«Искусство писателя совершается вне пространства и времени, и потому воспоминание никогда не приходит из прошлого. Сплошь собранное из цветных кубиков памяти, оно связано с будущим, даже если таковое недоступно нашему пониманию. В целом, оторвавшись от конкретных будней, творчество обретает хрупкие черты обряда, а писатель, в открывшемся ему втором дыхании, способен отличить своих героев и самого себя вне торжества пересыпаемого песка времени. Строка насыщается звездной водой, земным хлебом, небесной хвоей и райскими плодами. И чем сильнее абсолют точного определения, тем меньше поддается он возможности его достичь».

В дверь позвонили, на пороге стоял посыльный. Биньямин К. расписался и принял бандероль. Это была книга, – долгожданная "Биография" Ш.Г. Удобно сев в кресло, он открыл ее на первой странице; увиденное заставило вскрикнуть и вернуться еще раз к тексту. Потрогав лоб дрожащими руками, он подошел к окну и зачем-то выглянул вниз, на скамье лежала соседская кошка и облизывала лапу. Затем вернулся и раздельно, в голос еще раз прочел в книге, полученной из рук посыльного, свой собственный текст. «Кажется, я схожу с ума», – подумал он. – День был тяжелый, так нельзя, я должен взять себя в руки». Приняв душ и поужинав, он сел за письменный стол и открыл "Биографию" Ш.Г. «Чушь какая-то. Надо же, привидится человеку…» Медленно пролистал несколько страниц: «А что же в конце?» – и открыл последнюю страницу. Отбросив книгу, Биньямин К. вскочил со стула. «Не может быть, это безумие!» На последней странице книги была напечатана еще только задуманная им заключительная часть «Записок». Обливаясь холодным потом, он сел, уставившись в стену напротив. Поднявшись, поправил криво висевший офорт, вяло прошелся по комнате, накинул на плечи плащ и толкнул входную дверь. Выйдя из подъезда, он растворился в густом ноябрьском тумане.

Дверь открыл сам профессор Ланг. «Да-да, я вас уже жду, – сказал он и провел Биньямина К. в просторный кабинет. «Прошу, – он указал на стул. – Знаете, я вам очень благодарен за оказанную мне честь. Я получил вашу "Биографию", так тонко и с таким пониманием написанную Шарлоттой Генц».

Биньямин К. оторопел. Профессор продолжил: «Будьте любезны, я бы хотел, чтобы вы подписали». Он снял с полки книгу, и протянул. «Как…»,– растерянно произнес Биньямин К. и, открыв книгу ближе к середине, прочел: «Густые усы дедушки с подусниками вызывали восхищение. Во все времена года тонкий шарф обвивал его шею. Дед любил, попивая цикорий без сахара, рассказывать удивительные хасидские истории». У Биньямина К. поплыло перед глазами. Помедлив, он спокойно сказал: «Профессор, я пришел поделиться с вами неким странным явлением, имеющим продолжение», – и постучал костяшками пальцев по книге.

Подростком Биньямин К. решил закалять волю, лежа, как Рахметов, на гвоздях. Домашние оказали сопротивление, а бабушка, укоризненно покачав головой, сказала: «Ми лейнт ди гоиши бихер…»[1]

В знак протеста он решил спать в голубятне. Продолжалось это всего одну ночь.

Все это он рассказал профессору Лангу, почему-то спросившему:

«А что вы любите пить?»– «Белый кофе», – ответил Биньямин К.

– «Белый?.. Это интересно. Белый цвет символизирует милосердие».

Смеркалось, комнату осветила близкая молния. Мгновенно погас свет. Открыв окно, Биньямин К. смотрел на алмазные струи дождя: «И я прикован силой небывалой к тем образам, нахлынувшим извне…» – прошептал он и, повернув голову туда, где должен был находиться профессор, спросил: «Как такое могло произойти со мной?..» Из глубины комнаты донеслось: «Примерно лет двести тому назад раби Нахман из Брацлава сказал: "Человек, прежде всего для себя самого, вечная неразрешимая загадка", – надеюсь, мой перевод достаточно точен».

Попрощавшись с профессором Лангом, Биньямин К. вышел на освещенную улицу. Сосредоточенно глядя перед собой, он шел, медленно передвигая ноги, точно ему навесили на них пудовые гири. Его немного лихорадило, а горло то и дело перехватывало короткой болезненной судорогой. «Я никому не рассказывал о своем детстве. Кроме…»

Скоро он остановился у подъезда, на котором висело знакомое объявление: "Просьба не хлопать дверьми!"

Май – 2010 г.

Июль - 2011

בס"ד

В дороге

"Человек подобен дуновению,

дни его – как проходящая

тень".

Псалмы Давида (144)

Поев Иерихонских фиников, они остудили горло водой из родника Пэцаэль.

Пятая неделя была на исходе. Ещё немного, и на Востоке взору откроется гора Нево.

В горах, конечно, тяжелее будет передвигаться, но зато там намного прохладней.

Нас видно, - сказал мужчина, обратившись к женщине.

Когда солнце в зените, - ответила она.

Они шли, изредка поглядывая на высокое небо, как на карту. Дни постепенно укорачивались. Таяло короткое, как всхлип ребенка, бабье лето. Ночную тишину нарушали крики шакалов и лисий лай.

Утренняя роса пахла этрогом.

Это и понятно, - заметил мужчина, - осенние праздники не за горами.

Бог даст, успеем до Судного дня, - ответила женщина.

Скоро показались увитые виноградными облаками верхушки семи холмов.

Сегодня мы взойдем в Иерусалим, - сказала первая тень.

Когда солнце будет в зените, - откликнулась вторая.

בס"ד

Встреча

"И вот ангел, говоривший со

мной, вышел, а другой ангел

вышел ему навстречу".

Зехарйа, (1-2)

Дорожка из серого гравия петляла. Идти пришлось долго. У самых  ворот стоял высокий мужчина, длинная борода его шевелилась на ветру, как белье на веревке.

Никанор приблизился, но незнакомец точно прирос к плите, на которой стоял, и пришлось обойти его.

Однако, - подумал Никанор.

Пройдя вперед, он почувствовал за спиной легкое движение воздуха и, показавшийся знакомым голос, внятно произнес: "Перед приходом Машиаха[2] исчезнут пчелы и бабочки". Отряхнув штанину от налипших листьев, Никанор продолжал идти, раздумывая, где и при каких обстоятельствах  слышал он этот голос. На чёрной базальтовой глыбе сидела растрёпанная ворона и чистила клюв о крыло.

Неожиданно близко Никанор услышал: "Я – это ты".

Он остановился, острая боль пронзила висок. Грузная ворона, глухо каркая, низко кружила над облетевшим кустом.

- Почему ты не предупредил меня? – спросил незнакомец, не раскрыв рта.

- Я не был уверен.

- Куда ты сейчас?..

- Туда…- неопределенно показал Никанор в сторону чёрного базальта.

Серый квадрат солнца приник к пустым деревьям и вобрал их тени в себя.

Начал накрапывать дождь, мелкие капли холодного бисера падали на плечи и спину. Заметив, что над незнакомцем дождя нет, Никанор отдалился, но дождь переместился вместе с ним, и даже усилился. Мелкая дрожь охватила его, тело, легко оторвавшись от земли, парило в безветренном воздухе. Повернув голову в сторону ворот, он хотел спросить что-то важное, но тяжелое облако опустилось на дорожку и скрыло от него незнакомца.

Сентябрь - 2010

Ноябрь - 2010

Холм зафирантов

"Полынный свет, покинутый Эдем…"

Б.Чичибабин

Вдыхая щекочущий ноздри запах пряного шалфея, Марта поднялась на холм. Время от времени над ней пролетали птицы каракайя. Нахлобучив серые хохолки на глаза, они издавали трескучий возглас – птицы, переносчики печали.

Глядя на невозмутимо плывущие катера облаков, она думала о том, что именно перед сном, в полудрёме, во тьме, перед проникновенным шепотом "Шма, Исраэль!"  рождаются самые лучшие строки, самые удивительные образы, приходят самые потаённые воспоминания. Под утро они закатятся в углы сна, как выпавшие из кулька яблоки. Останутся только рыжие подпалины ночи, серьги винной брусники, зеленые квадраты влажной травы и взбалмошный попугай, выкрикивающий начальные фразы рассвета.

Утренние часы дышали прохладой. В полдень воздух еще пылал, но к вечеру легкая дымка окутывала дома и, прилегая к небу, смешивалась с его выцветшей голубой краской. На севере и на западе Самарии вплотную чувствовалось приближение осени.

Подрагивая под ветерком, цвели зафиранты, нежные, как прикосновение мизинца. Кот Кушон уснул, укрывшись шоколадной тенью смоковницы.

Рядом со столетней оливой высился самый большой камень на острове, вросший в черную землю холма. Поднимаясь на холм, люди оставляли на нем надписи. У камня была своя история. Рассказывали о том, что каждые девять лет он исчезает на восемнадцать часов, и рождается заново без единой  надписи. Немногочисленные  жители острова давно отчаялись понять таинственное исчезновение.

Здесь всегда был ветер. Временами он затихал, собирая упавшие веточки оливы, а временами пел в унисон с птицей панной, прилетающей сюда в месяц "тамуз". Коверкая слова, ветер подтачивал её длинные ночные баллады. Солнце садилось на кроны сосен и кипарисов, захватанных клейкими нитями паутины.

 С высокого холма видна была  расстилающаяся внизу долина Дотан. Здесь Даниэль читал Марте отрывки из будущей книги, предисловие к которой позже написал профессор Ланг.

"Помнишь, - говорил Даниэль,- как из виноградников Хеврона по ночам на дорогу выбегали поджарые лисы и настороженно оглядываясь, выискивали вход в пещеру и как слезились глаза влажных фиников Эйн Геди, а зёрнышки горячего инжира прилипали к губам. Во снах я вижу царей Израиля, слышу воды Иерусалимские".

Окуная хлеб в тягучий мед, они глядели в глаза ночи, медленно погружаясь в соты пчелиного сна.

Воспоминания Марты прервала скалистая ящерка. Прошуршав совсем рядом, она с быстротой молнии исчезла в колючем кустарнике.  Запах кустов сахлава смешивался  с пряным запахом переспелой смоковницы. Повернув голову в сторону Иудейской пустыни, Марта увидала, как черные парашюты коршунов опускаются на горные пороги и, поводя узкими головами, выбрасывают в тишину пустыни клич: "Ц-а-а-к, ц-а-а-к!" Перед тем, как спуститься с холма, она написала на камне: "Пока не повеял день и не побежали тени, обернись…"

Закат, окунувшись в миндальную воду, порозовел и улегся в гамак наступающей ночи. В горах Эдома в наделе Исава горело  сухое, красно-бурое лето пылающих гор. Бесшумно опускались звёзды на бархатные листья герани. В полночь сахарная пудра обметала губы нового месяца. Утром Марта села в поезд, и ветер, отбивая ладони, унес её в желтое море песка.

Декабрь 2010/ июль -2011