В тайне меньше одной загадкой

Поезд шел на Запад

Публiкацii носять не науковий,

а художнiй i лiтературний характер,
не спираються на офiцiйнi документи,
ще вiдносяться до життевого шляху письменника.

Маргарiта Пиркова
 

В великом человеке нам все интересно,

 любая частность его бытия.

Александр Пушкин
 

Это было очень опасно. Я имел фальшивую б биографию.

Ф. Фридрих Горенштейн
 

Так отомкните же архивы! Избавьте нас от небылиц

Давид Самойлов

Кончина мамы. Кончина мамы – страшная (уже не первая и не вторая) судьбоносная веха злой судьбы «мальчика»[1]. А мальчику всего-то около 12-ти. Последние сутки с мамой и события первых двух суток уже круглого сиротства мальчика в равнодушном огромном мире показаны в «Доме с башенкой», рассказе пронзительной правды и боли Ф.Горенштейна., который, по Виктору Ерофееву[5], «до сих пор трудно читать без слез», который, по Лазарю Лазареву[6], «…потрясал правдой и талантом, не было никаких сомнений, выражаясь высоким стилем прошлого века, что на небосклоне нашей литературы взошла звезда первой величины… Рассказ действительно был очень хорош – тот уровень правды, который завораживает читателя», в котором, по Анне Берзер[7], «Наивное, детское (да и не только детское) цепляние за проблеск надежды и жесткое, безжалостное, немыслимое для детской души уничтожение этой надежды – вот что по существу составляет содержание…».

Долгое время рассказ «Дом с башенкой» был единственным источником сведений об этой судьбоносной частности детства и раннего отрочества Горенштейна. Детско-подростковая память и предшествующего девятилетия (с ареста отца в январе 1935 года) внесла в мир Горенштейна личную тему, болезненную и постоянно саднящую. Незаживающую внутреннюю рану, о которой знал только он и никто больше[8]… И если он об этом написал пару слов в студенческой Автобиографии[9] и через десять лет в рассказе, а потом, более, чем через тридцать лет в «Апелляции…»[10], то молчал он до января 2000-го, о чем стало известно лишь в 2008-м[11].

Лишь через 18 лет он (бывший мальчик) смог обратиться к тому времени и теме. «Дом с башенкой» он написал, за неимением «койко-места»[12] ютясь в Некрасовской библиотеке. Через 20 лет после кончины мамы мальчика журнал «Юность» Бориса Полевого (1964, № 6) триумфально явил неизвестного писателя читателям (тиражи «Юности» доходили тогда до трех миллионов).

Не намного увеличило наше знание о том периоде Горенштейна еще одно его горькое свидетельство: «Тема мне близка, могила моей матери – где-то под Оренбургом, могила отца – где-то под Магаданом. Я поставил им памятники: матери – роман «Псалом», отцу – роман «Место». Однако это было уже впоследствии»[13].

И только через 54 года – «Арест антисемита. Быль» – новелла памяти о событии августа 1942-го, беспрецедентного в еврейской истории, написанной легко и искрометно – без тяжкого груза злого и голодного девятилетия, без «раскаленного воздуха ярости» (Кончаловский) и без «выворачивания черного дна человеческой души» (Коротич). Рассказ многосторонне столь значим и самодостаточен, что представляется уместным рассмотреть его за пределами этой публикации.

Еще о многом впоследствии будет ниже. А пока можно лишь отметить, что знавшие и пишущие о Горенштейне люди, очевидно, из лучших просветительских соображений, были существенно щедрей, нежели он сам, на сведения о происходившим (или не происходившим) с ним и мамой…

Фрагменты из литературных текстов

Горенштейн полагал литературный текст документом лишь при условии, что поскольку весь текст приведен быть не может, то используемые фрагменты, отрезки, цитаты должны соответствовать (быть репрезентативными) всему духу текста, его сюжету, его характеру. Здесь представляется уместным дополнение, скорей всего, опущенное Мэтром в силу очевидности: обязательность доказуемости, либо неоспоримости, либо, в конце концов, просто возможности подтверждения ссылкой описания какой-либо заведомо отличной частности, без коих текст – не документ. На порядок ниже. В лучшем случае - версия…

Ниже – избранные репрезентативные фрагменты из известных литературных текстов и соотнесение их с требованиями документальности.

Мина Полянская[14]: В рассказе мальчик едет с мамой в поезде в Сибирь в эвакуацию… Смерть мамы. Девятилетний мальчик был отправлен в детский дом.

Татьяна Вольтская[15]: …спасаясь уже от немцев, замерзает насмерть где-то в вонючей теплушке, на глухих российских дорогах, в начале войны. И вот, лет с десяти — детский дом, со всеми вытекающими последствиями».

Виктор Ерофеев[5]: Опасаясь ареста, мать уехала с Фридрихом в провинцию; ее все равно посадили. Вернулась из тюрьмы с очень слабым здоровьем. Во время эвакуации умерла под Оренбургом. Некоторое время Фридрих жил в детдоме.

Борис Хазанов[16]: Отец Горенштейна… был арестован и погиб в заключении, мать скрывалась с малолетним сыном. В начале войны она умерла в эшелоне эвакуированных, Фридрих оказался в детском приюте.

Игорь Полянский[17]: Затем последовала война, эвакуация за несколько часов до прихода немецких частей, смерть матери в вагоне поезда, уходившего на восток. Дорога в эвакуацию закончилась детским распределителем и приютом.

Игорь Шевелев[18]: Мать, подхватив трехлетнего сына, начинает скитания по стране, чтобы не арестовали и ее вслед за мужем, сделав ребенка сиротой. Можно ли убежать от советской судьбы? Жизнь в провинции без угла, без зарплаты, в ситуации загнанных зверьков заканчивается с войной. В поезде, идущем в эвакуацию на Восток, бедная женщина заболевает и умирает. Восьмилетний ребенок остается один, попадает в детский дом.

Журнал «Егупец»[19]: «Мать... сбежала из Киева с малолетним сыном и несколько лет скрывалась в провинции у родственников и знакомых. В 1941 году во время эвакуации она в эшелоне заболела и умерла. Началось перемещение из одного детского дома в другой.

Лазарь Лазарев: «Мать опасаясь... что ее ждет та же страшная участь, сбежала с трехлетним сыном из Киева, несколько лет скиталась без постоянного жилья и регулярного заработка в провинции, укрываясь у родственников и знакомых. В сорок первом во время эвакуации она в эшелоне заболела и умерла. Фридриха сдали в детский дом».

Анатолий Ромов: Отца …перед самой войной без особых раздумий арестовали и расстреляли… Но мать Фридриха о судьбе своего мужа, как и полагалось в то время, ничего не знала. Она считала, что он жив, и решила вместе с девятилетним Фридрихом поехать в Москву хлопотать за мужа и добиться справедливости. Но уже в Москве, обойдя множество инстанций, она поняла, что хлопотать за мужа бесполезно. С огромным трудом она вместе с Фридрихом села в поезд и поехала обратно домой, на Украину. Но уже началась война, и поезд по переведенным стрелкам направили на восток, в эвакуацию…. Мать не выжила, она умерла в этом поезде. Фридрих был определен в приют.

Приятно, что все авторские имена – говорящие. Чтение их безусловно литературных текстов о Горенштейне, включающих демонстрируемые выше фрагменты, не только просветительски значимо, но и доставляет удовольствие.

Однако, они свидетельствуют и о том, что среди написанного о мастере встречаются положения и ряд частностей бытия, приведенные без достаточных оснований, а если безоглядно, по Шимону Маркишу[20], полагавшему, что иначе о Горенштейне писать нельзя, то и вообще безосновательно.

К примеру, практически все, да простят меня за такое сравнение уважаемые маститые литераторы, будто в школьных изложениях по «Дому с башенкой», в унисон повторяют четырехединую версию смерти мамы Эрны Абрамовны Горенштейн:

Где-то под Оренбургом ее в критическом состоянии сняли с идущего в эвакуацию поезда и поместили в больницу. Мальчик, проснувшись, успел сойти тоже. На следующее утро мама умерла на глазах сына. После чего мальчик был помещен в детдом.

А во фрагменте журнала «Егупец» просто цитируется, без указания и кавычек, фрагмент Лазаря Лазарева.

Такое единомыслие объяснимо. До самого последнего времени не были известны источники, кроме упомянутого «Дома с башенкой» Горенштейна и горького для него незнания мест родительских могил («товарищу Маца»). Но в этих известных проникновенных текстах - ни слова о направлении поезда на восток и о детском доме.

Лишь в трех текстах есть поползновения выхода «за флажки» устоявшейся версии.

У Виктора Ерофеева указан неизвестный арест матери в Москве. Источник не указан. Не исключаю, что им мог быть сам Горенштейн. И Ерофееву не обязателен был открытый текст. Хватило бы и нюанса… Они сотрудничали в «Метрополе», Ерофеев был гостем на свадьбе Горенштейна. Ведущий рубрику в «Огоньке» Ерофеев звонит в Берлин Фридриху накануне выхода в №35 (1990) рассказа «С кошелочкой» со своим предисловием. В результате предисловие пополнилось цитированием эскапады Горенштейна: «Кстати, ты видел портрет Кристины во французском «Нувель обсерватер»? Найди. Я скажу в каком номере. Франция – моя любимая страна. Почему? Там все мое издается»…

Отсутствует у Ерофеева и указание направления поезда – в эвакуацию, или из… Но тут мне представляется - по причине сомнений в неоспоримости устоявшейся Восточной версии.

С открытием Пырковой[21] архива, сделавшего известным засвидетельствование самим Горенштейном (Автобиография):

«В 1944, во время возвращения из эвакуации мать умерла» –

сенсационно документирована антитеза новой версии: западной, из эвакуации. Со всеми вытекающими последствиями, главные из которых:

на три года продлена жизнь мамы;

на столько же отодвинуто круглое сиротство Горенштейна;

на те же три года сокращен срок возможного пребывания (если таковое было вообще) его в детдоме – от кончины мамы до отыскания его бердичевскими тетушками Зинаидой (Злотой) и Рахилью.

Пока о детдоме, кроме разговоров, абсолютно ничего не было известно.

У Анатолия Ромова в статье три бывших неизвестными частности: поездка мамы с сыном в Москву (Ромов с Горенштейном частенько и подолгу прогуливались по Москве. Мог и он что-то услыхать от Горенштейна). Вот факсимильное засвидетельствование такого времяпрепровождения на подаренной Ромову фотографии:

При возвращении из Москвы в связи с началом войны – «…поезд по переведенным стрелкам направили на восток, в эвакуацию» ине включенный в пределы фрагмента трогательный сюжетик о версии дома с башенкой как о символе места, «где живут близкие люди, которые поймут его без объяснений, примут, пригреют, накормят, сделают жизнь счастливой» – художественный вымысел…

У Игоря Шевелева – сторонника восточной версии – мальчик восьмилетний. Фридрих родился 18 Марта 1932-го. Он что, эвакуировался еще в мирном сороковом? Шевелев пишет: «В поезде, идущем в эвакуацию на восток, бедная женщина заболевает и умирает. Восьмилетний ребенок остается один, попадает в детский дом. Об этом рассказ "Дом с башенкой"». Похвально: ссылка! Однако в самом-то рассказе о восточном маршруте и детском доме – ни слова, более того, серьезное (по Фридриху ,«чтение не по диагонали») прочтение рассказа доказательно убеждает, что поезд шел на Запад…

У Лазаря Лазарева – тоже ссылка на рассказ. Что не прибавило оснований для защиты восточно-детдомовской версии.

Журнал «Егупец» вещает: «начались перемещения из одного детского дома в другой»...

Что же это? Ведь это – об историческом прошлом, о биографии знаменитого человека. Где здесь грани документа и вымысла?[22].

 Вот так, не опирающиеся на документальную почву, пусть и доброжелательные фантазии прекрасных литературных текстов, многие годы работали на восточно-детдомовскую версию. Возникновение которой по сегодняшний день - «Тайна, «покрытая лаком»[23].

Поэтому и предпослана первым эпиграфом цитата из Пырковой, кроме прочего, проясняющая причины того, что часть детства, в котором, как говорил Горенштейн, «не было детства», и раннее отрочество мальчика – оставались без документального обеспечения. Даже фотографий не сохранилось[24]...

Но теперь многое прояснилось. О чем ниже.

Факсимиле автобиографии

Представляется, что Горенштейновский афоризм: «…каждая книга должна приходить вовремя», – может быть отнесен и к прочим текстовым форматам. И уж несомненно, к трем: статья Пырковой, автобиография и интервью, к огромному сожалению, приходили с задержками… В силу ряда обстоятельств эти три незаурядные (по меньшей мере, незаурядные) публикации долгое время не были известны читающим Горенштейна и пишущих о нем.

Первая из них: «Известный и неизвестный Фридрих Горенштейн: прозаик и сценарист» написана сотрудницей музея альма матер Горенштейна - Днепропетровского Горного института (ныне Национального Горного университета), кандидатом исторических наук Маргаритой Пырковой - --первойиз когда-либо писавших о нем, располагавшей архивными документами его студенческого личного дела. Она любезно откликнулась на просьбу, прислав копии факсимиле автобиографии пятидесятипятилетней давности студента-выпускника Днепропетровского Горного института Горенштейна Фридриха Наумовича.

Вот она – копия этой подлинной реликвии.

Кстати, еще одна реликвия, ровесница этой, – фотография Горенштейна из нашего выпускного альбома – будет ниже представлена в сопоставлении с портретом, нарисованным Юргенс, фотографиями Горенштейна-мальчика и пожилого Горенштейна.??

Даже один этот архивный документ, автобиография, как и сенсационная статья Пырковой, основанная на архивных материалах, как и вторая сверхсенсационная публикация: – интервью под названием «Каково качество «белого» в «Иерусалимском журнале», одно из последних интервью Фридриха Горенштейна… Снятого в рамках грандиозного проекта киносериала «Прости-прощай, ХХ век» грандиозного же режиссера-социолога и политолога Саввы Кулиша, близкого товарища Фридриха – знающего о чем и умеющего спрашивать.

В редакционной сноске «Иерусалимского журнала» – кроме прочего, объяснение более чем семилетней задержки публикации:

«В январе 2000 года известный кинорежиссер Савва Кулиш для своего цикла фильмов снял в берлинской квартире Горенштейна большое и никому до сих пор не известное интервью с писателем. С любезного согласия В.А. Арбузовой-Кулиш публикуем фрагменты из этого интервью»…

– Таким образом, через сорок шесть лет после написания демонстрируемой выше автобиографии, Фридрих Горенштейн, как говорится, «из первых уст», повествует перед камерой о наиболее сокровенном и наименее известном, фактически исповедуется, фактически впервые, – о трагедии девяти следующих за арестом отца аномальных годах, в течение которых мама его несколько раз спасала от смерти.

Фрагмент интервью

Приведенный ниже фрагмент – исторический документ, заполняющий страшной правдой частностей бытия практически все белые пятна недетских лет детства и раннего отрочества мальчика.

– «Читайте — и судите сами» [25].

– Ты – мой старый товарищ, и ты для меня – редкий пример того, как мальчик, маленький мальчик мог оказаться между двумя гигантскими жерновами – сталинского социализма и гитлеровского национал-социализма. Что ты помнишь из детства?

– В детстве, как говорится, не было детства. Я родился в 1932 году, а в январе 1935-го арестовали отца, арестовали сразу же после убийства Кирова. Отец был молодой профессор экономики, один из основателей киевского кооперативного института. Он был сторонником кооперативной экономики, которая противостояла как капиталистической форме, так и колхозной форме эксплуатации человека. Отец был арестован, отправлен в лагерь, там его убили.

Я самого ареста не помню, мне было меньше трех лет. От матери потребовали в парткоме, чтобы она отказалась от отца. Она бросила партбилет. Это я знаю, конечно, только с ее слов. Моя мать, учительница, работала тогда директором интерната для трудновоспитуемых подростков.

В день ареста отца она просто взяла меня и скрылась. Они ведь приходили обычно ночью, но ночью они нас уже не застали. И потом, когда была так называемая реабилитация, кагэбист очень удивлялся, почему нас не арестовали…

Мы просто скрылись. Можно было скрыться, многие могли спастись тогда, но шли, как кролик к удаву. Мать моя была человек разумный. Она меня много раз спасала от смерти, это я знаю, это я помню. Мы скрывались несколько лет до тех пор, пока не сняли Ежова.

– А где вы скрывались?

– В маленьких городах, она жила с другим паспортом, т. е. фактически ушла в подполье. Это редко кто делал. Он работала в разных местах, в частности, на швейной фабрике, но когда сняли Ежова – это был 1939 год, – взяла меня, и мы поехали в Москву. И она сама пришла в НКВД, во главе которого встал Берия. Тогда, при Берии, была некоторая легкая либерализация, и мою мать посадили на полгода, потом выпустили, разрешили работать…

– А где ты был, когда мать посадили?

– Оставался у хороших знакомых, у которых мы по приезду остановились. Когда мать выпустили, она даже устроилась в Москве на работу в детский сад. Но вскоре началась война, и нас выслали. Нас не пустили обратно в Киев, а разрешили жить только в Бердичеве, где у матери были родные. О Бердичеве я потом написал пьесу. В Бердичеве мы жили несколько недель и чудом спаслись…

– Когда немцы уже были в Бердичеве?

– Нет, когда они шли на Бердичев. За несколько дней. Я это помню. А вошли они 7-го. А мы 5-го утром просто пошли на вокзал, сели на платформы с оборудованием и поехали – это был один из последних поездов, который уходил в эвакуацию.

Теперь я знаю, что Бердичев, как и многие другие города, был обозначен на немецких картах как «стратегически важный объект». А стратегически важного в нем было только наличие еврейского населения (чудовищную же тактику локального массового уничтожения всей еврейской части (30 тысяч) населения Бердичева в системе пресловутого немецкого трудолюбия, пунктуальности и «аккуратности» сохранил для истории Василий Гроссман[30] (М.Л.).

Немцы вошли 7-го, точнее, приехали, просто приехали. На танках. Вечером. Когда люди шли с работы, приехали немецкие танки. Мать Василия Гроссмана жила в Бердичеве. Ее там убили.

А мы ехали через всю Украину, много раз нас обстреливали. Помню один самолет, который, очевидно, забавлялся. Летчик же все видит. Видел людей, сидевших на платформах. Он летел низко, так что можно было и его, пилота, видеть, и он начал стрелять из пулеметов. К счастью, он не бросал бомбы – или жалел, или что... Все побежали, все поле было усеяно ранеными. Мы остались на платформе, и это нас спасло, так как он стрелял по тем, кто соскочил с платформы и побежал в поле.

Потом мы доехали до Краснодарского края и жили в одной из станиц. Прошло несколько месяцев, опять начались бомбежки – немцы наступали тогда на юг, к Ростову. Пришлось опять уезжать. Дорога была перерезана, и мы поехали назад, к Ростову. Если помнишь историю, то немцы тогда, взяв Ростов, находились в городе всего несколько дней. Наш поезд остановился в темноте. Ни вперед, ни назад, разные слухи: то ли он поедет, то ли надо уходить. Все сидят, прижавшись друг к другу. Слышна стрельба.

И мама взяла меня – второй раз это было, и мы просто ушли в ночь. От всех. Мы шли, там, на пути, было какое-то село, нерусское, то ли татарское, то ли какое-то другое. Не знаю, за кого они нас приняли, но они нас приняли. Тогда и из разных сел люди тоже уходили, спасаясь от бомбежек... Мы там жили в помещении школы...

Я видел красновских казаков, которые пришли с немцами. Они проезжали мимо этого села... С гармошкой. Несколько эскадронов, и я помню эти эскадроны с гармошками.

Прошло несколько дней – не помню сколько – и опять пришли советские части, и мы поехали дальше. Мама, к счастью, записала тогда нас, зарегистрировала.

Тогда записывали всех – был приказ Сталина (так говорили) переписывать всех, кто находился в бегах, ехал в эвакуацию, был ли на вражеской территории и так далее...

И это мне здесь, в Германии, очень сильно помогло. Русский Красный Крест выдал в 1997 году соответствующую справку, на основе которой я признан в Германии расово преследуемым со всеми вытекающими отсюда последствиями.

(Не берусь судить по этому эпизоду с красновцами, находился ли Горенштейн тогда на нашей, ничейной либо оккупированной территории. Однако, думается, эти три версии заслуживают быть исследованными).

Потом мы с мамой пересекли Каспийское море под бомбами, жили в эвакуации, я об этом времени написал недавно рассказ. Ну а потом мама умерла.

(И даже здесь дата кончины мамы им не была раскрыта)

– Сколько ж тебе лет было?

– Одиннадцать. Я остался один, я был в детском доме.

- Наконец-то, впервые, появилось свидетельство (и кого!) самого бывшего мальчика об интернировании в детдом. Правда, - ни где, ни когда, ни продолжительность пребывания в нем, ни его реквизитов…

Но вернемся пока к одиннадцати годам мальчика, к вопросу-ответу: – Сколько ж тебе лет было?

– Одиннадцать. Я остался один. Я был в детском доме, а потом меня нашли мои тетки, я жил у них в Бердичеве.

– Любопытно, что «детский дом» из под пера либо из уст Горенштейна ни до, ни после этого интервью не возникал.

Скажу больше. За пять лет совместного студенчества и последующих, пусть и нечастых, общениях, о его круглом сиротстве – знал, о двух ревниво любящих его колоритнейших бердичевских тетушках, сестрах матери, – знал. Коржики их изредка ел, об аресте антисемита и готовности мальчика к лжесвидетельству – знал, еще за полвека до написания им рассказа «Арест антисемита. Быль»

О детдоме – слыхом не слыхивал.

Но из интервью следует, что мама (дата кончины которой неизвестна) скончалась до 12-летия мальчика, дату рождения которого мы знаем. Стало быть, и кончина мамы, и интернирование мальчика в детдом произошло (если таковое все же было) до его 12-летия, т. е. до 18 марта 1944 года.

Были сборы недолги

Бердичев был освобожден 5 января, в честь чего 6-го в Москве гремел салют – 20 артиллерийских залпов из 124-х орудий.

Представляется, что собрать пожитки – мамины фетровые боты, папин коричневый отрез на костюм, два ватных одеяла, сумку с урюком и лепешками, школьную справку (возможно, за две первые четверти четвертого класса) и немногое прочее не заняло слишком много времени. Семья отправилась в Бердичев… После Оренбурга маму в критическом состоянии сняли с поезда и поместили в больницу города «Дома с башенкой», где она к следующему утру умерла на глазах сына.

Проезд до Оренбурга тогда был непрост и нескор, так что представляется, что до 18-го марта от кончины мамы времени оставалось совсем не много: от дней до недель. Стало быть, дата кончины мамы – : между конецом февраля - началом марта 1944-го. И это, стало быть, могло стать началом детдомовского периода мальчика… Этот период мог быть не позднее, чем «меня нашли мои тетки, я жил у них в Бердичеве».

К сожалению, пока не известна дата воссоединения Горенштейна с тетушками. Но известно, что они вернулись вскорости после освобождения Бердичева. В интервью он сказал, что первым делом, вернувшись в сорок четвертом, он побежал к старой квартире посмотреть на воронку от бомбы, чудом их не убившей. Они кушали, когда бомба взорвалась в нескольких метрах за стеной… Пыркова пишет, что в Бердичеве Горенштейн поступил в пятый класс школы № 2, которую и окончил в 1950-м. Такой расклад возможен лишь в случае возвращения в Бердичев до осени 44-го. Но он мог быть в Бердичеве и существенно ранее…

Я солидаризуюсь с Пырковой в том, что свои юные годы «Горенштейн жил у родной тети, а не в детских домах, но не согласен с продолжением фразы: а если и побывал там, «то лишь несколько лет». Вышеприведенные временные расклады, хотя и без точных исходных дат, виной чему Горенштейновский комплекс умолчания, примерно определили возможную продолжительность возможного пребывания в детдоме не несколькими годами, а двумя-тремя месяцами. И, скорей, это был (если и был вообще) не детдом, а один-два-три эвакоприемника, сеть которых тогда была широка и которые занимались и пересылкой детей поближе к месту жительства. Значимость этих сенсационных документов неоценима. И даже его цитата, предпосланная третьим эпиграфом, - важнейший документ для будущих биографов. А все интервью – открывшееся обширное поле для исследователей.

Остается сожалеть, что такие важные материалы стали известны только сейчас. Интервью к тому же фрагментарно, да и не в формате съемки, а в формате пересказа…

Но теперь известны рукописное (Автобиография, 1954) и устное (Интервью Кулишу, 2000) засвидетельствования самого Фридриха Горенштейна. Известна статья Пырковой (2004). Известно личное дело студента Горенштейна (1950 – 1955). И это уже позволило, пусть и крупными мазками, доказательно (по каждой позиции!) построить во многом принципиально уточненную последовательность кошмара девяти лет, предшествующих смерти мамы, примерно определить время ее кончины, представить новую версию направления поезда. На Запад, домой в Бердичев, из эвакуации.

Для идущих следом Горенштейноведов еще много работы.

Представляется, что основы приведенной ниже западной версии в чем-то и облегчат их поиски.

Девятилетняя череда трагических обстоятельств

Доля цього письменника…складна с та трагiична, як i його твори
Маргарiта Пиркова

Арест отца (январь 1935-го).

Сразу же стремительный побег матери с ребенком в неизвестность подполья.

Расстрел отца (8 октября 1937-го).

Неоправданно наивная, предсказуемо обреченная поездка (1939) матери с сыном в Москву, явка на Лубянку, в наркомат внутренних дел СССР в надежде узнать о судьбе мужа и отца у наркома Берии, сменившего Ежова.

Арест мамы, и полугодовое заключение в лубянской тюрьме, необратимо погубившее ее здоровье.

Чудо освобождения органами с правом (!) работы в Москве (работала в детском саду).

В начале войны высылка в бомбардируемый немцами Бердичев (июнь 1941-го).

Побег (уже от Гитлера) за два дня до прихода немцев в Бердичев. На платформе с оборудованием - в эвакуацию в г. Армавир (5 июля). До Армавира не доехали – дорога была перерезана немцами.

Месяцы отсидки в школьном здании какой-то станицы, где мальчик видел проезжавшие с гармошками пришедшие с немцами эскадроны красновских казаков.

По приходе советских частей – поездом в Баку, переход под бомбами через Каспий на пароме в Красноводск, далее поездом в Наманган Узбекской ССР, где они с мамой прожили примерно до конца зимы 1944.

После освобождения Бердичева 5 января 1944 – недолгие дорожные сборы).

Отправление в обратный путь, на запад, в реэвакуацию.

Смерть матери на глазах одиннадцатилетнего мальчика. В захолустном городке, доселе известном лишь нареченными Горенштейном двумя нарицательными именами: «городок с Домом с башенкой» и «городок где-то под Оренбургом».

Последние сутки с мамой и события первых двух суток круглого сиротства мальчика.

Трагедийной глубины рефрен Александра Галича незамысловатой заменой «кому» на «и» персонифицируется маме с сыном в парафразе:

Предоставлено им вроде литера,

И от Сталина, и от Гитлера…,

соотносимом с кошмаром почти десятилетних мук мамы и мальчика, вплоть до кончины на его глазах;

соотносимом и с первым вопросом Кулиша в том исповедальном интервью. Фактически тоже персонифицированный парафраз рефрена Галича;

ощутимо дохнувшим срединой прошлого века, т.е. временем, метафорически названным Горенштейном: «в некой давней земной бесконечности»[26].

И Горенштейновский «комплекс беззащитного сиротства» (Лазарев) – умолчание вряд ли был бы преодолен писателем без библейской проникающей мощи исторически взыскующего вопроса-документа Саввы Кулиша (повтор сознательный):

– Ты – мой старый товарищ, и ты для меня – редкий пример того, как мальчик, маленький мальчик мог оказаться между двумя гигантскими жерновами – сталинского социализма и гитлеровского национал-социализма. Что ты помнишь из детства?

И Горенштейн, наконец, превозмог себя. И рассказал многое из детства, которого не было.

Что помнил и пережил сам и из рассказанного мамой…

Светлые вехи посмертной судьбы

Слава Богу. Святые печали со временем светлеют Фридрих Горенштейн

В день похорон в Берлине 6 марта 2002-го Александр Агеев на интернет-странице «Октября» в Москве свое критическое обрамление некролога Мины Полянской Фридриху Горенштейну, продиктованное печалью и болью, завершил[27]: «…не очень понимаю, кто же возьмется публиковать оставшуюся после смерти Горенштейна «Веревочную книгу» – 800 страниц прозы, кто возьмется за собрание сочинений… Горенштейн был вообще трудный человек – трудно жил, трудно умирал, похоже, что и после смерти судьба его легкой не будет»…

Три года спустя Борис Альбац свое оригинальное, без претензий на сенсацию, эпатаж и прочие нелепости, аналитическое эссе «Загадка Горештейна»[28] предварил проникновенным и прагматическим: призывом:

«Справедливость требует, чтобы великим и талантливейшим, хотя бы после смерти, отдавали соответствующие знаки признания не только в виде некрологов, но в виде широкой просветительской деятельности»…

В определенной мере оба услышаны. Слава Богу.

И сегодня можно говорить о трех уже поставленных и четырех в стадии реализации осветляющих вехах, – достойных культурологических проектах достойных мастеров к дате 2 марта будущего года, к десятилетию ухода мастера Фридриха Горенштейна в вечность. «Святые печали со временем светлеют»…

1. Молодой режиссер Ева Нейман смело взялась[29] и с фестивальным успехом создала в 2007-м первый свой и первый по прозе Горенштейна вообще (рассказы «Старушки» и «Разговоры») полнометражный художественный фильм «У реки». Почему смелая? Да потому, что еще до ее рождения Горенштейну этого не удалось. Его сценарий по рассказу «Старушки» был похоронен в «застенках Госкино» (Юрий Клепиков). Но он не отказался от мечты. «Наконец, находясь уже в больнице, написал киносценарий «На воде» на основе двух своих рассказов («Старушки» и «Разговоры») и даже напел украинскую песню, которая должна была прозвучать в сцене «В ресторанчике». Очень хочется надеяться на его экранизацию» (Мина Полянская). Не мне судить о некоторых условностях в фильме, вроде пользования мобильниками, но фильм сотворен мастерски, как «неподдельное кино», каковое отстаивал Горенштейн в своей максиме «сугубого натурализма… – как знак правды, а не правдоподобия»[30]. За короткое время фильм побывал на шестнадцати фестивалях. Жаль, не мог Горенштейн посмотреть фильм.

2. «Евгений Попов первый обратился к музейной теме[31]: «Ибо где должно быть место музея? В Киеве, где он родился в семье вскорости после его рождения арестованного и сгинувшего в лагерях ответработника?.. В многочисленных его общагах? В Тарусе у Оттенов? На Преображенке, в квартире, кстати, принадлежащей не ему? Или в Берлине, где он жил в доме для облагодействованных богатой Германией иммигрантов?» - Подумалось о Днепропетровском Горном, об альма матер… Узнаю, что там в библиотеке нет книг Горенштейна… Послал в дар университетскому музею из своей библиотеки «дюжину » книг Горенштейна, несколько статей о нем и тогда единственную о нем книгу Мины Полянской «Я – ПИСАТЕЛЬ НЕЗАКОННЫЙ…» на имя ректора Пивняка Геннадия Григорьевича

8 декабря 2008 года в музее Национального Горного университета Днепропетровска – альма матер Метрабыла проведена презентация экспозиции избранных сочинений Горенштейна и открыта выставка, посвященная Фридриху Горенштейну, – просветительский прецедент на литературном поле сгинувшей империи…

3. Издание «Зарубежные Задворки» на своих страницах провело в нынешнем году полемику вокруг Горенштейна и его литературы, выявившей возросший интерес к глубинам анализа феномена «Горенштейн». Борис Левит-Броун выступил в полемике с мощной статьей[32], наполненной выражением любви и почитания Горенштейну и Хазанову в двух самоисповедальных аккордах достойной осанны. Вначале: «Горенштейн – это у нас с Борисом Хазановым общая любовь». И в конце: «Спасибо вам вновь, Борис Хазанов, за вашу статью и за то, что она мне дала искорку чуть-чуть высказаться о моём любимом Фридрихе».

Поскромничал автор. Его статья – не «чуть-чуть высказаться»… По мне, так она точный punch мощного и бескомпромиссного литературоведа, выдающегося панчера полемики, утверждающего суть и правду усугубления ситуации и обострения суждений, в том числе и в критике.

«Ой, ну Боже мой... да кто ж на критиков-то надеется? И как можно надеяться на критиков в стране победившего критику кретинизма?..

Журналисты не удостоили вниманием?

Так это ж вообще царство мокриц и тараканов.

А Горенштейн – слон.

Ну какого, скажите, внимания могут удостоить слона мокрицы и тараканы, на разных скоростях снующие у его гигантских стоп? …– крупнейший писатель… И не последних только десятилетий, а как минимум полувека, потому что и ретроспективно ему не сыщешь весового адеквата, пока вспять до Платонова не долистаешь. От горы к горе... А на поверку – одно горе. Потому что и та и другая, и Платонов и Горенштейн – вершинами уходят за облака».

Наталью Синицину очень интересовал вопрос («Зарубежные Задворки», 3/3, пост № 4117, 17:58, воскресенье 27 марта 2011 года), адресованный сразу трем рыцарям полемики, по мне, так больше похожий на интересное выступление, или даже результат изыскания с чередой верных ответов, к сожалению, без одного, главного – системного…

МАРАТУ, ВМ, ОСТАПУ: «Замечание Кундеры интересное. Но давайте на минуту вообразим… Горенштейн получил Нобеля. Если у вас найдется время на небольшое изыскание в интернете, просмотрите коротко статьи о Горенштейне. И представьте, что было бы, если бы он (совершенно заслуженно) получил таки Нобеля. Его "Псалом" – это уровень Маркеса и Фолкнера. А он на нашем российском литературном поле практически отсутствует. Интересно, почему? У Горенштейна и "что" и "как" слились в обалденную литературную магму. Эта литература оторвана от сию-обыденности. Она над ней. Это так понятно "как простая гамма" Она – духовна. И тут у меня возникает непраздный вопрос: кто виновен в том что ВЕЛИКИЙ писатель ГОРЕНШТЕЙН выпал из русской литературной обоймы (или /пространства/ – так модно говорить – я знаю)? Народ? Критики? Писатели? Телевизоры? Интернет? Хотелось бы получить ответы, а не отписки».

И пошла-поехала полемика. Там было все, кроме:

«Но счастье было так недолго»…(счастье надо понимать как потрясение фантасмагорией явления Горенштейна «Домом с башенкой»).

После непродолжительной читательской и авторской эйфории системой была запущена проверенная и отработанная на Булгакове, Гроссмане, Ахматовой, Сельвинском, Мандельштаме, Цветаевой и даже на «официальном основоположнике советской литературы» Горьком с его «Несвоевременными мыслями», программа преступного замалчивания Горенштейна в несуществующей ныне империи. Работающая, увы, и сегодня в ее бывших пределах…

И потому инициатива «Зарубежных Задворок» – своевременный, существенный вклад и в Горенштейниану, и в просветительскую деятельность, вклад, который уже работает и будет долго работать. Как и где работает? За примерами дело не станет: ниже два из них.

Светлана Бердаус – («Зарубежные Задворки», № 3/3, пост 4217, 11:28 среда 6 апреля 2011 года) написала:

«Прочитала статьи Бориса Хазанова и Бориса Левита-Броуна о Горенштейне и крепко задумалась. Я как человек, имеющий смелость считать себя начитанным, была застигнута врасплох: такой большой писатель мне совсем не был знаком... Посему включаю в свои планы проведение исследования (диссертационного) творчества этого писателя. Понимаю, что этого мало, но пусть это послужит началом».

Был вопрос Светлане об авторе будущей диссертации – не один ли из ее учеников будет им?

Света Бердаус – (пост 4270, 11:44 воскресенье 10 апреля 2011 года):

«Работу выполню сама. Со всем пониманием значения и ответственности».

Доктор филологии, профессор искусствоведения Марина Стуль (Кливленд, Огайо, США) откликнулась на первую же для нее просветительскую статью в журнале «Заметки по еврейской истории»[33]: «…сама полемика вокруг Горенштейна стала интеллектуальным явлением… убедившим меня, читателя, что Горенштейна надо изучать, понять его и стать его союзницей. Теперь я готова к этой работе – достать, прочитать, выработать свое мнение. Я еще не знаю, соглашусь ли …определить Фридриха Горенштейна рядом с Чеховым и Достоевским, но я готова сделать его своим автором, к которому обращаться интересно и полезно. А если он окажется способным доставить удовольствие своим мышлением и словотворчеством, это будет большая радость. Открывать нового автора большое удовольствие».

4. С декабря прошлого года режиссер и сценарист Ева Нейман осуществляет свою студенческую мечту и снимает фильм по «Дому с башенкой»[34]. Здесь все грандиозно. Рассказ – бесподобный, смелость Евы Нейман – безгранична: ни самому Горенштейну начиная с 1962 года, ни позднее в соавторстве с Тарковским, ни еще позднее в соавторстве с Юрием Клепиковым, даже при уже купленном у них сценарии, в конце концов, «…сценарий зарубили в застенках Госкино. Обычное дело»…

Трогательно портретное сходство Димы Кобецкого, долго выбиравшегося героя на роль мальчика для «Дома с башенкой», не только с мальчиком Горенштейном, нарисованным Ольгой Юргенс для альбома «Детство, которого не было»[10], – Дима угадывается и в фотографиях студента Горенштейна и пожилого Горенштейна.

Дима Кобецкий

И это уже более чем очевидная удача Евы Нейман с командой. Это – «знак правды, а не правдоподобия», отстаивавшийся Горенштейном в его максиме «Тотального реализма»[35].

Хочу надеется, что и трагическая, тяжелейшая веха в жизни мальчика - время кончины его мамы, в фильме будет соответствовать указанной выше максиме Горенштейна и ставшими доступным знанием из его автобиографии 1954-го – «В 1944 г. во время возвращения из эвакуации мать умерла» – и из интервью Саве Кулишу 2000-го в рамках грандиозного кинопроекта «Прости-прощай ХХ век» – «Потом мы с мамой пересекли Каспийское море под бомбами, жили в эвакуации… Ну а потом мама умерла»… И это будет уже дважды документально удостоверенным знаком правды, а не правдоподобия. И уже в масштабе для человечества, - ибо и по сей день « из всех искусств важнейшим для нас является кино» (хотя слоган и извлечен из совковых задворок, но это так…).

Эта судьбоносная веха своей жизни названа Горенштейном лишь дважды. «…чувство «пережитого» вообще не оставляет нас при чтении рассказа. Особенно в главном – в нежности к умирающей матери, выраженной почти без слов, в непоправимости сиротства» (см. ссылку 7).

Повторюсь: детско-подростковая память с ареста отца в январе 1935-го года вошла вo внутренний мир Горенштейна «личной темой, болезненной и постоянно саднящей. Незаживающей внутренней раной, о которой знал только он, и никто больше» (см. ссылку 8).

И это особенно касалось правды обстоятельств кончины мамы.

«В художественности дна нет, как в открытом космосе» («товарищу Маца…») – это тоже максима и тоже Горенштейна… Однако в этом исключительном случае было бы кощунственным воспользоваться дарованной Горенштейном космической бездонностью художественности… Во-первых, заговорили архивы, позволив восточную версию полагать, по Давиду Самойлову, небылицей. Во-вторых: «Тема мне близка, могила моей матери – где-то под Оренбургом…». И переносить ее за Оренбург – не по-божески…

Справедливость требует, чтобы и впредь, во всех рассматриваемых проектах Горенштейнианы, осуществляемых сейчас и будущих, непременно был «тот уровень правды, который был в «Доме с башенкой», который завораживает читателя» (Лазарев), уровень правды, явленный Горенштейном в шестом номере «Юности» 1964-го года, а затем во всей его грандиозной литературе…

5. Александр Прошкин экранизирует повесть Фридриха Горенштейна «Искупление», полагая это своим «моральным обязательством перед ним»[36].

6. Юрий Векслер, известный кроме многого прочего, прекрасным проектом «Дом Горенштейна» на сайте радио "Свобода", готовит при поддержке «Инвестиционного Фонда Кончаловского» российско-германский документальный фильм о Горенштейне. Работа эта началась, с его слов, с отклика Андрея Кончаловского на «Дом» Горенштейна: «Вы делаете неоценимое дело! Готов помогать, чем могу в любой форме! Если не мы, то кто?! Память о гении нужно сохранить в век укорачивающейся не по дням, а по часам - человеческой памяти. Рассчитывайте на меня. Ваш Кончаловский».

Могу только предполагать , что Юрий Векслер сможет в этом фильме показать и интервью Горенштейна Кулишу. Это было бы фантастически интересно и полезно…

7. Дождались! В работе - сверхсветлая веха: «одно крупное издательство приняло решение последовательно издать все написанное Горенштейном. В конце этого года первой выйдет книга "послевоенной" прозы Горенштейна, в которую войдут "Дом с башенкой", "Искупление", а также до сих пор не издававшаяся в России одна из лучших повестей автора - "Попутчики". Экранизация – это все же одна версия литературного произведения, а встреча читателя с настоящей литературой – это безграничное по возможностям кино воображения каждого, открывающего книгу» (Юрий Векслер).

Примечания

[1] «мальчик» - имя нарицательное, вместившее набор всего выстраданного самим Горенштейном «…и от Сталина, и от Гитлера»[2], данное им герою рассказов «Дома с башенкой»[3] и «Ареста антисемита»[4]. Временное расхождение описанных событий в них – около полутора эвакуационных лет. Происходят они в период девятилетнего «хождения по мукам» в солнечном Намангане в августе 1942-го и в заснеженном «где-то под Оренбургом» несколько ранее 18 марта 1944-го (точнее пока назвать дату кончины мамы нет оснований).

[2] Александр Галич, песня «Право на отдых» http://www.shansonprofi.ru/person/galich/lyrics/galich_pravo_na_otdyih_.html

[3] Фридрих Горенштейн, «Дом с башенкой», журнал «Юность, 1964, № 6

[4] Фридрих Горенштейн, «Арест антисемита. Быль», журнал «Слово/Word», 2002, № 34.

[5] Виктор Ерофеев, «Фридрих Горенштейн: «Уровень мастерства», Москва, журнал «Огонек», 1990, № 35.

[6] Лазарь Лазарев, "Теперь мои книги возвращаются», Знамя, 2008, N4.

[7] Анна Берзер, «Снова война», рецензия на рассказ Фридриха Горенштейна «Дом с башенкой» в журнале «Юность», 1964, №6, «Новый Мир», 1965, № 1.

[8] Анатолий Ромов, «В писках «Дома с башенкой», журнал «Слово/Word», 2007, выпуск 54.

[9] Архив Национального горного университета, оп. 2-л, дело № 2744.

[10] Фридрих Горенштейн и Ольга Юргенс, «Апелляция Искусства в Высшие Небесные инстанции», «…в виде экстравагантной сказки, изображающей модно одетых счастливых людей в ТОТ ДЕНЬ 8 ОКТЯБРЯ 1937 ГОДА, когда мой папа в каторжном тряпье упал с простреленным затылком, а моя мама в потертом пальтишке и косынке работницы скрывалась со мной под чужим именем в провинциальной глуши», журнал «Слово/Word», № 34.

[11] Фридрих Горенштейн, «Каково качество «белого», Иерусалимский журнал, 2008, №29.

[12] Фридрих Горенштйн, роман «МЕСТО», Избранные произведения. В 3-х т. Т. 1, Москва, 1991.

[13] Фридрих Горенштейн, «товарищу МАЦА – литературоведу и человеку, а также его потомкам. Памфлет-диссертация с мемуарными этюдами и личными размышлениями», журнал «Зеркало Загадок», Берлин, 1997 (написание заголовка с маленькой буквы соответствует источнику).

[14] Мина Полянская, «Я – ПИСАТЕЛЬ НЕЗАКОННЫЙ». Записки и размышления о судьбе и творчестве Фридриха Горенштйна», «Слово/Word», Нью Йорк, 2004.

[15] Татьяна Вольтская, «Беседа с Горенштейном», «Русская Мысль», 2002, 27 июля.

[16] Борис Хазанов, в подборке «Тайна Горенштейна», «Фридрих Горенштейн и русская литература», Октябрь, 2002, №9.

[17] Игорь Полянский, «Место Фридриха Горенштейна», журнал «Слово/Word», 2002, № 34.

[18] Игорь Шевелёв, «Без места», журнал "Новое время". http://www.sem40.ru/famous2/m824.shtml

[19] Журнал «Егупец», №14, Предисловие редакции к кинороману Фридриха Горенштейна «Сны Тимура», http://www.judaica.kiev.ua/Eg_14/Eg14Nach.htm

[20] Шимон Маркиш, «Плач о мастере, «Иерусалимский Журнал», 2002, 13.

[21] Маргарита Пыркова, «Известный и неизвестный Фридрих Горенштейн: прозаик и сценарист», Национальный Горный Университет, Днепропетровск, научный ежегодник "История и культура Приднепровья", 2004, выпуск 4, стр. 161-163.

[22] Ольга Чайковская, «Соперники времени: Биографический жанр и историческая беллетристика», М. Сов. Писатель, 1990.

[23] «Тайна, «покрытая лаком» - титул одной из пока не опубликованных работ Горенштейна

[24] Марк Лейкин, «Детство, которого не было»,

http://www.berkovich-zametki.com/2009/Zametki/Nomer11/Lejkin1.php

[25] Наталья Иванова, «Предисловие к роману «Псалом», Москва, издательство «Эксмо-пресс», 2001.

[26] Фридрих Горенштейн, рассказ «Фотография», журнал «Слово/Word», № 34.

[27] Александр Агеев, «Некролог a.аgeev.com» [28] Борис Альбац, «Загадка Горенштейна», журнал «Слово/Word», № 45.

[29] Раиса КРЕЙМЕРМАН, ПРЕМЬЕРА, КОТОРУЮ ДАЛИ.

http://viknaodessa.od.ua/newspaper/news/?6720

[30] Марк Розовский, в подборке «Тайна Горенштейна», повесть «Ступени», «Октябрь», 2002, №9.

[31] Евгений Попов, в подборке «Тайна Горенштейна», «Из хороших писателей гарнитура не составишь», Октябрь, 2002, №9.

[32] Борис Левит-Броун, «Несколько сопереживаний статье Бориса Хазанова «Фридрих Горенштейн и русская литература», «Зарубежные Задворки», №3/3.

http://world.lib.ru/w/wladimir_b_w/blewit-broun.shtml

[33] Марк Лейкин, «Геспед» и «Геспед – пять лет спустя»

http://berkovich-zametki.com/2009/Zametki/Nomer1/Lejkin1.php.

[34] Юрий Векслер, «Кино Фридриха Горенштейна»

http://www.svobodanews.ru/content/article/2341390.html

[35] Марк Розовский, в подборке «Тайна Горенштейна», повесть «Ступени», Октябрь, 2002, №9.

[36] Александр Прошкин, «Вечный сюжет на злобу дня» http://www.newsland.ru/news/detail/id/583371/