Страницы жизни доктора Михаила Афанасьевича Булгакова
(15.05.1891-10.02.1940)

Личность определяется не профессией, а нравственными категориями. Верность Михаила Афанасьевича принципам чести, достоинства в нелегкое время гражданской войны с ее жестокостями и непрестанной сменой властей, сохраненная и при суровом сталинском режиме требовали небывалого мужества и стойкости. Это испытание он выдержал. Интерес к творчеству Булгакова со временем не только не угасает, а находит новых исследователей с неординарными подходами.

В первый раз я узнала о Булгакове-писателе, посмотрев в 50-х годах пьесу «Последние дни» (о А. С. Пушкине) во время гастролей МХАТ в Киеве. После этого отец повел меня на овеянный памятью о Булгакове знаменитый Андреевский спуск,( мы жили по соседству) где когда –то, в доме № 13 жила дружная семья писателя, который он в дальнейшем неоднократно и любовно описывал. С начала 60-х на стенах дома периодически появлялась написанная углем надпись: «Дом Булгакова». Ее исправно стирали, а неизвестные поклонники восстанавливали. Затем появился блестящий очерк Виктора Некрасова «Дом Турбиных» (Турбина – фамилия бабушки писателя по материнской линии), и началась историография писателя, изучение топографии пребывания в Городе его и героев «Белой гвардии».

К творчеству Булгакова обращались такие крупные исследователи, как В. Я. Лакшин, М. О. Чудакова, Л. М. Яновская, Л. Л. Фиалкова и другие.

 Значительно позднее, узнала из рассказов отца (Е.И.Лихтенштейна - профессора киевского мединститута) о том, что Булгаков врач, где, когда и с кем учился. Имена его сокурсников, блестящих профессоров- врачей мне были уже известны, а их знакомство с самим «Мастером» впечатляло. Кстати, сокурсник Булгакова, известный киевский профессор – педиатр Давид Лазаревич Сигалов, нередко лечил меня в детстве, а затем и детей – родственников. В Киеве до недавнего времени были живы соученики Михаила Афанасьевича по гимназии и университету, соседи по дому, помнившие его, что создавало и создает в городе особую личностную причастность. Я, киевлянка, училась у сокурсников Булгакова, работала с некоторыми из них.

Тогда я и пошла в дом № 13 на Андреевском спуске, где как выяснилось, по-прежнему жила Наталья Кончаковская, дочь хозяев дома, у которых снимали квартиру Булгаковы. К тому времени она была пожилой женщиной, неожиданно ставшей популярной и востребованной благодаря случайному соседству. Она показала мне квартиру, знаменитую печь, описанную в «Белой гвардии» и ставшую атрибутом дома Турбиных (Булгаковых), альбомы с интересными и никому тогда не известными фотографиями семьи писателя, рассказала об их жизни в доме. Ощутив душевный трепет, я ушла…

Естественно, возник непреходящий интерес ко всему связанному с Булгаковым, особенно с врачебной работой и с тем, какое отражение это нашло в его творчестве.

Врачи, как ни странно, спустя годы после вызвавших интерес публикаций обратились к изучению медицинских тем в произведениях Булгакова. Первая статья на эту тему была опубликована мною в 1988 году в центральном медицинском журнале «Клиническая медицина», первая монография «Доктор Булгаков» Юрия Виленского издана в родном городе писателя в 1993 году.

Булгаков происходил из интеллигентной семьи с либеральными взглядами. « Медицина витала в духе нашей семьи» - писала сестра Булгакова Н.А. Земская (Булгакова). В семье родителей писателя были разные профессии – священнослужители и врачи. У Афанасия Ивановича Булгакова один брат окончил медицинский факультет, а у матери три брата, из которых двое стали врачами, учеными, оставившими след в науке и сыгравшими немалую роль в жизни всей булгаковской семьи и особенно Михаила Афанасьевича. Прекрасным врачом был и не забытый киевлянами отчим Михаила Афанасьевича Иван Павлович Воскресенский (после многих лет вдовства Варвара Михайловна Булгакова вышла замуж вторично). Так что выбор специальности, возможно, определился и под влиянием семьи.

Михаил Афанасьевич поступил на медицинский факультет Киевского университета Святого Владимира в 1909 году. Учился охотно, много времени проводил в анатомическом театре (в этом здании сейчас расположен один из лучших в стране музеев истории медицины), изучая анатомию и гистологию, регулярно бывал в публичной библиотеке, готовясь к зачетам и экзаменам.

И вдруг… Булгаков влюбляется в молоденькую гимназистку из Саратова Татьяну Лаппа. Не буду останавливаться на перипетиях их встреч и разлук, на отношении родителей молодых людей к их встречам. Любовь захватила Булгакова без остатка, он забросил учебу, пришлось обращаться с прошением к ректору университета. Сохранился текст прошения от 10 сентября 1912: «Имею честь покорнейше просить Ваше Превосходительство возбудить ходатайство перед Господином Министром об оставлении меня еще на один год на втором курсе медицинского факультета». В качестве причины своей неуспеваемости проситель ссылался на нездоровье. Впрочем, так оно и было. Юный Булгаков очень тяжело переживал, вынужденные расставания с любимой девушкой и даже пытался покончить жизнь самоубийством. Прошение удовлетворили.

Родители невесты, столбовые дворяне, не очень хотели породниться с так называемыми «колокольными» дворянами. Но от них уже ничего не зависело, разлучить молодых влюбленных было не под силу никому.

В марте 1913 года Булгаков венчается с Татьяной Николаевной Лаппа (дочерью действительного статского советника) в Киевской церкви Николы Доброго.

С этого времени он без помех продолжал занятия в университете, увлекался практической медициной, особенно хирургией. Кроме этого, Булгаков интересовался работой в лаборатории, где проводил много времени. А, попав в село Сычевское восторженно, описывал «микроскоп с Цейссовской оптикой».

Время учебы Булгакова в университете совпало с небывалым расцветом киевской медицинской школы. На факультете преподавали ученые с мировым именем – В.П. Образцов (1851 – 1920) и Н.Д. Стражеско (1876 – 1952),В.А. Стефанис (1865 -1917) и Ф.Г.Яновский (1860 – 1928), В.Ю.Чаговец (1873 – 1941) и много других выдающихся профессоров. Было, кого слушать, у кого учиться – и не только медицине. Эти широко образованные специалисты воспитывали у студентов чувство долга, верность врачеванию, порядочность и, конечно, высокий профессионализм, коллегиальность, на личном примере учили общению с больными.

Среди преподавателей упомяну также известного зоолога, энтомолога А.А. Коротнева(1854 – 1915), хорошего знакомого и корреспондента А. П. Чехова, о чем Михаил Афанасьевич вспоминал при последующих сердечных встречах с Марией Павловной Чеховой, отсюда протянулась, возможно, ниточка и к доктору Чехову.

Еще, будучи студентом, в летние месяцы Булгаков практикует в госпитале в Саратове, патронируемом матерью его жены Евгенией Владимировной Лаппа. Во время практики и в дальнейшем по окончании с отличием университета (1916) он работает в госпиталях Киева, Черновцов, Каменец-Подольска преимущественно хирургом. «Миша много оперировал, – вспоминает о пребывании в Каменец-Подольске Татьяна Лаппа, – и очень уставал, иногда стоял у операционного стола сутками напролет,… Но свою работу Михаил любил, относился к ней со всей ответственностью и, несмотря на усталость, стоял в операционной, сколько считал нужным». Едва получив новое назначение, Михаил Афанасьевич немедленно вызывал жену и она, преодолевая любые препятствия, приезжала. Она очень много помогала мужу, выполняя нередко обязанности медсестры, «а мне нередко приходилось держать ногу. Помню, как из-за жары и напряжения мне несколько раз становилось дурно в операционной. Но я превозмогала себя. Ведь помощь моя была нужна».

Татьяна Лаппа в течение 40 лет, выполняя данное мужу при расставании слово, не общалась с журналистами. И только настойчивые поклонники Булгакова – его биографы – своим упорством сумели «разговорить» Татьяну Николаевну. Они же рассказали ей, что незадолго до смерти Михаил Афанасьевич стремился ее разыскать.

Что он хотел ей сказать, о чем вспомнить, что его тревожило?..

Разразилась первая мировая война. Многих студентов медицинского факультета выпустили досрочно, зауряд-врачами.

13 мая 1915 года Булгаков подает прошение ректору: «Будучи признан при призыве зауряд-врачом, негодным для несения походной службы, настоящим имею честь просить Ваше превосходительство выдать мне удостоверение в том, что я состою студентом 5-го курса, для представления в одно из лечебных учреждений». Получив 18 мая удостоверение, он немедленно приступает к работе в учреждении Красного Креста.

Сохранился текст «Факультетского обещания» или врачебной клятвы, данной Булгаковым по окончании университета. Верность клятве оставалась незыблемой и ничем незамутненной.

Конечно, в этом видна гражданская и врачебная позиция, к этому призывало его чувство долга. Ведь выданное освобождение от походной службы предусматривало работу вдали от полей сражений.

В середине лета 1916 года по окончании университета Булгаков был призван в армию, зачислен в резерв (так поступали с молодыми врачами, не имевшими достаточного опыта) и направлен в село Никольское Сычевского уезда Смоленской области. «Была жуткая грязь, 40 верст ехали весь день. В Никольское приехали поздно, никто, конечно, не встречал. Дом состоял из двух половин с отдельными входами: рассчитан он был на двух врачей, необходимых больнице. Но второго врача не было», – вспоминала Татьяна Лаппа.

Это были месяцы трудного постижения врачебной профессии, когда он находился один на один с больным, которому не было никакого дела до профессионального мастерства, опыта и квалификации молодого лекаря. Там, в глуши, писатель столкнулся с потрясающим невежеством, сифилисом, повальным пьянством (Ю. Г. Виленский, 2005).

Интересно, что первый упоминаемый родными рассказ Булгакова (начатый еще в Киеве в студенческие годы и, возможно, завершенный в Смоленской губернии) посвящен трагической картине алкоголизма.

В Никольском Булгаков за короткий период прошел практику, не определяемую календарными рамками. В удостоверении от 18 сентября 1917 года, выданном врачу Булгакову, приведены статистические результаты его работы – стационарно лечились 211 человек, амбулаторных посещений 15361 – поистине титанический труд, требовавший не только физических, но и душевных сил и, что греха таить, учебы на ходу и незаурядной профессиональной смелости. «Какие раны я зашивал. Какие видел гнойные плевриты и взламывал при них ребра, какие пневмонии, тифы, раки, сифилис, грыжи» («Пропавший глаз»). Приведенная цитата из цикла «Записки юного врача» практически документальна.

В творчестве писателей-врачей медицинские темы находят совершенно разное отражение. Если А. П. Чехов практически не дает развернутую картину болезни, то Булгаков, особенно в «Записках юного врача», часто буквально цитирует учебники, В. В. Вересаев в « Записках врача» приводит публицистические данные, наряду с описанием трудного врачебного пути молодого специалиста.

В произведениях Булгакова врач, как правило, смелый, преданный делу человек, готовый, несмотря на неизбежный риск, прийти на помощь больному.

Впечатления накапливались, откладывались в памяти. Писать регулярно Булгаков начал, возвратившись в Киев, сидя в кабинете в ожидании больных.

Символично, что первые рассказы начинающего писателя были опубликованы в 1925-1926 годах в профессиональном медицинском органе – газете «Медицинский работник». В «Записках юного врача» звучат тревоги молодого доктора, начинающего самостоятельную работу.

Татьяна Николаевна вспоминала, что роженицу с патологическими родами привезли в первую же ночь. Сомнения и страх молодого доктора преобразились под пером писателя в блестящий рассказ «Крещение с поворотом»: «Действительно, движения мои были уверенны и правильны, а беспокойство свое я постарался спрятать как можно глубже и ничем его не проявлять. Эх, Додерляйна бы сейчас почитать!» – вспоминает он учебник по акушерству. Молодой доктор представил себе стерильную операционную в акушерской клинике, опытных хирургов, помощников, ординаторов. Как это все далеко, а решаться нужно сию минуту. Как быть? «И перед глазами замелькали страницы Додерляйна. Страницы, страницы,… а на них рисунки. Таз, искривленные, сдавленные младенцы с огромными головами… свисающая ручка, на ней петля. А теперь всплывает из всего прочитанного одна фраза: «поперечное положение есть абсолютно неблагоприятное положение».

Рассказ ведется от первого лица, что придает ему еще большую достоверность. Автор без стеснения описывает свои сомнения, тревоги, вслушивается в тактичные подсказки акушерки, не забывает посмотреть учебник и, в конце концов, спасает роженицу и младенца. Написан рассказ с такой потрясающей достоверностью и драматизмом, что я с трудом отказываюсь от дальнейшего цитирования. Булгакова следует читать и читать. «Большой опыт можно приобрести в деревне, – думал я, засыпая, – но только нужно читать, читать, побольше… читать…». Восторгаясь мастерством писателя, еще острее восхищаешься мастерством и смелостью врача Булгакова.

Работа на участке изобиловала острыми ситуациями, требующими быстрой и четкой реакции. Так, в рассказе «Стальное горло» доктору впервые в жизни предстояло сделать трахеотомию. Такие операции приходится делать и сейчас и, при кажущейся простоте, они чреваты непростыми осложнениями.

В больницу привезли девочку из заброшенной деревни в крайне запущенном состоянии, с дифтерийным крупом (дифтерийные пленки закрывают вход в дыхательное горло, и больной погибает от удушья). Мать и бабушка не дают разрешения на операцию. В докторе борется объяснимый страх перед никогда не деланной операцией и сознанием, что без нее девочка непременно погибнет. Мучительные раздумья, уговоры матери, страх. Во время операции: «Фельдшер со стуком упал, ударился, но мы не глядели на него. Я вколол нож в горло, затем серебряную трубку вложил в него. Она ловко вскользнула, но Лидка оставалась недвижимой. Воздух не вошел к ней в горло, как это нужно было. Я глубоко вздохнул и остановился: больше мне делать было нечего. Я видел, как Лидка синела. Я хотел уже все бросить и заплакать, как вдруг Лидка дико содрогнулась, фонтаном выкинула дрянные сгустки сквозь трубку, и воздух со свистом вошел к ней в горло: потом девочка задышала и стала реветь».

Из-за заражения дифтеритом во время отсасывания пленок погибает один из героев чеховской «Попрыгуньи» – доктор Дымов. Такая же операция описана в «Записках врача» Вересаева, но с печальным для больного финалом.

Существует мнение, что своими рассказами Булгаков полемизирует с «Записками врача», вызвавшими при публикации в 1902 году отрицательную реакцию врачебной общественности. «Сожгите свою книгу отчаяния, господин Вересаев». А в кабинете Чехова в Ялте эта книга с дарственной надписью автора стала настольной. Врачи полагали, что излишнее погружение в профессиональные будни с сомнениями и неудачами негативно скажется на «чести мундира».

Булгаков предельно точен в изображении болезненных состояний, но это точность художника. Его врач каждый день идет на бой, противостоит обстоятельствам и борется с невежеством пациентов, пренебрегающих врачебными рекомендациями, или вовсе предпочитающих знахарей разных мастей.

Показателен в этом плане рассказ «Тьма египетская». Привозят больного с приступом малярии, его кладут в отделение: «Речь мельника была толкова. Кроме того, он оказался грамотным, и даже всякий жест его был пропитан уважением к науке, которую я считаю своей любимой, – к медицине». Доктор выписал порошки и велел принимать по одному в полночь. Прошло немного времени, и его вызвали к умирающему мельнику. «Вообразите, доктор! Он все десять порошков хинину съел сразу! В полночь. Кто же мог ожидать? Вы же сами черкнули – интеллигентный»… Придя в себя после промывания желудка больного, доктор услышал: «Да думаю, что валандаться с вами по одному порошочку? Сразу принял – и делу конец».

Этот рассказ завершает кредо Булгакова-врача, которому он никогда не изменял: «Ну, нет… я буду бороться. Я буду… Я… Потянулась пеленою тьма египетская… и в ней будто бы я… не то с мечом, не то со стетоскопом. Но не один. А идет моя рать… Все в белых халатах, и все вперед, вперед…».

На всех этапах трудного врачебного пути Булгаков оставался верен основным постулатам практической медицины – быть ближе к больному человеку и не оставлять его в беде. «…Нес в себе одну мысль: как его спасти? И этого – спасти. И этого! Всех!» И раньше: «Останавливаясь у постели, на которой, тая в жару и жалобно дыша, болел человек, я выжимал из своего мозга все, что в нем было».

В Никольском Булгаков работал до осени 1917 года, а затем его перевели в Вяземскую земскую больницу, где он заведовал инфекционным и венерическим отделением. Здесь началась другая жизнь. Коллектив врачей, каждый отвечает за свое отделение, можно созвать консилиум, не столь сильна ответственность за всех и все. «Я больше не нес на себе роковой ответственности за все, что бы ни случилось на свете... Я почувствовал себя впервые человеком, объем ответственности, которого ограничен какими-то рамками… О, величественная машина большой больницы на налаженном, точно смазанном ходу!»… «А сейчас, в первую очередь детские болезни…и в особенности эта каторжная детская рецептура». Но прошлое не уходит: «Неблагодарный! Я забыл свой боевой пост, где я один без всякой поддержки боролся с болезнями, своими силами, подобно герою Фенимора Купера выбираясь из самых диковинных положений». Но он не забыл ничего: «А все-таки хорошо, что я пробыл на участке… Я стал отважным человеком… Я не боюсь ничего». В этой фразе ощущается все та же верность и уважение к профессии и к врачам «на боевом посту».

Нельзя не вспомнить рассказ «Звездная сыпь», где врач «на боевом посту» не только лечит вновь приходящих больных сифилисом, но и разыскивает по журналу посещений прежних, пытаясь избавить от беды тех, кто мог заразиться. Труд титанический. Перед самым отъездом из Никольского в больницу привезли ребенка с осложненным течением дифтерита. Булгаков, как это делали в то время доктора, отсосал пленки из горла больного. Ему показалось, что он заразился и для профилактики ввел себе противодифтерийную сыворотку. Началась мучительная сывороточная болезнь с тяжелым зудом, болями. Для успокоения зуда и болей ввели морфий, на следующий день еще раз – для закрепления результата.

С этого момента наступил трудный период в жизни писателя. Как врач он понимал пагубность и опасность привыкания к наркотикам, но как человек плохо с этим справлялся. Очевидно, мысли писателя отражены в рассказе «Морфий». «Я собирался ложиться спать, как вдруг у меня сделались в области желудка боли. Но какие! Холодный пот выступил у меня на лбу». Впрыснули морфий. «Боли шли полной волной, не давая никаких пауз, так что я положительно задыхался, словно раскаленный лом воткнули в живот и вращали. Боли прекратились через семь минут после укола». В дальнейшем в рассказе «Морфий» дана развернутая, предельно четкая картина ощущений после инъекций морфина и довольно быстро развивающегося привыкания. Герой рассказа доктор Поляков, понимая тяжесть своего состояния, не расстается с иллюзиями, что все пройдет и не находит сил расстаться со страшным зельем.

К счастью, Михаилу Афанасьевичу с помощью его жены Татьяны Николаевны, отчима Ивана Павловича, которому отчаявшаяся Татьяна все рассказала, и, конечно, благодаря собственной силе воли, интеллекту удалось избавиться от пагубной привычки.

Из специальной литературы известно, что в развитии морфинизма различают несколько стадий: знакомство, привыкание, зависимость, начальная стадия зависимости и дистрофическая, когда все усилия тщетны, помочь уже нельзя. Замечено, однако, что люди, действительно желающие излечиться, обладающие силой воли, властным интересом к чему-то, интеллектом, добиваются успеха на ранних этапах и вырываются из наркотического плена.

У доктора Полякова («Морфий») привычка к наркотикам развилась стремительно на фоне душевной драмы, и у него не было стимула к сопротивлению. Рассказ написан безукоризненно с точки зрения врача. Автор фиксирует возникающее на определенном этапе чувство эйфории, свободы, парения, ухода от действительности, что и объясняет пристрастие к наркотикам. О том, что неизбежно происходит в дальнейшем, не все знают и не все над этим задумываются. Константин Симонов писал в предисловии к «Морфию»: «Это рассказ о том, как неотвратимо гибнет человек, в силу ряда обстоятельств постепенно и поначалу незаметно для себя втянувшийся в употребление наркотиков… Булгаков написал этот рассказ, как врач, с великолепным знанием дела, как врач, беспощадно ставящий диагноз причин и последствий».

Время шло. Булгаковы по настоянию Татьяны Николаевны вернулись в Киев, она искала для мужа исцеления от наркозависимости среди родных. И оказалась права.

С февраля 1918 года Михаил Афанасьевич практиковал в кабинете дома на Андреевском спуске, где принимал больных венерическими заболеваниями. Как и прежде, ему очень помогала жена.

Булгакову когда-то нагадали трех жен – первую от Бога, вторую от людей, третью от дьявола. Он действительно был трижды женат…

Последний раз Михаила Афанасьевича мобилизовали в качестве врача в армию Деникина. Его послали в конце сентября 1919 года на Северный Кавказ, он бывал в ныне печально известном Беслане, но в основном во Владикавказе. Год, проведенный на Кавказе, явился поворотным. Возможно, если бы не тяжелый тиф, судьба могла измениться кардинально, он думал об эмиграции.

Но случилось совсем иное: он познакомился с писателем Слезкиным и другими, увлекся театром, драматургией и отошел от медицины. П. С. Попов, биограф писателя, впоследствии записал со слов Михаила Афанасьевича: «Пережил душевный перелом 15 февраля 1920 года, когда навсегда бросил медицину и отдался литературе».

Итак, собственно врачебной деятельностью Булгаков занимался около четырех непростых лет, работал на самостоятельном врачебном участке, в госпиталях, был оперирующим хирургом, инфекционистом, венерологом. Но главное, он встречался с людьми разного возраста, профессий и социальных слоев, благодаря чему приобрел большой опыт и знание жизни, необходимые писателю.

Печатание рассказов в газете «Медицинский работник» явилось последним знаковым, официальным прикосновением Булгакова к медицине. Правда, нелишне упомянуть, что военкомат практически до смерти писателя продолжал присылать ему стандартные повестки, как посылали врачам. В этом ведомстве он продолжал числиться согласно диплому.

Отныне он профессиональный писатель, много и прекрасно пишет, несколько лет его печатают и… полностью замалчивают в последнее трагическое десятилетие.

Писатель и пациент

Писатель Булгаков оставался медиком по своему мироощущению и, главное, имел четкое представление о том, каким должен быть врач. По образному выражению литературоведа – киевлянина Мирона Петровского, Булгаков макал свои кисти в медицину, что бы ни предстояло ему изобразить. Он в высшей степени ответственно продолжал относиться к лечебной деятельности и, оставив практическую работу. Михаил Афанасьевич справедливо полагал, что врачу необходимы не только профессиональные знания, но и умение достойно себя держать. Его волновало применение новых лекарств: « Было бы очень хорошо, если б врач имел возможность на себе проверить многие лекарства. Совсем иное у него было бы понимание их действия». («Морфий»).

Это особенно актуально в наше время, когда стало обыденным за деньги, естественно, проверять на больных действие лечебных препаратов различных фармакологических фирм и составлять заключение, необходимое для их промышленного производства при не всегда достаточно скрупулезных исследованиях. Не думаю, что подобное показалось бы возможным Булгакову, да и не только ему.

В свете гуманистической направленности Михаила Афанасьевича очень показателен трагический эпизод из рассказа «В ночь на 3-е число». «Первое убийство в своей жизни доктор Бакалейников увидал секунда в секунду на переломе ночи со 2-го на 3-е число. В полночь у входа на проклятый мост». Петлюровцы избивали человека только за то, что он еврей. «– А-а, жидовская морда! – исступленно кричал пан куренный. – К штабелю его на расстрел… Но окровавленный не отвечал. Пан куренный не рассчитал удара и молниеносно опустил шомпол на голову... Еще отчетливо Бакалейников видел, как крючковато согнулись пальцы и загребли снег. Потом в темной луже несколько раз дернул нижней челюстью лежащий, как будто давился, и разом стих». И далее: доктор увидел в небе чудо: «Звезда Венера над Слободкой вдруг разорвалась в застывшей выси огненной змеей, брызнула огнем и оглушительно ударила. Черная даль, долго терпевшая злодейство, пришла, наконец, на помощь обессиленному и жалкому в бессилье человеку. Вслед за звездой даль подала страшный звук, ударила громом тяжко и длинно». Картина жестокого и бессмысленного убийства настолько потрясла Михаила Афанасьевича, что по разным поводам он к ней неоднократно возвращался.

Врач должен спасать и быть достойным высокого звания целителя. И потому иронически, даже гневно Булгаков относился к врачам, унижающим свою профессию. «Будь блестящ в своих исследованиях», – писал Михаил Афанасьевич своему брату-врачу. Николай Булгаков после долгих странствий оказался в Париже, стал профессором, одним из ученых, открывших бактериофаг.

О том, что Михаил Афанасьевич и в дальнейшем умел лечить и делал это с удовольствием, вспоминает его друг, сценарист С. А. Ермолинский. «Как и прежде, когда я заболевал, он спешил ко мне: любил лечить… У него вид был строгий, озабоченный, в руках чемоданчик, из которого он извлекал спиртовку, градусник, банки. Затем усаживал меня, поворачивал спиной, выстукивал согнутым пальцем, заставлял раскрыть рот и сказать «а», ставил градусник, протерев его спиртом…». Я привела этот отрывок из воспоминаний для того, чтобы напомнить, как смотрели больных старые врачи и как следует это делать и сейчас, несмотря на чудеса техники. Ермолинский вспоминает, что Михаил Афанасьевич любил «захаживать» в аптеки, вдумчиво подбирал лекарства, складывал их аккуратно.

Такое же отношение к фармакологии, выписке лекарств отмечали и у Чехова. Возможно, это какой-то врачебный феномен, сохраняющийся во времени.

Органическая, сущностная связь с медициной не оставляла писателя. Профессионально воссозданные картины болезни встречаются в большинстве произведений Михаила Афанасьевича.

Заболел Алексей Турбин («Белая гвардия»). «Что-то в груди у Турбина заложило, как камнем, и дышал он с присвистом, через оскаленные зубы, притягивая липкую, не влезающую в грудь струю воздуха. Давно уже не было у него сознания, и он не видел и не понимал того, что происходит вокруг него. Елена постояла, посмотрела. Профессор тронул ее за руку и шепнул:

– Вы идите, Елена Васильевна, мы сами все будем делать…

Но профессор ничего не стал больше делать… Безнадежен…». Несмотря на такое заключение, профессор оставил врача у постели больного и велел вводить камфару – бороться. «Доктор Алексей Турбин, восковой, как ломанная, мятая в потных руках свеча, выбросив из-под одеяла костистые руки с нестриженными ногтями, лежал, задрав кверху острый подбородок. Тело его оплывало липким потом, а высохшая скользкая грудь вздымалась в прорезях рубахи. Он… расцепил пожелтевшие зубы, приоткрыл глаза. В них еще колыхалась рваная завеса тумана и бреда, но уже в клочьях черного глянул свет. Очень слабым голосом, сиплым и тонким, он сказал: «- Кризис, Бродович. Что… выживу? Мелкие капельки пота выступили у врача на лбу. Он был взволнован и потрясен». В этом до предела сокращенном отрывке все же прослеживается, наряду с профессиональным описанием тяжелого физического состояния больного, позиция врача, продолжающего делать возможное и без большой надежды.

Отражение различных медицинских проблем в последующих произведениях Булгакова происходило, пожалуй, по разным направлениям: описание нервно-психических недугов («Бег», «Мастер и Маргарита», «Жизнь господина де Мольера») и отражение новых открытий, идей, которые в произведениях нередко носили гротескный характер.

В середине 20-х годов выходит блистательная повесть «Роковые яйца», а в марте 1925 года написано «Собачье сердце». Эти повести имеют вполне конкретные основы. Я не касаюсь социальных и политических аспектов этих произведений, а только их медицинской тематики.

Историкам медицины и биологии известно, что в эти годы появилось много научных гипотез, связанных с пересадкой органов, способами омоложения, изменений пола, применением разного рода лучей. В журнале «Врачебное обозрение» 1923 обсуждаются темы, прогрессивные, еще не до конца реализованные: например: внутривенные впрыскивания крови животных. В числе обсуждаемых проблем: эндокринная хирургия, техническое обеспечение медико-биологических исследований, физические основы светолечения и лучевого воздействия, рентгеновский аборт и др. В прекрасной книге Ю.Виленского « Доктор Булгаков» (Киев, 2005) приводятся данные о публикациях «Врачебного обозрения» 1924 , изданного в Берлине. В публикациях обсуждается патология придатка мозга, ларингопластика, лучевая терапия, стронций в качестве анальгетика, эманация радия, эндолюмбальная терапия. Естественно, обсуждаемые проблемы воспринимались неподготовленным читателем как фантастические.

Распространение этих идей мифологизировалось и в период ожидаемого вторжения петлюровцев в Киев: говорили о таинственных «фиолетовых лучах», предваряющих появление воинских частей. Так, например, опыты с «красным лучом», которыми пользовался профессор Персиков для ускорения эмбриогенеза голых гадов, отражает в определенной мере открытия А. Г. Гурвича в регуляции протоплазмы (клеточная субстанция) и работы Г. А. Надсона по радиационной генетике. В числе прототипов профессора Персикова называют разных профессоров, знакомых Булгакова - И. И. Косоногова, А. А. Коротнева, А. Н. Северцева. Все они занимались биологией на острие проблемы.

Что касается „Собачьего сердца“, то опыты по омоложению и пересадке половых желез, как и важная роль гипофиза в физиологии человека, изучались русским ученым С. А. Вороновым. Он с 1910 года работал в Париже и являлся одним из первых трансплантологов. Сергей Абрамович Воронов с 1912 года пересаживает яичники, в 1914 году – щитовидную железу, в 1915 делал пересадку суставов, а с 1923 года пересаживал человеку мужские половые железы обезьян. Его работы публиковались в 1923–1924 годах в Харькове и Ленинграде. Кстати, дядя писателя профессор Н. М. Покровский с 1912 года пересаживал обезьяньи яичники. Из этого можно сделать два основных вывода: Булгаков следил за специальной литературой и как писатель трансформировал естественнонаучные открытия в блестящие художественные образы и не воспроизводил одного конкретного человека (С.П. Ноженко, Г. Е. Аронов, 1995).

Вот как это звучит под пером писателя Булгакова (цитирую «Собачье сердце», дневник Борменталя): «Вид его странен. Шерсть осталась только на голове, на подбородке и на груди. В остальном он лыс, с дряблой кожей. В области половых органов – формирующийся мужчина. Череп увеличился значительно, лоб скошен и низок». Увидев, что из всего этого получилось, профессор Преображенский пишет: «Объясните мне, пожалуйста, зачем нужно искусственно фабриковать Спиноз, когда любая баба может его родить когда угодно. Ведь родила же мадам Ломоносова этого своего знаменитого… Мое открытие стоит ровно ломаный грош». В этом отрывке, возможно, слышен голос автора или прототипа профессора Преображенского – дяди Булгакова профессора Покровского. « Собачье сердце» по сей день служит предметом пристального внимания ученых биологов и литераторов, что объясняется неординарностью поднятых вопросов.( Oransky I. Disarming life's invisible enemies: Mikhail Bulgakov's A country Doctor's Notebook. Lancet 1999; 353: 2059-2060). Так же рассуждая о евгенике, чего касается писатель в « Собачьем сердце», вновь и вновь возвращаются к автору, доктору Булгакову. (Yvonne Hovell, Slavic Review, 2005)

Известно, что Михаил Афанасьевич, как и Чехов, серьезно интересовался психиатрией. «Почитать надо бы психиатрию...» – писал он в рассказе «Морфий». Стоит вслушаться в описание состояния генерала Хлудова («Бег») - прототип – генерал Слащев, чьи воспоминания, по свидетельству второй жены Булгакова Л. Е. Белозерской, он читал. «На высоком табурете сидит Роман Валерианович Хлудов… Он болен чем-то, этот человек, весь болен, с ног до головы. Он морщится, дергается, любит менять интонации. Задает самому себе вопросы и любит на них же сам же и отвечать. Когда хочет изобразить улыбку – скалится. Он возбуждает страх. Он болен». И дальше звучат отрывистые фразы больного человека: «Час жду офицера… В чем дело? В чем дело? Меня не любят…» И муки совести: „Кто бы вешал, вешал бы кто, ваше превосходительство?» Блестящее описание галлюцинаций: «Если ты стал моим спутником, солдат, ты говори со мной. Твое молчание давит меня… Или оставь меня!.. Ты знай, что я человек большой воли – и не поддамся первому видению, от этого выздоравливают».

Здесь совершенно очевидно реактивное состояние человека, пережившего громадный душевный стресс, мечущегося в окружающем его тревожном мире. К этой теме Булгаков неоднократно возвращается.

«После измены Расина Мольер вновь заболел, и его все чаще стал навещать его постоянный врач Мовилэн. Но и Мовилэну было трудно с точностью определить болезнь директора Пале-Рояля. Вернее всего было бы сказать, что тот весь был болен. И несомненно, что, помимо физических страданий, его терзала душевная болезнь, выражающаяся в стойких приступах мрачного настроения духа» («Жизнь господина де Мольера»). «Мольеровскому доктору, – пишет Булгаков, – следовало бы хорошенько изучить это произведение («Мизантроп» – И. Л.): в нем, несомненно, отразилось душевное настроение его пациента». Вспомним, что герой пьесы – протестующий против людской лжи одинокий человек.

Мольер часто имел дело с врачами, страдая туберкулезом легких. Очевидно, опыт общения не всегда оказывался удачным. Он неоднократно критиковал врачей за стремление к беззастенчивому обогащению за счет больных, за обман больных, за невежество. Особо резко Мольер высмеивал врачей в комедии «Лекарь поневоле». Мольер интересовал Булгакова и этой гранью творчества, отражением вдумчивого взгляда великого драматурга на врачевание.

Эти и другие мотивы отражены в романе «Мастер и Маргарита». В первую очередь там дано блестящее описание мигрени. Как говорят доктора, наряду с синдромом Агасфера (психопатические личности, мечущиеся от больницы к больнице для удовлетворения своих желаний), следовало бы, основываясь на описании Булгаковым мигрени у Понтия Пилата, выделить синдром Пилата. «О боги, боги, за что вы наказываете меня?.. Да, нет сомнений, это она, опять она, непобедимая, ужасная болезнь… гемикрания, при которой болит полголовы… от нее нет средств, нет никакого спасения… попробую не двигать головой». Привели арестованного. «Прокуратор был как каменный, потому что боялся качнуть пылающей адской болью головой». Гемикрания, описанная Булгаковым, служила и служит предметом исследований до настоящего времени, выделяя все новые аспекты описания. ( V. Zayas, F.Mainardi and others, 2007)

Мигрень – заболевание, которое и в наше время приносит немало хлопот. Это не просто жгучая боль, в основе ее нарушения сосудодвигательной функции мозга. Начинается мигрень часто с предвестников, ауры, разной по характеру у разных пациентов. Булгаков хорошо знал мигрень не только по учебнику, но и по личному опыту.

Описанная в романе «Мастер и Маргарита» психиатрическая больница, несмотря на то, что ее считают образцовой, названа «Домом скорби».

Очень интересно рассказывает Мастер Ивану Бездомному («Мастер и Маргарита») о своем состоянии: «Статьи, заметьте, не прекращались. Над первыми из них я смеялся… Второй стадией была стадия удивления… Мне все казалось, – я не мог от этого отделаться, – что авторы статей говорят не то, что они хотят сказать, и что их ярость вызывается именно этим. А затем… наступила третья стадия – страха. Нет, не страха этих статей, поймите, а страха перед другими, совершенно не относящимися к ним или к роману вещами. Так, например, я стал бояться темноты. Словом, наступила стадия психического заболевания».

Существует немало исследований, в которых подчеркивается описание в романе «Мастер и Маргарита» клинической картины шизофрении. Увлеченный работами прекрасного психиатра профессора Креппелина, Булгаков прекрасно был знаком с изменчивой картиной шизофрении. Некоторые авторы обсуждали психическое состояние автора романа. (Zina Gimpelevich, 1995-1996, p. 65-77).

В этом пассаже много автобиографических признаний. Михаил Афанасьевич подвергался организованной травле. О его творчестве не был напечатан ни один положительный отзыв. Он аккуратно складывал все рецензии, перестав их читать. Потом наступила стадия полного забвения: его не печатали, пьесы сняли с репертуара. И на этом тяжелом фоне у писателя возникла боязнь улицы, он сам не переходил через дорогу, плохо спал. Кроме того, в обществе нагнеталась обстановка страха, исчезали люди, знакомые и друзья. О своем состоянии Булгаков откровенно пишет доброму другу, доктору Викентию Викентьевичу Вересаеву, который неизменно приходил на помощь. Их отношения представляют исключительный пример чести и достоинства. Но все же Булгаков находит в себе силы и, прислушиваясь к Вересаеву, к душевной потребности, продолжает писать… в стол.

По свидетельству племянницы Н.А.Земской Михаил Афанасьевич продолжал лечить родных, читал понемногу специальную литературу, анализировал врачебные назначения коллег.

Интересны его рассуждения о сне. « В чем механизм сна?...Читал в физиологии…но история темная…не понимаю…что значит сон…как засыпают мозговые клетки?...Не понимаю, говорю по секрету. Да почему – то уверен, что и сам составитель физиологии тоже не очень твердо уверен…Одна теория стоит другой». С тех пор прошло более 50 лет. Теории исправно сменяют одна другую. Трудно утверждать, что сказано последнее слово.

Михаилу Афанасьевичу предстояло еще одно, самое тяжелое испытание. В 1939 году по работе он с женой Еленой Сергеевной Шиловской (в девичестве Нюренберг) поехал в Ленинград. В этом городе он внезапно тяжело заболел – головные боли, слабость, мушки перед глазами, высокие цифры артериального давления, изменения в анализе мочи. Вернулись в Москву. Диагноз: высокая остроразвивающаяся гипертония, склероз почек (из воспоминаний Ермолинского).

Склероз почек – заболевание, имеющее наследственный характер (от него же умер отец писателя), очень трудно подающееся лечению и в наши дни. С этого времени Булгаков не переставал болеть, несмотря на периодические ремиссии в начальном периоде. Приведу еще цитату из тех же воспоминаний: «Последовательно [Михаил Афанасьевич] рассказал мне все, что с ним будет происходить в течение полугода – как будет развиваться болезнь. Он называл недели, месяцы и даже числа, определяя все этапы болезни. Я не верил ему, но дальше все шло как по расписанию, им самим начертанному… Чего-то я хотел тебе сказать… Понимаешь… Как всякому смертному, мне кажется, что смерти нет. Ее просто невозможно вообразить. А она есть». Когда-то давно Михаил Афанасьевич говорил Ермолинскому: «Имей в виду, самая подлая болезнь – почки. Она подкрадывается, как вор. Исподтишка, не подавая никаких болевых сигналов. Поэтому... Я бы заменил паспорта анализом мочи, лишь на основании коего и ставил бы штамп о прописке».

Болел Булгаков мучительно, что, бесспорно, осложнялось отсутствием иллюзий. Горький писал, что врачу болеть тяжелее, так как он больше знает. Вскоре ухудшилось зрение из-за кровоизлияний в сетчатку. «Это были дни молчаливого и ничем не снимаемого страдания». Больным он был терпеливым, старался успокаивать родных и близких и все отпущенное ему время посвящал работе над романом. Лишившись зрения, диктовал Елене Сергеевне, прослушивал записанное, вносил правки. Последний месяц он очень страдал от сильных болей, был углублен в свои мысли, смотрел на окружающих отчужденно. И все же находил силы шутить, несмотря на физические страдания и болезненное душевное состояние.

Работа ни на день не прекращалась. Мечтой писателя было закончить роман о Мастере. Умирающему мужу Елена Сергеевна обещала его опубликовать – и сдержала слово.

Лечили его прекрасные врачи, в числе которых был и дядя писателя, профессор Н.М. Покровский, консультировал профессор М.С. Вовси – будущий «врач-отравитель» из сфабрикованного Сталиным «дела врачей». Легко себе представить, насколько мучительно лечить любимого человека. Не зря в медицине существует негласное правило – не лечить своих. Но нет правил без исключений.

Незадолго до смерти Елена Сергеевна Булгакова записала с его слов: «Медицина, история ее? Заблуждения ее? История ее ошибок».

Нам не дано узнать, о чем тогда думал писатель, что хотел выразить. Ясно одно: медицина оставалась в сфере его интересов до конца жизни.

Михаил Афанасьевич скончался 49 лет от роду, 10 марта 1940 года. Ермолинский вспоминает о звонке из секретариата Сталина: правда ли, что умер товарищ Булгаков? Услышав ответ, тихо положили трубку. Косвенным подтверждением этого служит дальнейшее: возможность захоронения на Новодевичьем кладбище недалеко от могил Гоголя и Чехова… Отношение Сталина к Булгакову не лишено мистического оттенка.

Прошло еще много лет, пока его начали издавать на родине (за рубежом печатали и при жизни), пришла заслуженная слава. Забылись гнусные заказные рецензии, честь поставить его пьесы оспаривают лучшие театры мира, снимаются фильмы по его романам. Регулярно проводятся Булгаковские чтения, издана Булгаковская энциклопедия.

Почему так поздно?

В заключение – несколько строф из стихотворения Анны Ахматовой «Памяти Михаила Булгакова».

Вот это я тебе, взамен могильных роз,

Взамен кадильного куренья;

Ты так сурово жил и до конца донес

Великолепное презренье.

Ты пил вино, ты как никто шутил

И в душных стенах задыхался,

И гостью страшную ты сам к себе впустил

И с ней наедине остался.

И нет тебя, и все вокруг молчит

О скорбной и высокой жизни,

Лишь голос мой, как флейта, прозвучит

И на твоей безмолвной тризне.

1940

Литература

1.  Булгаков Михаил. Записки юного врача. Київ: Либiдь, 1995.

2. Булгаков Михаил. Белая гвардия, Киев – Город. Киев, 1995.

3. Булгаков Михаил. Избранное. Москва: Художественная литература, 1980.

4. Булгакова Е.С. Дневник Елены Булгаковой. Публикация В. Лосева и Л. Яновской. Москва, 1990.

5. Вересаев В.В. Записки врача. Собрание сочинений в 4 томах, т.1 Огиз, 1948.

6. Вересаев В.В. Воспоминания. Москва: Правда, 1982.

7. Виленский Ю.Г. Доктор Булгаков. Киев: Здоров’я, 2005.

8. Ермолинский С. Из записей разных лет. Воспоминания о Михаиле Булгакове. Советский писатель, 1988.

9. Земская Е.А. «Медицина была в воздухе нашей семьи». Київ: Либiдь, 1995.

10.Киссельгоф Т.Н. Страницы молодости (публикация Кончаковского А.П.) там же.

11.Лакшин В.Я. Судьба Булгакова: легенда и быль. Воспоминания о Михаиле Булгакове. Москва: Советский писатель, 1988.

12. Лихтенштейн И.Е. Медицинские темы в творчестве М.А.Булгакова. Клиническая медицина. Москва,1988.8

13. Лихтенштейн И. М.А.Булгаков: писатель, врач, пациент. Долгожитель. Приложение к газете Новости недели, 26 октября и 23 ноября 2006.

14. Лихтенштейн Исанна Доктор Михаил Афанасьевич Булгаков В книге «Этюды о литературе. Глазами врача»

15.Ноженко С.П. Материалы к биографии доктора Булгакова. В кн.: Булгаков Михаил. Записки юного врача. Киiв: Либiдь, 1995.

16.Ноженко С.П., Аронов Г.Е.,Вдовина Л.В. комментарии в кн.: Записки молодого врача, там же.

17.Чудакова М. Жизнеописание Михаила Булгакова. Москва: Книга,1988.

18. Яновская Л. Творческий путь Михаила Булгакова. Москва: Советский писатель, 1983.

19. Gimpelevich Lina The Master and Margarita Germano – Slavica 1X ,1-2 1995 – 96, 65-67

20. Oransky I. Disarming life's invisible enemies: Mikhail Bulgakov's A

     country Doctor's Notebook. Lancet 1999; 353: 2059-2060).

21 Zayas V. Mainardi F and other Sympathy for Pontius Pilate Hemicrania in M.A. Bulgakov’s The Master and Margarita

    Cephalgia 2007,27, 63 – 67 London ISSW 03333 - 1024

22 Yovonne Howell. Eugenies, Reguvenation and Bulgakov’s Journey into the Heart of Dogness. Slavic Review 2006,65,3.544 - 562