Голос и хор

Стихи

ОТКРОВЕНИЕ

           …И звезда с звездою говорит.

                                          М.Ю. Л.

Полно разглагольствовать впустую

о «существовании» всего.

Вещь не существует – веществует.

Существует – только Существо.

Ни планета, ни звезда, ни вакуум,

ни поля энергий мировых

не способны обратиться знаком

без меня, означившего их.

Глянь-ка: вирус, хромосомный локус

вещество умеют обращать

в некий знак на входе... Вот он, Логос!

На живом – творения печать.

Не заквасить жизнь из неживого.

Лишь в уме поэта (иногда)

в духе откровений богослова

со звездою говорит звезда.

2003

ГАЛИЛЕЙСКИЙ ТРИПТИХ

Оттенки

То правей возьмем просёлком, то левее

по оливковой и жёлтой Галилее.

В общий вид, как в омут, канув, не растайте,

тени стаи пеликанов на асфальте.

Целься, память, поработай, оттени нам

эту зелень - терракотой, синь – кармином.

Не давай ветрам подувшим скинуть в море

тени облачных подушек на Хермоне.

Чтобы в пробах описанья оставался

звук побочного касанья, ассонанса.

Становище

О поле, поле, кто тебя

утыкал журавлями – в гаме

без умолку? Они, трубя,

над галилейскими буграми

парят. И тонкими ногами,

свисая, падают сюда,

где пожня, почва и вода.

Гляди: чащобой шей торча,

стоит на плоскости в пространстве

курлычущая саранча

евреев, изгнанных испанцем,

а то – сгружаемых у станций…

Да нет, мелькнуло сгоряча.

Их не согнали, а несёт.

Но трудно быть в своем рассудке,

одолевая восемьсот

небесных миль – всего за сутки.

И гвалт без продыху – не шутки.

И страх проспать сигнал на взлёт.

Компостером всесильный Бог

у них в мозгу пробил созвездья,

чтоб с незапамятных эпох

на Юг ночами рваться вместе.

Потом на Север: яйцеклад

неюжных требует прохлад.

Они летят, как род листвы

на черенках, над вольным лугом,

А в профиль – окрыленным луком:

концами вниз, без тетивы.

Без тетивы, но слышен гул

энергетического троса

от сжатых ног до пики носа.

И он же – крылья изогнул.

Следи с ладонью козырьком,

прищелкивая языком,

за граем в солнечном сиянье,

за шевеленьем на поляне,

где приземляются земляне,

которым шар земной знаком.

Храм

Над Кинеретом храм протирает глаза.

Отряхнулись деревья.

Предлагает волна заменить словеса

на безмолвье даренья.

Над Кинеретом гуси, как буквы, скользят:

каллиграфии внятность.

Но стирает туман, как столетья назад,

мимолетную надпись.

2005

КАНЦОНА

Меня влечет канцона.

В России не слыхали

ее напевно-жалостного звона.

Уже ее зачин – как жест невинный:

оправить стрижку, платье –

у женщины, поймавшей взгляд мужчины

(а в нем невоплощенное объятье)

с балкона, из машины.

Ни перед кем покрасоваться статью.

Позволить сердцу сжатье

в неодолимом поле

всемирного любовного закона.

А ведь сонет, застегнутый мундиром,

со штатностью мерцаний

всех пуговиц надраенных, с ранжиром

посылов, утверждений, отрицаний –

воспринят русским миром:

в нем чудится ампир дворцовых зданий

и волны придыханий

при выезде кортежа

любезнейшей владетельницы трона.

Канцона милая, изыски южной школы!

Ты вся – рисунок танца.

А я сбиваюсь и топчу подолы –

чего другого ждать от чужестранца?

Я отпрыск невеселый

далекого промерзшего пространства,

и не могу расстаться

с самим собой, постылым,

на пляж слепящий выйдя из загона.

Стучали кастаньеты и стаканы,

дожди кропили кровлю.

Соборы, променады, истуканы –

всё отдаёт мне подлостью и кровью.

А я хочу с любовью

вслед за тоскою по холмам Тосканы

передавать стихами

сияние Сиены,

ее узор на фоне небосклона.

Что ж, муза, ты ко мне неблагосклонна?

2009

МУЗЫКАНТ

             Гавриелю Липкинду

Полое чудо с названием «чело».

Голос, рычанье и звонкий удар.

Звук, воплотивший изящество тела.

Тембр, отразивший вишневый загар.

Взлет школяра оплатило семейство.

Члены жюри продвигают своих.

«Ты виртуоз, ты маэстро, старик.

Не огорчайся. Четвертое место».

Где мое место? Мыслитель бы встал

где-нибудь там, под небесным престолом,

и про себя партитуру читал,

молча внимая оркестрам Христовым.

Я не мудрец, я на чело игрец.

С этой махиной не сунешься в пустынь.

Сила искусства видна лишь в искусстве.

Либо пробьешься - либо конец.

Камень прогретый. Готика дуг.

Шпили, кресты над сюитами Баха.

В виолончель схоронившийся дух

ждет от судьбы дирижерского взмаха.

2007

ПЛАЧ ПО ЭЙФЕЛЮ

Ударил в землю Пифагор.

Из лунки выползло растенье:

руда, пройдя сквозь мыслегорн,

дала узорное сплетенье.

Дугою выгнулся Платон,

расставил ноги Аристотель.

Себя извел на сотни сотен

стальных хрящей Исаак Ньютон.

Там, где из дуг сложился пик,

Христос возвел к Отцу ладони:

не разведи, как в Вавилоне!

Един порыв, един язык.

Еще ни слуха о TV.

Побочны мысли об антенне.

Все храмы в мире – на крови,

а этот – формул освященье.

Но для того и должен пасть

цивилизационный символ,

чтоб внятен стал иной посыл вам:

не разум царствует, а власть.

Железо плавят на клинки.

Аллах превыше уравнений.

Угрозу выпустить кишки

усвоит всякий – неуч, гений.

Грядет всесветный передел.

Трещит миров перегородка.

Пора мыслителю, Роден,

убрать кулак от подбородка.

Проигрывает тот, кто сдрейфил.

Стечет сосульками металл.

Прощай, феноменальный Эйфель.

Ты все отлично рассчитал.

2005

ГАЛИЛЕЙСКИЙ ТРИПТИХ-2

Пейзаж

Фолиантные развороты земли.

Параллели высаженных рядов.

Белым и сиреневым процвели

иероглифы молодых садов.

Голубого неба густая пыль.

Зелень губчата, и на ней мазки:

фиолетово-желтые островки.

Подтекающая акварель – Галиль.

Упирается озеро в берега,

напрягая мускулы водных масс.

Свет из тучи, как циркуль: одна нога –

за горой, другая - целится в нас.

Прибери меня, Боже ты мой, пока

откликаюсь еще, и в луче весны

кипарисы строятся, как войска,

на размытом фоне почти черны.

Как строка: перевод с Твоего языка.

Чаша

        Я лишился и чаши на пире отцов…

                               О. Мандельштам

Полно, Осип Эмильич, хотите, свезу в Галилею,

предпочтительно в марте, когда розовеет миндаль.

Вдоль дорог эвкалипты кипят, образуя аллею,

и белеет Хермон, сохранив на вершине февраль.

Иордан и притоки – источники водного шума.

А под пологом ветхим, откуда равнина видна,

патриарх Авраам и потомок его Еошуа

продолжают беседу за чашей густого вина.

Под иудиным деревом ярким, в селении мирном,

им Пречистая Дева готовит лепешки и мёд.

Вот она обернулась: из дома окликнули – «Мирьям!».

Вот она улыбнулась, и полдник двоим подаёт.

Завитком возвращается время, пыльцой осыпается возраст.

Разноречий домашних никто не выносит на суд.

И великое племя людей на глазах обретает прообраз.

Да и чаша на месте: обмоют, нальют, поднесут.

Аист

                     Алексею Зубову

Как это славно – сочинять по-русски

над стыком двух семитских языков

и где-нибудь на галилейском спуске

вникать в этюд, где звон и снежный Псков.

Я по жнивью бреду, как белый аист,

не ведая, что пересёк межу.

И только от тебя освобождаясь,

я, родина, тебе принадлежу.

2005-2008

ПРАЖСКИЙ НАБРОСОК

                              Б. Орлову

Мне снова захотелось в Прагу,

где человек в кафе читает книгу,

а за стеклом – всё в башенках да шпилях,

и ветки кружевом текут в автомобилях.

По улице безлюдной, где капелла,

навстречу – некто,

с крупным далматинцем,

и на минуту всё во мне запело,

как будто я в обоих воплотился.

Наверно, всюду славно в роли гостя.

Но мне милы славяне без монгольства,

слова, чей смысл

переведёшь, подумав,

и чешская фонетика с поддувом.

Мне снова захотелось в Прагу,

где тихий викинг на концерте Брамса

украдкой гладит по руке подругу,

а час назад

на льду за шайбу дрался.

Мне снова захотелось в Прагу,

где человек в метро читает книгу,

а выйдет – и ему, как конь из стойла,

подставит щёку

стена костёла.

А на холме – такое братство зданий,

глядящих в небеса без постной мины,

что хочется молиться вместе с ними,

отбросив разницу

исповеданий.

Флотилиями – лебеди на речке.

Мне к этой Праге, изразцовой печке,

прохладной летом, а зимой горячей,

прижаться б навсегда. Люблю барокко

в ущельях готики. И пряный сыр в придачу.

А на углу Парижской и Широкой

мне кажется, что я сейчас заплачу.

2001

ОСТРОВА

Да, Мандельштам и Пастернак –

русскоязычные поэты.

У них нерусские приметы,

на них избыточности знак.

«Душа сыра, гортань суха».

«И вечер вырвешь только с мясом»…

Нервозность, взнузданность стиха,

влеченье к фокусам, прикрасам.

Вот Бродский. Ум, холодный пыл.

Ротонды в зарослях цинизма.

О нем сказать бы «начудил»,

но такова его харизма.

Поэтам русским испокон

присущи такт и чувство меры:

нельзя свистеть среди икон.

ценней приметы, чем химеры.

Поскольку движитель – не в них,

держаться чинно – дело чести.

Основа лирики – дневник,

в нем соглядатай неуместен.

А здесь – колючая трава,

зато моря вздымают массы.

- Летите к нам, на острова,

Борисы, Осипы, Олжасы!

2010

СНЕГ

                              Ал. Вернику

В городе Львове любили тебя, и стихи –

русские (надо же!) – переводили на мову.

Снежные шапки вскружили городу Львову

голову. Влажно-студёные эти верхи

благоприятствуют хмелю, горячему слову.

Снег на двускатные крыши, на купол и шпиль

непобедимые сбрасывает десанты,

лепит из веток набухшие белые панты,

тону бесед сообщает раздумчивый стиль.

Голод пустот утоляется снегом, стихом

(та же материя), пылом влеченья, гульбою.

Если пустыня сыта лишь самою собою,

нет перевода, стихи усыхают, ни в ком

нет отголоска. Но сутки-другие в году

так одиноко, товарищ, и так хорошо нам

в Ерушалаиме, снегом припорошённом! –

Будто амнистию провозглашают в аду.

2001

***

Былое чувство улья.

Сухой листвы дыханье.

Москва моя, Москвуля

мелькает на экране.

Еще не всё успели

заставить новоделом. –

Еще трамваев трели

с доски крошатся мелом.

Еще мне запах дорог

реки, цветущей липы,

пылающих конфорок,

асфальта и олифы.

И снег, прибитый солью,

и ранние фиалки,

и бравый дьякон Коля,

сосед по коммуналке.

И в белой шубе выдох,

и плещущие флаги,

и на платформах мытых

волна воздушной тяги.

И древние палаты

в наличниках добротных,

и Шумана раскаты

в консерваторских окнах.

И перемена ветра,

взвивающего вымпел,

при виде человека,

с которым сядем, выпьем.

Всё трелью балалаечной

с Даниловского рынка:

«Подколокольный», «Балчуг»,

«Подсосенский», «Стромынка»…

Осмысленная юность

в безмолвье стала падать.

И жизнь так просто сдунуть,

а не изымешь память.

2010

МОЛЛЮСК

Затерянный средь миллиардов тварей,

по прихоти природы, я моллюск.

Размычка, смычка – весь инструментарий.

Двустворчат Бог, которому молюсь.

Мне ведомы и мука, и нирвана.

Я чувствую сквозь холод и тепло

состав молекулярный океана

в местах, куда по дну приволокло.

Но вот приходит миг бесповоротный:

закрался в келью твердую мою

постылый привкус – серный и азотный.

Нет, не снаружи. Это я гнию.

И ради перламутровой изнанки

какое-то чужое существо

возьмет с песка – нет, не мои останки,

лишь створку от жилища моего.

2005

***

Друзья, не лезьте вон из кожи.

Я не любитель этих блюд.

О родине – кто сам ничтожен.

О нации – поскольку бьют.

Не существует разных неб.

Преодолимо расстоянье.

По мне, норвежец тот же негр.

А Иордан впадает в Днепр.

А тундра – побратим саванне.

Когда до Крыма два часа,

до Рима – пять, до Лимы – сутки,

все часовые пояса –

полоски мелом на рисунке.

Достань платок и мел сотри.

Различия – у нас внутри.

Как торт, не режется Земля.

Тут всё – делянки и лужайки,

амбары, кухни, флигеля

в поместье у одной хозяйки.

Но каждый род боится порч,

к добытой нише приспособясь,

и подает свою особость

как разделенность вод и почв.

Меня всегда влекло к своим:

чернявым и светловолосым.

Тот кришнаит, тот караим.

Тот пахнет рыбой, тот покосом.

Тот чернокож, тот узкоглаз.

Лишь страхом держатся границы.

Хочу, прощаясь, поклониться

за все, что сплачивало нас.

2007

ГОЛОС И ХОР

Голос певческий парит

в небе вертолетом.

Хора, хора просит винт

каждый оборотом.

Будто, схватывая звук

роторного соло,

запоют река и луг,

сопка и поселок.

Жаром полдня в куполах,

в радость или в горесть,

пышет хор в «Колоколах»,

обжигает голос.

Будто, схватывая текст

в облаках мелодий,

оживают души всех

памятных в народе.

И прошедшие века

раскрывают втайне

бесконечные меха

в певческом дыханье.

Пел и я с далеких пор

по призванью свыше.

Жизнь уходит, где ты, хор.

Я тебя не слышу.

2006

***

И какие поступки

Совершит он тогда!

Б.П.

Закончится обмен веществ,

а с ним - смиренье и мятежность.

Одна возможность не исчезнуть –

жизнь, перемолотая в текст.

Кто в тяжбе с вечностью истец, –

выигрывает полмгновенья,

лишь проговаривая текст

молитвы и стихотворенья.

Пусть мучит страх и зависть ест.

Смени страну, ходи над бездной.

Должна быть пряной, а не пресной

жизнь, перемолотая в текст.

Иначе не проходишь тест,

не утверждается, блистая,

твоя никчемная, пустая

жизнь, перемолотая в текст

2007