Когда проваливаются провалы: свободный рынок и государство

Милиционеры заплатили, деликатно

осведомившись, с какой целью взимаются пятаки.

- С целью капитального ремонта Провала, - дерзко

ответил Остап, - чтоб не слишком провалился.

И.Ильф и Е.Петров.

Экономистам в полной мере свойственна всеобщая

способность придумывать и совершать ошибки.

 И возможно, самая их распространенная ошибка

– верить другим экономистам.

Джордж Стиглер

Страшная сила асимметричной информации

Как-то один малоизвестный профессор экономики предложил в научный журнал статью о несовершенствах свободного рынка. Ему отказали: «тривиально». От сунулся в другой и его тоже завернули: мол, если по-вашему, то рынок вообще работать не может. Отказали еще в одном, но он не позволил таким невзгодам обескуражить себя и упорно продолжал свои попытки. Наконец, на четвертый год попыток, ему повезло, и солидный ежеквартальник опубликовал статью проф. Джорджа Акерлофа «Рынок “лимонов”: неопределенность качества и рыночный механизм».[1]

Хотя впоследствии история статьи стала преподноситься как курьез (не могли оценить новизну и плодотворность!), нужно сказать, что и опубликование статьи в 1970 г. спервоначалу не вызвало громогласного научного эха. И это тоже один из курьезов современной научной среды.

Только в 2001 г., когда профессорам Джорджу Акерлофу, Джозефу Стиглицу и Майклу Спенсу была присуждена Нобелевская премия по экономике, «рынок лимонов» стал знаменит и прославил его автора.

Как уверяет Википедия, «сегодня эта статья – одна из самых цитируемых в современной экономической теории (более 8500 цитат в академических статьях до мая 2011 г.) и оказала влияние на экономическое мышление практически в каждой области экономической науки, от отраслевой организации и государственных финансов до макроэкономики и теории контрактов». Может и правда. Все может быть. Даже «влияние на экономическое мышление». Вот только - к добру ли такое влияние?

Один автор в интернете сообщает, что слово «лимон» употреблялось еще в 1906 г. в британском сленге, обозначая случаи, когда нестандартный товар представляют покупателю как доброкачественный» и что уже в 1909 г. в Америке слово «лимон» понималось как «ничего не стоящая вещь».

А вот выражение “лимонный социализм» появилось совсем недавно - так назвали меры государства по «выкупу» (bailout) неэффективных компаний («лимонов»), которым угрожал обвал, - под предлогом, что они too big to fail - слишком большие, чтобы позволить им обанкротиться. Принятый в 2008 г. (инициатива уходящего президента Буша) Демократическим большинством Конгресса США закон - Emergency Economic Stabilization Act – как раз и получил название «лимонного социализма» (подписан новоизбранным президентом Обамой).

В статье Акерлофа «лимонами» названы подержанные автомобили. «Наличие товаров с множеством степеней качества ставит интересные и важные проблемы для теории рынков» - пишет Акерлоф. Проблемы эти – «взаимодействие между различиями в качестве и неопределенностью». В центре статьи – проблема информационной асимметрии.

Продавец автомобиля, Петров, знает больше о его качестве, чем потенциальный покупатель, Андреев. Главное, Петров знает о дефектах машины, о которых Андреев не имеет понятия. Знает, но скрывает. Только купив товар и начав на нем ездить, Андреев узнает, что потратился на «лимон». А пока налицо асимметрия информации: всегда владелец машины знает о ней больше, чем потенциальный покупатель.

Многие важные части и узлы в машине скрыты от глаз и практически недоступны для инспекции. Поэтому покупатель заранее не имеет представления о том, что ему предлагают. Ему остается только предполагать, что данная машина – среднего качества, и потому готов уплатить соответствующую цену - как за машину среднего качества.

В это самое время хочет продать свою машину Трушин. Она у него – о-го-го! И наездил он немного, и холил-лелеял он ее... Однако, все как один покупатели, не зная качества подержанных машин, готовы покупать их только по средней цене. И Трушин не может поэтому продать свою машину по цене выше средней, чего она безусловно заслуживает. Его машина – выше среднего качества. Но покупателям откуда это знать, верно?

То ли еще будет, ой-ой-ой!

Дальше начинаются интересные вещи. Владельцы качественных машин (совокупный Трушин), увидев такое дело, перестают выставлять свои товары на продажу. Как только лучшие из б/у машин исчезают с рынка, совокупный Андреев соображает: ага, максимальная цена на рынке понизилась. Но он по-прежнему не знает ничего о качестве машин. Он видит только цены. Теперь средняя цена стала ниже, и покупатели соответственно понижают свои предложения о ценах. А коли средняя цена спроса понижается, теперь владельцы машин следующего после Трушина (по убывающей шкале) ранга качества не могут продать свои товары по подобающей цене, которая стала уже выше средней, и уводят их с рынка. Так оно и идет далее.

Похоже на своего рода «Закон Грешема» - плохие машины вытесняют хорошие.[2] Пока не останется на рынке одно барахло – «лимоны», которые никому не нужны. В итоге, рынок подержанных машин практически исчезает с лица земли.

Так рассуждает Акерлоф. Вот что вытворяет асимметрия информации. Страшная сила!

«В результате, все идет к снижению среднего качества товаров и также размеров самого рынка», пишет Акерлоф. Но до каких размеров сокращается рынок при таком рассуждении? Где предел вытеснению приличных машин? Не видно такого, пока не останется скопление одних развалюх. Да он так и пишет дальше, проводя аналогию с Законом Грэшема: «Ибо большинство машин на рынке будут «лимонами», а хороших машин не останется вовсе». А еще дальше, уже рассуждая вообще, он пишет: «Наличие на рынке людей, готовых предлагать товары низкого качества,[3] ведет к прекращению существования рынка – как в случае машин-«лимонов». Рынок подержанных машин обречен на смерть!

Следом в статье даются другие примеры влияния информационной асимметрии на рынки медицинского страхования, рабочей силы и пр. Поднимается общая проблема нечестности в деловых отношениях и влияние ее на рынки. Дается математическая модель: вероятностные оценки, функции полезности и вообще все в лучшем научном виде.

Но мы пока воздержимся от рассмотрения этой модели и обратимся к статистике. В том самом 2001 г., когда проф. Акерлоф получал Нобеля в Стокгольме (и через 10 лет после выхода его статьи), в США было продано более 42 миллионов подержанных пассажирских машин. Новых – 8,5 млн. Рынок, который теоретически давно не существует, практически очень даже существует. Процветает! Известно всем, кто интересуется, что из года в год подержанные машины продаются и покупаются в огромном количестве, сохраняя примерно ту же пропорцию к продажам новых машин, 5:1.[4] Никаких симптомов упадка, не говоря уже о худшем. Слышал я, что в 2007 (кажется) средний возраст машин на руках у населения США составлял 10,8 года.

В обзорах и пересказах статьи Акерлофа иногда говорят, что «рынок лимонов» это лишь образ, метафора. Может, и метафора. А аналогия с Законом Грэшема – тоже метафора? Если да, тогда пропадает не только соль статьи Акерлофа, но и вся его идея. А если нет, тогда рынок лимонов должен рухнуть. А он не... В чем же дело?

Есть такое наблюдение: все множество А автовладельцев в США (и не только, наверное) делится на два подмножества: N, - тех, кто покупает новые машины, и U, тех, кто покупает подержанные. Эти два подмножества отчасти пересекаются, что не отменяет общей закономерности. Профессор Акерлоф несомненно принадлежит к славному подмножеству N, - то есть, на основании статьи правдоподобно предположить, что он никогда не был в роли (в шкуре) покупателя подержанной машины. И хуже того, он очевидно не имеет представления о том, как работает рынок б/у машин. Иначе вряд ли бы он стал писать то, что написал и что можно без опасений назвать высоконаучным термином ахинея.

Как уже говорилось в этой (и не только) книге, зачастую самые интересные вещи в моделях, доказательствах, рассуждениях – это предпосылки автора, не сформулированные явно. Их присутствие в сознании автора может быть выявлено логическим анализом. В сознании проф. Акерлофа выявляется следующая неявная предпосылка: средний человек, выходящий на рынок подержанных машин с целью купить одну из них, ничего про машины не знает и никаких источников информации не имеет. Будь это хоть капельку близко к действительности, указанный рынок и вправду имел бы шансы умереть скоро после рождения.

Тем не менее, асимметрия информации стала рассматриваться как пример «провалов рынка» - market failure.

Теоретическое отступление:

Экономическая теория благосостояния «для чайников»

1. Концепция провалов рынка является неотъемлемым и, пожалуй, главным элементом современной экономической теории благосостояния, или, короче, экономики благосостояния. Начало этой теории заложил один из выдающихся экономистов конца XIX - начала XX вв. Артур Пигу, который – после выхода на пенсию Альфреда Маршалла - возглавил кафедру экономики Кембриджского университета (Англия), самую престижную в мире на тот момент. Короткий обзор теории Пигу я когда-то поместил на своем блоге в «Семи искусствах».

Известно ехидное замечание проф. Стивена Чунга: после одного урока у Пигу, любой новичок уже чувствует, что может улучшить наш мир.[5]

К тому времени были уже в наличии главные составляющие Экономической Теории Благосостояния.

(а) Неоклассическая экономика заменила классическую теорию, когда был открыт предельный анализ. Своей завершенной (стандартной) формы неоклассическая теория достигла в трудах Альфреда Маршалла (1842-1914).

Слегка упрощая, можно сказать, что объектом внимания в классической науке были средние величины (затрат, выпуска, дохода).

Иные из тех, кто имел несчастье изучать только марксистскую теорию, возможно, до сих пор убеждены в том, что ценность («стоимость») товара связана с трудом «среднего рабочего при средней умелости и при средних условиях производства». В те годы, когда писался «Капитал», однако, уже было открыто, что основные закономерности следует искать в области не средних, а предельных величин.

Понятие предельных величин связано с понятием приращений. Поясним сказанное примером.

Допустим, ваше хобби – плотничать. Вам нравится работать с деревом – пилить, строгать, делать скамеечки, полочки и пр. И вот в выходной день вы беретесь за работу. Поначалу (после большого перерыва) у вас не все ладится. Но постепенно вы входите в ритм и во вкус, дело идет хорошо, растет ваше удовлетворение трудом. С какого-то момента начинает ощущаться утомление. Но удовольствие еще растет. Постепенно, однако, вы ощущаете, что прирост удовольствия от часа к часу снижается, а утомление нарастает. В какой-то момент удовольствие уже не перевешивает утомления, и вы прекращаете работу. В этот момент прирост вашего удовольствия уравновешивается приростом утомления. Мы говорим: предельное удовольствие равно предельному утомлению. Это – точка насыщения, она же – точка равновесия.

Расширив понятия, можно представить «удовольствие» как отдачу от производства, а «утомление» как издержки производства. И тогда: производство растет до точки, где предельная отдача равна предельным издержкам. (Конечно, вы можете продолжать через силу продолжать работу, чтобы доделать полочку, но при этом утомление будет уже выше удовольствия – просто, вы усилием воли наплевали на равновесие).

Неоклассическая теория предполагает, что каждый человек (или каждый агент рынка – скажем, фирма) стремится максимизировать свое удовлетворение (выгоду, отдачу затрат, прибыль, свободное время..). Вместо слова «удовлетворение» принято говорить полезность – в самом широком смысле этого слова. И мы получили ключевое понятие неоклассической теории: предельная полезность.

Было показано, что при обмене товаров цена устанавливается, когда достигается равенство предельных полезностей партнеров по обмену.

Каждый экономический агент действует в условиях определенных ограничений. Ограничены ресурсы, которые нужны ему для деятельности (для производства, скажем), потому что они не бесплатны. И его бюджет тоже ограничен. Он может потратить его многими разными способами, в зависимости от того, какую часть своего бюджета он выделит на тот или иной ресурс. Итак, у него есть ресурсные ограничения и бюджетные ограничения. В этих условиях он ищет максимум полезности (скажем, прибыли, но не только). Он стремится максимизировать свою функцию полезности при данных ограничениях. Максимизирующее поведение – один из базовых постулатов неоклассической теории.

(б) Теория общего рыночного равновесия Леона Вальраса (1834-1910) формулирует условия, при которых все ресурсы общества используются и все доходы находят применение, так что нет ничего лишнего и всего хватает (при определенных ценах, разумеется). Существует эта теория в виде системы линейных уравнений (уравнения равновесия), где число переменных равно числу уравнений – то есть, система имеет единственное решение. В модели Вальраса нет каких-либо экзогенных факторов, отсюда следует, что экономическая система сама находит свое общее равновесие.

(в) Понятие оптимального состояния экономики Вильфредо Парето (1848-1923) предполагает такое ее состояние, когда никто не может улучшить свое положение (в любом смысле) без того, чтобы не ухудшилось положение у кого-то другого.

(г) Наконец, в 50-х гг. прошлого века была доказана Основная Теорема Благосостояния – об идентичности Парето-оптимального состояния и Общего Вальрасова равновесия.

2. Все сказанное пребывает на бумаге, в умах экономистов и на классной доске в аудиториях университетов. В виде рассуждений и, что чаще, математических формул и кривых. А как оно соотносится с реальной экономической системой? – спросите вы.

Тут у нас закавыка. Есть сегодня экономисты, которые отдают себе отчет, в том, что Теория Благосостояния (как она описана выше) есть условная умозрительная конструкция, в общем, мало отвечающая реальности. Они рассматривают ее как удобный инструмент для понимания экономических закономерностей и отношений. Другие, и таких немало, не особо озабочены вопросом адекватности и подчас пишут и преподают эту теорию так, будто она адекватно описывает реальность. Среди них есть такие, кто на основе этой теории вырабатывает рекомендации об экономической политике государства и регулировании хозяйственной деятельности.

3. Возможно, у читателя уже наготове вопрос: какая, к чертям, политика и какое еще регулирование, если общее рыночное равновесие достигается работой самого рынка в частном секторе?

Вот именно, в самый корень. Дело в том, что Пигу нашел определенные несовершенства в распределительной работе рынка. Например, дымит заводская труба. Хозяину дела нет до того, что он загрязняет воздух. И не существует рыночного механизма, который бы заставил его поставить фильтры. Более того, фильтры увеличивают его расходы, делают продукцию дороже – тем самым вызывая сокращение его выпуска продукции и, следовательно, недоиспользование такого ресурса, как капитал; недоиспользование капитала вызывает частичную безработицу ну и так далее. Налицо расхождение между частными издержками и социальными (издержками общества). Вторые выше первых. Другой пример Пигу: некто разбил парк на своей земле, а соседи наслаждаются чистым воздухом. Бесплатно. По мысли Пигу, здесь есть неоплаченная услуга. Она не попадает в величину национального дохода, потому что не проявлена и не измерена в деньгах. Поэтому социальная выгода меньше, чем сумма частных.

4. Адепты Пигу как раз и разработали понятие «провалов рынка». Дело в том, что такие случаи, как труба, вызывают отклонение от Парето-оптимума в экономике страны. Перед нами неоптимальное распределение ресурсов. Завод получает прибыль за счет других, непричастных людей. Сам рынок вызывает такие моменты, а исправить их он бессилен.

Вот тут, говорит Пигу, нужно вмешательство государства. Скажем, обложить налогом дым из трубы. Налоговые сборы не пойдут на компенсацию жертвам загрязнения (так мы к оптимуму не придем), это стимул для заводчика поставить фильтры.

Такие побочные явления нормальной экономической деятельности назвали экстерналиями, и на них была накручена весьма изощренная теория. Пока за нее не взялись экономисты иной формации. Первым выступил Рональд Коуз,[6] один из самых глубоких экономистов нашего времени. Он показал, что всякая экстерналия есть проблема двусторонняя. Дым причиняет ущерб окружающим жителям. Устранение дыма причиняет ущерб заводу. Что более эффективно – поставить дымоуловители или оставить трубу в покое – решается числовыми сравнениями ущербов и выгод в каждом конкретном случае. Может статься, что выгоднее окрестным жителям потратиться на переезд в другой район...

Затем выступили другие экономисты. По теории, рынку присущи провалы. Рынок не совершенен. Но в таком случае, отчего сама модель благосостояния никак не отражает это имманентное свойство рынка? Сама модель должна в принципе допускать провалы рынка. Но этого нет. Тут уже – провал самой теории, который назвали провалом по модели. Теория настолько идеальна, что попросту не адекватна. Уже в самой себе, в своей структуре, имплицитно предполагает она, что реальность с ней не совпадает. То есть, теория тавтологична.

С другой стороны, следуя Коузу, было высказано такое соображение: а что если устранить дым оказывается дороже, чем величина ущерба от него? Тогда устранение экстерналии приведет к росту социальных издержек в сравнении с данной ситуацией. Такая ситуация получила название Дилемма Панглосса.

Мы сейчас не задаемся вопросами о чистоте воздуха как таковой, о здоровье окружающих жителей и т.д. Все это в литературе рассматривается в подробностях, куда нам не нужно сейчас углубляться. Не всегда и не всякие экстерналии вызывают загрязнение и причиняют ущерб здоровью. К примеру, скотовод выращивает бычков, которые иногда со своего пастбища забредают на пшеничное поле соседнего фермера... Оставить это как есть – ущерб фермеру. Уменьшить стадо – ущерб скотоводу...

Итак, мы ставим простой вопрос. И получаем простой ответ. Если устранение вредной экстерналии обходится дороже, чем причиняемый ею ущерб, значит мы уже сейчас имеем Парето-оптимальное состояние!

Действительно, ситуация такова, что улучшение в одном месте может вызвать ухудшение в другом. Иначе говоря, ничего нельзя улучшить без ухудшения чего-то другого (а это и есть формальное определение оптимума Парето). Теория благосостояния не учитывает издержки устранения экстерналий (в том числе, и руками государства тоже).

Дилемма Панглосса провозглашает: при данном запасе знаний и данном наборе институтов, все, что есть – оптимально.

Теперь мы в состоянии подвести итог затянувшимся дебатам о нынешней теории благосостояния (она же - теория социальных издержек). Окончательный вывод звучит так: существующая ценовая система свободного рынка, не будучи совершенной по природе, тяготеет к состоянию оптимума согласно формальному критерию Парето. Все побочные эффекты, которые могут быть устранены рынком, устраняются. Те, что не устраняются рынком, вписываются в состояние оптимального распределения. Правда, при таком представлении, понятие «провалов рынка» оказывается пустым, а сама нынешняя теория благосостояния – ну да, тавтологией.

***

В 1976 г. Рональд Коуз выступил с речью по случаю 200-летия «Богатства Народов» Адама Смита.[7] Очень интересная речь. В заключение он сказал: «Богатство Народов – работа, о которой размышляешь с благоговением. Проницательностью анализа и широтой охвата она превосходит любую другую книгу по экономике. Ее превосходство, однако, вызывает смущение. Чем мы занимались последние двести лет?».

Не так уж трудно сообразить, что выделенная выше формула, по своей сути, есть парафраза положения Адама Смита о невидимой руке, которая ведет всех и каждого к общей эффективности. Отсюда можно увидеть, насколько пигуанцы заморочили головы всем, начиная с самих себя. И в самом деле, чем же мы занимались последние двести лет?

Ответ на этот вопрос неожиданно находим у Джорджа Стиглера. В обращении по случаю избрания его президентом Американской Экономической Ассоциации в 1964 г. он сказал, что после Смита экономисты занимались, в основном, исправлением его ошибок. «И на каждую исправленную ошибку было сделано семь новых».[8]

***

Последнее замечание. Если подумать, то мы живем в мире, полном экстерналий (их еще называют «брызгами»). Каждое экономическое явление так или иначе влияет на что-то, прямо к нему не относящееся, практически каждое отзывается «брызгами», которые попадают на непричастных к нему людей. В экономике все взаимосвязано и переплетено. Неурожай в земледельческом регионе страны может отозваться повышением спроса на ювелирные изделия (и их цен) в столице. Новое изобретение в конструкции телевизоров может вызвать рост спроса на шоколад. Резкое увеличение строительства жилья в СССР в 60-е годы вызвало взрывной спрос на книги и появление черного книжного рынка. Нетрудно сообразить, что действительная экономическая (и не только) жизнь переполнена «экстерналиями», точнее – побочными эффектами.

Развитие технологии приводит к тому, что исчезают целые профессии. Кто сегодня умеет прясть с веретеном? Кто помнит, что умел делать углежог? Автомобиль Форда привел к исчезновению с лица земли не только гужевого транспорта, но целых отраслей: разведение упряжных лошадей и торговля ими, изготовление упряжи, колясок, а также смежных бизнесов, поставлявших им сырье, не говоря уже о торговых посредниках...

И это только наблюдаемые вещи. Но множество «брызг» разного рода происходит ежедневно в повседневной жизни. Чук чихал, и Гек заболел гриппом. Отрицательная экстерналия. Гог сделал укол от гриппа, и Магог не заболел. Положительная экстерналия. Обе вызывают разницу между издержками социальными и частными, значит, отклоняют состояние экономики от Парето-оптимального. Гек теоретически может предъявить Чуку претензию на оплату его медицинских расходов, а Гог – Магогу за оказанную услугу. Но так это практически невозможно (так как не определены права собственности [9]), то государство, согласно Пигу, должно обложить налогом каждый чих... и т.п.

Да стоит просто пройтись по улице, и на каждом шагу вас поджидают «эффекты брызг»: вот дети разыгрались и орут, как ненормальные; вот потянуло шашлыком из соседнего двора; вот идет красивая девушка, отвлекая вас от размышлений о смысле жизни; вот пронеслась машина с сиреной; вот собака оставила на дороге свое добро; вот переливается огнями реклама (дурацкая или информативная? чтобы понять, надо вникнуть), вот дорожные рабочие оставили заграждение на тротуаре, и вы ступили на мостовую, а тут прошла поливалка и обрызгала вас уже в буквальном смысле...

Всякий, кто приобретает право собственности на что-то, лишает других права получить это «что-то» себе, и таким образом создает побочный эффект. Всякий, кто приобретает порцию какого-то ограниченного ресурса или блага, тем самым уменьшает количество этого блага, доступное для других, и так же создает побочный эффект.

Этот «всякий» есть каждый из нас, и, следовательно, все мы, миллионы нас, не только ходим «обрызганными», но также сами ежедневно испускаем «брызги» – отрицательные и положительные.

Если цель пигуанцев – ликвидация экстерналий «как класса», то это – идея, неосуществимая практически и ложная в принципе. Если же, как считают некоторые, понятие «экстерналии» относится только к таким побочным эффектам, устранить которые сами агенты рынка не могут, но государство – может, то мы уже знаем, что таких вещей просто не существует.

Теория социальных издержек – второе, после марксизма, массовое заблуждение умов. Как и старший ее брат, идея эта навредила (и продолжает вредить) многим народам. Обе суть утопии, а всякие попытки осуществления утопии неизбежно ведут к катастрофе. Современная Теория Благосостояния фактически не принесла всеобщему благосостоянию ничего, кроме ущерба.

5. Не успела теория экстерналий потерпеть заслуженное поражение, как появилась «асимметрия информации». И даже была отмечена Нобелевской премией. Информационная асимметрия, говорят нам, искажает работу рынков, нарушая равновесие, а рынки сами с этим не справляются. Так что уже даже нет необходимости вспоминать предельные величины и прочую муру. Просто, рынки не справляются, и все. Налицо опять провалы рынка. И неизбежность государственного регулирования.

А теперь вернемся к нашим баранам.

Рынок лимонов и реальность

Что имеет место в реальном мире? Начнем с информации самого продавца. Вы ездите на своей машине сколько-то лет, и в один прекрасный день, скажем 30 мартобря, у нее летит трансмиссия. Скорее всего, это для вас полный сюрприз. Вы делали все, что могли, - следили за уровнем масла. У вас не было информации о состоянии шестеренок – в коробку передач так просто не залезть (а и залезешь – что там увидишь?). Вы только теоретически можете предполагать усталость металла (если знаете, что это такое), но ничего поделать с этим не можете, а главное – никак не можете знать наперед, когда и как это может сказаться.

Теперь допустим другой вариант: вы продали эту машину 29 числа того же месяца. И у нее ломается трансмиссия на следующий же день 30 числа, только ремонт теперь повешен на нового счастливого обладателя машины. Может ли он предъявить вам какие-то претензии? Вряд ли. Не только потому, что вы не давали и не могли дать ему какой-то гарантии. А просто потому что все понимают: это случайность, которой никак не избежать и точный момент которой предвидеть невозможно. При всем желании, если такое у него найдется, он не сможет доказать, что вы могли знать заранее, что трансмиссия сломается так скоро. Это значит, что до продажи машины между вами и покупателем не было информационной асимметрии в отношении трансмиссии.

Что знает продавец наверняка (а покупатель знать никак не может) так это – исправно ли он следил за уровнем масла в коробке передач. То же самое относится к двигателю. Об этом покупатель может косвенно (и лишь в малой мере) судить, проверив уровень масла и посмотрев, нет ли там следов черноты.

Люди, как правило, довольно много знают о машинах вообще (что и как работает, какие детали и узлы – критические и т.п.), о данном автостроителе и данной модели каждого года выпуска. Всегда известна репутация фирмы вообще, данной модели в частности и т.д. Например, в 90-е гг. прошлого века, года два спустя после переезда в США, я уже знал (из разговоров), что подержанные Форды и Мазды покупать не следует – это, как правило, «лимоны»,[10] а самые надежные машины в США - Хонды и Тойоты. Такого рода информация постоянно циркулирует в народе. Мне сказали также, что в 70-е годы общее качество и надежность машин американских компаний стали заметно ухудшаться...

Далее, у каждого уважающего себя автомобилиста есть «свой» механик, которому он доверяет, - как есть у каждого «свой» врач и (хотя не у всех), «свой» адвокат. Есть родные, друзья, соседи, коллеги, которые порекомендуют, кому можно доверять или у кого проконсультироваться. Кто-то из них непременно согласится вместе с вами посмотреть машину, которую вы хотите купить. Не говоря уже про специальные журналы, отслеживающие и оценивающие качество потребительских благ.

Кроме того, принято хранить все ремонтные квитанции – для своей пользы. Это - история ремонтов, и продавец охотно покажет их покупателю, чтобы тот узнал, какие части, детали или узлы были обновлены. По этой же истории покупатель также может в известной мере судить о том, насколько хорошо владелец машины ухаживал за ней. И, как общее правило, прежде чем выставить подержанную машину на продажу, ее проверят и подремонтируют (хотя бы по мелочам) – для своего блага, опять же.

Покупатель оценивает (примерно) вероятность того, как машина будет себя вести дальше, сопоставляет с запрашиваемой ценой и решает для себя, стоит ли товар таких денег. В последнем помогает доступная ему разнообразная информация – возраст машины и ее общий пробег (километраж, майладж), знание цен на рынке, сравнение с известными ему случаями, интуитивные оценки качества данной машины, репутация надежности машин данной компании и, в частности, данной модели. Для одного запрашиваемая цена приемлема, для другого – нет. Если продавец – не первый владелец машины (скрыть это невозможно, как и то, использовалась ли машина когда-либо в полиции или такси), цена ее будет ниже, чем если наоборот.

Короче, покупатель б/у машины располагает довольно существенным объемом информации о ней. Он не ориентируется, как думает Акерлоф, на среднюю цену – она дает ему нулевую информацию. Скорее, он сравнивает с максимальной ценой и прикидывает, насколько данная машина должна быть дешевле, исходя из ее состояния (по его оценке).

В октябре 2011 г. пишущий эти строки продал Тойоту-Короллу 1996 г. Сам купил с рук в 2001 г. Это была машина, восстановленная после серьезной аварии (что фиксировал выданный властями титул). Некто имеет бизнес – покупает разбитые машины по цене металлолома и восстанавливает их для продажи. В титуле, выданном на мое имя после покупки, также было указано происхождение машины. Многое из того, что знал продавец, было мне не известно – какие были повреждения, например. Можно было испросить такую информацию, но что бы она дала? Очень мало, так как важнее в такой ситуации знать не - что ремонтировалось, а качество ремонта. На этот счет была рекомендация людей, которым доверяю, - мол, человек надежный, никаких трюков. Формально имела место асимметрия информации, а фактически недостаток технической информации у меня был компенсирован рекомендацией друзей и репутацией продавца (его неосязаемым достоянием, как говорил Коммонс [11]). То есть, практически имела место почти симметрия информации.

Задолго то этой истории мой знакомый купил машину у того же продавца. Через год или два полетела трансмиссия, но как? Во время езды лопнул корпус и вытекло масло. Возможно, еще во время аварии в корпусе образовались микротрещины. Но знать этого наверняка не мог никто, начиная с ремонтника-продавца. Только сама машина это знала. И если можно говорить здесь об асимметрии информации, то лишь между покупателем и самой машиной. На репутации продавца тот случай не сказался.

...И вот, пришел ко мне очередной покупатель. Поспрашивал об истории машины. Осмотрел снаружи и внутри. Попросил завести двигатель. Все, кто приходили до него, тоже просили: как заводится и как звучит - это хороший источник информации о двигателе. Потом мой покупатель попросил открыть капот, вынул и осмотрел маслощупы. Затем попросил разрешения проехаться на Королле, оставив в залог свою машину. Как машина ведет себя в движении, как звучит, как слушается руля, тормозов и пр. – тут очень много косвенной информации о ее важных узлах для того, кто имеет опыт и примерно знает, как это все должно быть...

За годы жизни в Америке я купил четыре и продал две подержанных машины. Однажды, через год после переезда, нарвался на «лимон». Машина наездила 80 тыс. майлов, но была на ходу, и все было нормально. Не прошло и года, как начало ломаться все, что может сломаться. Правда, ни трансмиссия, ни движок не подвели ни разу. Но все остальное – генератор, батарея, разнообразные шланги, приводные ремни, мафлер и т.д. – поочередно побывало в ремонте, пока наконец не взорвался радиатор, после чего отправить на свалку машину уже было выгоднее, чем чинить. Правда, и купил я ее у дилера б/у машин по смехотворно низкой цене (и он сам вызвался заменить колеса). Видимо, он знал (а я – нет), что в те годы Меркюри (дочерняя компания Форда) выпускала ненадежные машины (и потом новые местные друзья говорили мне, мол, ты бы хоть спросил у нас!). Так что, асимметрия информации несомненно имела место.

Ну? И что должен был делать дилер? Согласно Акерлофу, поделиться со мной информацией о дефектах. Но дефектов не было – все исправно работало. Что он знал (а я – нет) – так это общее реноме машин Меркюри. Может, он должен был сказать: друг мой, не советую тебе покупать у меня этот потенциальный «лимон»?

Акерлоф говорит об асимметрии информации относительно качества машин вообще. В моем конкретном случае это имело место. Но это было, скорее, исключение - все кругом знали о качестве этой машины достаточно, чтобы не советовать ее покупать (если бы я поспрашивал). То есть, информация о качестве была доступной для всех - только я лично не сумел ею воспользоваться. Единичный случай. А типовой покупатель знал о качестве машины ровно столько, сколько мог знать ее продавец. В общем случае, асимметрии информации не было.

Слишком большое место занимает автомобиль в жизни американцев. Автомобиль - это свобода не только ездить, куда хочешь, но и селиться, где хочешь. Поэтому неизбежно, в массе, знание его устройства и работы, даже и умение заменить какие-то части, не говоря уже об элементарном техническом обслуживании. Отсюда способность разобраться и с чужой машиной, а также общий интерес к ситуации на рынке. Навстречу такому интересу движутся реки всевозможной информации разного рода – от молвы до телевизионных и газетно-журнальных сообщений и обзоров. Короче, у типового покупателя подержанной машины степень неопределенности качества существенно меньше, чем представлялось (и, видимо, представляется до сих пор) профессору Акерлофу и его ученым коллегам. Скажем так: какая-то асимметрия информации имеет место, но, как правило, степень ее много меньше, чем предполагает модель Акерлофа. Можно сказать, в пределах допустимого риска.

Между прочим, бывает, что и новые машины оказываются «лимонами». В 2007 г. Крайслер снял с производства практически новую (с 2004 года) модель «Пасифика». Великолепная была машина. Но у многих купивших ее начались неполадки. Однажды взял ее в аренду, и дня через два – по Высоцкому: «акселераторам, подсосам больше дела не найдется». Сколько ни жал на педаль, машина этого не чувствовала... Какие-то экземпляры были отозваны, и выявились неустранимые дефекты. Вряд ли кто-то, включая инженеров компании Крайслер, мог знать об этом заранее и скрывал информацию. Впрочем, даже сегодня «Пасифику» можно иногда встретить на дорогах.

Марсианские хроники

У Акерлофа типовой покупатель на рынке – марсианин. Существо без собственного земного опыта и понимания реалий нашего мира. У него нет на земле родни-друзей-знакомых-коллег, он не умеет читать, не знает, кого спросить и о чем спрашивать. Он не слышит или не понимает ежедневных разговоров и сообщений о машинах. Нулевая информация человека без земного прошлого. Потому что сам Акерлоф – марсианин. Конечно, у него есть на земле родные, знакомые, коллеги, может даже и друзья. Но весь его круг общения тоже, как и он сам, пребывает на другой планете.

Университетскому профессору, который живет в мире искусственном, изолированном от реальной жизни, - который сам никогда в жизни не забил ни одного гвоздя и не знает, как это делается, и который (с вероятностью, близкой к единице) вряд ли когда-либо открывал капот своих машин, и возможно даже не знает, как это делается, - все рассказанное выше у нас про особенности рынка подержанных машин не просто не известно, но даже сама возможность такого в подлунном мире не может быть помыслена.

Есть у меня такая информация: купившему новую машину дилер дает рекомендации по ее техобслуживанию. Это список и график проверок того-сего, целью которого, помимо прочего, является еще и выкачивание денег из клиента. Дилер не знает, что я это знаю, так что моя с ним информация асимметрична. Я-то знаю, а вот профессор не знает (и тут асимметрия информации). Еще дилеру помогает то обстоятельство, что при академических доходах, такие издержки - приемлемая плата за свободу от забот. Чтобы он, по профессорской рассеянности, не забыл про очередной визит, дилер заблаговременно посылает ему письмо-напоминание. Поэтому, скорее всего, он периодически отвозит машину к дилеру, который и делает проверки и замены деталей руками своих рабочих. Разделение труда! Клиенту не нужно знать ничего - вот он и не знает. Свое абсолютное невежество в данных вопросах он приписывает нормальному человеку и на этой предпосылке строит свое рассуждение и свою математическую модель.

В основе всей концепции Акерлофа легко выявляются две предпосылки: (1) владелец продаваемой машины располагает полной информацией о ее качестве; (2) покупатель не имеет никакой информации о ее качестве. Это и есть асимметрия информации. Обе предпосылки – в общем, глупость.

Неопределенность и риск

Теперь, без риска ошибиться, позволим себе такое утверждение: асимметричность информации не выдумка, но это отнюдь не экстраординарное явление. Этот феномен не только реален, он еще и распространен. Можно сказать без преувеличения, что рынки (как и вся наша жизнь) пронизаны информационной асимметрией. И еще больше того можно сказать: это естественное явление - так было и так будет. Всегда, когда взаимодействуют две стороны или больше, по общему правилу, у кого-то может оказаться больше информации, чем у его партнеров. Асимметрия информации – явление повсеместное, заурядное, банальное. На этом явлении основаны всевозможные обманы и мошенничества, деловые успехи предпринимателей (особенно, эффект ноу-хау), изобретательство, охрана авторских прав и патентное право. На нем основаны преимущества образования против отсутствия такового. На нем же основаны различные случаи оппортунистического поведения в контрактах, о чем писал Уильямсон. И он же объяснил, как чреватая оппортунизмом асимметрия информации преодолевается путем формирования достоверных обязательств. [12]

Это нередко случается: некий предприимчивый человек однажды соображает, как извлечь прибыль из того, что всем вокруг известно, но никем не используется. Он соединяет, объединяет, комбинирует известные всем вещи и получает новый вид продукта, прирост производительности, экономический эффект. Фактически, он извлек из мира информацию, которая неявно содержалась в природе вещей и в сочетании определенных условий. Все видели вещи по отдельности, их нужно было только связать, но никто этого не сообразил. Так делали великие организаторы промышленности, от Аркрайта до Карнеги. Так делали и делают изобретатели. У Адама Смита есть рассказ о мальчике, которого поставили передвигать рычаги клапанов на паровой машине. Видимо, мальчику хотелось поиграть со сверстниками, он связал рукоятки рычагов веревочкой и убежал. А машина себе работала... с веревочкой. Получился механизм автоматической регулировки.

Асимметрия информации – органичное и необходимое явление нашей жизни - залог самой жизни. Уравнивание информации в системе означает рост энтропии и сползание к смерти – будь то живой организм или социальная система. Деградация предотвращается только за счет создания новой информации. Притом новая информация возникает не повсеместно, а локально – то есть, в виде асимметрии, которая постепенно рассасывается.

Риск всегда был, есть и будет частью нашей жизни. Только благодаря этому существует вся индустрия страхования – здоровья, автомобилей, домов и всего-всего. Как правило, мы стараемся избежать риска, если это возможно, если нет – уменьшить его величину, насколько это в наших силах, а на оставшуюся и неустранимую часть неопределенности мы покупаем страховки. При этом мы обычно сопоставляем деньги и время, связанные с риском, и выигрыш денег и времени от снижения или устранения риска и тогда решаем, стоит ли овчинка выделки. Иногда в таких случаях купить страховку может оказаться выгодней, чем снижать риск [13]. А в других случаях бывает выгоднее подвергнуть себя риску и не страховаться.

В общем, мы видим здесь все тот же рисунок. Если в одном случае наблюдалось стремление устранить из мира побочные эффекты, то здесь налицо требование устранить любой риск. Однако, полностью исключить риск из жизни невозможно, потому что мы живем в вероятностной среде, где неизбежна та или иная степень неопределенности. Пытаться свести к нулю любые риски во всех сферах жизни – даже во имя Парето-оптимальности – задача такая же дурная и невыполнимая, как в случае «экстерналий». Особенно, если для этой цели приглашается государство.

О таких вещах заметил экономист Рональд Маккин: «Что-то делать с этим подчас обходится дороже, чем получаемая выгода, и в таких случаях “отклонение от оптимальности” больше похоже на наш “провал” в попытке сделать мир свободным от болезней и жучков-вредителей».

Говорили, что некий сатирик в СССР 20-х годов предложил вскипятить всю воду на Земле – реки, озера, моря, океаны, дождевые тучи, - чтобы раз и навсегда устранить риск кишечных заболеваний...

Эффект Пелцмана

С другой стороны, замечено, что люди, получившие какие-то гарантии от риска нередко склонны вести себя менее осторожно, чем те, у кого таких гарантий нет. Это называется эффект Пелцмана. [14] Примеры проявления эффекта Пелцмана находят в поведении людей за рулем (большие машины, более безопасные, побуждают водителей вести себя более беспечно), в спорте (шлемы в американском футболе внушают ощущение безопасности, и игроки меньше опасаются столкнуться головами, отчего сотрясение мозга остается частым случаем в этом виде спорта). Главный и бесспорный пример: поведение гигантских финансовых корпораций во период «пузыря домов» (1994-2006). Руководство таких корпораций уже знало, что государство не даст им обанкротиться (too big to fail) [15] и безответственно наживалось на торговле дериватами от ссуд на недвижимость, не заботясь о будущем.

Далее, из того, что мы знаем и узнали только что, напрашивается вывод, что степень разрыва в информированности между партнерами по трансакциям – как общий случай – иные авторы склонны сильно преувеличивать. Еще больше преувеличено воздействие этой асимметрии на поведение рынков. Допустимо сказать, что это частная проблема, не имеющая парадигмальной значимости, каковую ей иногда приписывают. Асимметрия информации - определенно не есть фактор, решающий судьбу целого рынка. Она была всегда, на всех рынках и при любой погоде. Если это «провалы рынка», тогда рынок «проваливается» повсеместно и постоянно из года в год, из века в век. Так и живем...

«Эффекты «рынка лимонов» также были замечены на других рынках, - сообщает та же статья в Вики, - таких как рынок компьютеров». Надо понимать, что также и рынок компьютеров уже умер. На Марсе.

Наука и жизнь

В той же статье Акерлоф пишет: «Также следует осознать, что на таких рынках социальная и частная выгоды различны и, следовательно, в каких-то случаях вмешательство государства может увеличить благосостояние обеих сторон». Ну конечно, с приветом от Пигу!

Но сигнал был услышан и правильно истолкован. Как только возникает повод для регулирования, тут у нас осечек не бывает. В 1982 г. в штате Коннектикут был принят первый в стране «лимонный закон», регулирующий продажу подержанных машин. Затем подобные законы были введены в 33 других штатах. Все та же статья в Вики утверждает, что первый из таких законов был принят в Калифорнии в 1980 г., но другие источники говорят, что тогда закон в Калифорнии провалился. К вопросу о доверии к иным сообщениям в статье в Вики об Акерлофе... Правда, позже в Калифорнии был принят «лимонный закон», охватывающий уже все, что движется...

Законы различаются по штатам. Из самых «крепких» - в Висконсине, где требуют, чтобы дилер подержанных машин вывешивал плакат с информацией обо всем, что он знает про «механические дефекты, структурные дефекты и повреждения» различных узлов и частей машины. Штат Айова принял на вооружение «сертификацию безопасности». Любая машина – новая или подержанная – перед предполагаемой сменой владельца должна пройти «инспекцию безопасности» в одном из удостоверенных властями гаражей. После всего этого профессора из Вирджинии Дж. Хоффер и М. Пратт опубликовали статью «Подержанные машины, рынки лимонов и правила о подержанных машинах: некоторые эмпирические свидетельства». Авторы провели исследование о влиянии «лимонных законов» на практику «рынка лимонов». В теории они согласны с подходом Акерлофа и высоко оценивают его «основополагающую» статью. Их исследование касалось результатов регулирования.

Для примера, штаты Висконсин и Айова сравнивались со штатом Миннесота, где нет таких требований, как в Айове или Висконсине, и каждый автомобиль продается «как он есть». В Заключении статьи авторы пишут: «Нам не удалось найти свидетельств того, что требуемое в Висконсине и Айове раскрытие информации повлияло на увеличение числа машин хорошего качества, продаваемых на рынке. Следовательно, непохоже, чтобы эти требования о раскрытии информации уменьшали, в среднем, риск покупателя приобрести лимон». Разумеется. Того и следовало ожидать по всему, что нам известно как о рынке подержанных машин, так и об успехах государственного регулирования частного сектора вообще.

Нобелевская лекция Акерлофа посвящена, в основном, проблеме увязки неокейнсианства с микроэкономикой. Насущная проблема, что и говорить... Само собой, в той микроэкономике, с которой увязывается кейнсианство, Акерлоф выделяет особенно проблему информационной асимметрии...

Однако, проблема всей это истории совсем в другом. На самом деле, в основе концепции Акерлофа лежит асимметрия информации между автором и реальностью, о которой он пишет. И ничем тут не поможет Нобелевская премия. Решением, которое напрашивается, должно быть не вмешательство государства в рынок, а правила для ученых: писать о вещах, которые знают, и изучать вещи, о которых хотят писать. Здесь перед нами пример провала концепции, который можно назвать провалом по ученому незнанию реальности.

Ученое незнание как принцип

Артур Пигу (1877-1959) приводит службу маяка как пример услуги высокой общественной важности, которую не может выполнять частное лицо. С кораблей, проходящих мимо и пользующихся светом маяка, никак не соберешь платы, поэтому расходы на обслуживание маяка не окупаются. Этой службой должно заниматься государство.

Еще раньше него тот же пример привел Генри Сиджвик (1838-1900) один из крупнейших английских экономистов. А еще раньше то же самое писал Джон Стюарт Милль (1806-1873), завершитель классической школы экономики. В XX столетии Пол Самуэльсон (1915-2009) привел тот же пример в своем прославленном учебнике, переведенном чуть ли не на все языки мира. В числе многих, и я тоже учился по этой замечательной (без иронии) книге.

В 1974 г. Р. Коуз написал статью «Маяк в экономической науке».

Что сделал Коуз? Самую простую вещь. Он поинтересовался, как работают и обслуживаются маяки острова Великобритания на самом деле. Сперва он узнал, что суда, которые пользуются маяками, издавна за эту услугу платят. Ради этого не требуется гоняться за ними по морю, так как все суда неизбежно заходят в порты. Там и взимают с них плату таможенные службы – пропорционально тоннажу судна. Затем Коуз поинтересовался историей Британских маяков. И выяснил, что маяки в Англии стали строить примерно с XVII - XVIII вв. И что было много частных лиц, желающих этим заниматься. Они получали лицензии, строили маяки, учреждали на каждом службу и несли все расходы. А расходы их возмещались сборами с судов в портах, через уполномоченных комиссаров. Как видно, это был прибыльный бизнес. Потом парламент создал монополию и т.д., но это уже не так важно.

Остается вопрос, пишет Коуз, как вышло, что эти великие люди в своих трудах делали утверждения о маяках, не соответствующие фактам, и затем давали рекомендации о государственной политике, ошибочные скорее всего? Объяснение состоит в том, говорит он, что утверждения их не были результатом изучения маяков или ознакомления с исследованиями других экономистов. «Несмотря на широкое использование примеров маяка в литературе, - говорит Коуз, - ни один экономист, насколько мне известно, не предпринял серьезного изучения маяков с точки зрения финансовой и административной. Маяк просто хватали из воздуха ради иллюстрации».

Еще одна интересная история. Британский профессор Джеймс Мид (Meade), получивший Нобелевскую премию по экономике в 1977 г. «за первопроходческий вклад в теорию международной торговли и международного движения капитала», еще в 1952 г. привел интересный пример экстерналии в реальной жизни. «Предположим, - писал он, - в каком-то регионе имеется определенное число яблоневых садов и определенное число пасек, и что пчелы питаются от яблоневых цветов. Если садоводы увеличат на 10% труд, землю и капитал на своих фермах, это увеличит на 10% урожай яблок, но также и объем нектара для пчел. С другой стороны, если пчеловоды увеличат на 10% применяемые труд, землю и капитал, они не смогут увеличить добычу меда, если садоводы не увеличат на 10% питание пчел... Мы называем это неоплаченным фактором, потому что очевидно, что садовод не может взимать плату с пчеловода за нектар [своих цветов]». Затем Мид берет обратный пример: яблони дают пчелам нектар для меда, но зато пчелы опыляют их цветы. И садоводы не могут взимать плату за опыление... Из обоих случаев делается вывод о необходимости вмешательства государства в виде субсидий и налогов.

Проще говоря, цветы дают сырье для меда и потому, в принципе, этот ресурс должен иметь свою цену. Но если садоводы не в состоянии обеспечить свое право на нектар (так как пчелы и знать не хотят о правах собственности), тогда взимать плату с пасечника невозможно, цветы остаются без оценок, уравнения максимизации полезности не могут учесть все факторы, и эффективное распределение ресурсов становится невозможным.

Пример Мида пошел по статьям, монографиям и учебникам как неотразимый, притом самый, что ни на есть жизненный случай «провала рынка». Но прошло время, и нашелся один въедливый тип... В 1973 г. вышла статья «Басня о пчелах». Ее написал профессор Стивен Чунг.

«Легко понять, почему пример “яблоки с медом” стал широко популярным, - пишет Чунг. - Здесь свежесть и очарование. Пасторальная сцена, с умилительными образами пчелок, собирающих нектар на яблонях в цвету, прельщала воображение экономистов и студентов. Однако всеобщее доверие к этой беззаботной сказочке удивляет, поскольку - в Соединенных Штатах, по крайней мере, – контрактные отношения между садоводами и пчеловодами давно уже являются обычным делом».

Проф. Чунг основательно изучил вопрос на месте. Его исследование покрывает девять пчеловодов в штате Вашингтон, которые держат, в сумме, около десяти тысяч колоний и обслуживают примерно двести ферм (он приводит, с благодарностью, более дюжины имен сельских хозяев – садоводов, полеводов и пчеловодов, - которые рассказывали ему о своем бизнесе, показывали документы и пр.). [16] При этом он не упускает добавить: чтобы убедиться, что нектар и опыление служат предметами торговли, достаточно, мол, заглянуть в телефонную книгу города. Кстати, всем, кто еще не знает, он сообщает что как раз яблоневый цвет дает ничтожно мало нектара для пчел...

Что тут скажешь? Представим себе: ясным майским днем, наслаждаясь остуженным хайболлом, этакой ученый, многими научными знаниями обогащенный, сидит под развесистой клюквой и мечтает: «Какой бы еще провал рынка придумать?» Тут пролетает пчела и садится на цветок картофельного дерева. Ага, вот. С пчел какой спрос? Уж наверное никак не собрать платы за их работу! Только вот заменим-ка мы грубую картошку нежной яблоней... Короче, пример Мида - еще один «маяк в экономической науке». Случаи, подобные «маяку» и «яблокам с медом», наряду с «рынком лимонов», тоже являют примеры провалов по ученому невежеству.

Все это выявляет нечто характерное в подходе современных экономистов к своей профессии. Дело в том, что ученый не знает и не желает знать предмет, о котором толкует. Он использует свои собственные представления о реальных вещах там, где следовало бы изучить эти вещи, а затем своими же соображениями подменяет реальное положение вещей, которое ему на самом деле не известно и не интересно. А так как сказанный подход является нормой и широко распространен в мире академической экономики, ученая масса принимает подобные «примеры из жизни» без малейшего сомнения, воспроизводит в своих трудах, подводит теоретическую базу…

Как таковое, понятие «провалов рынка» восходит к Пигу, хотя у него говорится только о «разных несовершенствах и провалах (failures), которые следует изучать». Как указывал Коуз, в последующий период сформировалась вполне отчетливая устная традиция, за которой в литературе не обнаружить каких-либо теоретических разработок – если не считать таковыми несколько неясных и туманных ссылок на Пигу. Коуз назвал это явление «экономической теорией классной доски».

Вообще, скандальная ситуация. Самое интересное, что она повторяется из года в год на новых примерах.

Ладно. Кто сказал, что ценовая система свободного рынка совершенна? Кто сказал, что она способна всегда и везде решать все проблемы? Коуз? Нет, он такого не говорил. Стиглер? Чунг? Тоже нет. Кто еще мог такое сказать? Ага, наверное, это от Адама Смита пошло! Похоже, так думают многие. Может, наконец, обратимся к первоисточнику?

Адам Смит и провалы рынка

Певец экономической свободы и «невидимой руки», как ни странно, не проходит мимо недостатков свободного рынка. В книге Смита легко обнаружить немало мест, которые можно интерпретировать в современных терминах монопольных злоупотреблений, отрицательных экстерналий, неэффективного распределения и других «провалов рынка».

Так, в главе VIII книги I, сперва говорится, что зарплата рабочих устанавливается соглашением между ними и хозяевами. Затем читаем: «Нетрудно, однако, предвидеть, какая из этих сторон должна при обычных условиях иметь преимущество в этом споре и вынудить другую подчиняться этим условиям. Хозяева, будучи в меньшинстве, гораздо легче могут сговориться между собой...» Здесь Смит описывает совершенное отклонение от выведенных им в предыдущей главе законов установления естественной и рыночной нормы зарплаты. Монопольный сговор в целях искажения естественной рыночной цены - чистый образец «провала рынка».

То же самое про купцов и промышленников, которые «редко собираются вместе, даже на торжества или для отдыха, без того, чтобы разговор не завершился каким-нибудь сговором против публики, или какой-то комбинацией ради повышения цен. И ведь невозможно предотвратить такие собрания никаким законом, который был бы выполним и совместим со свободой и справедливостью». Или его замечание, что в отношении законов об ученичестве, интересы мастеров и подмастерьев расходятся с интересами общества...

Смит подчеркивает рациональность и благоразумие агентов свободного рынка, которые, преследуя собственный интерес, тем самым служат интересам общества. Тем интереснее обнаружить у него, что иррациональность не только не является исключением, но что «люди обычно переоценивают шансы на успех рискованных предприятий, вследствие чего слишком большая доля капитала нации уходит на такие авантюры». Неэффективное распределение ресурсов – провал рынка.

Еще пример: иной торговец зерном, которому «выгодны неурожаи и дороговизна» как дома, так и заграницей, «еще усиливает бедствия дороговизны дома, вывозя зерно заграницу». У Смита можно найти даже, что «нельзя доверять частной инициативе в деле надлежащего содержания дорог».

Пожалуй, самое поразительное (с данной точки зрения) место в книге Смита – о мелких банкирах без заработанной репутации. Никто не примет у них банкноты, скажем, на 5 фунтов, а в 6 пенсов, вполне могут взять. Если такой банкир обанкротится (что весьма вероятно), многие бедняки потеряют свои деньги. Казалось бы, частное дело, свободный рынок, каждому нужно позволить преследовать свой интерес... Однако, Смит пишет без обиняков: «Такое употребление естественной свободы немногими индивидами, которое может подвергать опасности благополучие всего общества, нужно и должно ограничивать законами всех правительств – не только самых деспотичных, но и самых свободных».

Все эти и другие вещи подобного рода не помешали Смиту в итоге сформулировать свой знаменитый тезис о «невидимой руке», которая направляет ко благу общества людей, преследующих свой личный интерес. Не раз писалось об эклектизме Смита и его саморпотиворечивости. Но если еще подумать, может оказаться, что подобные самопротиворечия, скорее, результат нашего недопонимания.

Адам Смит лучше многих из нас понимал несовершенство человека и человеческих институтов – в частности, свободного рынка. Различие между воззрениями Смита и современных адептов «провалов рынка» заключается в том, что, по мнению Смита, присущие рынку несовершенства не органичны и могут успешно выправляться самим рынком, а государство не является всеблагим и всезнающим сверхсуществом. Но главное отличие Смита от этатистов состоит в том, что он не мечтал о рае на земле.

Между прочим, Смит был лично знаком с «государством» – с парламентариями и министрами – и хорошо представлял себе, что к чему.

Многие «провалы рынка» могут быть устранены самим рынком (пример Смита с рабочими ассоциациями, уравновешивающими переговорную силу сговорившихся нанимателей). При всех обвинениях государственной власти в неэффективном регулировании экономической жизни, Смит не говорил, что государство должно быть вообще устранено от этой сферы. Во-первых, государству следует обеспечивать public goods: оборона, полиция, уличное освещение – короче, разные аспекты общественной безопасности. Во-вторых, государству не следует ограничивать свободу граждан преследовать свой интерес, пока они не нарушают законов справедливости (слова самого Смита), поэтому его, государства, обязанность – гарантировать права собственности, поддерживать систему правосудия и ограждать общество от злоупотреблений экономической свободой со стороны отдельных лиц.

Ни шагу без начальства

«С тех самых пор, когда А.С. Пигу написал свою книгу, расхождение между частными и социальными издержками представляло главный аргумент в обоснование действий государства, направленных на корректировку предположительно неэффективной рыночной деятельности. В подобных случаях анализ задумывался не столько, чтобы помочь нашему пониманию работы экономической системы, сколько ради отыскания ее пороков и оправдания рекомендаций по регулированию», - заявил тот же Ст. Чунг, наплевав на политкорректность. Что и подтверждается в последнее время.

Идея «провалов рынка» концептуально связана с другой идеей, бытующей в cовременной экономической науке, – о необходимости регулирующего воздействия государства на рынок в частном секторе ради достижения того уровня эффективности, какой возможен, исходя из наличных ресурсов, но не может быть достигнут, пока и если рынок остается предоставленным сам себе. Основой этой идеи как раз и служит концепция «провалов рынка».

В совокупности, обе концепции представляют собой традицию, которую позволительно назвать - в силу отсутствия теоретической основы, - скорее, идеологией, чем наукой. А когда идеология принимается некритически, то есть становится предметом веры, возникают параллели с религией. Как ее ни называй, эта совокупность взглядов приобрела вид науки и стала респектабельным предметом преподавания в университетах. Иные (многие?) профессора по сей день читают свои лекции и строчат учебники так, будто сокрушительной критики «теории провалов рынка» просто нет и не было.

Никто, нигде, никогда не доказал, что вмешательство государства всегда обеспечит более высокий уровень эффективности. Никто. Никогда. Не доказал. Даже не пытался доказать. Что государство может починить провал рынка лучше самого рынка. И не задавались таким вопросом, вот что достойно удивления. Это подразумевалось само собой. Как же иначе? Кто шляпку взял, тот и тетку пришил!..

Существо суеты вокруг «провалов рынка» лежит не просто в признании несовершенств рыночного механизма. Самое главное здесь – это замечательный вывод из такого признания, а именно: коль скоро рынок в каких-то случаях (как мы думаем) не справляется, необходимо действие государства. Логики и мудрости в подобном выводе не больше, чем логики и мудрости в лозунге «барин нас рассудит». Это не логика, а психология: чуть что покажется не так – сразу взывать к начальству.

Носителям такой психологии государство представляется неким мистическим - сверхчеловеческим, всезнающим, всевидящим, всемогущим и, конечно, всеблагим - существом. «Бог умер», - заметил Ницше. Он должен был бы добавить: «Но свято место пусто не бывает». Отвергнув одно божество, люди неизбежно, и притом немедленно, создают себе другое. Именно так атеисты фактически обожествили государство.

Как ни странно, такая психология проникла и в науку экономику. Можно сказать, что в экономической науке, точно как в известной квартире № 50 возле Патриарших, некоторое время назад начались необъяснимые происшествия. «Ну, а колдовству, как известно, стоит только начаться, а там его ничем не остановишь»[17]...

Очень возможно, что не все экономисты – сторонники государственного вмешательства – разделяют описанное выше крайнее представление о государстве. С другой стороны, не все люди (даже не все ученые) строго последовательны в том, что касается системы их собственных убеждений. И многие люди (а экономисты ведь тоже люди) не всегда откровенны сами с собой до конца. Так или иначе, приписывая государству мудрость, не доступную нормальным людям, и способность совершать то, что нормальным людям не под силу, они наделяют государство сверхмудростью и всемогуществом. Говоря иначе, они его мистифицируют.

А что, если спустить государство с небес на землю? На нашу - по природе грешную землю?

«В государственном секторе выбор тоже делают люди. Политики, руководители, главы агентств подобны менеджерам в бизнесе, остальной персонал – те же рабочие... Каждое такое лицо неизбежно имеет свою собственную функцию полезности. Не думайте, что каждое утро он пробуждается с вопросом: «Что я могу сегодня сделать для Парето-оптимальности?». Он точно так же, как и все мы, максимизирует свою полезность». Так писал Рональд Маккин в пионерной статье «Невидимая рука в государстве»,[18] которую мы здесь рассматривать не будем.

Интересно, приходила ли в голову Пигу или его эпигонов одна простая мысль: о том, что действия государства, предпринимаемые ради устранения отрицательных экстерналий рынка, сами могут вызвать к жизни отрицательные экстерналии? Разве нельзя такого представить хотя бы чисто теоретически? В таком контексте можно считать теоретически допустимым ввести термин провалы государства. Ввел этот термин Р. Маккин в упомянутой выше статье.

Случаются ли в жизни провалы государства?

Ответ на этот вопрос известен: они случаются сплошь и рядом!

Провалы государства (в первом приближении)

Самый очевидный случай – это когда государство решает потрафить какой-то лоббирующей группе и учредить в ее пользу особый налог, либо особые субсидии или таможенные тарифы. Все такие вещи делаются под лозунгами общего блага для страны. В 99 случаях из 100 такие меры идут во вред другим группам населения, чаще всего – потребителям. Накоплен и продолжает пополняться большой массив исследований поведения политиков и государственных структур и их последствий. Джордж Стиглер (Нобелевская премия по экономике 1982 г.) провел некоторые исследования и показал, что, как правило, бизнесы хотят регулирования, потому что оно защищает их от рисков конкуренции. А ведь как раз об этом предупреждал никто иной, как Адам Смит.

Но даже без очевидного влияния лоббистов государство подчас совершает удивительные вещи.

Один из примеров: принятый в 1962 г. закон о регулировании лекарственного бизнеса. Исследование последствий этого закона было проведено Сэмом Пелцманом в Университете Калифорнии (Лос-Анджелес), и его статья, опубликованная в 1973 г., показывает, что закон принес больше вреда, чем пользы – по всем основным показателям: количество новых лекарств, их качество и цены.

Другой пример приводит Тодд Бакхольц.[19] В 70-е годы прошлого столетия власти США установили закон о регулировании арендной платы за жилье. Объявленной целью мероприятия было обеспечить как можно большему числу граждан доступные расценки на аренду квартир в доходных домах (appartment buildings). Домовладельцам было запрещено повышать арендную плату.

По общему правилу, плата за квартиры регулируется соотношением спроса и предложения (в условиях конкуренции на рынке предложения квартир в аренду). Без изменения этих показателей, квартплата повышается вследствие роста цен на энергию или воду, или увеличения налогов на недвижимость (нередкое явление в США, где это – муниципальный налог). Случаются и другие изменения, повышающие расходы домовладельцев.

Во что вылился запрет? С одной стороны, вырос спрос на доступное жилье. С другой стороны, домовладельцев стимулировали сокращать предложение. Кто-то просто экономил на содержании и ремонте, отчего вскоре квартиры, одна за другой, делались все менее приспособленными для жилья. Кто-то мог обращать appartment buildings в office buildings, продавать здания жилищным кооперативам или лечебным учреждениям и т.д. Создалась ситуация нехватки квартир для аренды. Вместо «доступного жилья» получилось недоступное (для многих) жилье. Обратный результат - точно как примеры у Адама Смита. На ученом жаргоне – отрицательная экстерналия.

В ответ на такие действия домовладельцев, в Санта-Монике, Калифорния, власти ввели против них жесткие меры - штраф за каждую квартиру, обращенную в нежилое помещение. Это резко понизило ценность доходных домов. Какие-то из них просто выбыли из бизнеса. В иных стали селиться наркоманы, дельцы черного рынка, сутенеры и прочая подозрительная публика разного рода, что ухудшало криминогенную ситуацию во всей окрестности и способствовало дальнейшему снижению ценности недвижимости в таких районах. Иной домовладелец, ограниченный в своем праве повышать арендную плату, придумывал различные сборы с новых жильцов – например, обязательство купить у него жалюзи на окна по цене, втрое превышающую месячную плату за квартиру, и т.п.

Выиграли от всего этого регулирования две группы: политики, провозгласившие свою победу над жадными домовладельцами, и те жильцы, которые уже занимали квартиры до введения закона. Этим последним стало невыгодно переселяться из Санта-Моники в другие места. Квартиры освобождались все реже, приток новых людей в город ослаб, а студенты расположенного рядом университета не могли найти себе жилья в Санта-Монике и снимали его в более отдаленных городах. В 1995 г. некоторые ограничения, введенные муниципалитетом Санта-Моники, были ослаблены властями штата Калифорния.

«Такого рода контроль, - замечает Бакхольц, - плохое средство, чтобы помочь бедным, и хорошее, чтобы разрушить жизнь города».

Рассказанное выше – то, что на поверхности.

Провалы экономистов

В статье «Экономисты и государственная политика» (1975) Рональд Коуз ссылается на результаты Пелцмана (о регулировании фармацевтической отрасли) и пишет: «Я полагаю, это общая ситуация, хотя экономисты, как кажется, обычно считают наоборот. Причина такого сангвинического подхода в том, что большинство экономистов, не игнорируя неэффективность рынка (которую они нередко склонны преувеличивать), обычно закрывают глаза на неэффективность, присущую государственной организации. Едва ли удивительно поэтому, что в последние сто (или около этого) лет экономисты шли впереди, поддерживая (или молча признавая) непрерывно растущую роль государства в экономических делах и не ощущали нужды в сколь-нибудь серьезном исследовании работы государственных организаций. Что требуется – если мы хотим, чтобы политические рекомендации были серьезно обоснованы, - так это принимать во внимание и то, как в действительности оперирует рынок, и то, как государство на деле выполняет задачи, которые ему доверены».

Коуз отмечает, что ситуация меняется. За период 1960-75 гг. имело место больше серьезных исследований государственного регулирования – в том числе на основе реальных числовых данных, - чем за все предшествующее время. Помимо упомянутых им исследований в области лекарств и газа, Коуз ссылается также на исследование регулирования в таких областях, как сельское хозяйство, авиация, банковое дело, широковещание, электроснабжение, распределение молока, железные дороги и автогрузовой транспорт, такси, категоризация виски... – оговариваясь, что упоминает только те исследования, о которых знает, а в целом их гораздо больше. И заключает: «Главный урок, который можно вывести из этих исследований, очевиден: все они показывают, что регулирование либо не оказывает эффекта, либо – когда его влияние можно заметить – в целом эффект регулирования выходит вредным, так что потребители получают продукт хуже, или по повышенной цене, или то и другое. Поистине, этот итог оказывается настолько единообразным, что возникает вопрос: можно ли найти хотя бы одну государственную программу, которая произвела бы больше пользы, чем вреда».

Да уж. «Сухой закон» президента Вильсона провалился, но пока действовал, породил отрицательную экстерналию в виде мафии, особенно чикагской. Закон отменили в 1933 г., но с тех пор политическая жизнь Чикаго и всего штата Иллинойс так и осталась окрашенной мафиозными нравами.

А «Новый Курс» президента Рузвельта? Контроль цен и всевозможное вмешательство государства в частный сектор – не это ли десять лет держало экономику страны в состоянии глубокой депрессии при среднем уровне безработицы в 14-17%.? Так, что даже в этом состоянии (о чем редко упоминается) случился еще спад в 1937 г. Историю, как известно, пишут победители. И «Новый Курс» до наших дней считается успехом, политикой, которая спасла страну от чего-то еще худшего. Можно верить, конечно, что если бы не всесторонний государственный контроль над рынком, ситуация могла бы быть еще хуже. Особенно, если ты при этом не веришь в самокоррекцию ценового механизма рынка. Однако, в истории мы имеем достаточно примеров эффективности свободного рынка и практически ни одного примера тому, чтобы вмешательство государства улучшило экономику.

Среди отрицательных экстерналий Нового Курса можно назвать возвышение и распространение влияния целого слоя левацкой интеллектуальной элиты. Этим были подготовлены условия для захвата ведущих университетов страны левыми радикалами в 60-е годы, следствием чего стала политизация и снижение качества гуманитарного образования в Америке – сперва высшего, а затем и школьного. Процесс деградации образования, раз начавшись, продолжается и по сей день...

Все программы борьбы с бедностью в США, начиная с «Великого Общества» президента Джонсона (кстати, «новокурсника»), - провалились. Не знаю, правда, были ли исследования. Сужу по тому, что число бедных в стране, по официальным данным, не сокращается.

Наконец, не нужно ходить далеко, чтобы увидеть катастрофический провал государства, вызвавший всеобщий экономический кризис 2008 года. Как известно, все началось под тем же лозунгом «доступного жилья», на этот раз - семейных домов.

И везде при сем присутствовали, а чаще принимали активное участие (как советники политиков или разработчики программ) экономисты – ученые и профессора. Не нужно думать, что эта порода вывелась перед лицом упомянутых Коузом (и множества других) исследований. Напротив, в последнее уже время они увеличились – если и не в числе (нет данных), то в активности.

Кто-то же вписал в одну из недавних речей президента Обамы фразу: «свободный рынок не работает и никогда не работал»...

Мы видим, как в научной среде возникают устойчивые предрассудки, из которых формируется настоящая научная мифология. Не всегда, но в определенных случаях это происходит на основе априорных идеологических установок. Такие случаи вскрывал Стиглер применительно к «монополиям» и «монополизации рынков». О том же говорил Коуз применительно к «провалам рынка» (не употребляя этого выражения) и государственному регулированию. Там и тут кто-то честно заблуждается, а кто-то действует в угоду политической идеологии и своекорыстному интересу. Не забудем, что все они – профессора, притом, в основном, самых престижных университетов.

Давно заметен был этот синдром на Восточном побережье (университеты Гарвардский, Йельский, Колумбийский, Принстонский...). «Восточная академическая элита не может расстаться с умонастроением величавых и мудрых старейшин, выдающих правительству свои Олимпийские решения. Они всегда представляют себя советниками Вашингтона», - заметил когда-то Джеймс Бьюкенен (Нобелевская премия по экономике 1986 г.). Но в нынешнее время эпидемия пошла уже по всей стране.

В современной экономической науке проявляется тенденция к деградации и превращению ее в идеологию. Если эта тенденция возобладает, итогом станет то, что понималось в СССР как экономическая наука, называлось «политэкономией», а по сути было, скорее, шаманством.

 Богатый автобазар николаев - живут же люди!

Примечания