Петербург, весна 1811
Глава из новой книги

I

Город был новым. Его и заложили-то совсем недавно, при Петре, а уж по настоящему он расцвел только при бабушке ныне царствующего государя, Александра Первого, Екатерине Великой. Была она правительницей премудрой и во всех делах своих добивалась успехов, доселе неслыханных. Вот что писал о ней турецкий историк, Ресми-эфенди:

“… Племя франков, или как у них говорится, европейцев, чрезвычайно подобострастно к своему женскому полу. От того-то они так удивительно покорны, послушны и преданы этой чарыче: они почти считают ее святой, около нее толпятся отличнейшие своими способностями и знаменитейшие люди не только московской земли, но и разных других народов, и, полные восторга к чарыче, они все мечутся рвением положить за нее душу свою. Надо сказать и то, что она также претонкая женщина. Чтобы привязать к себе этих людей, она, оказывая являющимся к нeй государственным мужам и воеводам более радушия, чем кто-либо им оказывал, осыпая их милостями, отвечая вежливостями, образовала себе множество таких полководцев, как Орлуф или как маршал Румянчуф, тот, что заключил мир с нами. При усердном содействии всех этих людей счастье ее развернулось, и она свободно поплыла по морю успехов до того, что сделалась как бы обновительницей русского царства. В 1177 году, по случаю смерти короля ляхов, вмешалась она в дела этого народа, которые на несколько лет заняли ее внимание по причине необходимых сделок с соседями, а в 1182 году по воле предопределения начала войну с нами …”.

Причуды с хронологией (в 1182 ?? году …) обьясняются тем, что в тексте оставлено летоисчисление по хиджре – год 1177 вместо европейского 1763, и 1182 - вместо 1768, a что касается "чарычи" вместо "царицы", "Орлуфа" вместо "Орлова", и "Румянчyфа" вместо "Румянцева", то это надо отнести целиком и полностью на счет переводчика, О. И.Сенковского, человека очень одаренного, нo и с очень большими причудами - одной из которых было его пристрастие сохранять в русском переводе всю (занятную для русского уха) фонетику турецкого оригинала.

Царица Екатерина Вторая правила долго и счастливо, и действительно сделалась “… обновительницей царства …” - Ресми-эфенди совершенно прав. Период её правления - c 1762 пo 1796 - часто считают золотым веком Российской Империи.

Что же до поминаемого историком "Румянчуфа" - фельдмаршала Петра Румянцева, ставшего графом Румянцевым-Задунайским в ознаменование его великих побед над турками - то он был только одним из ее многочисленных даровитых полководцев, в дополнение к нему можно назвать и Потемкина, Суворова, Кутузова, Ушакова. C Орловым - не очень понятно, кого Ресми-эфенди имел в виду: это мог быть Григорий Орлов, с которым великyю царицy связывала долголетняя привязанность, и за которого она даже одно время собиралась выйти замуж - но мог быть и Алексей Орлов, его брат. Человек он был удалой, одаренный невероятной силой и отвагой. Ему Екатерина поручила головоломное дело - командование русскими эскадрами, посланными с Балтики вокруг всей Европы, в восточную часть Средиземного Моря, для войны против Турции. И он справился с поручением самым лучшим образом - послушаем Ресми-эфенди еще раз:

“… из Путурбурка, лежащего на краю моря, называемого Балтык, через Гибралтарский пролив послал москвитянин на воды Мореи и в Архипелаг несколько мелких военных судов вертеться между островами; в Англии и других землях нанял несколько кораблей, в Архипелаге нахватал барок вроде саколев и дрововозок и, одни нагрузив войском, другие съестными припасами, в четыре или пять месяцев составил себе значительный флот из старого хлама. Когда этот флот появился, опытные знатоки моря предсказывали, что первая порядочная буря эту странную ладью опрометчивого гуяра, не знающего здешних вод, непременно истолчет в щепки и размечет по морю. …

Но по закону успехов, предопределенных бичу мусульман [Екатеринe], судьба и ветры постоянно благоприятствовали его ничтожному флоту, и, с первого нападения, уничтожил он наш прекрасный флот, столкнувшись с ним в Чешме …”.

Переводил текст все тот же самый О.И.Сенковский, поэтому мы и читаем "Путурбурк" вместо Петербурга и “Балтык” вместо Балтики - а что касается "Чешмы" - то тут имеется в виду Чесма, местечко в заливе, возле которого граф Алексей Орлов полностью истребил все противостоящие ему турецкие корабли. Он поистине вписал тогда новую славную страницу в историю молодого российского флота - сил у турок было больше, но российский командующий не поколебался ни на секунду. Граф был очень решительным человеком.

Царица знала, кому поручает командование - Алексей Орлов убил ее мужа.

Великая государыня вовсе не была кровожадна. Просто ситуация для нее оказалась такой, когда ей надо было действовать без оглядки - и граф оказал ей большую услугу. Так уж сложились обстоятельства.

Петр был первым из русских царей, провозглашенным императором Всероссийским. После тайной казни своего сына, царевича Алексея, он решил, что корона будет передаваться не по династическим правилам наследования, а по его велению. Но умер Петр Первый внезапно, и завещания не оставил. В отсутствии государевой воли следовало бы вернуться к тому, что считалось нормой - передачей верховной власти ближайшему прямому родственнику по нисходящей мужской линии, то есть сыну царевича Алексея, маленькому Петру. Однако внук императора был слишком мал, власть попала бы в руки его родни, что означало смертный приговор Меньшикову и Толстому - людям, погубившим царевича Алексея. Ну, Меншиков тоже был человек решительный – и корона досталась жене покойного императора Петра Первого Екатерине.

Она умерла через три года. A после ee смерти кто только коронy не примеривал ? Был тут и Петр Второй, батюшку которогo Петр Первый казнил, была и Анна Иоaнновна, дочь Ивана, старшего брата преобразователя, был Бирон, назначенный регентом при сыне ее племянницы, Анны Леопольдовны - двухмесячном ребенке Иване Антоновиче, официально - Иоанне Шестом, императоре всероссийском.

A когда Бирона свалили в дворцовом перевороте, у власти было какое-то уж и вовсе невнятное "брауншвейгское семейство" в лице Анны Леопольдовны, нареченной правительницей при ee сыне, и законного мужа правительницы, принца Антона- Ульрихa Брауншвейгскoгo.

Вся эта чехарда продолжалась вплоть до воцарения дочери Петра Первого, Елизаветы Петровны. Она родилась у своих родителей до их законного брака, соответственно, считалась побочной дочерью, династических прав не имеющей - но императорская гвардия в юридические вопросы не вникала, и в ходе очередного переворота вознесла ee к престолу.

Всем была хороша императрица Елизавета Петровна - и веселье любила, и с вельможами ладила, и жестокостей особых не творила, да вот беда - законных детей у нее не было. И пригласила она из Голштинии своего племянника, Карлa Петерa Ульрихa Гольштейн-Готторпскoгo, которому и наметила себе в наследники. A чтобы сразу и продолжение династии обеспечить, женила его на принцессе из бедного княжеского рода в Германии, Софии Фредерике Августе Ангальт-Цербстской.

Карл Петер Ульрих перешел в православие, был наречен Петром Федоровичем, а после смерти Елизаветы Петровны стал императором, Петром Третьим. Вот он гвардии не полюбился. Надо сказать, что он вообще никому не полюбился - и церкви, и дворянству, и даже собственной супруге, Софии Фредерике, получившей при православном крещении имя Екатерины Алексеевны - но мнение гвардии в данном случае имело решающее значение.

Дальше есть смысл просто процитировать энциклопедию:

“… Ранним утром 28 июня (9 июля) 1762 года, пока Пётр III находился в Ораниенбауме, Екатерина в сопровождении Алексея и Григория Орловых приехала из Петергофа в Санкт-Петербург, где ей присягнули на верность гвардейские части. Пётр III, видя безнадёжность сопротивления, на следующий день отрёкся от престола, был взят под стражу и погиб при невыясненных обстоятельствах …”.

Самой существенной частью этих "... невыясненных обстоятельств ..." Алексей Орлов (тогда еще не граф) как раз и послужил. А Екатерина Алексеевна вступила на престол в качестве царствующей монархини, отодвинув законного наследника, своего сына Павла, в сторону. Ссылалась она при этом на то, что таково было “… желание всех Наших верноподданных явное и нелицемерное …”.

22 сентября (3 октября) 1762 года ee короновали в Москве.

II

Гордая надпись на латыни – “Petro Primo Catharina Secunda”, “Петру Первому Екатерина Вторая”, помещенная на грандиозном "Медном Всаднике", монументе, возведенном Екатериной II в Петербурге в память основателя и города, и Империи, была хороша не только чеканной лаконичностью - она имела и все достоинства истины.

Екатерина с полным основанием могла считать себя "Продолжательницей" после "Основателя", что и подчеркивалось даже державной династической нумерацией - она и в самом деле была "Второй" после "Первого". Петр основал Петербург - Екатерина его украсила. Петр основал Империю - Екатерина ее усилила. До Петра русских назвали в Европе "московитами", и ставили примерно на ту же степень, что и турок - с той только разницей, что в силу меньшей живописности интересовались ими куда меньше, чем турками. Петр I сделал Россию балтийской державой, Екатерина II сделала ее европейской державой. К 1789 году Российская Империя оказалась в том же "клубе", что и Англия, Франция, Австрия и Пруссия - никакие крупные вопросы без учета их интересов не решались. Членским взносом-минимумом в такой элитный клуб была способность выставить армию в 200 тысяч солдат, обученных на европейский лад.

Силу европейского строя русские ощутили в полной мере в страшном поражении под Нарвой, но под Полтавой показали, что обучение они прошли успешно - но сила державы мерялась не только армией, огромную роль играли и количество населения, и его, так сказать ,"качество", которое можно было оценить вполне объективно как сумму налогов, уплачиваемых населением государству. Вот в этом отношении у российской государственной системы имелись проблемы - если по количеству населения Российская Империя с ее 40 миллионами подданных бесспорно занимала первое место, то по "доходности" была примерно равна Австрии с населением в 22 миллиона и Пруссии, с ее 10 миллионами. Вот совершенно конкретные цифры[1] - в год смерти Екатерины Второй в 1796 российский государственный бюджет имел доходов на сумму в 73 миллиона рублей.

Если для удобства сравнения пересчитать тогдашние рубли в тогдашние фунты стерлингов, то мы увидим, что доходы России составляли 11,7 миллионов фунтов, из которых расходы по сбору снижали общую сумму, получаемую казной, до 8,93 миллионов. В Пруссии с населением вчетверо меньше российского государственный доход составлял очень похожую сумму - 8,65 миллионов. Австрия как государство жила на ежегодный доход в 8,75 миллиона фунтов.

Запад Европы был богаче - Франция при населении в 27-28 миллионов собирала налогов на сумму в 19 миллионов фунтов (475 миллионов франков). Англия была еще "доходнее" - ее казна получала ежегодно 21 миллион фунтов, взимаемых с 15 миллионов подданных. Вопрос, почему державы "пятерки великих" так отличались друг от друга по своим экономическим показателям, заслуживает отдельного и подробного разговора. Понятное дело - это было отнюдь не случайно. Мы поговорим об этом ниже.

Пока же ограничимся только одним замечанием - в 1789 этот установившийся было порядок рухнул.

III

Великую Французскую Революцию называли "великой" не напрасно. Франция была крупнейшей страной Европы по населению, вплоть до возвышения России при Екатерине Второй каждый пятый европеец был французом. Роскоши двора Франции подражали по мере сил все государи континентальной Европы. Даже политические противники Франции, англичане и австрийцы - и те переговоры друг с другом вели на французском. B очень многих делах он выполнял роль общеевропейского. Само собой разумелось, что воспитанный человек просто обязан владеть этим языком. Культурное преобладание Франции воспринималось как данность, ее писатели и философы, пусть и неофициально, рассматривались как люди поистине королевского ранга.

По крайней мере, Екатерина принимала в Петербурге Дени Дидро как “послa энциклопедической республики” - императрица с ним даже советовалась. А за “королем философов”, Вольтером, коронованные особы Европы форменным образом ухаживали, и перепиской с ним гордились.

Так что можно себе представить, какой эффект произвела Революция - террор якобинцев стал выглядеть прямым продолжением скептицизма Вольтера, а философия Руссо обернулась штыками Французской Республики.

Екатерина II, однако, углядела в происходящих событиях и положительную сторону.

Сотрясение тронов и алтарей проходило далеко от русских границ, Франция и Англия, соперничавшие друг с другом уже добрую сотню лет, сцепились опять, Австрия и Пруссия, рассматривавшие друг друга как соперники за влияние в Германии, получили новую заботу на своих западных границах - все это создавало возможности для единственной великой державы Европы, не вовлеченной в кризис на Западе.

Помешать российской экспансии было некому. Ведению войны с турками, начавшейся в 1787, это обстоятельство очень помогло, и в 1792 году в Яссах с Турцией был заключен победоносный мирный договор. Северное побережье Черного Моря осталось за Россией. A как только удалось освободить занятые в войне войска, внимание Петербурга переключилось на Польшу.

Давно, еще в 1772 году, Екатеринe удалось оторвать от Польши существенный кусок территории - Гомель, Могилев, Витебск, Двинск. Сделать это удалось только по соглашению с Австрией и Пруссией, которые настояли на получении компенсации за счет поляков - Австрии досталась Галиция, а Пруссии - земли вокруг Данцига.

В 1793 последовал второй раздел Польши, на этот раз считаться пришлось только с Пруссией - Австрия была слишком занята своими неприятностями с Французской Республикой.

Россия получила земли до линии Динабург-Пинск-Збруч, восточную часть Полесья, Подолье и Волынь. Пруссии достались территории с польским населением. Последовало восстание Костюшко, потопленное в крови Суворовым, и в 1795 году Польша была ликвидирована. Россия получила еще примерно миллион подданных и новые земли, общей площадью 120 тысяч квадратных километров.

А в 1796 году государыня-императрица Екатерина Великая умерла - и наследовал ей ее сын, Павел Петрович.

Павел Первый, император всероссийский.

IV

Память по себе он оставил нехорошую. За долгое время царствования его матушки, которую он считал "похитительницей престола", российское дворянство как-то укрепилось в мысли, что оно по своим правам и привилегиям не слишком отличается от благородных сословий прочих стран Европы. Когда император приказал пустить мрамор, запасенный для достройки Исаакиевского Собора пустить на строительство его новой резиденции в Петербурге, Михайловского Замка, а собор завершить кирпичной кладкой, никто особо не возражал - в конце концов, самодержец был в своем праве. Но когда флотский лейтенант Акимов, вернувшийся со стажировки из Англии, написал по этому поводу дерзкую эпиграмму:
 

"Двух царствований памятник приличный:

Низ мраморный, а верх кирпичный”,

и поплатился за это кнутом, с последующим отрезанием ушей и языка и ссылкой на каторжные работы в Сибирь - вот это произвело крайне неприятное впечатление.

Наказание за безделицу было жесточайшим, но поразило оно не жестокостью. Император был не только жесток - он был раздражителен и непредсказуем. Его осеняли самые разные идеи - он мог запретить ношение круглых шляп, мог отослать не угодивший ему при смотре полк в ссылку - в полном составе и прямо с плац-парада - мог всыпать тысячу палок офицеру, сказавшему что-то непочтительное об ордене Св.Анны, в чем император усмотрел оскорбление его фаворитке, Анне Лопухиной - ну, и так далее.

Протестовать открыто, конечно, не смели, но недовольство было явным, особенно в гвардии. Если раньше служба в ней была престижнейшей, и служила иной раз дорогой к крупному успеху, то теперь люди что только не делали, чтобы уйти в отставку. Вот справка из энциклопедии:

“…из 182 офицеров, служивших в Конногвардейском полку в 1786, к 1801 не уволились только двое…”.

Внешнюю политику Павел I вел примерно в таком же духе. Захват французами Мальты он посчитал личным оскорблением, и в 1798 пришел на помощь Австрии: флот Ушакова был двинут в Средиземное Море, армия под командованием Суворова - направлена в Италию.

Получение при этом хоть какой-то практической пользы для государства при этом не предполагалось - дело было в принципе защиты самой идеи монархии. Но уже в октябре 1799 года Павел поссорился со своими союзниками и отозвал войска в Россию. Наполеон Бонапарт, новый глава Французской Республики, носивший титул "Первого Консула", совершенно очаровал российского самодержца. Готовился новый военный союз, направленный против Англии, и даже принимались уже и практические шаги в этом направлении. Войско Донское двинулось в сторону Бухары и Хивы, намечалось вторжение в Индию - с помощью Франции и через Иран.

Неизвестно, чем бы все это закончилось - но в ночь на 12-е марта 1801 года император Павел был убит в Михайловском замке, в собственной спальне.

V

В свете вышесказанного понятно, почему вступивший на престол новый император, Александр Павлович, немедленно обрел такую популярность, что его стали называть Александром Благословенным. Его первым заявлением, которое можно было бы охарактеризовать как политическое, состояло из простой фразы из пяти слов:

"Все будет как при бабушке".

Чуть позднее это было даже и оформлено в виде обязательства, возложенного на себя новым императором: править не иначе, как “… по законам и по сердцу своей премудрой бабки …”.

Он немедленно вернул из ссылки всех сосланных, вернул на службу всех уволенных, снял запрет на ввоз книг и на ношение круглых шляп, восстановил действие Жалованной грамоты дворянству и городам, и ликвидировал тайную канцелярию. В июне 1801 он уладил отношения с Англией, прерванные при его отце, a 15 сентября (ст. ст.) 1801 года в Успенском соборе Москвы был коронован митрополитом Московским Платоном, и теперь уже официально и окончательно вступил в обладание и короной, и длинным списком титулов, полагавшихся в ту пору российскому государю:

“… Император и Самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский; Царь Казанский, Царь Астраханский, Царь Польский, Царь Сибирский, Царь Херсониса Таврического, Государь Псковский и Великий Князь Смоленский, Литовский, Волынский, Подольский и Финляндский; Князь Эстляндский, Лифляндский, Курляндский и Семигальский, Самогитский, Белостокский, Корельский, Тверский, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных; Государь и Великий Князь Новгорода Низовския Земли, Черниговский, Рязанский, Полотский, Ростовский, Ярославский, Белозерский, Удорский, Обдороский, Кондийский, Витебский, Мстиславский, и всея Северныя страны Повелитель; и Государь Иверския, Карталинския и Кабардинския земли и области Армения; Черкасских и Горских Князей и иных наследный Государь и обладатель; наследник Норвежский, Герцог Шлезвиг-Голстинский, Сторманский, Дитмарсенский и Ольденбургский, и прочая, и прочая, и прочая ...”.

В 1789 году из пяти великих держав, решавших судьбы Европы, одна - Англия - была конституционной монархией, а четыре - Франция, Россия, Австрия, Пруссия - были монархиями абсолютными. Никто в Европе не сомневался, что самой абсолютной из четырех абсолютных монархий, не ограничивающей власть ее государя ни законами, ни обычаями, была Россия.

В 1801 году Англия оставалась такой, какой и была, во Франции после бурь Революции установилась странная система номинальной Республики, во главе которой стоял один-единственный человек с поистине монархическими полномочиями и с титулом "Первый Консул", а в Российской Империи на престол вступил абсолютный монарх, отец которого был убит заговорщиками.

Наказать убийц своего отца он не решился.

VI

Жил когда-то в Российской Империи небесталанный литератор, тезка императора. Было ему в день торжественной коронации Александра Благословенного чуть больше двух лет, но он, как подрос, обнаружил отчетливую нелюбовь к своему августейшему тезке, и написал о нем (позднее, уже при его наследнике, императоре Николае Первом) следующие ядовитые строки:

"Властитель слабый и лукавый,

Плешивый щеголь, враг труда,

Нечаянно пригретый славой,

Над нами царствовал тогда".

Оставляя в стороне вопрос, годиться ли какому-то камер-юнкеру писать такое об императоре, отметим просто, что "… плешивый щеголь …" звучит невеликодушно, а "… враг труда …" вставлен и вовсе только для рифмы. О славе, пригревшей Александра Первого, мы поговорим потом, а сейчас сосредоточимся только на одной строчке, на самой первой: "Властитель слабый и лукавый". Была ли она справедлива ? И честно скажем - нам представляется, что литератор этот, камер-юнкер Александр Пушкин, несмотря на все свои дарования в сфере словесности и сочинительства, был все-таки неправ и несправедлив.

Да, действительно, император Александр не наказал убийц своего отца. Но как он мог это сделать, если и сам он был в какой-то мере вовлечен в этот заговор ? Правда, ему сказали, что речь идет не об убийстве, а всего лишь об отречении. И надо принять во внимание, что Павел Петрович, батюшка Александра Павловича, очень был неприязнен к сыну, и грозил его заточить, и приказывал читать ему вслух допросное дело царевича Алексея, казненного отцом. Cледовало ожидать самого худшего…

Так что после того, как дело было сделано, у Александра Первого были основания быть благодарным заговорщикам - но хоть кого-то из них, хотя бы тех, кто был непосредственно повязан убийством, он мог наказать ? Ну, для ответа на этот вопрос достаточно просто посмотреть на список людей, принимавших в заговоре самое непосредственное участие. Заглянем в энциклопедию, и мы выудим оттуда вот что:

“…. В заговоре участвовали Аграмаков, полковник лейб-гвардии Преображенского полка, Н. П. Панин, вице-канцлер, Л. Л. Беннингсен, командир Изюмского легкоконного полка, П. А. Зубов (фаворит Екатерины), шталмейстер Николай Зубов, зять Суворова, Пален, генерал-губернатор Петербурга, командиры гвардейских полков: Семеновского — Н. И. Депрерадович, Кавалергардского — Ф. П. Уваров, Преображенского — П. А. Талызин, а по некоторым данным — флигель-адъютант императора, граф Пётр Васильевич Голенищев-Кутузов, сразу же после переворота назначенный командиром Кавалергардского полка …”.

Припомним также, что дед царя Александра, Петр Третий, тоже был убит гвардейскими офицерами, и что бабушка царя, великая императрица Екатерина Вторая, не только не наказала их, а была им признательна - и мы придем к выводу, который можно найти в бумагах этого щелкопера и бумагомараки (как его, случалось, называли служащие в канцеляриях благонамеренные люди), Александра Пушкина:

"Власть в России есть абсолютная монархия ограниченная удавкой"[2].

VII

К этой чеканной формуле есть смысл приглядеться поближе. Как ни верти, но поэты, даже самые одаренные, в вопросах власти разбираются чисто умозрительно. Царю же надо было подумать над тем, отчего такое положение сложилось. Исторически русские государи были столь же самовластны, сколь и турецкие султаны. Ивану Грозному даже и докладную записку подавали, где султан приводился в пример, и говорилось, что власть его прочна, потому что он жалует не больших бояр, а "... храбрых воинников ...", на которых его войско и держится. И царь Иван, в общем, совету этому внял, больших бояр вот уж не жаловал, а делал все руками "выдвиженцев", которых он к тому же периодически менял...

Преобразователь и реформатор, царь Петр, свою программу "европеизации" проводил в жизнь тоже совершенно по-турецки, выдвигал людей неродовитых, и противоречий никаких не терпел - опальному вельможе случалось и кнута отведать, и на плаху угодить...

Однако после окончательного превращения Московского Царства в Российскую Империю ситуация поменялась радикально - в той более или менее европеизированной стране, которой стала Россия, ее императоры уже не могли править, не имея "аппарата” правления. A строился этот “аппарат” из дворянства - больше строить его было не из чего. Мы можем обратиться к нашим сведениям о "доходности" - российская казна получала со своих 40 с лишним миллионов подданных примерно 73 миллиона рублей налогов, или в пересчете на душу и в круглых цифрах, пренебрегающих мелкими дробями - что-то между полутора и двумя рублями с человека в год. В Австрии сборы (пересчитанные для наглядности в рубли), были почти вдвое выше - от 3-х и до 4-х рублей с человека, а в Пруссии и вовсе от 6-и до 8-и рублей. Австрия, таким образом, помещалась в "шкале доходности" примерно посередине между Россией и Пруссией. Что интересно - венгерские владения Австрии по показателям были скорее ближе к России, а чешские и немецкие владения скорее приближались к Пруссии.

На податные результаты влияли два фактора: качество административного управления и занятия населения. Если к обычному земледелию добавлялись еще и коммерция, и индустрия, то доходы казны росли. В этом плане огромная Российская Империя отставала от своих европейских соседей - на всю державу имелось только два по-настоящему больших города, Петербург и Москва. Tак что отечественная коммерция отнюдь не цвела, дa и индустрия была неразвита и обслуживала главным образом не частные, а казенные надобности, связанные с войском. Административный аппарат был численно невелик, и не очень-то компетентен - специалистов постоянно не хватало.

Так что при гигантских размерах страны и огромном удалении волостей от центра все местные функции власти - и сбор налогов, и рекрутские наборы, и судебно-административные дела - держались только на российском дворянстве, в массе своей вовсе не богатом, но все-таки грамотном. Из этой же среды набирались армейские офицеры.

Но вот российская гвардия комплектовалась совсем не так.

VIII

Изобретенный писателем Б.Акуниным персонаж, гениальный сыщик Эраст Петрович Фандорин, оказался настолько удачной находкой, что не только стал российским эквивалентом Эркюля Пуаро, но и обзавелся основательной генеалогией[3]. Ему был добавлен предок, Корнелиус фон Дорн, храбрый военный, поступивший на русскую службу при царе Алексее Михайловиче, и потомок, баронет Николас Фандорин, родившийся и выросший в Англии, и получивший степень магистра истории.

Что интересно - в реальной жизни у рода Фандориных оказался неплохой эквивалент в виде рода Ливенов, ведущих свой род от Отто Генриха Андреаса фон Ливена (Otto Heinrich Andreas von Lieven), лифляндского дворянина, служившего российской Короне еще в середине XVIII века. Потомки его благодаря дружбе императрицы Марии Федоровны с Шарлоттой Ливен вошли в узкий круг высшей росийской аристократии, наравне с Куракиными и Шереметьевыми - Шарлотта Ливен была статс-дамой императрицы Марии Федоровны, матери Александра Первого, и воспитательницей ее детей.

Каким-то членам этого разветвленного рода во время революции 1917 года повезло спастись из России и вырастить своих детей в местах менее беспокойных, например, в Англии. Так что родившийся в 1952 году Доминик Ливен - в точности как и придуманный Б.Акуниным Николас Фандорин[4] - вырос в Англии, и стал историком, специализировавшимся по России[5].

Мы будем часто его цитировать.

Так вот - согласно приводимым Д.Ливеном данным, в линейных полках российской армии в начале царствования Александра Первого офицерами, как правило, служили небогатые дворяне, из которых не больше четверти владели имениями или могли ожидать имение в наследство - остальные было младшими сыновьями больших семейств, и рассчитывали только на свое жалованье. Более того - и те офицеры, что владели земельной собственностью, редко имели больше чем сотню душ. A число крепостных служило в те времена универсальной мерой для оценки величины благосостояния дворянина.

Ho вот по спискам Преображенского Полка, первого полка российской императорской гвардии, видно, что в нем две трети офицеров происходили из семей, валдевших более чем сотней душ, четверть были из семей с тысячью душ, а командир первого батальона Преображенского Полка, граф Михаил Семенович Воронцов, был отпрыском семейства, владевшего 24 тысячами крепостных. Вместе с богатством приходил и другой культурный уровень, не слишком-то схожий с армейским. Офицеры пехотных полков были грамотны, офицеры гвардейских полков, как правило, знали минимум два языка, русский и французский, а иной раз к этому обязательному набору добавлялись немецкий и итальянский.

Понятное дело, не следует переоценивать средний уровень даже и гвардейцев - в конце концов, лихие рубаки были очень в чести - но в этой среде водились и люди, ценившие французскую поэзию, греческую философию и римскую историю. Прибавим, что гвардейские офицеры представляли собой тесно связанный социальный круг - в конце концов, знатные и богатые семьи были связаны друг с другом не только по служебной линии, были и другие нити, родственные и дружественные. Так что по службе, разумеется, в гвардейских полках царил строгий порядок и полное чинопочитание, но вне службы офицеры образовывали что-то вроде "республики", где разница между корнетом и полковником, конечно, существовала, но вытекала скорее из разницы в возрасте и большей жизненной опытности, чем из разницы в чинах и служебном положении.

Царь Александр своими блестящими, аристократическими офицерами гордился.

Они, собственно, составляли среду, с которой он чувствовал себя как бы первым из дворян своей Империи, своим, и уважение и восхищение этих людей много для него значили. Они, и их семьи, как раз и составляли то, что на теперешний лад называлось бы "политическим классом России". Именно из таких вот хороших семей и выходили и министры, и губернаторы, и советники царя по всем важнейшим вопросам. Граф Михаил Семенович Воронцов, например, служил командиром первого, образцового, батальона преображенцев - а его отец, граф Семен Романович Воронцов, был бессменным российским послом в Великобритании, и рассматривался Павлом Первым как кандидат на роль канцлера. Потом, правда, Павел вспылил, и наложил на владения графа Воронцова секвестр...

Этот порыв царя, сложившись с прочими его порывами в том же духе, и привел государя Павла Петровича к его печальной кончине.

Eдинственное ограничение неограниченной никаким законом царской власти, пресловутая "удавка", как раз и внесла ясность в конституционном вопросе - может ли российский государь проводить произвольные конфискации, как случилось с графом Воронцовым,или урезать своим дворянам язык, как случилось с лейтенантом Акимовым, или обрушивать тысячу палок на спину офицера, непочтительно высказавшегося о милой сердцу государя особе, или ссылать в Сибирь полки целиком, потому что они не угодили ему на плац-параде.

Ответ на все это был дан отрицательный. Нет, не может. И сделано это было офицерами гвардии, удушившими императора - и все они были из хороших семей…

IX

До внешней политики у Александра Павловича руки дошли не сразу. Но в 1804 году новый министр иностранных дел Александра, князь Адам Чарторыйский, выдвинул совершенно новый внешнеполитический проект. Здесь, собственно, следует сказать несколько слов - даже не о проекте, а о самом князе.

Hикогда в истории России не было у нее столь необычного министра.

Начать с того, что пламенныe патриоты Чарторыйскиe при Екатерине Великой отчаянно сражались с русскими войсками в надежде отстоять то, что еще оставалось от польского королевства. Плодов иx усилия не принесли … И оказалось, что добрых три четверти их поместий, в которых было побольше сорока тысяч душ, оказались теперь в пределах Российской Империи, и были конфискованы.

Императрица и слышать не хотела о возвращении отнятого, но предложила семье Чарторыйских, укрывшихся в "австрийской" части Польши, послать к ее двору двух сыновей, Адама Чарторыйского и его брата.

"А там посмотрим ..." - сказала она.

Прав был Ресми-эффенди - царица Екатерина Вторая и правда была “… претонкая женщина …” и ничего не делала без дальновидного расчета. В новозавоеванных областях сохранялись все права собственности, местное дворянство уравнивалось в правах с российским, и, так сказать, инкорпорировалось в его ряды. Покорение Крыма прошло как раз на таких условиях, и полякам предлагалось то же самое - конечно, при условии их покорности. Так что Чарторыйскому-Старшему вернуться не дозволили, а вот его сыновей приняли радушно, и именья были возвращены именно им, минуя их мятежного и нераскаявшегося батюшку.

Братья приехали кo двору, были хорошо приняты, зачислены в гвардию, и всячески обласканы. Именья были им возвращены почти полностью, за малым исключением того, что уже успело уйти в другие руки ...

Молодой князь Адам Чарторыйский вспоминал об этом позднее:

"… Мы были приняты петербургским обществом с большим вниманием и благорасположением. Люди пожилые знали и уважали нашего отца, бывавшего в этой столице во времена Елисаветы, Петра III и при восшествии на престол Екатерины. Благодаря рекомендательным письмам мы встретили благосклонный прием … “[6].

Но что князя Адама поистине поразило - это поведение великого князя Александра Павловича, старшего внука великой царицы. Они встретились в Петербурге, и великий князь пригласил своего польского полу-пленника к себе, в Таврический Дворец. Они беседовали наедине, и беседа их затянулась на три часа. Вот что вспоминал князь Чарторыйский об этом разговоре:

"…Великий князь сказал мне тогда, что совершенно не разделяет воззрений и принципов правительства и двора; что он далеко не оправдывает политики и поведения своей бабки и порицает ее принципы; что его симпатии были на стороне Польши и ее славной борьбы; что он оплакивал ее падение; что в его глазах Костюшко был великим человеком по своим доблестным качествам и по тому делу, которое он защищал... Он признался мне, что ненавидит деспотизм везде, в какой бы форме он ни проявлялся, что любит свободу, которая, по его мнению, должна принадлежать всем людям; что он чрезвычайно интересовался французской революцией; что, не одобряя этих ужасных заблуждений, он все же желает успеха республике и радуется ему!..".

Князь Адам был совершенно потрясен:

“….Было столько чистоты, столько невинности, решимости, казавшейся неколебимой, самоотверженности и возвышенности души в словах и поведении этого молодого принца, что он казался мне каким-то высшим существом, посланным на землю Провидением для счастья человечества и моей родины. Я дал себе обет безграничной привязанности к нему...".

Они и правда очень сблизились. Адам Чарторыйский вошел в число ближайших друзей Александра, принимал участие во всех заседаниях его Негласного Комитета по подготовке реформ, а с 1804 был назначен им на пост министра иностранных дел. В этой роли он и выдвинул свой проект.

Речь шла ни больше ни меньше о том, как доставить Александру Павловичу еще одну корону.

X

К 1804 году в российском "политическом классе" возникло мнение, что Франция как-то очень уж вольно ведет себя и на Рейне, и в Италии, что русских интересов она при этом не учитывает, и что следует помочь Австрии в ее усилиях отыграться после Маренго. В Англию еще загодя был отправлен чрезвычайный посол, и не кто-нибудь, а Н.Н.Новосильцев, человек, входивший в ближайший круг друзей императора Александра, член его Негласного Комитета - и полномочия ему были даны широкие.

В Англии его встретили с распростертыми обьятьями. Сколачивалась новая, уже третья по счету анти-фрaнцузская коалиция, и участие в ней такой мощной военной державы, как Россия, было очень желательным. Поздней осенью 1804 было достигнуто широкое соглашение с Австрией. В январе 1805 к будущей коалиции согласилась примкнуть Швеция. Разумеется, все это делалось тайно - до поры открыто ссориться с Францией было опасно.

Предполагалось собрать до 500 тысяч человек, половину из которых выставляла Австрия.

От России ожидался "взнос" в виде 115-тысячной армии, остальное должны были добавить Англия и германские государства. Пруссия настойчиво приглашали присоединиться, но она колебалась. С одной стороны, очень уж вольные действия Первого Консула Французской Республики, Наполеона Бонапарта, внушали беспокойство, с другой стороны, она ни в коем случае не хотела нарушать свой нейтралитет. Считалось, что Пруссия гарантирует своей мощной армией спокойствие в центральной части Германии. Имелся и вариант, при котором она могла бы и вовсе встать на сторону Франции - Бонапарт сулил ей Ганновер.

В такой ситуации князь Адам Чарторыйский выдвинул идею - pаз уж в Европе назревала война, то почему бы не использовать ее к российской выгоде ? Россия поможет Пруссии приобреcти значительныe территории в Германии, Пруссия же в благодарность отдаст России свои польские области.

Тогда можно будет восстановить польское королевство, со столицей в Варшаве и с Александром Первым в качестве конституционного короля Польши. Польша и Россия окажутся под одним скипетром - у них будет общий государь.

Собственно, был даже и исторический прецедент: Королевство Польша до своей кончины делилось на две части, собственно Польшу и Литву, обьединенных именно посредством унии.

Проект сильно заинтересовал Александра Павловича.

Вообще говоря, не очень понятно, почему он так ему понравился. Коалиция только еще формировалась, необходимые договоры и соглашения еще не были подписаны, целью войны в принципе считалось понижение могущества слишком уж усилившейся Франции - а по плану следовало буквально “передвинуть” предполагаемого союзника, Пруссию, с востока на запад. А что, если она не захочет отдать свои польские территории за будущую добычу в Германии ? Допустим, Пруссия приняла бы предложение - что именно она посчитает достойной компенсацией за свою любезность?

Если предположить, что все проблемы с Пруссией улажены - как провести границу между новой конституционной Польшей, с ее королем Александром, и самодержавной Россией, с ее императором Александром ? Например - совсем недавно захваченный русскими польский город Вильно останется под властью российского импоератора или перейдет во владение нового польского короля ? Это очень нелегкий вопрос, даже если считать, что и королем и императором является одно и то же лицо. В общем, и ответа никакого на эти вопросы не было, и Пруссия упиралась, не желая выходить из своего состояния нейтралитета, и все было очень и очень неясно, когда вдруг, как гром с ясного неба, грянуло дело герцога Энгиенского.

И события покатились - как с горы, с нарастающей скоростью.

XI

Во Франции был раскрыт роялистский заговор - Бонапарта собирались убить. Главные заговорщики вскоре были схвачены, в дело оказались вовлечены видные генералы, Моро и Пишегрю, у полиции появились сведения о некоем бурбонском принце, сьездившем во Францию для координации действий заговорщиков - и в итоге отряд французской жандармерии пересек границу с Баденом, схватила там герцога Энгиенского (отпрыска дома Конде, младшей ветви династии Бурбонов), и увезла его во Францию. Герцог был судим военным трибуналом. Суд никаких доказательств не нашел, но он за ними и не гнался. Герцог Энгиенский был расстрелян. Монархическая Европа ахнула, негодование при дворах было огромным и всеобщим.

Князь Адам Чарторыйский написал ноту, в котором именовал французское правительство "... вертепом разбойников ...". Ну, подумав, ноту решили все-таки не отправлять, но Александр все же нашел полезным выразить протест. Как-никак, его супруга, Елизавета Алексеевна, до перехода в православие звалась Луиза-Мария-Августа Баденская, и курфюрст Бадена, чьи права были так грубо нарушены, был ее отцом. Так что Александр Павлович просто должен был ощущать французское самоуправство как обиду его родственнику.

Вообще говоря, вопрос о том, что считать обидой, сильно зависит от обстоятельств. Царь Александр к своей супруге был совершенно равнодушен, и когда она в 1799 году родила девочку, отцом которой при русском дворе все единодушно считала князя Адама Чатрорыйского, это решительно ни на что повлияло. Александр о романтическом увлечении своей жены знал, выбор ее одобрял, и если о чем и сожалел, так только об излишней огласке.

Так что заявленный им протест был вызван все же обидой дипломатического свойства - если уж выпал удобный случай встать в позицию защитника попранных прав германских государей, почему же им не воспользоваться ? Так сказать - ничего личного...

В Париже, однако, на это посмотрели совершенно не так.

Когда русский представитель в Париже, Убри, в довольно грубой форме “… потребовал обьяснений …”, ему безупречно вежливо ответили следующее:

“…Жалоба, предъявляемая ныне Россией, побуждает задать вопрос: если бы стало известным, что люди, подстрекаемые Англией, подготавливают убийство Павла и находятся на расстоянии одной мили от русской границы, разве не поспешили бы ими овладеть? …”.

Ну, людей, непосредственно замешанных в заговор против Павла Первого, принимали в Зимнем Дворце. Hазвать Александра Павловича отцеубийцей в более ясной форме было невозможно. и это смертельное оскорбление было нанесено публично. Война тем самым превратилась из политической схемы в совершенно отчетливую реальность. В апреле 1805 в Петербурге было подписано соглашение с Англией, которое так и называлось - Петербургский Договор.

Третья Антифранцузская Коалиция стала реальностью. Корпусами русскиx войск, выступившиx первыми, командовал генерал Кутузов.

A вскоре в австрийские пределы, навстречу французам, двинулся и сам император Александр, со своими приближенными и с гвардией.

XII

Страшный разгром под Аустерлицем произвел в России огромное впечатление. Российское дворянство за те неполные сто лет, что прошли со смерти Петра Первого, привыкло считать себя частью европейского сословия людей благородных, и это сознание держалось не только на праве носить шпагу, но и на грозной военной репутации русской армии. Лаврам Суворова, которыми он покрыл себя переходом через Альпы, спасаясь из смертельной ловушки, завидовал даже генерал Массена, который ему эту ловушку устроил.

Так что шок был сильный - в Петербурге поначалу даже и не обьявляли ничего официально. Так, глухие сообщения ... В “Санкт-Петербургских ведомостях” после сообщения из Ольмюца от 29 ноября o маршe pоссийскoй и aвстрийскoй армий против неприятеля, сведения о ходе войны пропали совсем, а само слово "Аустерлиц" даже не поминалось.

A через две недели в газете появилось одновременно сообщение о том, что “… 6 декабря в Австрии заключено перемирие …” и что “ …император Александр прибыл в Витебск и следует в Петербург …”.

O продолжении войны нечего было и думать, но и мир не был заключен. Александр просто уехал к себе в столицу, и можно представить, с какими чувствaми он возвращался домой...

Но уехать от войны ему не удалось - она последовала за ним. Пруссия, не решившаяся или не пожелавшая присоединиться к державам Третьей Коалиции, вдруг выступила против Франции в одиночку. Решиться на такое можно было только с отчаяния - Бонапарт, который в 1805, еще до Аустерлица, стал императором Франции Наполеоном Первым, повел себя в отношении Прусии уж совсем бесцеремонно, и в Берлине поняли, что надо либо безропотно покориться, либо положиться на оружие.

В результате в 1806 году вспыхнул открытый конфликт - и уже через несколько дней прусская армия под Иеной оказалась разгромлена наголову. Берлин был взят, королевскому семейству пришлось бежать. Александр решился на выступление, русская армия вступила в Восточную Пруссию. Последовала битва при Эйлау, стоившая много крови обеим сторнам и ничего не решившая. Весной 1807 в новом столкновении, под Фридландом, русская армия потерпела поражение и была вынуждена уйти за Неман, на русскую территорию.

Война с Францией из той чисто "кабинетной", какой она начиналась в 1805, в 1807 оказалась уже более чем серьезным делом - вооруженный враг, лучший полководец эпохи, стоял на самой границе и угрожал вторжением. Ресурсы России не были исчерпаны, но армия была совершенно не готова к продолжению борьбы.

Константин Павлович, брат царя, носивший вдобавок к этому и титул цесаревича, то есть наследника престола, говорил, что давать нового сражения нельзя:

"...Если вы государь, дадите каждому из солдат по пистолету и прикажете им застрелиться, результат будет таким же...".

Он настойчиво советовал заключить мир.

И оказалось, что грозный воитель, Наполеон Бонапарт, совсем не против. Он не только согласился на переговоры, но и повел себя в высшей степени любезно. Русский и французский императоры встретились в шатре, на плоту, поставленном на Немане французскими саперами - это могло считаться нейтральной территорией. Разговор прошел настолько успешно, что Наполеон отступил от берега. Факт отступления был знаком высокой вежливости - теперь русской делегации, пожелай oна разместиться в городке Тильзит, не надо было жить на территории, оккупированной чужoй армией. Cпокойно, и не роняя чести…

Переговоры были продолжены, и наконец в том же Тильзите был заключен мир и даже как бы союз.

Россия присоединялась к французской политической системе.

XIII

16 июля 1807 года император Александр вернулся в свою столицу из Тильзита. Встрачали его с большими торжествами, с салютом в 21 орудийный залп и торжественной благодарственной службой в Казанском Соборе.

В Москве на такой же торжественной службе пастве было сказано:

“… храбрость русских войск произвела такое впечатление на Наполеона, что он решил, что нуждается в российской дружбе …”.

Объяснение столь внезапно возникшей русско-французской дружбы, прямо скажем, сильно хромало - православная церковь уже немалое время громила Наполеона, именуя его Антихристом. Так что не надо удивляться тому, что в деревнях поползли слухи о том, что при встрече на плоту император Александр омыл своего врага водой и тем смыл с него грехи - потому и смог с ним помириться, в духе христианского всепрощения...[7].

Понятное дело, такое объяснение годилось не для всех. В Петербурге царя встретили отнюдь не верноподданническим порывом. Прибывшего в столицу посла Наполеона, Армана де Коленкура, принимали только у царя да еще у его нового министра иностранных дел, Николая Петровича Румянцева, сынa того самого "... Румянчуфа ...", фельдмаршала Екатерины Великой, о котором писал Ресми-эффенди.

Николай Петрович был убежденным сторонником французского союза, считал его необходимым, но в разговорах с Коленкуром не скрывал от него возникших в Петербурге трудностей. Он говорил своему гостю, что при всей своей власти, в теории абсолютной, император Александр не может править как деспот, просто отдавая распоряжения - он должен считаться с общественным мнением. И что даже бабушка царя Александра, всевластная Екатерина Великая, могла править столь долго и счастливо только потому, что очень считалась с настроениями в обществе, и даже со старыми ворчуньями из числа ушедших на покой фрейлин, склонных покритиковать Ее Величество, обращалась осторожно.

Коленкур, собственно, понимал это и сам. Гордое русское дворянство встретило его полным бойкотом. Тильзит сильно подорвал престиж государя. Стишок о "... гранитном низе и кирпичном верхе ..." Исаакиевского Собора, аллегорически обозначавший контраст между блестящим царствованием Екатерины и тягостно-убогом правлении ее незадачливого сына получил продолжение, охватывающее уже и царствование Александра. Когда при нем началась разборка верхнего уровня Исаакиевского Собора, стишок стал звучать так:

Сей храм трех царств изображенье:

Гранит, кирпич и разрушенье.

Доминик Ливен цитирует в своей книге “Russia against Napoleon” воспоминания Сергея Волконского, в ту пору молодого офицера гвардейского полка кавалергардов: он и его товарищи ночами развлекались тем, что били стекла во французском посольстве.

Не помогал делу и русский посол в Париже, граф Петр Толстой. Он был вовсе не дипломат, а военный, поражения под Аустерлицем и Фридландом рассматривал как события, задевающие не просто престиж России, а его личную честь, и настаивал на том, что французы победили в 1807 только числом. Дела посольства он вел так, что чуть было не схватился на дуэли с маршалом Неем - что, конечно, выходило бы за рамки дипломатического протокола.

Арман де Коленкур в Петербурге повел себя совершенно иначе.

XIV

Арман Огюстен Луи де Коленкур принадлежал к старому дворянскому роду, с 15 лет служил в королевской армии, a в Революцию 1789 не бежал за границу как очень многие люди его круга, а остался во Франции. Это могло стоить ему головы - в 1794 его арестовали как “… подозрительнoгo аристократa …”, но ему повезло, он бежал из-под ареста. Все обошлось, и к концу 1795 он служил в кавалерийском полку в чине капитана, командовал эскадроном. Кампанию 1799-1800 он провел в Рейнской Армии, участвовал в нескольких сражениях - и получил две пулевые раны, чин полковника и командование полком карабинеров.

Скорее всего, жизнь его так и шла бы своим чередом, но в 1801 Талейран послал его в Петербург, с поздравлениями новому российскому императору, Александру, по поводу его вступления на престол. Миссия оказалась выполненной очень удачно. Коленкур понравился царя, а по возвращению в Париж по долгу службы доложил о своей поездке лично Наполеону.

Летом 1802 Наполеон взял его к себе в качестве адъютанта, одного из восьми дежурных офицеров, которые посменно должны были находиться при императоре днем и ночью. Уже в 1803 он был произведен в бригадные генералы, назначен главным инспектором императорских конюшен, а потом получил кавалерийский полк в Рейнской Армии. В марте 1804 Коленкуру было дано важное поручение: он должен был лично передать курфюрсту Баденскому требование о расформировании частей французских эмигрантов на территории Бадена.

Поездка Коленкура - которого отправили в путь с немалым кавалерийским эскортом - послужила прикрытием для операции по захвату герцога Энгиенского. Это имело серьезные последствия - после расстрела герцога Коленкура обвинили в похищении и смерти ни в чем не виновного герцога Энфиенского, и "... тень злодейства Наполеона ..." упала и на него. Весьма возможно, что Наполеон намеренно послал с таким поручением человека, принадлежавшего к старой аристократии - по крайней мере, именно в этом упрекала своего мужа императрица Жозефина.

Арман де Коленкур был человеком чести. Он отказался от возикшего у него было намерения покончить с собой, но на свою службу при императоре стал смотреть как на тяжкий долг, отложил в сторону все придворные соображения и положил себе за правило говорить императору правду - так, как он ее видел.

Ну, к середине 1804 года мало кто осмеливался говорить с Наполеоном Бонапартом без оглядки на строгий этикет и на карьерные соображения. Наполеон знал, что его адьютант ему предан - и посмотрел на его прямоту как на большое достоинство.

В июне 1804 он назначил Армана де Коленкура своим конюшим. Это была одна из самых высоких придворных должностей, конюший по роду своей службы ведал всеми лошадьми и всеми каретами императора, организацией курьерной службы. В ноябре 1807 года, после подписания Тильзитского Договора с Россией, Коленкур был назначен послом Наполеона в Петербурге.

Hа этом посту он намеревался служить своему повелителю так, как служил всегда: преданно, честно, и не скрывая от него правды.

Kакой бы неприятной она ни была.

XV

Есть у высокой литературы способность передавать, иногда в предельно концентрированной форме, самый дух какого-то определенного времени. Поколение спустя после описываемых событий высокоодаренный и уже поминавшийся нами Александр Сергеевич Пушкин, литератор, очень не любивший Александра Павловича Романова, императора всероссийского, скажет о нем (и о времени после Тильзита) следующее:

“Его мы очень смирным знали,

Когда не наши повара

Орла двуглавого щипали

У Бонапартова шатра”.

Александр Сергеевич в столь радикальной форме высказываться об императоре и о двуглавом орле не мог - обстоятельства у него были не такие, чтобы говорить откровенно - а записал эти стихи в зашифрованной форме. Их прочтут через добрую сотню лет после того, как они были написаны - но мы сейчас говорим не о этом.

Дух того времени, на которое пришлось пребывание Армана де Коленкура на посту посла Наполеона в Петербурге, 1807-1811, они передают превосходно. То, что двуглавый орел ощипывается, и что делается это именно “… у бонапартова шатра…”, в Петербурге ощущалось очень явно, и приводило к мыслям, близким к тем, что бродили в головах перед падением императора Павла.

Доминик Ливен приводит строки из письма престарелого екатерининского фельдмаршала, князя Прозоровского, своему другу и родственнику, князю Голицыну, и говориться в письме, что благо отечества и благо "… голштинской династии …" - вещи совершенно не обязательно совпадающие друг с другом. Тут надо иметь в виду, что под "голштинской династией" тут понимается вообще вся императорская фамилия, потому что муж Екатерины Великой, отец Павла Петровича и дед Александра Павловича, Петр Третий, в сущности, звался Карл Петер Ульрих Гольштейн-Готторпский.

И был он первым представителeм Гольштейн-Готторпской (вернее: Ольденбургской династии, ветви Гольштейн-Готторп), официально носившей имя “Императорский Дом Романовых”, и укрепившейся на русском престоле после смерти дочери Петра Первого, императрицы Елизаветы Петровны.

Так что под вопрос - пусть и в частном письме - ставилась под сомнение даже не политика, проводимая Александром в данный момент, а легитимность вообще всей его династии.

Так что Арман де Коленкур, преданный слуга императора Наполеона, в надежде сохранить мир между Фрацией и Россией делал одновременно две вещи: во-первых, он изо всех сил старался переломить настроение российской знати, и делал для достижения этой цели все возможное. А во-вторых, пытался донести до сознания своего повелителя ту мысль, что ощипывать двуглавого орла - дело далеко не безопасное.

В решении первой задачи он даже несколько преуспел. Hаполеон желал, чтобы его посол в Петербурге был окружен блеском - и Коленкур тратил сотни тысяч франков, чуть ли не по миллиону в год, на устроение великолепных приемов, на заведение роскошных выездов, и был предельно внимателен и вежлив по отношению ко всем видным членам российской аристократии, даже если знал, что они находились, так сказать, в оппозиции по отношению к про-французской политике двора. В итоге он заслужил некое ворчливое одобрение старой екатерининской знати: это люди ценили блеск и роскошь.

Со второй задачей - разъяснением императору Наполеону реальной ситуации при петербургском дворе - Арман де Коленкур справиться не сумел.

И не по своей вине.

XVI

В 1807, в год Тильзита, Наполеону исполнилось 38 лет. В 16 лет после окончания военной школы он был выпущен в армию в чине подпоручика артиллерии. В возрасте 24-х лет он стал генералом, в 27 – завоевал Италию, в 30 стал диктатором, в 34 - возложил на себя императорскую корону.

В общем, немудрено, что такому человеку казалось возможным все.

Он не признавал ни политических ограничений, ни препятствий, он не считался даже с барьерами, созданными вроде бы непреодолимой географией - в его биографии уже было завоевание Египта и два похода через Альпы.

Великий полководец, великий государственный деятель, великий дипломат - в Европе тoго времени на Наполеона смотрели как на чудо, как на современного Цезаря или Александра Македонского - и весьма вероятно, что и он видел себя в такoм же свете.

И если ему, при всем его богатейшем политическом арсенале, и была чужда какая-то мысль, то это была мысль о равенстве и партнерстве: он признавал только господство и подчинение.

После Тильзита он и от Александра Первого ожидал "дружбы" - в своем понимании этого слова. Скажем, Россия должна была безоговорочно следовать введенной системе "континентальной блокады", то есть полному запрету торговли с Англией. А то, что для России, сбывавшей в Англию хлеб, пеньку и железо, Великобритания была самым лучшим рынком, которого Франция заменить не могла, и то, что русский рубль в результате этого запрета всего за один год упал в цене до 26 копеек - это его не беспокоило.

И помимо денежных вопросов, в отношениях между Францией и Россией возникало все больше и больше проблем. Наполеон указал Александру на возможность завоевания шведской Финляндии - но с обещанной помощью в завоевании турецких провинций на Балканах тянул и тянул, и совершенно явно ставил палки в колеса русским планам экспансии в южном направлении. Разгромив Пруссию, он не отдал ее польские провинции царю, как мог бы, и не создал из них нейтральный буфер между своими и русскими владениями, как опять таки мог бы сделать - вовсе нет, он создал Великое Герцогство Варшавское на самых рубежах Российской Империи, и совершенно явно не собирался его оставлять.

К политическим трениям добавлялись и личные - сватовство Наполеона к сестре Александра, Екатерине Павловне, было предотвращено ее поспешным браком с ее кузеном, наследником герцогства Ольденбургского, а сватовство Наполеона к ее младшей сестре, Анне Павловне, было спущено на тормозах.

В результате после своего развода он женился на австрийской принцессе - и между делом в декабре 1810 конфисковал владения герцогов Ольденбургских. И очень скоро в действие был введен новый русский тариф, запрещавший ввоз предметов роскоши. В первую очередь он бил по Франции. Наполеон рассердился уже всерьез, и потребовал объяснений. Ему было сказано, что мера не носит антифранцузского характера, а вызвана необходимостью сделать что-то в связи с падением курса рубля. Он не удовлетворился ответом, и дал знать, что ожидает отмены тарифа. Тариф отменен не был.

И никакие усилия верного слуги Наполеон, Армана де Коленкура, объяснить ему, что Александр не уступит, что даже если бы он и захотел это сделать, ему этого не позволят, что в России, как ни странно, есть общественное мнение - не народа, конечно, но аристократии - ничего этого Наполеон слушать не желал. Он на своего посла гневался, и обвинял его в том, что он поддался обаянию царя Александра. Дело совершенно явно шло к разрыву.

И он в какой-то мере случился к весне 1811. Наполеон решил, что его посол что-то слишком уж благожелателен к России, и его следует заменить на генерала Лористона, который будет говорить с Александром Первым потверже.

А Коленкура он отозвал.

XVII

После какого-нибудь огромного несчастья или после негаданно случившейся беды пережившие катастрофу люди часто "вспоминают" то, чего, может быть, и не было. Или было, но не совсем так, как им вспоминается - или даже совсем не так. Во всяком случае, знание последствий определенных событий сильно окрашивает воспоминания о том, как они начинались. Коленкур уехал из Петербурга 15-го мая 1811 года, а перед отъездом, как и полагается по дипломатическому протоколу, встречался с царем. Александр прощался с ним не просто со своей неизменной вежливостью - на прощание он наградил Коленкура орденом Андрея Первозванного, вышим русским орденом того времени. У них состоялся долгий разговор, который Коленкур и привел в своих мемуарах. Надо, однако, принять во внимание то, что мемуары были написаны уже потом, когда грандиозная эпопея 1812 года была уже давно закончена. Примем это во внимание, и поглядим на запись Коленкура о его бесeде с царем[8]. В частности, Александр сказал ему следующее:

"…Если император Наполеон начнет войну, то возможно и даже вероятно, что он нас побьет, но это ему не даст мира. Испанцы часто бывали разбиты, но от этого они не побеждены, не покорены, а ведь от Парижа до нас дальше, чем до них, и у них нет ни нашего климата, ни наших средств. Мы не скомпрометируем своего положения, у нас в тылу есть пространство, и мы сохраним хорошо организованную армию. Имея все это, никогда нельзя быть принужденным заключить мир, какие бы поражения мы ни испытали. Но можно принудить победителя к миру. Император Наполеон после Ваграма поделился этой мыслью с Чернышевым; он сам признал, что он ни за что не согласился бы вести переговоры с Австрией, если бы она не сумела сохранить армию, и при большем упорстве австрийцы добились бы лучших условий. Императору Наполеону нужны такие же быстрые результаты, как быстра его мысль; от нас он их не добьется. Я воспользуюсь его уроками. Это уроки мастера. Мы предоставим нашему климату, нашей зиме вести за нас войну. Французские солдаты храбры, но менее выносливы, чем наши: они легче падают духом. Чудеса происходят только там, где находится сам император, но он не может находиться повсюду. Кроме того, он по необходимости будет спешить возвратиться в свое государство. Я первым не обнажу меча, но я вложу его в ножны последним. Я скорее удалюсь на Камчатку, чем уступлю провинции или подпишу в моей завоеванной столице мир, который был бы только перемирием…”.

Правда это - или нет? Может быть, ход последующих событий окрасил воспоминания мемуариста, и он записал не совсем то, что он услышал, а нечто другое, звучащее как темное пророчество ? Mы этого не узнаем никогда - свидетелей разговора императора с послом не было.

Но как бы то ни было, одно мы знаем совершенно точно: Арман де Коленкур, дивизионный генерал Великой Армии, герцог Виченский, конюший императора Наполеона, посол (уже бывший) Французской Империи при дворе Александра Первого, императора всеросийского, покидал Петербург весной 1811 года с тяжелым сердцем.

Примечания:

1.  Russia against Napoleon, by Dominic Lieven, page 33.

2.  B сочинении А.С. Пушкина, “ЗАМЕТКИ ПО РУССКОЙ ИСТОРИИ XVIII ВЕКА” (1822) приводится цитата из мадам де Сталь на французском языке: "En Russie le gouvernement est un despotisme mitigé par la strangulation", то есть "Власть в России есть абсолютная монархия ограниченная удавкой".

На самом деле мадам де Сталь, по-видимому, этого не говорила. В книге “Десять лет в изгнании” (Mme de Staël, Dix années d'exil, 1821) есть лишь отдаленно схожая мысль: «Ces gouvernements despotiques, dont la seule limite est l'assassinat du despote, bouleversent les principes de l'honneur et du devoir dans les têtes des hommes» («Эти деспотические правительства, ограниченные лишь возможностью убийства деспота, опрокидывают в человеческой голове понятия чести и долга»). Как ни толкуй "... возможность убийства деспота ...", это все-таки далеко не "... удавка ...", и, по всей видимости, опасную остроту сочинил сам Пушкин, приписав ее мадам де Сталь. Первым на это указал Ю.Г.Оскман.

3. Фандорины — династия литературных персонажей из произведений российского писателя Бориса Акунина (псевдоним Григория Шалвовича Чхартишвили). Потомки крестоносца Тео фон Дорна (прямые или косвенные), являющиеся главными действующими лицами романов Бориса Акунина.

4. Oтца Николаса Фандорина звали Александром Фандориным. Oтца Доминика Ливена звали Александром Ливеном. Hапрашивается мысль - а не видим ли мы тут очередное озорство склонного к таким шуточкам Б.Акунина ?

5. Доминик Ливен (англ. Dominic Lieven) (1952 г.р.) — британский историк из рода Ливенов, специалист по истории России. Старший брат Анатоля Ливена. Oкончил в 1973 году Кембриджский университет первым в своем выпуске. Позже получил стипендию Кеннеди в Гарварде, а после защиты докторской диссертации стал лектором в Лондонской школе экономики Департамента государственного управления, где он в настоящее время занимает должность профессора российского государственного управления, является членом Британской академии.

6.Цитируется по тексту очерка М.А.Алданова "Адам Чарторыский в России". Разночтение в написании фамилии князя на русском объясняется особенностями польской транскрипции. Помимо "Чарторыйского" и "Чарторыского" существует еще один вариант, "Чарторыжский".

7.   Цитируется по книге Доминика Ливена “Russia against Napoleon”, стр. 60.

8.  Цитируется по тексту Е.В.Тарле, Собрание Сочинений, "Нашествие Наполеона на Россию", 7-й Том, стр. 426.