От замка к дому в пустыне
Общее в символике романов «Замок» Ф. Кафки и «В доме своём в пустыне» М. Шалева

Введение

Герои романа классика израильской литературы, Меира Шалева, кроме главного, Рафаэля Майера, необычны. Среди них «Наши Мужчины», включающие всех мужчин семьи, как в настоящем, так и в прошлом, «Большая Женщина» (сестра, мать, Чёрная Тётя, Рыжая Тётя и бабушка Рафаэля), Иерусалим как некое мистическое существо, скорее, из подсознания героя, и Рок, преследующий Наших Мужчин.

Меир Шалев

Суть проклятия, тяготеющего над мужчинами этой семьи, в том, что все они «случайно» гибнут, не достигнув 45-лет.

Что кроется за этим проклятием, как противостоять его неизбежности, как воспитывать молодое поколение, обречённое на вдовство или смерть, – все эти вопросы живут на страницах романа и ищут своих ответов в душе Читателя.

Критика, которую нашёл в интернете, поверхностна и скорее занята пересказом фабулы, называя роман ностальгическим «по старому Израилю», совершенно не касаясь его интригующей символики.

Проблемы поиска своего места в жизни, требующего душевных усилий, осознания происходящего, обоснования стратегии поведения и непростого нравственного выбора, не менее актуальны в иных ситуациях, в частности, в эмиграции. И здесь М. Шалев, как мне кажется, в определённой мере принимает эстафету от Ф. Кафки с его романом «Замок». При этом критика рассматривает злоключения героя романа К., как активное негативное вмешательство, идущее от Замка. С этим трудно однозначно согласиться, и с этого положения мы начнём обсуждения.

Оба романа глубоко символичны – о поиске своего места в жизни, о цельности человеческой натуры, духовности и верности в любви и о том, как быть в согласии с внешним миром и в ладу с самим собой.

Замок: феномен дуальности

Франц Кафка

Власть развращает, а абсолютная власть развращает абсолютно

лорд Эктон

Роман начинается с прибытия главного героя, К. в некую Деревню, прибытия, носящего притчевый характер, ибо неизвестны, откуда он прибыл, его внешность и возраст, что это за деревня, которая как бы только называется деревней, так как ею управляют из Замка сотни, если не тысячи чиновников. В ней можно видеть чуть ли не модель некой цивилизации, страны (так в библии, когда речь идёт о патриархах, часто имеются в виду народы, а не отдельные личности). Иначе говоря, как положено в притче, изображаются не события, а сообщения о них (здесь и далее цитаты из романов выделяются курсивом):

К. шёл впереди, не сводя глаз с Замка, – ничто другое его не интересовало. Весь Замок, каким он виделся издалека, соответствовал ожиданиям К. Но чем ближе он подходил, тем больше разочаровывал его Замок, уже казавшийся просто жалким городишком, чьи домишки отличались от изб только тем, что были построены из камня, да и то штукатурка на них давно отлепилась, а каменная кладка явно крошилась. Это была не старинная рыцарская крепость, и не роскошный новый дворец, а целый ряд строений… и множества прижавшихся друг к другу низких зданий». Из этого описания, по крайней мере, внешне, Замок мог бы напоминать Иерусалим XIX века, как следует из фотографии ниже.

Однако можно допустить, что сходство это не только внешнее, поскольку очень скоро выясняется, что Замок облеплен тучами чиновников, курьеров, советников, писцов и сторожей, не подпускающих к нему и уж тем более не пропускающих внутрь. Это одинаково описывает как времена Оттоманской империи, славящейся засильем бюрократии, так и порядки и нравы Габсбургской монархии.

Это же вызывает подозрение, что бюрократия стремится что-то скрыть, быть может, «иную, истинную» суть Замка, и возможно, истинный статус Замка высок и благороден.

Подозрение усиливается, когда Ольга, сестра Амалии, рассказывает К., что там во всём – кроме причуд челяди – царит большая скромность, там честолюбивый человек ищет удовлетворения только в работе, а так как тогда сама работа становится превыше всего, то всякое честолюбие пропадает – для детских мечтаний там места нет… там Варнава (брат Ольги) ясно увидел, как велика и власть, и мудрость даже тех, собственно говоря, очень неважных чиновников, в чьих комнатах ему разрешалось бывать.

Таким образом, Замок представляется читателю дуально как две сущности, одна – спрятанная в его глубине, позитивная, готовая пойти навстречу человеку, и – другая, что снаружи, негативная, враждебная человеку. Эти две сущности отрицают друг друга так же, как не могут существовать друг без друга.

С одной стороны, где-то в глубине Замка кто-то встречал людей удивительных – умных, глубоких, лишённых предрассудков, доступных разговору и способных понять и решать. Но они заняты какими-то очень важными и сложными проблемами, поэтому к ним попасть очень трудно, им – не до простых земных дел. Этот рассказ Ольги очень вдохновляет К. и совпадает с тем, что он сам чувствует.

С другой стороны, роман полон потрясающе издевательски смешных сатирических сцен бюрократической среды, чиновничества, кошмара бумажного засилья и глупостей, нелепости, бессмысленности принятого порядка и унижений просителей.

Итак, Замок может видеться читателю как носитель некой истины, а все бюрократические препятствия, мешающие в него проникнуть, – как символы внутренней путаницы человека, стремящегося этой истиной овладеть. К примеру, если Замок – некая «приёмная Бога», то эти препятствия – проделки «дьявольской силы», какой-то ирреальный бред, порождения некоего дьявольского тумана, в котором шарахается герой, не всегда сам понимая, где он и реально ли то, что с ним происходит. И, более того, не всегда можно отделить реальное от кажущегося.

К. как эмигрант

Чтобы стать безупречным членом стада

овец, нужно в первую очередь быть овцой

 А. Эйнштейн

Цель приезда К. – заработать денег, работая землемером (его пригласили, якобы есть письмо), осесть в Деревне, завести семью. И в течение всего романа он пытается попасть в Замок, так как только там должны знать, что его действительно нанимают и дают право осесть в Деревне, что он конкретно должен делать, кто конкретно его нанимает, сколько и кто платит и т. п. Замок же словно «заколдован», попасть туда никак не удаётся.

К. полифоничен, он в постоянном внутреннем диалоге, он по определению активен в своих исканиях. Он как творчески активная личность не отчаивается, ищет путей проникновения в Замок, и, если Замок – «материализованная истина» или символ истины, то понятно, что попасть туда в течение одной жизни непросто, возможно это смогут лишь потомки, подобно внукам разведчиков Канаана, которые вошли в Канаан через 40 лет после того, как их деды увидели «свой Замок».

С этой точки зрения, история К. не может быть дописана до конца, как нельзя дойти до конца в поиске истины, поэтому роман в принципе не может быть закончен и его реальная незаконченность воспринимается почти как литературный приём.

К. и семейное проклятие

Как пишет в прекрасной критической статье Л. Затонский, на вопрос М. Брода к Кафке, как должен кончаться роман, он получил ответ, что К. не прекращает борьбу, однако умирает от истощения сил.

Интересен вопрос, при каких условиях К. мог бы быть включён в число Наших Мужчин у М. Шалева? Притчевый характер повествования, допускающий широкое толкование, не препятствует такой постановке. Мы, мой Читатель, можем предположить, что К. далёкий предок Рафаэля Майера, умерший молодым, до 45-и от истощения сил, живший где-то в Европе, в провинции Габсбурской монархии, и эмигрировавший в Иерусалим. Там у них с Фридой (о Фриде чуть ниже) могли родиться дети, и в новейшей истории их род венчает Рафаэль Майер. Заметим, что умереть от истощения сил в борьбе – значит не рассчитать своих сил, иначе говоря, «умереть случайно». Итак, я полагаю, что К. дополняет список Наших Мужчин, при этом Иерусалим олицетворяет собой Замок. Ни один из эпизодов «Замка» не противоречит этой посылке, притчевый характер повествования её допускает, а атмосфера мистического реализма этому способствует.

Семейное проклятие

Проклятие бодрит, благословление расслабляет

Уильям Блейк

Известно, дорогой Читатель, что к проклятию как литературному приёму не предъявляется требований достоверности. Рок, живущий в семейной саге, позволяет читателю постигнуть героя как экзистенцию в ситуациях, в которые загоняет его проклятие, вводимое в повествование как начальное условие.

Вместе с тем, тайна подобного вымысла завораживает и не даёт покоя, поскольку скрывает некое важное знание, без которого трудно закрыть книгу удовлетворённым.

Надо сказать, что Наши Мужчины, принимая Рок как данное, воспринимают его, на первый взгляд, не слишком серьёзно, будучи людьми современными и образованными, включая и К.. Однако погружаясь в повествование, невозможно уйти от аналогий ТАНАХа и среды мистического реализма, в рамках которого оно живёт.

Действительно, как может Наш Эдуард видеть зловещее предостережение себе в истории Авессалома, висящего в ветвях дерева, запутавшись в них волосами, и убитого стрелой из лука (2 Цар 18 9), – себе, душа которого запуталась в огненных волосах Рыжей Тёти, и убитого тем последним камнем, что прилетит от взрыва в каменоломне...

или Наш Элиэзер, ветеринар экстра-класса, убитый быком, пытаясь удержать его, схватив за рога, как был убит Иоав, что бежал в скинию Господа и ухватился за роги жертвенника (3 Цар 2 28);

или Наш Рафаэль, повесившийся в коровнике подобно тому, как Ахитофел, что сделал завещание дому своему, и удавился и умер (2 Цар 17 23);

или Наш Давид, раздавленный танком ночью, когда он спал, и подобно ему лежал мёртвый Амессай в крови среди дороги... и стащили Амессая с дороги в поле… но когда был стащен с дороги, то весь народ пошёл... дальше мимо (2 Цар 20 12), или как может К. ,видеть предостережение в том, как жители Вителуи, томились голодом и жаждой, страдая от истощения, прежде, чем были спасены подвигом Иудифи (Иуд 7 13-14).

В романе пугающий букет таких «случайных» смертей, четыре из которых удостоились портретной галереи в доме бабушки Рафаэля: Когда ты наконец умрёшь, Рафаэль? Когда наконец и ты присоединишься?... Таким образом, Наши Мужчины разделили судьбу мужчин древнего Израиля.

Где же источник злой воли, преследующей Наших Мужчин? Так и хочется произнести что-нибудь типа реинкарнации, но не стоит искать ответ в мистицизме. Этот источник имеет, как мне видится, человеческую природу.

Иерусалим/Замок: снова о феномене дуальности

...отступил Дух Господень, и возмущал его злой дух от Господа..

(1 Цар 16 14)

Углубляешься в роман, и начинает казаться, что Иерусалим является носителем некого рокового проклятия, где в течение трёх тысяч лет религиозного эклектизма, смен царей, пророков, священников, армий, существовало духовное насилие над живущими в нём людьми. В результате, город оказался заселённым людьми и их потомками, духовно сломленными, выдающимися мертвецами, сиротами, слепыми, сумасшедшими, ставшими его «любимцами» и вписавшимися в его историю.

На самом деле у Города два лица, доброе и злое. В противостоянии этому последнему, первыми «случайно» гибнут наиболее талантливые, здоровые, молодые (не нужно далеко ходить за примерами, достаточно вспомнить советскую историю), что и создаёт иллюзию мистического начала. Израильский философ А. Барац называет это явление «сверхъестественным отбором». Именно их усилиями, лучших и погибающих первыми, Город защищает слабых и именно это формирует семейное проклятие, которого страшится Рафаэль.

В каждом городе могут быть дома сирот, сумасшедших, слепых, символизирующих деяния злого начала. В романе они преследуют героя, как Медный всадник преследовал Евгения на улицах Петербурга. И герой романа «бежит от преследования», находя спасение в пустыне, в своём доме.

Вот пятидесятидвухлетний Рафаэль в пикапе мчится в свой дом. ...и вот уже город, злобный к животным и людям, скрывается за горой и исчезает вместе со своей слепотой, и своим сиротством, и своим сумасшествием, и только башни Сторожевой и Масличной горы ещё отражаются в моих боковых зеркалах, выпученные, как злые глаза змеи из красного песка заката.

Вот мать, будучи студенткой, пишет по ночам иллюстрированные письма своей матери. Это Иерусалим, – писала она – Город сирот, и слепых, и сумасшедших. И рисовала стёртые временем следы царей, и коней, и земледельцев, и ослов, и полководцев, каждый в свой черёд, по этой дороге... где сегодня большая городская улица.

А по ночам одичалый клич шакалов завлекал к себе влагалища уличных сук, и вопли слепых, сирот и сумасшедших вылетали из зарешечённых окон и поднимались над тремя большими домами нашего маленького квартала.

Бегство от преследования, от сил зла, реальных или воображаемых, означает, с одной стороны, отказ от прямой борьбы, но с другой, – постройку своего Дома в Пустыне, где отсутствует диктат Города, то есть такого Дома, который станет альтернативой Замку. Тем самым Рафаэль находит новый инструмент/оружие для противостояния «силам зла», питающим семейное проклятие.

Присмотримся более внимательно к жизни Рафаэля в его доме в пустыне.

Ритуал рутины как признак индивидуальной религиозности

Мне нравится соблюдать ритуал

рутины, я не знаю лучшего способа,

каким бы мог выжить мужчина.

М. Шалев, В доме своём в пустыне

А что в пустыне, где дом пятидесятидвухлетнего Рафаэля?: В пустыне есть знаки и останки, дороги и следы, но в том, что касается меня, то, кроме тех мест, где побывала Рона, пустыня пуста от воспоминаний. Иначе говоря, здесь для Рафаэля, мой Читатель, нет духовного диктата «зла». Здесь у него друзья, Вакнин-Кудесник , который разговаривает с ним о Боге и просит благословить, здесь они часто лежат с Роной и капли золота и синевы, солнца и ветра просачиваются к ним сквозь кружево листьев акации, чёрные вороны пустыни устраивают в его честь представления, кружась и кувыркаясь, тучи ос сопровождают его, не злобно, без вызова и угрозы, а однажды он увидел мужчину и женщину – не молодых, голых, в чём мать родила и обнимающих друг друга (коллеги по ремеслу, мастера забвения и воссоздания):

...Их появленье в этом мира слое,

Нам подтверждением, насколько все одни...

В размышлениях, медитациях, любви, текущей работе, в общении с миром, в котором нет вызова и угроз, проявляет себя персональный ритуал рутины Рафаэля. Но ритуальность, если и недостаточный, то необходимый признак всякой религиозности. Современному человеку духовное наследие предков (иудаизм, христианство...) может казаться противоречивым и не всегда убедительным, оно деспотично и может вызывать недоверие к религиозной традиции. Вместе с тем, «свято место пусто не бывает», и, как справедливо отмечает А. Барац в одной из своих статей, люди ищут духовную опору в индивидуальной религиозности. Эта религиозность, не означает отказа от традиции, но требует наполнения её индивидуальным ритуалом. Тогда человек будет следовать ей только в соответствии со своей убеждённостью. Такая традиция, к примеру, задаётся Ветхим Заветом, принимаемым и иудеями, и христианами. Фактически, ей следует и герой романа, что его и спасает, ибо в рамках персональной религиозной доктрины постепенно выявляется ответ на вопрос, как жить дальше ему, сформировавшемуся под диктатом Большой Женщины.

Роковое в этом формировании укладывается в известную сентенцию, что «благими намерениями (Большой Женщины) вымощена дорога в ад» Суди сам, Читатель:

Большая Женщина: символика Рока

...дыхание тёплого рта, щекотная ласка

кончика носа, язык, вылизывающий царапину...

М. Шалев. В доме своём в пустыне

Порой Рафаэль поднимается из пустыни в Иерусалим (в него нельзя войти/въехать, – лишь подняться), чтобы навестить Большую Женщину – сестру, и Мать, и Чёрную Тётю, и Рыжую Тётю, и столетнюю бабушку, которая никогда не забывает ему сообщить: «Я не умру, Рафинька, пока не увижу тебя в гробу. Большая Женщина живёт в декорациях традиции, она принимает семейное проклятие как данное и непреодолимое, воплощая диктат Рока. Трудно придумать более страшный символ тому, как здесь заявил о себе Рок!

Да, Большая Женщина, Женщина с большой буквы, есть в жизни каждого Мужчины, наверняка и в жизни К. , просто Кафка об этом не написал.. Она вывела Рафаэля в жизнь, привив ему этические правила и нормы жизни, вкус к красоте, эстетику отношений взрослого и ребёнка, бережного сопровождая мальчика в мир мужчин: ...шалфейный запах её молодости и юношеский запах моего желания, который пробивался ко мне сквозь ткань в углублении её колен; ...Дыхание тёплого рта, щекотная ласка кончика носа, язык, вылизывающий царапину, тысяча колышущихся локонов... Ты можешь представить себе, каким способом мужчина мог бы расти лучше? – Нет, мама, я не представляю лучшего способа.

Очевидно, что воспитывается снова мужчина, лучший среди других, и потому обречённый Проклятием на случайную гибель.

Рона и Фрида

А что же Рона, бывшая жена Рафаэля? Когда-то Рона бросила его, снова вышла замуж, затем взяла его в любовники, и теперь у неё есть муж, дети, и много работы и ей ещё предстоит долго вести машину обратно после очередного любовного свидания с Рафаэлем. Она сумела разорвать «роковую причинную связь», ибо, бросив Рафаэля, порвала с семьей, где обречена была стать вдовой и, в то же время, взяв его в любовники, осталась верной их любви. Можно сказать, что для неё в некотором смысле справедливо Гамлетовское «распалась связь времён» и на этом «разрыве» она нашла Свою Пустыню и построила в ней Свой Дом.

Не менее плодотворно активна, изобретательна, оптимистична и Фрида, подруга К., влюбившаяся в него с первого взгляда. Будучи содержанкой крупного чиновника Кламма, немедленно порвала с ним, готовая на лишения и бедность во имя любви и своего Дома.

Страницы романов, посвящённые этим четырём наполнены высочайшей поэзией, они обнялись, маленькое тело горело в объятиях у К.; в каком-то тумане, из которого К. безуспешно пытался выбраться, они прокатились несколько шагов, глухо ударившись о двери Кламма и затихли в лужах пива и среди мусора на полу… И потекли часы, часы общего дыхания, общего сердцебиения, часы, когда К. непрерывно ощущал, что он заблудился или уже так далеко забрёл на чужбину… – на чужбину, где самый воздух состоял из других частиц, чем дома, где можно было задохнуться от этой отчуждённости, но ничего нельзя было сделать с её бессмысленными соблазнами.

Остаётся лишь вспомнить, что Ф. Достоевский видел нравственное на пересечении эстетического и этического. Кто же в романе носитель эталона гармонии, его эстетического кредо? Им является Авраам, последний каменотёс Израиля, которому невозможно не дать здесь слова:

Символ гармонии: кубики для королевы

Она любила его самой лучшей из Любовей – той,

к которой примешивалось также знание: знание

о родстве и сходстве соприкасающихся пальцев.

М. Шалев, В доме своём в пустыне

Если Большая Женщина привила Рафаэлю вкус к красоте, то Авраам-каменотёс показал ему, что гармония подчиняется измерению, символом которой стали выточенные из камня кубики, несущие физическое тепло чувств создателя: Волшебное очарование таилось в этих кубиках. Во-первых, они выточены из одного куска «малхи» – «царского камня». Во-вторых, ...диагональ каждого предыдущего равна ребру следующего... их двадцать один... и ты поставишь их рядом и откроется последовательность (напомним, что в кабалистике двадцать один – знак совершенства), не имеющая ничего общего с унылостью арифметического ряда или с нарастающей грозностью геометрической прогрессии. Она подняла кубик... сильный жар разлился по её руке, и странное спокойствие, с примесью страха, вошло в её кровь.

Это был подарок возлюбленной, достойный королевы.

Он же, Авраам, открыл Рафаэлю красоту и притягательность женственности, раскрывающей себя в поклонении своей королеве. И что может представлять собой трон, на котором женщина почувствовала бы себя королевой: Садись-садись на мои ладони... Рыжая Тётя вдруг сделала шаг вперёд – и вот уже шелест бёдер и голубизна живота совсем близко, почти рядом с его приподнятым лицом... как королева на троне... она не сияла улыбкой, и сердце её не смягчилось, но глаза её были прикрыты и губы слегка раскрылись... и в воздухе плыло облачко её тёплого и душистого дыхания... большие слезинки покатились по изваянным склонам её щёк.

Вместо заключения: найди Свою Пустыню и построй Свой Дом

Кто наблюдает ветер, тому не сеять; и кто

смотрит на облака, тому не жать

Екк 11 4.

И вот Рафаэль уже старше всех, настигнутых случайной смертью в их роду, и начинает казаться, что ему удаётся вырваться из-под власти преследующего его деспотичного и безжалостного Рока. Одно плохо – Рона не с ним и можно было бы закончить это исследование благословением Вакнина-Кудесника: Пусть Бог поможет тебе, Рафаэль Майер, чтобы женщина, которую ты любишь, вернулась к тебе и стала снова твоей!

Для меня, однако, роман как бы не закончен. Конечно, он не обрывается на полуслове, как «Замок» Ф. Кафки, но в нём ещё нет окончательного ответа на то, что будет с его героями, ведь им «снова было нужно жить», как сказал бы А. Платонов.

Одно ясно: как массовая эмиграция 90-х годов нашла Свою Пустыню в крошечном Израиле и построила в ней Свой Дом, так и герои романа обретут себя в построенном ими доме, ибо «их дом – их крепость». Так и каждого из нас, дорогой Читатель, всегда готова принять его Пустыня, в которой найдёт место его Дом.