Игорь Полетаев: «Мое мнение перпендикулярно вашему»

«...Споры вообще не ведут к открытию или утверждению истины. Это просто способ самовыражения и самоутверждения. Гибрид искусства и спорта, способ прогулять собственную эрудицию и интеллект или его эрзац перед глазами восторженной аудитории. Я не хочу сказать, что споры вообще бесполезны. Они полезны, но не для "истины" и ее распространения, а ради опробования устойчивости собственной аргументации. В споре на тебя совершенно бесплатно выльют всю грязь, которую сам никогда бы не собрал и не выдумал. Это большая помощь, хоть она и обходится дорого. То, что называется "грязью" на самом деле вещь целебная...»

И.А.Полетаев

Игорь Андреевич Полетаев, которому принадлежит высказывание в заголовке, был одним из основателей кибернетики в нашей стране. Науку эту (да и науку ли? скорее методологию) сейчас предпочитают называть информатикой, подчеркивая тем самым отказ от претензий на «теорию всего», каковой статус первоначально к кибернетике прочно приклеился. На самом деле как бы с водой не выплеснуть и ребенка – «теории всего» из кибернетики, разумеется, не вышло, но идея конвергенции различных дисциплин (иногда очень различных – таких, как литературоведение и электроника) под крышей единого подхода оказалась довольно плодотворной. Впрочем, до некоторых пределов – тех, в которых математический (и алгоритмический) подход к описанию явлений реальной действительности вообще возможен.

Игорь Полетаев и обложка его книги

Когда говорят о становлении кибернетики в СССР, обычно вспоминают чл-корр. А. А. Ляпунова, академиков А. И. Берга, В. М. Глушкова, С. Л. Соболева, а также многих других ученых, которых я не буду здесь перечислять, чтобы никого незаслуженно не пропустить. Сейчас трудно себе представить, насколько эти темы были тогда популярны и в среде ученых, и в среде инженеров. Полетаев в их числе занимает некое особое место, которое очень трудно понять и оценить в ретроспективе. Особенно если учесть, что формальными знаками отличия – званиями, степенями и должностями, - Игорь Андреевич отнюдь не был завален при жизни. Но его влияние на отечественную кибернетическую школу переоценить трудно: все дело в том, что Полетаев был блестящим полемистом, который схватывал суть проблемы раньше любого собеседника, умел остроумно, обоснованно и глубоко возразить. Из-за этих качеств во времена «оттепели» в 1960-е его даже приглашали выступать перед партийной элитой и разрешали свободно поругивать советскую власть – впрочем, в узких кругах.

Как же так случилось, что этот блестящий оратор и высокообразованный человек стал «инженером Полетаевым», которого знала вся страна, как зацикленного на физике угрюмого технаря, не признающего поэзии, считающего устаревшей всю гуманитарную культуру? Но давайте обо всем по порядку.

Кибернетика

Биография Игоря Андреевича небогата внешними событиями, но человека, хорошо представляющего советскую жизнь той эпохи, поражает некоторыми нюансами. Школа-семилетка (1930) – но с преподаванием трех (!) языков: немецкого, французского и английского. Одновременно - музыкальная школа, по классу фортепиано. Трудное (после семилетки) поступление в Московский энергетический институт, но еще до этого И. А. пытался поступить в… школу пехотных командиров, одновременно занимаясь в театральном кружке на родном заводе «Динамо». Редкое для любого времени сочетание интересов. Но ничто не пропадает зазря – в конце войны, в феврале 1945-го, инженера дивизии ПВО, физика и знатока иностранных языков Полетаева посылают в Америку в составе так называемой «Военно-торговой делегации» с целью изучения радиолокационной техники. Полетаев там пересидел окончание войны, смерть Рузвельта и в конце 1945-го возвратился – недавние союзники быстренько переквалифицировались в потенциальных врагов.

Знаток американской радиолокации, Полетаев стал ценным кадром, и попал в НИИ Главного Авиационного Управления. В военном ведомстве он прослужил еще полтора десятилетия. Одновременно защитил диссертацию (по физике), но круг его интересов уже был другим.

Любопытно, что Ноберт Винер, автор нашумевшей «Кибернетики» (1948), пришел к кибернетике также от радиолокации. Системы управления зенитным огнем представляли собой нетривиальную математическую задачу, и отличную модель любых процессов динамического управления вообще. Придя самостоятельно ко многим положениям винеровской науки, Полетаев стал ее ярым пропагандистом в нашей стране.

К сожалению, получилось так, что кибернетика подставилась политическим обскурантам (как мы бы сейчас сказали - фундаменталистам). Наиболее успешным и полным, как известно, оказался разгром биологии. Лишившись (в том числе – в физическом смысле, как это произошло с умершим в тюрьме Н.И.Вавиловым) многих лидеров с мировым именем, и фактической возможности развития, отечественная биология уже не оправилась от этого удара никогда, несмотря на фактическое снятие запрета на рубеже 1970-х. Гуманитарные науки (социология, психология) и экономика в СССР вообще никогда не пользовались популярностью у власть имущих, а здесь и вовсе оказались загнаны в подполье. Менее известны соответствующие акции в химии (травля сторонников теории резонанса во главе с академиком Я.К.Сыркиным, лекции которого автору этих строк довелось слушать уже в 1970 годы) и по поводу квантовой механики. Но достать физиков у пропагандистов «единственно верного учения» оказались руки коротки, в связи с их привилегированным статусом в обеспечении обороноспособности государства. А в математике вроде и некуда ткнуться было – все какое-то… неклассовое.

А вот дочь математики кибернетика оказалась «самое то» – с ее-то претензиями на всеобщность процессов управления[1]. В «Кратком философском словаре» 1954 года, ее определяли так: «КИБЕРНЕТИКА (от др. греч. слова, означающего рулевой, управляющий) – реакционная лженаука…». «Пропагандисты» не подозревали о том, что кибернетика уже давно и успешно не только развивается на родной почве, но и широко используется на практике – в военном комплексе. К 1956 году ведущие математики и другие ученые пришли к выводу, что терпеть это больше невозможно, и на волне, поднятой ХХ съездом, разоблачившим культ личности Сталина, начали с того, что организовали в рамках Академии наук Институт кибернетики.

Во всей этой деятельности активнейшее участие принимал Игорь Андреевич. По воспоминаниям М.Г.Гаазе-Рапопорта (позднее – виднейшего кибернетика, а тогда тоже военспеца по системам ПВО), книгу Винера на английском Полетаеву дал почитать И.С.Брук – конструктор одной из первых отечественных ЭВМ М1, о котором мы еще вспомним. Даже если это воспоминание и ошибочно (распространение запрещенной литературы каралось), то у Полетаева в любом случае не было проблем ознакомиться с первоисточником – как военный специалист, он имел доступ в спецхран. По предложению адмирала-академика А.И.Берга, Полетаев написал книгу «Сигнал» (1958) – первый отечественный общедоступный учебник с изложением основ кибернетики[2]. Не останавливаясь на восторженных отзывах, которыми и по сей день сопровождают эту книгу ведущие специалисты, стоит заметить, что все учебники по этой дисциплине, издававшиеся десятилетия спустя, в точности повторяют структуру книги Полетаева. И отдельное замечание – написана она, в отличие от множества подобных, иногда очень неплохих, учебников и пособий, внятным русским языком и отличается предельной ясностью изложения. Для стиля Полетаева характерно также нежелание скрывать какие-то спорные моменты, которых в кибернетике было предостаточно.

Государство и управление

Хотя главными научными работами Полетаева стали написанные в 1960 годы труды по биологической кибернетике и исследованию операций, тут невозможно обойти тему взаимоотношений науки кибернетики и государства «плановой экономики» (мы ее сейчас называем «командной»). Эту тему совершенно незаслуженно обходят историки – возможно, потому что гуманитарии мало понимают в сути чисто научных проблем, которые иногда неожиданным образом коррелируются с политическим идеями. Все слышали про чилийского генерала Пиночета и его свержение правительства президента-социалиста Альенде в результате государственного переворота в 1973 году. Но мало кто знает, что одним из ключевых моментов экономической политики Альенде была попытка создания кибернетической модели всей чилийской экономики, с участием крупного английского ученого Стаффорда Бира. Попытка наивная (на всю страну было полтора компьютера) и обреченная на провал и без вмешательства Пиночета, но все же…

Дело в том, что идеи плановой экономики по самой сути своей идеально ложатся в кибернетическую концепцию. С теоретической точки зрения в кибернетике уже в 1950-е годы было все готово для того, чтобы выстроить глобальную математическую модель управления государством, реализовать ее «в железе» и отправить на пенсию весь Госплан вместе с многочисленными министерствами и главками.

Мы не будем разбирать здесь глобальные просчеты сторонников такого подхода, которые все равно не позволили бы нормально функционировать подобной системе, даже будь она создана и налажена (а необходимые затраты, и начальные и текущие, по свидетельству В.М.Глушкова, сравнимы с ядерным и космическим проектом вместе взятыми). Заметим только, что во времена, когда считалось, что программа машинного перевода реально будет работать при сложности в «несколько тысяч машинных команд» (утверждение А.И.Китова, тоже военного-ученого, и одного из главных инициаторов борьбы за советскую кибернетику), а компьютер сможет полностью имитировать человека, дойдя до объемов памяти в 10¹⁰ бит (чуть больше гигабайта – так полагал великий Тьюринг), все позднейшие возражения еще, конечно, были неизвестны. Равно, как неочевидны тогда были и возражения против плановой экономики вообще – по крайней мере в нашей стране.

И, безусловно, попробовать стоило – раз уж управлять экономикой волюнтаристски, то тут сам Бог, как говорится. велел использовать ЭВМ. В пользу этого говорит и то, что подобные системы анализа данных и принятия решений, пусть не на таком глобальном уровне, но все больше и больше внедряются в современную практику. Особенно в области корпоративного управления, и конечно, там, где жесткое управление есть неотъемлемое свойство системы – в военном деле.

И в СССР практически одновременно возникло как минимум три центра, где были выдвинуты предложения по государственным проектам автоматических систем управления. Два из них были гражданскими – это ИНЭУМ И.С.Брука, где последний собрал под свое крыло опальных экономистов, использующих методы линейного программирования Л.В.Канторовича, динамические модели экономики, методы межотраслевых балансов В.Леонтьева и прочие прогрессивные инструменты. Другой был связан с именем В.М.Глушкова, руководителя Института кибернетики в Киеве, предложившего проект ОГАС (Общегосударственной автоматизированной системы). Этот проект был самый глобальный и одновременно самый близкий к реализации, так как был разработан в рамках прямого правительственного задания – Глушкову была поручена разработка информационных аспектов системы преобразования экономики, получившей название «косыгинской реформы».

Самый близкий к реальности проект, как сейчас представляется, был разработан упоминавшимся А. И. Китовым в Минобороны. Он предложил создать сеть больших ЭВМ двойного использования: для управления экономикой в мирное время и управления армией на случай войны. Ему были настолько очевидны все плюсы и необходимость этого проекта, что он совершенно не задумался о необходимости, как сейчас говорят, «пиара» - продвижения среди начальства и получения поддержки. Он просто направил предложения «на самый верх» и стал ждать положительной реакции.

Реакцию Системы можно было предсказать. «Объективные экономические показатели» были нужны тогдашним чиновникам не больше, чем прозрачность – современным теневым дельцам. (Глушков характеризует советских экономистов: «которые вообще ничего не считали»). Характерно возражение, которое было выдвинуто Глушкову на уровне Политбюро: «Методы оптимизации и автоматизированные системы управления не нужны, поскольку у партии есть свои методы управления: для этого она советуется с народом, например, созывает совещание стахановцев или колхозников-ударников». Полетаев не входил в число авторов проекта (который целиком был создан одним Китовым), но вместе с другими соратниками автора открыто выступил в защиту начинания. Один из коллег В.И.Китова, полковник-инженер В.П.Исаев пишет: «…все здравомыслящие учёные и сотрудники, работавшие в ВЦ-1 МО СССР или причастные к нему в то время, понимая здравую логику и огромную полезность для нашей страны предложений проекта А.И. Китова, поддерживали Анатолия Ивановича и его проект своими выступлениями на Комиссии Министерства обороны СССР( в том числе, и Н.П. Бусленко, Л.А. Люстерник, А.А. Ляпунов, И.А. Полетаев и другие)».
Эта поддержка дорого обошлась прежде всего тем, кто состоял в рядах Вооруженных сил. Главное политуправление армии задало единственный вопрос: «А где здесь в вашей машине руководящая роль партии?». Автора проекта А.И.Китова уволили из армии в 1960 году, а подержавших его, в том числе Игоря Андреевича, в 1961-м – формально по выслуге лет, они ведь почти все были фронтовиками призыва 1941-го. Позднее были разгромлены и другие направления: Брука сняли с руководства ИНЭУМА одновременно с падением Хрущева, «косыгинскую» реформу свернули. Об АСУП и АСУТП на гражданке и о системах управления армиями заговорили всерьез лишь лет через десять.

Полетаев перебрался в Новосибирск, где стал душой научных симпозиумов и выполнил свои главные работы. Сын Полетаева, Андрей Игоревич, в своей статье памяти отца вспоминает слова известного биолога-математика Альберта Макарьевича Молчанова: «Говорили, что кибернетика - реакционная лженаука. Это не так. Во-первых – не реакционная. Во-вторых – не лже, а в-третьих – не наука. Эта мысль могла бы принадлежать Игорю Андреевичу, как мне кажется».

Андрей Полетаев, сын И.А.Полетаева, в студенческие годы на физфаке МГУ, 1963 г.

Он оказался прав – Полетаев выдвинул тезис о том, что кибернетика – не наука, еще в конце пятидесятых годов. Но обсуждение этого вопроса увело бы нас далеко за рамки статьи.

Физики и лирики

Известный современник Пушкина Е.А.Баратынский выразил всеобщее негативное ощущение от наступления века, как мы сейчас говорим, технократов в следующих знаменательных словах («Последний поэт»):

Исчезнули при свете просвещенья

Поэзии ребяческие сны,

И не о ней хлопочут поколенья,

Промышленным заботам преданы.

Представляется, что выдающийся поэт ухватил самую суть проблемы – науку упрекали в игнорировании «прекрасного» с самого момента ее возникновения. Шатобриан в начале XIX века предлагал науку вообще запретить. Кант поискал рациональные обоснования морали, и пришел к выводу, что их не существует. Положение усугубилось в середине XX века, когда наука, если можно так выразиться, «потеряла невинность». Если до этого типичный образ ученого – рассеянного чудака Паганеля – непременно включал в себя некое стремление «к поиску истины», «к бескорыстному познанию законов природы», существовало и культивировалось понятие о «чистой науке», то начиная со взрывов в Хиросиме и Нагасаки общественность перестала этому образу верить.

На этом фоне в конце 50-х годов одновременно на Западе (Ч.П.Сноу) и в СССР возникла дискуссия «о физиках и лириках». Сам факт возникновения такой дискуссии, независимо от ее уровня и последствий, имел весьма большое значение: у Тарковского фильм «Зеркало» начинается метафорой «я могу говорить». В донельзя заидеологизированном послесталинском обществе возникновение такого феномена само по себе необычно – нет никаких сомнений, что это не было никак санкционировано сверху. Совершенно честное изложение своего мнения в центральных (!) печатных изданиях, и поляризация этих мнений почти без оглядки на «единственно верное учение» имело большое значение для формирования общественного климата той эпохи.

Имя дискуссия получила от неоднократно цитировавшихся потом строк из стихотворения Б.Слуцкого, которое было напечатано в «Литературной газете» 13 сентября 1959:

Что-то физики в почете,

Что-то лирики в загоне.

Дело не в сухом расчете,

Дело в мировом законе.

Значит, что-то не раскрыли

Мы, что следовало нам бы!

Значит, слабенькие крылья –

Наши сладенькие ямбы...

Но публикация этих стихов случилась уже спустя полторы недели после начала самой дискуссии.

Толчком к началу послужило опубликование в «Комсомольской правде» от 2 сентября 1959 года статьи И.Эренбурга «Ответ на одно письмо». Студентка Ленинградского педагогического института Нина В. рассказывала о своем конфликте с неким инженером: «Как-то я попыталась прочитать ему стихотворение Блока, — писала корреспондентка. — Он нехотя выслушал, сказал мне, что это устарело, ерунда и теперь другая эпоха. Когда я ему предложила пойти в Эрмитаж, он разозлился, он там уже был, и вообще это неинтересно, и опять, что я не понимаю нашего времени... Конечно, он умный и честный работник, все его товарищи о нем высокого .мнения, и я могла часами слушать, когда он говорил о своей работе, он мне помог понять значение физики, но ничего другого в жизни он не признает...» Вопрос был вполне в духе времени: «верно ли, что интерес к искусству вытесняется в наш век могущественным научным прогрессом»?. Эренбург также ответил вполне в духе времени: «... я верю, что победят страсть, воля, вдохновение тех, которые обладают не только большими познаниями, но и большим сердцем». Сторонники точки зрения Эренбурга в дальнейшем не раз ссылались на выступление Э.Поповой: «Убеждена, что и там, в космосе, человек будет бороться, страдать, любить, стремиться шире и глубже познавать мир. Человеку в космосе нужна будет ветка сирени!». Вот эта «самая ветка сирени в космосе» и стала знаменем «лириков», противопоставлявших искусство «бездушной» науке. Сейчас бы над подобной патетикой только посмеялись, но реакция тогдашних читателей на статью была исключительно быстрой и активной. Ни одно современное издание не отказалось бы повторить подобный журналистский успех.

Это все бы закончилось, не оставив следа в нашей памяти, если бы заметка в «Комсомолке» не попалась на глаза Полетаеву. Как вы можете судить по изложенному, Игорь Андреевич был мастером словесных дуэлей. В статье Эренбурга его взбесил прежде всего уровень обсуждения – как он сам вспоминал: «Ну как такое можно печатать! Именно печатать, ибо сначала я ни на секунду не усомнился в том, что И. Г. Эренбург печатает одно, а думает другое (не круглый же он дурак, в самом деле, с этой „душевной целиной"». Прекрасно знающий изнутри и науку и искусство, Полетаев с обычным чувством юмора пошел на провокацию: «Можно ли утверждать, что современная жизнь все больше следует за художниками и поэтами? Нет. Наука и техника создают лицо современной эпохи, все больше влияют на вкусы, нравы, поведение человека... Мы живем творчеством разума, а не чувства, поэзией идей, теорией экспериментов, строительства. Это наша эпоха. Она требует всего человека без остатка, и некогда нам восклицать: ах, Бах! ах, Блок! Конечно же, они устарели и стали не в рост с нашей жизнью. Хотим мы этого или нет, они стали досугом, развлечением, а не жизнью... Хотим мы этого или нет, но поэты все меньше владеют нашими душами и все меньше учат нас. Самые увлекательные сказки преподносят сегодня наука и техника, точный, смелый и беспощадный разум. Не признавать этого — значит не видеть, что делается вокруг. Искусство отходит на второй план — в отдых, в досуг, и я жалею об этом вместе с Эренбургом». И подписался – «Полетаев (инженер)», и под этим именем стал в одночасье известен всей стране.

Его восприняли всерьез, да еще так всерьез, что дискуссия перекинулась на страницы «Литературной газеты», «Литературы и жизни», журналов «Москва», «Иностранная литература», «Нового мира» и др. изданий. У «инженера Полетаева» нашлось много единомышленников, но большинство все же оказалось против. Всего за почти пять лет, которые продлилась дискуссия (до 1964 года), в ней приняли участие академики, литературоведы, журналисты, писатели и поэты, и даже иностранные авторы (Ч.Сноу и М.Уилсон).

Все эти люди, кроме, конечно, тех, кто лично знал И.А.Полетаева (а таковые в публичной дискуссии, видимо, не участвовали) и не подозревали, что сам Игорь Андреевич:

– знал английский, немецкий, французский, итальянский, чешский, польский и японский языки, а также со словарем читал на шведском, греческом, китайском и венгерском;

– имел абсолютный слух и музыкальное образование, всю жизнь осваивал новые музыкальные инструменты, например, к концу жизни освоил скрипку и флейту;

– дома собрал огромную коллекцию записей классической музыки, также очень любил песни Шарля Трене и Ива Монтана;

– занимался скульптурой, живописью, съемками любительских фильмов, прикладными искусствами (дутьем из стекла). По свидетельству сына, он завидовал Мухиной и Коненкову, потому что сам так бы не смог, а остальным – нет, чувствовал, что мог бы сам выразить не хуже.

И его выступление было просто провокацией, желанием вывести на чистую воду болтунов и бездельников, которых в советском искусстве было к тому времени просто неисчислимое количество. Говоря современным языком, Полетаев «развел лириков, как лохов», они простодушно на это клюнули, а он сам с удовлетворением наблюдал, как подвергается избиению некий виртуальный «инженер Полетаев» и сколько глупостей при этом произносится.

Вот его реальная позиция, по его собственным словам: «Что же я отстаивал (а я-таки „отстаивал" нечто) в этом споре? Я это помню, и я готов „отстаивать" и ныне. Вероятно то, что я отстаивал, кратко можно назвать „свободой выбора". Если я или некто X, будучи взрослым, в здравом уме и твердой памяти, выбрал себе занятие, то – во-первых – пусть он делает как хочет, если он не мешает другим, а тем более приносит пользу; во-вторых, пусть никакая сволочь не смеет ему говорить, что ты, дескать, X – плохой, потому что ты плотник (инженер, г...очист – нужное дописать), а я – Y – хороший, ибо я поэт (музыкант, вор-домушник – нужное дописать). … Беда начнется, когда дурак, богемный недоучка, виршеплет, именующий себя, как рак на безрыбье, „поэтом", придет к работяге инженеру и будет нахально надоедать заявлением, что он „некультурен", ибо непричастен к поэзии. Именно это и заявлял Эренбург, да будет ему земля пухом».

И вот это признание, публикованное уже после смерти Игоря Андреевича его сыном, выводит всю проблему совершенно на другой уровень. Дискуссию ту, конечно, нельзя было развернуть в сторону спора о «свободе выбора». Если бы оказалось, что на самом деле вопрос стоит об основах «открытого общества», сосуществования культур и мировоззрений, то никакой дискуссии просто бы не состоялось. А жаль, потому что вопрос и по сей день совсем не закрыт, и имеет еще много уровней, о которых сам Полетаев, скорее всего, совсем не подозревал.

На его надгробии в Новосибирском Академгородке написано – «инженер И.А.Полетаев».