащил.

Симеон (в испуге). Что за слова! Как можно, государь?

Иван. Государева власть – штука трудная, брат. Опасная! Так душу шатает, так мотает. Сам себя не узнаешь.

Симеон. Да и я про то ж говорю. Побаиваюсь я.

Иван. А ты не бойся. Но ни бояр, ни служивых людей без моего согласия никого не трогать. Воевод не перемещать. Это моя забота.

Симеон. Понятное дело, государь.

Иван. На казну государеву не зариться. Обойдёшься жалованьем. Оклад положу тебе добрый, бедствовать не будешь.

Симеон. Верю, государь.

Иван. И вообче, не в свои деньги не лезь.

Симеон. Ни почто не полезу.

Иван. Бумаги государственные подписывай смело. Я тебе советом всегда подмогну. Да и люди мои из посольского приказу помогут, подскажут. Послов иноземских принимай весело, с улыбкой.

Симеон. Слушаюсь, государь.

Иван. Боярина Михайлу из тюрьмы не выпускать.

Симеон (голос дрогнул). Михайлу?

Иван. Да, да, ты не ослышался. Тут к тебе жалобщики да плакальщики цепью потянутся. Смилуйся, царь-батюшка… Ослобони безвинно посаженного… Всех гони. Я Михайлу сажал, мне его и освобождать.

Симеон. Прости, государь, но за что ты на него так взъелся? Чего вы не поделили?

Иван. Это мои дела. Сам знаю, сам отвечу.

Симеон. Твои дела, государь. Я согласный.

Иван. Больно крут он стал. Сундуки у него разве токмо не лопались от монеты. На тронное кресло глядел косо. Словно оно и жалит его, и ндравится…

Симеон. Быть того не может, государь.

Иван. Может. Всё может быть.

Симеон. Надо жа…

Иван. Он хотел нам показать, что золото – сильней власти царской. А вот накося! (Сует Симеону под нос кулак).

Симеон (заикаясь). Зо-зо-зо… лото? Силь-силь-не?..

Иван. Да не бойсь ты. Не обеднеешь. Деревень тебе подарю царских знатное число, вотчиной пожалую. немалой. Чай, не твой захудалый край. Где он, этот Касимов? Настоящим князем станешь.

Симеон. Благодарю, государь за щедроты.

Иван. Но это потом, после царства твово. Войска своего чтоб не заводил и новых опричных тож.

Симеон. Да зачем мне это?

Иван. Ну, иной без этого и жить не сумел бы, но ты обойдёшься. А коли лихо грозить будет, мы тебя в беде не оставим.

Симеон. Твоё слово надёжное, государь.

Иван. Советников я тебе дам добрых. А главным над ними посажу человека свойского, человека сметливого.

Симеон. Это кого ж, государь?

Иван. Сейчас познакомлю. (Хлопает в ладоши).

            Появляется дьяк.

Это он мне тебя присоветовал. Смотри, говорит, какой красивый, да умный, да верный. Чистое дело, трон украсит. Стало быть, он тебя любит. Вот и ты его теперь люби.

Симеон. Всем сердцем.

            Дьяк улыбается.

Иван. Да, ты человек с сердцем. Сразу видно. Мне говорили, Семён, что ты свою семью любишь.

Симеон. Ещё как, государь. Жена-душенька, дети – цветочки Божии

Иван. Во-во. И я твою семью люблю, малых сих. Об их безопасности вместе теперь заботиться будем.

Симеон. Вместе?

Иван. Разве тебя бывший царь своею милостью обделит? Плохо обо мне думаешь. Это теперь наша общая забота. Ты на троне занят будешь, в делах, в поездках. Кто кровиночку твою утешит, обогреет? Ты в поступках будешь успешен, твоя семья процветать будет. А ежели заартачишься, неверный шаг сделаешь, со мною посоветоваться забудешь, не обессудь. Я понятно сказал?

Симеон. Твоё слово глубокое, государь. В самое сердце проникает.

Иван. Я на это и надеялся. Мы друг друга поняли.

Симеон (глухо). Поняли, государь.

Иван (весело). Можно готовиться к коронации. Но сначала устроим земские выборы. Чтобы всё чин по чину. А земцы тебя выберут. Я скажу, оне выберут. Али не так?

            Дьяк радостно кивает.

А бывшие опричные, те тож возражать не будут. Знаю, им новый царь по сердцу придётся. Али не так?

            Дьяк почти задыхается от восторга.

Симеон. Прости, царь-государь, но выходит, ты меня на трон погреть его сажаешь? Дабы не остыл в твоём отсутствии?

Иван (дьяку). Смотри, враз сообразил. С умным человеком легко дело вести.

Симеон (дрогнувшим голосом). А скажи, царь-батюшка, долго ли мне на чужом-то месте мучиться-маяться? Иван. Дурачок! Да разве мучение сие? Маята ли? Дай малый срок, сам поймёшь, сколь сладостно место это. Ну да ладно, не журись. (Хлопает в ладоши, пристукивает каблучком). Ах, Сёмка, плут ты этакий! Умён, шельмец, не по годам. Где это видано – из захудалых князьков да в цари. При дворе все перед тобою забегают. Ну, а каблучком притопнуть, это ты освоишься. Я тебя этому научу, подскажу. Ты с ними строго держись. Не распускай! Не токмо по Руси, по всему миру звон пойдёт. И-йе-ха! (Стучит каблуком, начинает плясовое движение, но тут же останавливается.) Все глаза на тебя, Сёма, устремятся. А ты держись гордо, говори смело, аки правитель державный. Короли да герцоги, да князья великие, все захотят поклон тебе отдать. Потому как ты – царь. Все знают, что такое Русь сильная! Король Польский взгляда твоего искать станет. Житуха пойдет – ты в своём Касимове такого век не видывал. Кушанья у тебя будут обильные, забавы вельми весёлые – псовая и соколиная охота, конские ристания, особливо занятна медвежья травля. Но последнее – дело опасное. Не шибко увлекайся. Короче, слушай свово царя, и дела твои пойдут славно. Кстати. Воровать захочется – воруй! Но не увлекайся. Помни – власть сильнее золота. (Презрительным голосом, почти гнусавым). Всё мое, сказало злато? Враньё это.

            Дьяк с серьёзностью кивает. Симеон молчит.

А боярина Михайлу чтоб ни за что не выпускал (Смотрит на Симеона тяжёлым, цепким взором). Гляди у меня!

3

            Осень 1575 года. Успенский собор Кремля Коронация Симеона. Толпятся послы, гости…В первом ряду царь Иоанн, Рязанский архиепископ Феодорит, боярин Василий Петрович Морозов, келарь Авраамий Палицын и сам коронуемый Симеон… На краю сцены, за условной кремлёвской стеной обстановка обычного кабака - несколько столов, посетители…

            Царь Иоанн бормочет скороговоркою.

Иван. Яви нам, Господи, в нонешние времена нового кормителя и промыслителя о нас, малых сих, доброго поборника Симеона Бекбулатовича, избранного нами и Богом наставляемого Ктитора святой обители сей, каков был некогда боговенчанный и равноапостольный Константин… Память твоя да пребудет у нас непрестанно не токмо на церковном правиле, но и на трапезах с древними, бывшими прежде Царями. Вручаем тебе жезл царский. (Протягивает Симеону палку с набалдашником).

Симеон. Смиренно, с Божиим страхом, принимаю…

            Служки надевают на Симеона шапку. Из двух тазиков осыпают его золотыми монетами.

Архиепископ. Слава те, Господи!

Морозов. Свершилось.

Авраамий. Сему быть по смотрению Всевышнего Бога!

            В толпе гостей шум одобрения

            На краю сцены, в кабаке шумно. Слышны отдельные фразы, реплики…

– А наш-то, гляди, князька Симку Бекбулатыча откель-то из-за Волги привёз, посадил его царем на Москве и царским венцом его венчал.

– Откель, говоришь? Из города Касимова?

– Да на Оке это, за Рязанью. И не князь он, а хан. Потому как татарский край. Кум мой там бывал, минареты, говорит, стоят. С них попы ихние татарские песни поют.

– А чего это царь Иоанн татарчонка на трон посадил?

– Леший его знает. А сам назвался Иваном Московским и вышел из города. Живёт на Петровке, в слободе, весь свой чин царский отдал Симеону, царю новому, а сам ездит просто, как боярин не из шибко богатых, в оглоблях…                       – Стало быть, на касимовского хана он шапку Мономаха водрузил?

– Получаетца.

– А шапка та откель пошла?

– Ха! Из греков. От императора Льва. В каком ещё веке передал он шапку, порфиру и скипетр великому князю киевскому Владимиру Мономаху: Был такой, вы, конечно, не помните. И доныне та шапка Мономахова в Русском государстве, ноне – в богохранимом, в царствующем граде Москве.

– Да, дела!.. И что, все бояре согласные на нового царя?

– Все да не все. Боярин Разумовский супротив был. Но квасу выпил и помер. А думный дьяк Бисковатый, так тот даже бородою тряс – не позволим царя татарского!

– И что жа?

– Днесь на Лобном месте башку ему оттяпали. Потому как в измене государственной уличён. А Иван собрал народ в боярской думе и вопрошает: кто ещё супротив Бекбулатыча? Все молчат.

– Да, дела.

– Хитро повернулось.

– А ты чё зенки-то вылупил? Разбойным сдать меня хотишь? Щас я те покажу…

            Всё заканчивается дракой и свалкой.

            Свет снова выхватывает центр сцены.

Иван. Ну, царь-государь, великий князь всея, как живёшь-здравствуешь?

Симеон Молюсь.

Иван. Не обижают тебя?

Симеон. Как можно!

Иван. Да уж знаю энтих.

Симеон. Нет, покудова всё в порядке

Иван. Ладно. Ты меня не забывай. Иной раз и встретимся. Потолкуем.

Симеон. Непременно.

Иван. Есть о чем потолковати.

Симеон. Разумеется, государь. Вот и я хотел спросити.

Иван (хмуро). Чего спросити?

Симеон. Когда мы назад… ну… обменяемся?

Иван (растягивает рот в улыбке). Наза-ад! Ко-огда! Торопишься, брат. А энто нам с тобой решать. Никому иному. Вот соберемся как-нибудь вдвоём да обкумекуем.

Симеон. А дума? А князья? А народ?

Иван. Хто? Князья? Бояре? Народ? То ж наши холопы. Им незачем… Вот соберёмся с тобой и решим. Тогда и сообчим холопям-то. А до того пущай и не рыпаются.

Симеон. А ежели меня об том спросят?

Иван. Хто? Холопы? Ты чё, Семён, аль не понял?

Симеон. Понял, Иван Васильевич.

Иван. Ладноть. Пошёл я. Утомился. Ты тоже отдыхай.

Симеон. Один только вопрос. Чем же ноне заниматься изволишь, Иван Васильевич?

Иван. Солеварение, поташное производство, ямщиков гонять, медь плавить, пушки лить, конные состязания да кулачные бои, иконописное дело опять жа – всё знаний требует да управы разумной.

Симеон. Соль варить... Да разве ты разумеешь в этом?

Иван. Приходится. Аж взопрел.

Симеон. Стало быть, хозяйство в твёрдых руках?

Иван. На слабость руки пока не жалуюсь.

Симеон. Молодец, государь.

Иван (смеётся). Это ты теперича, Семён, государь. Не забывай. А я – твой холоп ?? Ивашка Васильев. Соль да поташ - моя забота. Хомуты да оглобли.

Симеон (пытается улыбнуться). Ах да. Прости, Иван Васильевич. Прости великодушно.

Иван. Я-то прощу. А вот народ… Ты на народ оглядывайся. Он пустых словес-то не любит.

Симеон. Оглянусь. Всенепременно оглянусь, Иван Васильевич.

Иван. Ну, добре.

4

Царские палаты. Опочивальня царя. Раннее утро. Разбросанные простыни, подушки.

Анастасия. А не убьёт нас царь Иван опосля твоей службы?

Симеон. Царь мне обещал…

Анастасия. Да разве можно царю верить?

Симеон. Надобно верить, Настасьюшка. Надобно. Выбора у нас всё одно нету. Коли взор царя на нас упал, куды денешься. Не в Литву же бежать. Да и не убегёшь.

Анастасия. Страшно, мой ненаглядный! Ой, лихо!

Симеон. А за что ему меня убивать? Я человек кроткий, служу ему верно.

Анастасия. Царёв гнев вспыхивает внезапно. А то ты не знаешь.

Симеон. Да уж видел. Приходилось.

Анастасия. Мстительный он.

Симеон. Опять жа… За что?

Анастасия. А вот велит яду подсыпать. Поздненько будет спрашивать, за что.

Симеон. На Бога надеяться будем, Настасьюшка. Да молиться беспрестанно. Убережёт Господь нас и детишек наших.

Анастасия. А как не отмолим?

Симеон. Стало быть, плохо молились. Худо.

Анастасия. Ой, худо! (воет).

Симеон. Худо, не худо, а мне на службу пора.

            Симеон, уходя из опочивальни, заглядывает в мутное слюдяное окошко.

Гляди-ка, скоморох откуда-то. Я его уже где-та видал. И чего наладился? Ладноть, пошёл я государством править. (Уходит).

Анастасия крестит его вослед.

Действительно, на площади появляется гусляр. Он ударяет по струнам.

Гусляр (поёт).

Ой ты гой еси!

Новый царь на Руси.

Новый царь на Руси

из Касимова.

Ой ты гой еси,

а в пруду караси,

на столе иваси.

А их есть рази ж мы

просили его?

Ой ты гой еси,

новый царь на Руси,

нравом тих

и видом пригожий.

Ой ты гой еси,

новый царь на Руси,

на царя

не слишком похожий.

Ежли добрый царь,

то недобрый псарь,

нас кнутом готов бить,

гоняючи

А царю чаво?

А царю ничаво,

он в Кремле сидит

припеваючи.

Ой ты гой еси,

поедай иваси,

запивай заморскою брагою.

А простой народ,

а худой народ

собирается токмо с отвагою.

Ой ты гой еси,

нас Господь упаси,

мы шалить-громить

неготовые.

Говорят не зря,

что мы все за царя,

потому как ребята

фартовые.

            Заключительный удар по струнам.

5

Симеон идет коридорами, на одном из поворотов видит сидящего в полутьме человека в красном кафтане, который бросает на него угрюмый взгляд. Симеон даже слегка ёжится. Входит в свои палаты, проходит в кабинет. Там уже поджидает его дьяк, почти утонувший в ворохе бумаг.

Симеон. Ты здесь?

Дьяк. Здеся я, царь-государь. Где ж мне быть в энтот час?

Симеон. А скажи-ка мне дьяк, что это за мужик тёмный, страшный за тем поворотом сидит? Кафтан у него расшит аж ли не золотом.

Дьяк (радостно округляет глаза). Так то ж главный палач, царь-батюшка.

Симеон. Наследник Малюты, что ль?

Дьяк. Близительно.??

Симеон. А чего он на меня, аки волк на ягницу, смотрит?

Дьяк (всплескивает руками). Так он приказа твово ждёт, царь-государь.

Симеон. Приказа? Э как! А чегой-то он ноне столь мрачен?

Дьяк (пригорюнившись). Дык какой день без работы. Жизня ему наскучила. Понять можно.

Симеон. Да, либо с волками выть, либо съедену быть.

Дьяк. Как посмотреть, царь-батюшка. И то бывает, что овца волка съедает.

Симеон. Хмы. Запомню. И всё жа, палач без работы – худо дело.

Дьяк. Ой, худо, царь-государь.

Симеон. Ладноть, подумаем, чем его занять. Подумаем.

            Дьяк радостно кивает.

А сей порой, любезный дьяк, начнём с челобитных.

Дьяк. Как прикажешь, царь-батюшка.

Симеон. Доставай ту, что на прошлой неделе не дочитали.

Дьяк (беспомощно оглядывается на гору бумаг). Да где ж её, тую, найти? Зачнём с любой, а та своим порядком выплывет.

Симеон. Твоя правда. Давай с любой.

Дьяк (берет первый попавшийся лист, разворачивает, читает). «Царь-государь, смилуйся. Бьёт челом тебе холоп твой Алёшка, казначея Богдана Дубровского сынишко. Жалоба, государь, мне на князь Лаврентья княж Михайлова сына Мещерского… В нонешнем, государь, году февраля в 8 день приехал я, холоп твой, ночевать в Переднюю и дожидался в Столовой. И князь Лаврентий Мещерский и Фёдор Безобразов взошли на Постельное Крыльцо наперёд, и как я взошёл, князь Лаврентий и Фёдор за мной бросилися и хотели меня убить. И, гоняючись за мною, лаяли матерны и всякою неподобною лаею. А похвала князь Лаврентья давно на меня в убивстве. И всё, государь, из-за денег, что казна от их оборонила. И словеса их супротив меня с отцом моим – клеветников изветы на невинных. Милосердный государь, вели дать свой царский суд и управу, смилуйся».

Симеон. Да, в казне дела тёмные. Вели сыскать, что оне там не поделили. И читай дале.

Дьяк. «Бьют челом тебе окольничий князь Прозоровский и приказной дьяк Бужанинов по делу стряпчего Ондрея Елецкого. Он, Ондрей, нашед в Денежном приказе кражу по податям. Подати были собраны, а потом обратно исчезли на пять с половиною тысяч золотом, сумма великая. Для проверки недостачи был стряпчий Ондрей, открывший утруску денег, взят для допроса. Был он стрельцами сведён в тюрьму и наутро помре. Говорят, здоровьем был слаб, а лекарь не поспел… Дело понятное – усопшему мир, а лекарю пир. Теперича приказные говорят, что тыщи эти золотом он, Ондрей, и украл. А как с енго??? спросить, ежели он уже в Царствии Небесном. А приказные той порой понастроили домов себе богатых, терема да хоромы, да прикупили землицы в дальних краях. А погребцы у них с посудой серебряной, а ларцы с перстнями и серьгами. И в должности выше стали и носы задирают крепко. Вели, государь, про то сыскать. Да честное имя стряпчего Ондрея охоронити и вдовица его просит то ж…»

Симеон (громко). Ага, значит об этом Елецком народ в кабаках говорит? Что будто его в остроге прибили. (Тихо). Велю про то сыскать. (Ещё тише). Строго велю сыскать. Краже государственной бой дадим. Я не посмотрю на звания, чины и родных… (Громко). У меня дело круто пойдет…

Дьяк. Царь-батюшка, а вот ещё бумага…

Симеон. Читай.

Дьяк (далеко отставив руку с бумагой, читает). «Государь, бьёт челом тебе полковник Дубич, пришедший служить тебе военной службою из земли Черногорской. По выезду был мне обещан подарок 25 рублей чистыми деньгами и на 25 рублей соболями. Не знал я, государь, обычая, что прежде, чем получить сие в Приказе, надобно одарить приказного дьяка. А за что его одаривать, то понять мне не можно. Подал я жалобу боярину. Боярин велит дьяку выдать подарков жалования, но тот не выдаёт, отговаривается пустяками. Я снова к боярину, но дьяк опять не выдаёт. Не могу понять, кто имеет больше силы – он, боярин, или дьяк. Сызнова иду к боярину. Боярин рассердился, велел позвать дьяка, схватил его за бороду, потаскал добрым порядком и обещал кнут. Дьяк пришед ко мне и лаял меня матерны. Государь, я военный человек, привык приобретать добычу честно, с оружием в руках, а тут надобно задаривать людей, которые пером ловят соболей…»

Симеон. Постой, неужто так и было?

Дьяк (пожимает плечами). Похоже.

Симеон. Пером – ловить соболей. Отменно сказано.

Дьяк. Ещё и не тако напишут, государь-батюшка. Народишко порочный, зато язык сочный.

Симеон. Ну, ну у меня! Полковник пишет. Вели сыскать правду по моему государеву крестному целованию. Читай дальше.

Дьяк. «Милосердный царь-государь. Бьёт челом тебе князь Рубец-Мосальский…»

Симеон. Так, этого сразу в сторону. Помню его обиду. Читай дале.

Дьяк. «Государю великому князю Семиону Бекбулатовичу всея Руси Иванец?:? Ивашка Васильев с своими детишками, с Иванцом??? Ивашкой да с Федорцом ??? да Федькой , челом бьют… » (Вытягивается по стойке смирно. Симеон тоже невольно встаёт. Дьяк продолжает задушенным голосом) «…А слыхали мы, государь, что ты у князь Атрашёва и тысяцкого Свечина должность их немалую торговую отписать хочешь. Якобы из интересов государевых. Оно правильно, конешно, да закавыка выходит. Оне не для себя ведь торговлишку налаживают, сами бедны, аки крысы церковные, оне за землю русскую стараются. А ты разве супротив её? Подумай сам…»

Симеон. Свечин этот, Свечин… О-хо-хо! Дьяк! Вели тотчас, чтобы князь Атрашёва и тысяцкого Свечина никто б не трогал. И с места не гнал.

Дьяк. Исполню, государь.

Симеон. А скажи мне, дьяк, советник мой верный, что это такое в земле русской происходит? Отчего столько безобразий? Пошто творятся одни пакости, а добра мало?

Дьяк. Народишко худой, царь-государь. С таким народишком токмо строгостию великой. Иначе нельзя.

Симеон. Неужто нельзя?

Дьяк. Дьявол над нами летает. Крыла простёр. А народ наш совратить – что дунуть-плюнуть.

Симеон (шёпотом). Дьявол? Страшный?

Дьяк. У-у-у! (Достаёт следующее письмо).

Симеон. А это что за бумага? Выглядит знатно.

Дьяк. Чичас глянем. Эгей! Понятно, что знатная. От бояр. «Милосердный царь! Пишут тебе бояре первых домов Артамон Матвеев и Григорий Ромодановский. Приклони своё ухо и послушай словес мудрых, понеже украсит тебя. В государстве нашем ноне беда, правление идёт весьма непорядочное, с обидами и с судейскими неправдами. Стоит мздоимство великое и кража государственная. Наладился неистовый грабёж казенного золота, в боярской думе бояре первых домов остались без всякого голосу и в консилии да в палате токмо быть могут спетакулями, то бишь могут наблюдати, но не делом и мудрым советом участвовати… Для государственной управы, для роста ремёсел и торговли то урон великий…»

Симеон. Ишь чего бояре захотели. Голоса властного.

Дьяк. Как же им не хотеть, царь-батюшка? На то и бояре.

Симеон. Навластвовались. Хватит с них. Читай дале.

Дьяк. «Бьёт челом князь Еуфимка Мышецкий. Добрый государь! Микифор Самарин да Федор Нащокин называл нас, холопей твоих, холопи боярские и конюховы дети на Постельном Крыльце передо всеми. А детишек моих подьячими, ворами и подпищиками, будто мы подписывали воровские грамоты. И про то, государь, что оне нас бечестили, вели именным приказом сыскать окольничему князю Семёну Васильевичу Прозоровскому. И оне, государь, Микифор Самарин да Федор Нащокин, умысля ябеднически, чтоб им от родителей наших и от нашего безчестия бездушеством отойти и отцеловатца, и нас сверх того большими пошлинами в конец погубить, били челом тебе, государю, ложно, будто я, холоп твой, писал в сыскную роспись братью свою, и племянников, и друзей… И по их, государь, ложному челобитью сошли им подписные челобитные за пометою думнаго дьяка Ивана Гавренёва…»

Симеон (машет рукой). Стой, стой… Ничего не понимаю. Читай другое.

Дьяк. Как скажешь, царь-батюшка. (Берёт другую бумагу). «Бьёт челом тебе, великий государь, окольничий Микифор Елчанинов по делу стряпчего Ондрея Елецкого. Дьячки Денежного приказа подати собирали и набогатели… Стряпчий Ондрей то открыл и нам показал… Стрельцы его на допрос взяли, в острог свезли… А на утро мёртвым нашли… Якобы телом слабый был, а лекаря найти вовремя не справились… Податные деньги будто ба у этого Ондрея в сундуках…а где те сундуки? … А народ что? – который смеётся, а который негодует. А что народу скажешь? Царь, смилуйся, вели сыск учинить. Може правда и выплывет…»

Симеон. Ещё ?? этот Ондрей! Надоели с этим стряпчим. Токмо про него и речь. Он украл, у него украли – поди, разберись. Оставьте! Голова у меня в тревоге, болит, шумит… Я с великой кражей государственной бороться решил, а не каких-то там стряпчих прослеживать… Тем паче, здоровьем слабых…Народ нарочно смущают… Паки же Иванец??? Васильев недоволен будет.

6

Покои царя Ковры, резные столики, на одном бутыль с квасом.

Анастасия. Симеонушка, царь-батюшка, уморился, небось. Дай-ка я тебе квасу нацежу.

Симеон (пьёт квас). От этих челобитных голова пухнет. Пишут и пишут.

Анастасия. Да кто же пишет, Симеонушка?

Симеон. Шайтан их разберёт. Такое впечатление, что вся Русь ворует и вся Русь жалобы пишет.

Анастасия. И помногу воруют?

Симеон. Кто как. Иной топор украдёт, хомут или бочёнок настойки, а иной княжество сворует и не заметит. Золотишко сундуками увозят.

Анастасия. На Руси столько золота есть?

Симеон. Выходит, что есть. И откель токмо берётся?

Анастасия. Соболей, да песцов, да горностая сибирского за море везут. Вот тебе и денежка.

Симеон. Везут. Всё, что мать-земля даёт, всё и везут. Главно дело, в обход наших застав везут. Им прибыль, государевой казне пропажа.

Анастасия. Ай, беда!

Симеон. Да в самой казне знаешь, какие бобры сидят? Такие грызуны. С них станется. Зову с отчётом, являются и врут. Уже по глазам вижу, что врут. Зову других, супротив этих. Тоже начинают врать. Да как складно.

Анастасия. И что, управы на них на всех нет?

Симеон. Да у меня в Кремле своих людей полгорсти не набрать. Иван не дал. На кого мне опереться? Я ж верёвками опутан, Настасьюшка. Аки в рубахе скорбного дома сижу. А все на царя кивают. На меня, то есть. Давай, царь, всех врагов да воров под микитки! Чтобы враз порядок настал. А ежели я и могу чего, так это глотку драть. А от ентого порядок рази настанет?

Анастасия. Ой, Симеонушка мой, да ты это разве умеешь? На глотку-то брать.

Симеон. Об чём и речь. Какая у меня глотка! Да и кто меня слушает?

Анастасия. Ай-яй!

Симеон. А енти всё вопят – слабый царь, слабый… Нерешительный… Знали б!

Анастасия. Ой, нелёгкое у тебя дело.

Симеон. Куды там!

Анастасия. А что Иван? Помогать обещался.

Симеон. Иван! С него возьмёшь. Сам мне челобитные подаёт. Да какие-то с изворотом.. Мол, бьет челом Иванец??? с детишками… А дале так хитро заворачивает, что аж мурашки по коже…

Анастасия. Недобрый он царь, опасный. Ты, Симеон, берегись его.

Симеон. Да как беречься-то?

Анастасия. А ты, Симеонушка, людей-то к себе приближай. Осторожненько, потихонечку. Без своих человечков в Кремле сидеть, что в лесу зимой без шубы праздновать.

Симеон. Дело говоришь, Настасья, дело. Да вот как выворотить-то сие! Как к ним подобраться?

Анастасия. Терпением, друг мой, терпением да умом скрытным. Оне тебя за дурачка считают, а ты не спорь. А так, меж разговору обронишь, что подарки давать горазд, что кому-то деревню отпишешь, чьего-то сынишку на должность определишь… Так, постепенно. Улита ползёт, нитку вяжет…

Симеон. Где это видано, чтобы улита нитку вязала?

Анастасия. Да в народе говорят.

Симеон. В народе скажут…

Анастасия. И не жадничай. Раздавай деньги горстями.

Симеон. Деньги! А где оне у меня?

Анастасия. А на словах пока раздавай. А станет казна твоя, тогда и золотом слово поддержишь.

Симеон. На словах-то легко раздавать.

Анастасия. Народ увидит, что ты щедрый и незлобивый, сам к тебе потянется. Добрый царь царедворцам милей, нежели лютый.

Симеон. Ах, кабы все так же кумекали, доброту сердцем чуяли.

Анастасия. Учуют, дай срок.

Симеон. Да вот с разбойными беда. Так в Приказе расшалились. Граблями гребут, народ изведут.

Анастасия За Приказом-то, за разбойным, догляд нужён. Дьяки разбойные распоясались. Всяк знает. Княжна Апраксина давеча, вся в слезах, такое показывала…Ужас!

Симеон. Ентих надобно переназвать, что ль?

Анастасия Как переназвать, батюшка? Разбойные, оне и есть разбойные.

Симеон. А мы их в сыскные перекрестим. Пусть сыск чинят.

Анастасия Пожалуй что. С тебя народ сыску просит. Чини сыск!

Симеон. И ученю. (Громко). И ученю! Сыскной Приказ учредю. Я ещё и переряживание затею. И народу объясню, зачем сие и к чему.

Анастасия. Объяснить-то непросто будет.

Симеон. Ужо поищу слова.

 Анастасия. А когда речь при народе держишь, не суетись, не забегай. Говори негромко, но чтоб в словах сила была.

Симеон. Сила! Эх.

Анастасия. Лишнего не говори. Пустого наобещаешь, народ смеяться будет.

Симеон. Ох, ты у меня советчица!

Анастасия. Я плохого не скажу.

7

            Тронный зал. Толпятся придворные, торговые люди, иноземные гости.

Симеон. Итак, завершаю. Торговать со всеми будем справно. Пошлину понизим. Помогать всем будем изрядно. И соседним государствам тож. И деньгами, и привилегиями таможенными. Действовать будем по справедливости. Чиноначальников по всем краям государства нашего назначим честных. Детей малых всем любить накажем. Азбуце и наукам учиться предпишем. Чистоту и порядок соблюдать заставим. И свободы всем (широко разводит руки) – от края и до края.

            Толпа одобрительно шумит.

 Потому как свобода светлая да чистая лутче, нежели несвобода треклятая! (Грозит кулаком неизвестно кому)

            В толпе хлопают в ладоши. Торговые люди пускаются в пляс.

Дьяк (в ухо стоящей рядом даме). Славный у нас царь. Понятливый. Говорит гладко, чисто вологодское кружево плетёт. И про слободу всё правильно понимает.

Придворная дама. О да, о да.

Дьяк. Токмо бы не заболтался. Слобода вещь хорошая, но и дело делать надобно. А с нашим народишком как дело делать? Пряник не плох, но на кнут надёжи боле.

Придворная дама. О да, о да.

Придворные и гости расходятся. Симеон проходит к дверям, выходит на ступени, где собрался народ. Завидев царя, все падают на колени. К Симеону приближается баба с ребёнком на руках

Баба. Помилуй, царь-батюшка! (Преклоняет колено).

Симеон. Что тебе?

Баба. Муж мой купец, торговый человек, безвинно в острог посажен.

Симеон. Безвинно? Где это видано?

Баба. Истинный крест, царь-батюшка. Лихие люди да воры оклеветали. Лавку нашу отнять хотели. Третьего дня заколотили. А то и сжечь грозилися. Денежки наши отписали-отняли. Остались мы без кормильца.

Симеон (глядя сквозь бабу и поверх неё). Безобразия я велю прекратить! Мошенникам да негодяям бой дадим! Земля у них будет гореть под ногами! (Уходит).

            Народ крестится. Баба изумлённо смотрит царю. вослед.

            Симеон проходит в свои палаты. Там его уже поджидает дьяк.

Симеон. Ну как?

Дьяк. Што как?

Симеон. Речь моя, говорю, как?

Дьяк. Ре-ечь? Славная речь Отменно хорошо говорил, царь-государь. Просто, крепко, однако жа и в меру витиевато. Пущай думают, что всё так и обстоит.

Симеон. А рази оно не так обстоит?

Дьяк. Да хто ж его знает, царь-государь.

Симеон. Как это? И мы не знаем?

Дьяк. Мы-то первые и не знаем.

Симеон. Почто так?

Дьяк. Дак гонцам веры нет, надёжа-царь. И тем, кто грамоты нам отписывает, цифирь да сводки даёт из Приказов да из земель, тем вообче... Воли много дали, от оне и расшалились. Говорят, по земле стон великий стоит да ропот, а поди, узнай – отчего да почему. В глаза-то всё больше врут.

Симеон. Нет гонцам веры, говоришь?

Дьяк. Окромя самых надёжных.

Симеон. Стало быть, к строгости меня зовёшь?

Дьяк. Зову, государь. Царю нельзя быть без грозы. Как конь под царем без узды, тако и царство без грозы

Симеон (задумчиво). Да, ты вот мне напомнил, любезный дьяк, советник мой драгоценный. Бери бумагу и перо.

Дьяк. Это зачем жа, царь-государь?

Симеон. Письмо писать будем. Грозное письмо.

Дьяк. Это кому жа?

Симеон. Злодею Бориске.

Дьяк. Хто ж таков будет?

Симеон. Казначей Савино-Сторожевского монастыря.

Дьяк. Что же он натворил? Аль украл опять?

Симеон. Хуже.

Дьяк. Что ж хужее-то? В разум не возьму.

Симеон. Давеча мне доложили. Отец Борис, выпивши, подрался со стрельцами, стоявшими в монастыре. Прибил Бориска их сотника и велел выбросить за монастырский двор их оружие и платье.

Дьяк. И стрельцы смолчали?

Симеон. Дык большой начальник, духовное лицо. А стрельцы те ко мне шли, под начало моего тысяцкого.

Дьяк. О как!

Симеон. Я как прознал, до слёз мне стало. Во мгле ходил.

Дьяк. Не горюй, царь-батюшка.

Симеон. Бери перо.

Дьяк (расстилает бумагу, поднимает перо). Я завсегда готовый.

Симеон. Пиши. «От царя и великого князя Симеона Бекбулатовича всея Руси – врагу Божию и богоненавистцу, и христопродавцу, и разорителю чудотворцева дому, и единомысленнику сатанину, врагу проклятому, ненадобному шпыню и злому пронырливому злодею казначею Бориске…»

Дьяк (ловко водит пером). Лихо отписано, государь.

Симеон. Пиши дале. « Ты, Бориска, не на стрелецкую честь покушался, ты, свою акобы честь защищая, на мою царскую власть руку поднял. Да и то ведай, сатанин ангел, что одному тебе и отцу твоему диаволу годна и дорога твоя здешняя честь и свобода воровская, и правда твоя неправедная… А мне, грешному, здешняя честь и правда – аки прах, и дороги ли перед Богом мы с тобою? И дороги ли наши высокосердечные мысли, доколе Бога не боимся? И правда твоя мелкая похожа рази на правду народную? Ты, Бориска, за свободу народную? Може ещё и партею создашь? Слыхали мы эти песни. Но тут мы тебе не помошники. Страсти же горячие – прямой путь во ад. А что до плахи и виселицы, то здесь дорога короче, чем кажется…»

Дьяк. Крепко сказано, государь.

Симеон. Истинно ли, что крепко?

Дьяк. Их всех царь Иван хорошо гонял. Вот, настало время, ты учишься.

Симеон. Пусть знает.

Дьяк. Да уж теперь узнает. Все узнают.

8

Москва, весна 1576 года, довольно быстро переходящая в весну иных эпох. Часть сцены – городская площадь, часть – пространство кабака. Множество людей в разных одеждах, говорят почти все, перебивая друг друга, продолжая, подхватывая, возражая…

– Не всё идет гладко в царстве-государстве нашем. Денежки казенные – тю-тю. Куды пенька ушла? Куды лес строевой? Куды мёд, воск и дёготь? Отчего вельможи такие жирные? А лошади у них заморские – видал? Гривы – во! А скачут как! На улицу носу не кажи. Собьют, не повернутся, не поперхнутся.

– А дьячки приказные сколь обнаглели! Хоромы себе понастроили. Жёны у них – в соболях. А в хоромах тех – что ни день, пир горой.

– Крапивное семя!

– А ещё говорят, самозванец какой-то объявился, немчин, с тех краёв прибежавший. Говорит, что царя на троне пора менять. Политицкую партею выдвинуть норовит.

– Чаво, чаво?

– Дружину такую особую. Дела самозванца защищать. Где это видано?

– Дадут ему партею! Кукиш под нос – дадут!

– А нонешний царь всё речи говорит. Говорит складно, а толку не видать.

– А бывший царь, слыхали? – дворец себе строит на берегу тёплого моря, где прежде турци да черкесы жили. Нашёл время. Ба-альшой дворец, богатый.

– А деньги откель?

– Откель! Из казны черпает пригоршнями.

– То есть, ворует.

– Сам ли ворует. Или кто другой для него старается. Как водится. На то он и царь! Хоть и бывший. Ему воровать не западло. Баб-тихонь вокруг себя развёл. На тройках с бубенцами катает. А какие лошади! Король аглицкий ему лошадей из-за моря поставляет. Но не за красивые глаза. Золотом за них платит. Аглицкой монетою. Где он токмо её берёт?

– Теперича с аглицкой землёй торговля налажена. Ихние купцы морем к нам идут, через Архангельск, через Новгород. Заодно и лошадей везут.

– Но при этом царь удумал наших коней хвалить-показывать. На конном заводе сам их объезжает. Говорят, ловко это проделывает, сукин сын. Народ вокруг восторженно кричит, шапки в небо бросает. Ну, тут он людишкам конюшенным и протчим нашими медными платит. Аглицкую монету экономит. А сундуки с золотом в Швейцарские горы увёз. Там, говорит, надёжней. Но эти швейцарцы те ещё людишки. Хранят, хранят, да как фортель выкинут. Допустим, его отседова попрут. Он за сундуками своими приедет, а оне ему скажут: а кто ты такой теперь есть? Тебя люди из разбойно-сыскного приказа по всем землям ищут. Катись, пока цел. Никакого тебе золотишка…

– А в России уже не то что рогожу и телеги, сметану да творог разучились делать. Из польской земли везут, из немецкой. Скоро и пеньку к нам оттедова повезут. И всё мешают-перемешивают. Ты их сыр пробовал?

– Это какой? С зелёной плесенью?

– Не, то из французской земли. Там лягушек едят. А сыр до того долежит, что зеленеет.

– От лягушек?

– Да нет, сам по себе.

– Вот и наш царь – до того побледнел, что аж зелёным стал.

– Какой царь? У нас их нынче два.

– Да ты что? Как это может быть – два царя?

– На Руси, брат, всё может быть. Кто вниз, кто вверьх.

– Хорошо. Вот ты, допустим, за какого царя? За старого али за нового?

– А ты чего спрашиваешь? Подослал тебя, что ли, кто? С опричными якшаешься?

– Да нет, просто интересуюсь.

– А кто ты, вообче, есть? Откуда?

– Так, птица перелётная.

– Врёшь! Летать, что ль, умеешь?

– А у нас все умеют.

– Да ну!

– Вот, скажем, дьячок Крякутный ещё когда воздушную подушку сделал, на колокольню поднялся и к звёздам улетел. Русский человек – летучий человек. Куда хочешь, улетит. За землю он не очень крепко держится.

– Ну, не скажи. Мужик у нас кряжистый, в почве угряз. Он как на этой… как её? на Сицилии. Широк в плечах и землю пашет. Да.

– Не знаю, как на этой Сицилии, а наш пашет, пашет, а в перерыве сядет на край борозды, карандаш послюнявит и стихи пишет. И складные стихи порой выходят. Будто бы землю родную босыми ногами Небесный Царь истоптал. Вот истинный крест…А она, земелюшка, слезами плачет. А мужик танцует. Заметался пожар голубой. Сапогами землю месит. А ещё он в математике соображает. Число на число ставит и числом погоняет. Блоху подковать – это полдела. А он ещё численное описание да линий измерение дал для всех блох, что не токмо здеся, где чешется, но и за тем краем небес существуют. А там блохи небесные – как плевки Млечного пути. А он исчислил, что далёкие небеса сами на себя свёрнуты и собою же обёрнуты. Такая вышла картина – закачаешься. За морем посмотрели на эту цифирь, изумились, там этакого никто не мог, тут же подкатились, примите за это описание бескрайнего неба, на себя свёрнутого, мешок золота. Такого открытия век не видывали, а у нас для него мешок давно приготовлен. А он мужик гордый, токмо плюнул, торбу взял и на угол за сбитнем пошёл. Он хотя и малопьющий мужик, но очень уж сбитень уважает. Для старой мамы и вообче…

– Сбитень. Ха! Соображает.

                                   Не пий пива крушку,

                                   А выпей сбитня на полушку.

                                   От нашего сбитня голова не болит,

                                   Ума-разума не вредит.

– Хорошо б на полушку, да нынче и сбитень дорожает. Да и где та полушка?

– За морем телушка – полушка.

– А эти, которые царей, ни того, ни другого, не любят, на площади у Тверской заставы по-прежнему собираются?

– Оне упрямые. Стрельцы уже гонять их устали.

– А нонешний царь решил особую мельницу построить, не хуже, чем за морем-окияном. Чтоб умная мельница вышла, с потряском специяльным, к жернову привязанным – из-за того зерно никогда не застревает, твёрдое зерно медленно мелет, зато мягкое шустро в муку переводит. Такой хитрый потрясок…Бомс-бомс… Тряс-тряс… У нас мужик, он смекалистый…

– А сам ты какой? Потрясок придумал! Ща как врежу!

            Всё заканчивается дракой и свалкой

9

Царские палаты. Симеон Бекбулатович в тяжёлом царском облачении идет в свои палаты. Всё на том же повороте сидит человек в красном кафтане, палач, и хмуро глядит на царя. Симеон на секунду съёживается, но тут же выпрямляет стан и ступает гордо, кося суровый глаз на палача. Тот, в свою очередь, опускает голову. Симеон входит в свой кабинет.

Симеон (бормочет). То-то же! Я вам покажу! Обнаглели! На шею сесть хотят. (Рассматривает что-то среди бумаг). Ах, вот как! Во-от как!!

Дьяк (входит). Озабочен чем, царь-государь?

Симеон (гневно рассматривает лист бумаги, рвёт, бросает на пол). Подмётное письмо написали.

Дьяк (испуганно). Хто?

Симеон. В виде грамот рассылают. По трактирам да площадям читать норовят. Кто написал? Смешно сказать. Летописцы, души чернильные, школьные наставники, бывшие приказные, монастырские слушки, даже скоморохи уличные… Тьфу! Плясание их и сопели, песни бесовские, представления с ведмедем и козой... Все вкупе будут во аде, а зде прокляты.

Дьяк. И чего хотят, диаволы?

Симеон. Про воровство пишут. Про кражу великую. К честным выборам царя народ призывают. Партею воровскую образовать хотят. Да кто ж им разрешит! Ну не ересь ли? Скажи, дьяк, скажи, верный мой советник, разве меня нечестно выбрали? Рази не царь Иван меня призвал?

Дьяк. Народ сумлеваться начал. Он глупый, народишко-то. А баламуты его товось… Смущают.

Симеон. Обнаглели. Воровские грамоты сочиняют да подписывают. Подпищики!.

            Дьяк вздыхает.

И почто их народ слушаться должён? Кто оне такие? По монастырям, по кельям сидят, а туда же… На площадях рожи строят. Песенки зловредные выкрикивают. Народ смутить, с толку сбить хотят. Значит, по смутному времени заскучали. Когда корона на достойной голове не держится, когда власть в пыли валяется, тогда всякому горькая беда грозить станет. Дождётесь, голубчики. Загорятся ваши монастыри, запылают кельи…

Дьяк. Ой, не говори так, царь-батюшка. Беду накличешь.

Симеон. А как говорить?

Дьяк. Говорить никак не надо. Лутче молчать. Особливо, егда кругом подслушивают.

Симеон. Как же быть?

Дьяк. И отвечать им не надо. Ни в коем рази! Молчание – знак силы. Ежли токмо челобитную по форме пришлют. Так не пришлют.

Симеон. Как не отвечать, егда об этом Елецком звон какой пошёл.

            Дьяк вздыхает.

Я про стряпчего, которого в остроге уморили.

Дьяк. Да понимаю, царь-батюшка.

Симеон. Как тут не ответишь? А? Отвечай хоть ты мне, ты умный.

Дьяк. Разобраться с ентой смертью надобно. Тут молчаньем не открутишься. Это верно.

Симеон. Там говорили, лекарь не поспел.

Дьяк. Так.

Симеон. Вели лекарю на площади, прилюдно, десять ударов кнутом.

Дьяк. А как народ не утешится?

Симеон. Што мне прикажешь, подьячих разбойного Приказу на плаху тащить? Пусть они и виноваты. Холопы подлые расшумелись, а я своих людей под удар поставлю? А потом до больших дьяков ниточка дойдёт, домотается. А там и нас с тобой потянут. Куда, спросят, глядели и где деньга уворованная? В чьих сундуках? Аль ты этого ждёшь?

            Дьяк вздыхает.

Ладноть. Уговорил ты меня. Лекарю – двадцать кнутом. Нет, тридцать. Пущай народ видит, что у меня строго! (Грозит в сторону окошка кулаком.)

Дьяк. Да хоть до смерти его забей… Ой, стрёмно!

Симеон. Ты токмо меня не пугай. А скажи, чего делать-то?

Дьяк. В Кремле-то? Дело делать.

Симеон. Это как?

Дьяк. Тут по-иному надобно. Тихо, спокойно.

Симеон. То есть?

Дьяк. Людей подбирать. Деньгой умело крутить. И так дале.

Симеон. Хм! А деньгу где брать?

Дьяк. А кто набогател, тот сам тебе принесёт.

Симеон. Хорошо бы!

Дьяк. Ты дай им слово крепкое, что остального не отымешь. И оне понесут тебе.

Симеон. Думаешь, понесут?

Дьяк. А куды оне денутся? В Литву сбегут?

Симеон. Да хотя бы!

Дьяк. Два-три убегут. Остальные понесут. Кажный такой положит мешочек на порог, а на тебя глянет умильно. Всё ж ты царь!

Симеон. Славно бы было. (Садится в кресло и долго смотрит в окно.)

Дьяк (прерывает паузу). Ну что, батюшка-царь, челобитные разбирать будем?

Симеон. Нет. Не хочу.

Дьяк. Как же так? А отвечать на их?

Симеон. Сам же говорил, отвечать не надо. Обрыдло. Надоело мелочами заниматься. Пользы не вижу. Я для крупных дел призван.

Дьяк. О как!

Симеон. Русь, он вон какая – вели-икая!

Дьяк. Это точно, государь.

Симеон. Вдруг война начнётся!

Дьяк. Ой!

Симеон. Аль земля затрясётся.

Дьяк. Эгей!

Симеон. Либо воды подземные хлынут.

Дьяк. Ох!

Симеон. Вот об чём я думать должон.

Дьяк. Тады пойду я, царь-батюшка. Вижу, тебе покой нужон..

Симеон. Иди, дружок. Опосля потолкуем.

            Дьяк уходит. Появляется Анастасия.

Симеон. А вот и жёнушка моя добрая! (слабо улыбается).

Анастасия. Ненаглядный мой, здравствуй.

Симеон. Здравствуй, милая, здравствуй, светлая.

Анастасия. По двору сейчас бежала, да вдруг подумала…

Симеон (улыбается веселее). Об чём же ты подумала, жёнушка моя драгоценная?

Анастасия. Царь Иван в оглоблях ездит, так?

Стмеон. Ну, так.

Анастасия. А ежели кони понесут? Сани перевернутся, Ивана зашибёт…

Симеон. Чего ты такое говоришь, не пойму я…

Анастасия. И ты тогда царём навсегда останешься. Как избранный законно. Никто и слова не скажет…

Симеон (его слегка трясёт). Об чём говоришь? Не пойму я. С чего это кони понесут?

Анастасия. Ну, кони не понесут, так ему зелье какое-нибудь не то сварят. Кравчие ошибутся. Всякое бывает. Церковное вино не из той чаши поднесут.

Симеон (его трясёт сильно). Ты! Ты…

Анастасия. Отдаст Иван Богу душу, и всё золото русское казённое наше с тобою станет. Каково?

Симеон (встаёт). Ты на что меня толкаешь, Настасья?

Анастасия. Я? Толкаю? Ни к чему я тебя не толкаю. Размечталась я просто. Ведь все под Богом ходють.

Симеон. Мечтательница! Пошла прочь!

            Анастасия уходит. Симеон садится в кресло, и его ещё долго трясёт.

            Затемнение. Свет.

            Появляется гусляр.

Гусляр (ударяет по струнам). Гимн ворам… (торжественно читает)

Воры воруют, торжествуют,

вороны, вороны, воры,

кругом воруют, все воруют,

воры воруют до поры…

Как будто наше естество

впитало это воровство…

Пора придёт, пора настанет,

державный вор чудить устанет…

Простой народ – его ль винить? –

начнёт, учнёт веревки вить…

Начнёт трясти богаты домы,

и запылают те хоромы…

…………………………….

Пишу, двуликий, как вельможа,

влекусь бездонный, как хорал.

Помилуй Боже, вдруг я тоже…

я тоже что-нибудь украл…

(Вновь ударяет по струнам)

Ну что энто такое? Ворують в России и ворують. Не пора ль остановиться?

Не пора ль выборы честные устраивать. Эй, вы там! Да, да, там! (Выбрасывает руку вверх) Народ собрали? Права его ему, народу, объяснили? Вече созвали? Келаря Авраамия пригласили? Бояр знатных? Партею новую допустили? И й-ех! (Пляшет) Бояре, а мы к вам пришли, молодые, а мы к вам пришли. Бояре, мы царишку выбирать, молодые, мы царишку выбирать… (Уходит, но его ещё слышно, всё слабее). Молодые, мы царишку выбирать, молодые, мы царишку…

            Затемнение

             Симеон спит в кресле. В темноте раздаётся ласково-приторный женский голос.

Голос. Симеонушка, царь мой Бекбулатович. Ангел мой небесный. А не хочешь ли птицей обернуться?

Симеон (не открывая глаз, потусторонним шёпотом). А ты хто?

Голос. А я Баюн-птица, летучая, певучая. Я помочь те могу.

А поделаю крыльица дьявольски,

Улечу нунь я дьяволом коварны-им!

Симеон. И я дьяволом улечу-чу-чу? Коварны-им?

Голос. И ты тож. Коль окажу тебе помочи кромешной. И коли ты от нея не откажешься, не отпишешься. И будут тода в народе протяжно и звучно песню петь:

Не лютая змея возвевалася,

Возвевалось лукавство великое,

Затевалось дело коварное.

Упало лукавство царю Ивану на белу грудь.

Убили же царя Ивана в гуляньях, на игрищах,

Убили в закоулках кремлевских,

Поднесли царю Ивану вина вкусного до морока,

На мороз его болезного вытолкали,

Медвежьей полости ему не приготовили,

Убили царя Ивана на санках оглобелькой,

Закопали его тело в сыру-землю.

Убил же его Симка Бекбулатович,

Убимши его, сам на царство сел.

Симеон (мотает головой). Не будут петь. Не будут петь. Не будут. Совсем другое будут петь. (Кричит). Совсем другое!

Мужской голос. Что с тобою, царь-государь?

Симеон (просыпается в кресле). Кто здесь? Ты, дьяк?

Дьяк (входит). Хто ж ещё? Я, царь-батюшка. Я, грешный.

Симеон. Тени, брат. Тени! Душат. Призраки! Страшныя… У-у!

Дьяк. Откель тени-то, батюшка? (испуганно оглядывается).

Симеон А тени здеся кругом. На то и Кремль Тут завсегда так. Ещё кровь по подвалам не застыла.

Дьяк. Ой стрёмно, царь-батюшка.

Симеон. А скажи, дьяк, верный мой советник, не сдашь ты меня царю Ивану?

Дьяк (крестится). Как можно? Я же привык к тебе, царь-батюшка. Ты незлобивый, тихий. Как тебя не полюбить?

Симеон. Тихий? (Выпрямляется в кресле, с наигранной бодростью). Бери, дьяк, бумагу. Бери, советник мой верный, перо. Самое лучшее бери. Письмо писать будем.

Дьяк (в волнении). Кому письмо?

Симеон. Земцам, служилым людям, посадским людям и всему народу без изъятия.

Дьяк (шёпотом). Письмо? Народу? Эгей. (Схватив бумагу и перо, проворно садится).

Симеон. Письмо. Оно же – речь моя при народе. (Откашливается). В сей трудный день, народ православный, аще будущего хотящий. Аще Бог по нас, никто же на ны. И вы б, люди всех званий и сословий, попомнили бы православную христианскую истинную веру и крестное целование, на чем есте крест целовали князьям нашим, блаженныя памяти государям нашим и нам, чадам их и наследникам, что хотели добра вам во всём. И вы ноне всяких изменников, и воров, и ложно трону присягающих отложитеся и гоните их, и впредь уже нам, государю своему правильно избранному, служите, и прямите, и добра хотите, как царю и великому князю всея Руси; а аз начну вас жаловати по своему царскому милосердому обычаю, и наипаче свыше в чести держати, и всё православное христианство в тишине и в покое и во благоденственном житии учинити хотим.

Дьяк. Важно сказано, царь-государь.

Симеон. Думаешь? А поймут ли?

Дьяк. А чем меньше поймут, тем лучше. Потому как важно.

Симеон. Точно ли важно?

Дьяк. Истинно важно. Их оторопь возьмёт.

Симеон. Тогда пиши дале. Есть два способа царствовати – милосердием и щедростью или суровостью и казнями. Аз избрал первый способ; аз дал Богу обет не проливать крови подданных и исполню его. А всякого, желавшего подольститься ко мне, обрывати буду нещадно как вора и мошенника. А чтобы уменьшить злоупотребления при сборе податей, изгоню денежных дьячков-посредников, обяжу сами земли отправлять с выборными людьми собранные твёрдым счётом рубли в столицу. Взяточников же прикажу водить по городу, повесив на шею денежную мошну, меха, серьги, жемчуг, а то даже и солёную рыбу – чем бралась взятка, то и вешать, и к тому ж бить палками..

Дьяк. Ай, здорово, государь. Это точно поймут.

Симеон. Может и поймут. Да вот кто выполнять станет? Сами себя они разве будут палками бить?

Дьяк. Сами? Себя? Князья да бояре? Хмы!

Симеон. Пиши третью часть. Самую важную. В сей суровый день, народ православный, аще будущего хотящий, заявляю о своём хотении уйти. Я желал добра и дел славных, старался речи держать разумные, но никто меня не понял и не поддержал. Да вижу, и не хотел. И Иван Васильевич, недавний царь московский, тоже сумлеваться во мне начал. А в чём сумление и к чему оно, когда не ясно, за кого народ. И не ясно даже, за самого ли он за себя? Не во вред ли себе ворует, пьёт и бесчинствует? Не во вред ли себе он вообче под небом существует? Нужен ли он сам себе?

Дьяк. Вот это воистину темно сказано, государь. Однако жа и мудро.

Симеон. Пиши далее. Ухожу в монастырь. Живите как знаете. Режьте друг друга, в острог сажайте, домы жгите. Я вам более не царь и не судья.

Дьяк. Ты всурьёз ли это, царь-батюшка?

Симеон. Почти.

Дьяк. Ай, хитро. Ты как скажешь про монастырь, да схиму, да власяницу – они завоют и придут, на колени падут – просить тебя вновь на царствование.

Симеон. Придут ли?

Дьяк. Ай, придут.

Симеон. Падут ли?

Дьяк. Ой, падут.

Симеон. Ну что, дьяк, в таком разе – отправим сие послание народу русскому?

Дьяк. Ай, отправим, государь! (Лихо засовывает перо за ухо и притоптывает).

            Симеон подходит к оконцу. На площади появляется гусляр.

Симеон. Смотри! Паки ентот скоморох.

Гусляр (поёт).

                        Над Москвою заря,

                        над рекою заря,

                        в небе тёмном заря подымается.

                        А в Москве два царя,

                        а в Москве два царя

                        возля трона сидят да толкаются.

                        Православный народ,

                        кем ты взят в оборот?

                        Али кто над тобой издевается?

                        Сам себе в эту ночь

                        ты не в силах помочь.

                        Только чу! С кистенём кто шатается?

10