Борис Кушнер

Начиная с 90-х годов прошлого столетия, новые средства коммуникации, Интернет в особенности, подарили мне старших друзей, общение с которыми безмерно обогатило мой духовный мир. Яков Хелемский, Иосиф Шварц, Владимир Зак, Марк Азов…

Должен признаться, что с некоторых пор предпочитаю виртуальный мир реальному. С одной стороны электронная почта – мгновенный вид связи, вдобавок не знающий географических границ, с другой стороны, с электронным письмом не связан риск нежелательного вторжения в физический мир корреспондента. Визит, даже телефонный звонок может произойти в неподходящее время, создать напряжение, неудобство и хозяину и гостю. Электронное письмо, сочетая достоинства старого милого эпистолярного жанра с современной скоростью, сводит к минимуму подобные ситуации, неловкости, связанные с ними.

Чтение письма, тем более ответ можно отложить до лучших времён, в исключительных случаях можно и вовсе не отвечать. Не беда и попросту чертыхнуться, выразить досаду («ну, что ему/ей от меня надо!»), не рискуя оскорбить «собеседника». И т. д.

Виртуальность общения скрадывает различия возраста, положения, жизненного опыта. Мир вроде бы виртуальный, а вот возникающие отношения – самые настоящие. Моей дружбе с Марком Яковлевичем был отмерен жестоко короткий срок – всего лишь пятилетие. Рискую употреблять ответственное слово «дружба», поскольку так считал сам Марк, называвший меня «дорогим другом» в своих электронных посланиях

Началось всё это со случайно обнаруженной перепечатки моего эссе «Вернётся ли маятник?»[2] в журнале «Галилея». Марк ответил на письмо-вопрос. В свою очередь я послал ему юбилейные «лёгкие» стихи к восьмидесятилетию. Завязалась переписка. В это время имя «Марк Азов» было мне практически неизвестно. Безусловно, я слышал, знал, повторял многочисленные азовские шутки, каламбуры, но они, став фольклором, как бы потеряли авторство. Райкин же отнюдь не принадлежал к моим кумирам. Страницы юмора «Литературной газеты» я тоже сколько-нибудь систематически не читал. Имя еврейского Йорика не отпечаталось в памяти о тех временах. Многое об Азове далёких ушедших лет открылось мне из объёмистого тома «Избранного»[3], присланного вскоре с дарственной надписью.

Предисловие к «Избранному», как и всё, к чему прикоснулось перо Азова, искромётно необычайно. Это «письмо к автору» подписанное «Твоя единственная жизнь». И заканчивается оно пророческими словами, сегодня звучащими особенно горько: «Жизнь от начала до конца представляется куда длиннее, чем когда смотришь с конца. Уж я-то знаю!».

Публикации Марка, ставшие – одна за другой – появляться на портале «Заметки по еврейской истории» поражали. Из-за разницы во времени я обнаруживал их первым и успевал поздравить Марка. Поздравления включали молниеносные мини-рецензии, которым Марк был сердечно рад. Вскоре Марк стал присылать свои вещи перед публикацией. Мне выпало редкостное счастье первочтения в «рукописи» практически всех его недавних произведений. Электронное письмо с приложенным файлом всегда начиналось с извинений за посягательство на моё время. Никакие уверения в том, что его дружба, доверие – честь для меня, не помогали. Пишу и не могу осознать – не появится больше на моём экране послание из волшебного мира Марка Азова. Всесильный Интернет не проникает в страну, откуда нет возврата, в край, о котором Марк Яковлевич так много и так глубоко размышлял в своих притчах.

Уход Марка – несмотря на его внушительный возраст – оказался сокрушительной неожиданностью. Здесь проявились особенности виртуального общения, при котором общаешься именно с Душой. Новеллы-притчи-фантазмы-мидраши Марка приходили ко мне постоянно, неиссякаемо, каждый раз поражая неожиданными, новыми гранями таланта… Творческая мощь его Духа была изумительна. И это невольно проецировалось на физическое состояние – Mens sana in corpore sano.

Марк порою жаловался на организационные трудности вокруг издаваемого им журнала «Галилея», не избежал он (нет пророка в своём отечестве) и атак некоторых местных авторов (в одном случае я даже опубликовал письмо-протест в городской газете Назарет-Иллита), но о здоровье речи не было вовсе. Исключение составили самые последние письма конца июня, когда ему стало окончательно плохо.

В дни прощания я встретился с ещё одной стороной творчества Азова. Михаил Лезинский – земной ему за это поклон – опубликовал в сетевом журнале «Зарубежные задворки» фронтовые стихи Марка.

Горькие, сильные, прямые строки, возвышающиеся правотой достоверности. Художественное, эмоциональное свидетельство грозового времени. Настоящая Поэзия.

Марк Яковлевич оказал мне исключительную честь, попросив написать послесловия к двум его последним книгам «И обрушатся горы»[4] и «Сочинитель снов»[5]. Чтение его вещей подряд, залпом оказалось эстетическим и духовным событием огромного размера. И если попытаться сказать о творчестве Азова в двух словах, то для меня главное – сочетание Любви и Печали. Той самой Любви и Печали, которые нерасторжимо соединены в Творце, и которые – по образу и подобию – живут в наших душах. Но только избранным дано выразить это вдохновенное, страдающее и ликующее двуединство.

Азовская Любовь-Печаль останется со мною до конца.

Послесловие к книге Марка Азова «Сочинитель снов»

Чтение Марка Азова всегда сопряжено для меня с эмоциональным взрывом. С непринуждённостью настоящего волшебника он пробуждает огромную гамму чувств – волнение, печаль, смех, улыбку… Ту самую еврейско-гамлетовскую улыбку в слезах.

Талантом Азова создан по существу новый жанр лирико-теологической поэмы в прозе. В определённом смысле можно было бы говорить о продолжении нашей древней линии мидрашей, но своеобразие и широта поэтико-литературных средств, многослойное, развёрнутое в языковом и цивилизационном пространстве письмо Азова образует именно новый жанр, уходящий корнями в еврейскую духовную традицию.

В самом деле, Мастер с восхитительной, порою неправдоподобной естественностью сочетает, казалось бы, несовместимые времена, обстоятельства, персонажи. До чтения Азова я не верил в машину времени. У Азова такая машина есть – читатель путешествует вместе с ним по векам-эпохам-культурам, причём по нескольким сразу.

Уже название новой книги «Сочинитель снов» читается, как стихотворение. Поэту, достойному этого названия, ни к чему бесконечные строфы. Азову достаточно двух слов.

Восхитившись титулом на обложке, я был озадачен, когда, открыв книгу, увидел несколько формальный заголовок «Вместо предисловия». Но сколь же радостно ошибётся читатель, ожидающий обычного пояснения обстоятельств времени-места, благодарностей и т. д. Вместо «обыкновенного» нас ожидает ещё одно азовское Чудо: многоплановая мудрая новелла-поэма-притча. Профессиональный критик немедленно заговорил бы об «интертекстуальности». Действительно, поэзия здесь вырастает из древней еврейской утренней молитвы: «Г-ди, спасибо, что Ты вернул мне мою душу». Чудесно сказано! Ибо сон – это путешествие в мир, эмоционально созвучный с тем, откуда по Шекспиру-Пастернаку «ни один не возвращался». И каждое наше пробуждение – Чудо Г-дне. Об этом молитва, об этом пишет Азов, сочетая печальную мудрость отцов с намёками на времена, совсем не отдалённые. Появляется Галич (!) («Я остался один, как голенький»), Пушкин – и прямым цитированием и цитированием приблизительным, и даже ироническому намёку на замечательную песню из фильма «Небесный тихоход» («вам сверху не видно абсолютно ничего») находится место. Рядом – реинкарнация «Вороньей слободки» с явлением Ивана Грозного-Сталина, виртуозно обращающегося в Путина. И это при первом взгляде обнаруживается! Но дело, разумеется, не только, и не столько в кипении неожиданных сопоставлений и ассоциаций. «Вместо предисловия» составляет настоящую увертюру к книге, как в оперном шедевре вводя читателя-зрителя-слушателя в круг образов, метафор, лейтмотивов – всего того, что образует феномен Азова. В горле ком от финала увертюры, в котором угадывается многое совершенно персональное, принадлежащее уже не писателю, но человеку-Азову:

«С этими словами я вышел, и я уже знал, что делать. Прежде всего, отыскать тайники души. Отыскал и заглянул. Тайников в бездонной душе оказалось немного, всего два: Река и Лодка. Два любящих друг друга существа, которых только он соединял, пока были силы.

Вот так у всех нас: время, в конце концов, оставляет из всего фейерверка-калейдоскопа жизни только несколько главных вещей, остальное застревает в порогах, прибивается к берегам… И плывёт наша лодка по Лете к её низовьям…

Многие части книги я уже читал по мере их публикации в Интернете (портал http://berkovich-zametki.com). Пытаться пересказывать произведения Марка Азова все равно, что подражать герою известного анекдота, который «напел» приятелю Паваротти. Рискну только поделиться некоторыми эмоциями, мыслями, возникшими «по горячим следам», при первом чтении.

Она и Он. Неожиданная поэтическая интерпретация краеугольной для нашей цивилизации библейской истории создания человека. В отличие, скажем, от Микеланджело (фреска «Сотворение Адама»), мы видим таинство глазами женщины. Оно наполнено её дыханием, её алогичной логикой. Весь клубок сладостных и горьких противоречий, которые составляют настоящий Большой Взрыв. И, как всегда у Азова, без всяких видимых усилий выдержана удивительная гармония между идеальным и чувственным. Пожалуй, самое трудное в искусстве слова и в искусстве вообще… Бездонная глубина, бесконечное печальное тепло. Печальное, ибо Творцу расставаться с творением, пускать его в свободное плавание и светло и горько.

Утро. Чудесная поэма-притча, высшей пробы Поэзия. Впечатляющая ёмкость изложения: можно только удивляться – сколько событий, сколько мыслей, переживаний Мастер уместил в крайне ограниченном пространстве своего повествования. Иному и романа в 800 страниц (модная в нынешней российской литературе форма) не хватило бы. И какое голосоведение, какое сплетение линий, какой контрапункт! Не зря я всё время думаю о музыке и об её формах, читая Марка Азова. Во-первых, само звучание его поэзии (слово «проза» мне кажется здесь слишком будничным, «прозаичным») завораживает, во-вторых, именно в музыке достигнуто усилиями поколений то совершенство форм, которым завораживает Мастер. «Утро» – настоящая фуга в форме рондо. Вступительные абзацы – вдохновенная поэма утра-реки-мира. Ива, «которая мыла косы», «улитка, с которой разошлись пути» – каждый атом природы оживает под волшебным пером. Невозможно перечислять находки – пришлось бы переписать всё слово в слово. Этот дар заставляет вспомнить такие имена, как Диккенс, Чехов… И финал, возвращающий к началу – Рондо:

«Творец. И я вспомнил утро седьмого дня, когда вышел из шатра в Эдене… Вспомнил, спохватился, побежал за ворота, догнал сына своего единственного, Адама с женой его, изгнанных из сада, и подарил им мир, который неизмеримо шире и прекраснее любого рая. Только надо утром выйти из палатки, наполненной светом».

Сказанное от имени Творца применимо к писателю и к нам, читателям. Мастер подарил нам единственный мир, который неизмеримо шире и прекраснее любого рая.

Гюрза. Ещё одно свидетельство неиссякаемости настоящего таланта. Движение ассоциаций в «Гюрзе», контрапункт образов, воспоминаний напоминает Баха. Удивительно: ситуацию, которая в любых других руках превратилась бы в небольшой фильм ужасов, Азов развил в огромное обобщение, ни на секунду не утратив при этом абсолютной реальности физического окружения – читатель видит выжженную степь, чувствует обжигающий огонь солнца, ужасается своему отражению в глазах – сначала змеи, а затем Змéя…

Слово. Если раньше читатель видел сотворение Человека глазами Женщины, то теперь он может посмотреть на евангельские предания глазами ребёнка. Замечательная точка обзора, ибо и в сотворении мира, и в нашем странствии в нём есть именно нечто детское, нечто от детской игры, когда уж точно не ведают, что творят. Только избранным дано удержать в зрелые годы это детское видение. И что за слово-колокольчик извлёк кудесник-сочинитель, совсем как ребенок, из неведомых всем нам, слишком взрослым, вселенских кладовых! Лямидинга! Здесь и две нотки «ля-ми» и дикая собака динго. И контрастом звону слов-капель – сама История в нескольких предложениях:

«…Их снова стало двенадцать, когда освободившуюся вакансию предателя Иуды занял новый апостол Павел, в прошлом жестокий ненавистник-гонитель христиан, и они сомкнули свои ряды. Что было дальше, вы знаете. Крестовые походы. Костры инквизиции. Варфоломеевская ночь. И всё это при том, что слово его было – Любовь».

Если не ошибаюсь, русское существительное «слово» переводит в Новом Завете бесконечнозначное греческое «логос». В частности Логосом может быть и эманация Б-жья, пронизывающая мир, Присутствие Б-жье везде-всегда в Пространстве-Времени. Шхина. Великая Тайна – Слово, по силам ли оно властителям и просто политикам? Мудро и абсолютно точно пишет Мастер: «Бумажный мир и мир настоящий похожи, но это параллельные миры. Не дай Бог им пересечься. Слово воплощенное – есть зло». Не дай Б-г! И эхом слышу: «Мысль изречённая есть ложь»… Встреча Поэтов…

Весенние ятеря. Захватывающая поэзия человека, реки и осени. Настоящее стихотворение в прозе, порою заставляющее вспомнить Тургенева. И хотя слой языка и образов, кажется отличным от библейской поэтики, но имеющий уши, услышит собственную осень, осень лесов и души, отзвук Начального ветра, который в своё время унесёт нас всех.

Мифы. В этой поэме о любви и её печалях виртуозно сплетена серьёзная обстоятельность перевозчика мёртвых Харона, изыски Игоря Северянина и просторечивая лексика человека, пришедшего «обнять мир». Но по дороге к исполнению высшей миссии он обнимает (или пытается обнимать) женщин. А, как известно, во многих объятиях многие печали. Но, говоря серьёзно, мне кажется, что «человек, пришедший обнять мир» – метафора самого автора, его огромного, воистину всеобъемлющего дарования.

Первая Любовь. С поразительной, пожалуй, библейской мощью показано, как любовь пробуждает Человека в звере. Можно увидеть здесь ещё одну версию вечной повести об Адаме и Еве – даже и наготу свою герои осознали. И стали они различать Добро и зло.

Женщина. Ещё одна потрясающая притча. Не сосчитать, сколько раз и как меняется настроение в этой небольшой новелле. Настроение героев и самой природы, самого неба. Настоящая трагедия – родовая и просто человеческая. Как всегда у Азова, все персонажи – и центральные и эпизодические – совершенно живые. Женщина, не сказавшая ни одного слова, живая. Эта, вроде бы миниатюра, на самом деле имеет эпический духовный размер. И финал невероятной трагедийной силы. Смены тональностей, модуляции заставляют вспомнить сразу и о Малере, и о Шостаковиче, и о классической трагедии. И снова огромное содержание в очень немногих словах. Плотностью, неотвратимостью, величественной простотой изложения перо Азова сродни Перу, записавшему для нас Танах.

Ещё одна сторона книги – театр Марка Азова, автора, режиссёра, актёра. Трагикомедия «Мистерия блеф», с явной аллюзией на Маяковского, с той же энергией сочинённая, но выросшая на совершенно иной почве. Не зря театральному действу предшествует уведомление: «Все персонажи и ситуации являются вымышленными, и любые совпадения с библейскими просьба считать случайными»!

О лучших страницах Шолом-Алейхема вспоминаешь, читая повесть «Ицик Шрайбер в стране большевиков». Не сомневаюсь, что созданный Мастером народный герой заживёт собственной жизнью, а его истории, шутки, афоризмы будут «разобраны», пойдут гулять в народной гуще, станут частью фольклора.

Настоящий смех сквозь слезы – азовский цикл «Фантазмы». Слёзы – потому, что всё – чистая правда, освобожденная от украшений. Вот уж точно «горьким словом моим посмеются». Какая сатира в адрес обезумевшего либерализма, какая печаль по нашей дряхлеющей цивилизации…

О каждом вошедшем в книгу произведении можно и нужно было бы написать отдельный этюд. Но я уже попросту испытываю дефицит эпитетов превосходных степеней.

При всём этом невозможно не сказать хотя бы нескольких слов о военной линии творчества Азова. Марк Яковлевич – ветеран Великой отечественной войны, он знает о войне не понаслышке. Перо его часто сурово, реалистические детали жестоки, как само то лихолетье, но страшные картины эти неисчерпаемая фантазия Мастера переплетает с лирико-философскими и теологическими обобщениями, с событиями и героями самых разных времён.

Среди вершин военной прозы писателя для меня выделяется скала «Аваддона»[6]. Даже привыкший к необычайным событиям азовского мира читатель будет поражён. Теперь мы видим войну из невозможного, из-за черты – глазами убитого солдата. Он уговаривает Ангела Смерти Аваддона позволить навестить маму, подарить последнее мгновенье счастья той, у которой был и муж, и сын. А теперь – никого. И снова совершенно уникально движение немыслимого повествования, сочетание двух миров, странствие по границе. Жуткое остинато: «Ты мертвый, я бессмертный». Всё это при абсолютной точности реалистических деталей. Живопись словом, как кистью. Всё вместе – трагедия цельная, неразделимая. И этот выскочивший и провалившийся в своё болото генерал. И мать… Еврейская Мать… И даже соседка – абсолютно реальная при всей иррациональности картины, в которой она действует.

«Только за ними закрылась дверь – вбежала соседка.

– Ну, что я говорила? Что я говорила?! Сядь! – Софья Соломоновна силой отрывала её голову от подушки. – Они, конечно же, по ошибке прислали тебе эту похоронку!

– Но он только что был здесь, я его видела, как тебя, своими глазами!

– Ты не врач, ты не знаешь, что такое фациес гиппократика.

– Зачем мне ваши фациусы-шмациусы? Это был Саша, его лицо, или я сумасшедшая!

– Маска Гиппократа – лицо смерти у моего бедного мальчика. Нос цвета стеариновой свечи, лоб ледяной, и глаза, запавшие в синие ямы. Не утешай меня. Это правда, Соня. Я не выдержу правды! Ничего на свете ужаснее правды люди не придумали».

Ничего на свете ужаснее правды люди не придумали. Омен.

Спасибо, Марк Яковлевич, за этот приговор войне, за памятник крепче гранитного, возведённый Вами друзьям-соратникам, оставшимся на тех кровавых полях.

Великий математический мыслитель Георг Кантор писал, что сущность математики в её свободе. То же самое можно сказать о любом творчестве. Творческая свобода Марка Азова абсолютна. И, кажется, нет такой немыслимой ситуации, невозможного сюжета, которые не ожили бы под его пером, в которые не поверил бы всем сердцем читатель. Такое доступно только высшим, от Б-га талантам. По пальцам их можно пересчитать. Г-дь благословил Марка Азова редкостным дарованием, а наш народ – пророком-писателем.

[1] 2 июля 1925 г. – 11 июля 2011 г.

[2] Вестник, № 19 (356), 15 сентября 2004 г. http://www.vestnik.com/issues/2004/0915/win/kushner.htm.

[3] Марк Азов, «И смех, и проза, и любовь. Избранное», Gutenberg, 2003.

[4] Издательство Эра, Летний сад, Москва–Иерусалим, 2009.

[5] Издательство Майдан, Харьков, 2011.

[6] Марк Яковлевич считал эту вещь настолько страшной, что даже советовался со мной – можно ли такое публиковать. – Прим. 13 июля 2011 г.