Интервью с художником Александром Качкиным

Хочу предварить это интервью категорическим заявлением: Александр Качкин – художник мирового уровня. Его работы расходятся по частным коллекциям в разные страны. Его картины могли бы украсить коллекции любого музея, но музейные закупочные комиссии – это неповоротливые бюрократические структуры. Их планы расписаны на годы вперед.

Свой мир, свою «галерею действующих лиц» художник Александр Качкин заселяет, в основном, детьми и стариками. Причем, дети у него серьезны, а вот старики и старухи выделывают такие штуки! Они стучат в детские барабаны, шьют куклы и управляют марионетками, дрессируют собачек и диких зверей. Добрый человек Саша Качкин своей художнической волей возвращает старикам их детские мечты и дарит им их реализованные фантазии.

Художник Александр Качкин в мастерской

Впрочем, признаюсь, я сознательно несколько погрешил против истины. Сюжеты его картин, конечно же, значительно разнообразнее. Среди персонажей – не только дети и старики. Но мне захотелось, чтобы читатели, которым предстоит открыть мир художника, хотя бы по репродукциям, пристальней вгляделись в лица этих стариков, самозабвенно играющих с куклами и дрессирующих собачек, а потом обратились к своей душе: сохранилась ли где-нибудь там, в глубине, память о детских мечтах и фантазиях. И если где-то там, в закоулках души, еще сохранилось детство, значит мы с вами еще живые и совсем не старые.

***

- Люди, которые видели ваши картины, отмечают, что вы часто используете «рембрантовский» прием. То есть глубокий темный фон, и высвечено только главное: лицо, руки, минимальное количество деталей… как вы пришли к этому стилю?

- Среди живописцев существуют две достаточно условные группы - "тоновики" (художники классической школы) и "цветовики" (импрессионисты и постимпрессионисты - Мане, Ренуар, Матисс, Дега). Для "цветовиков", естественно, нужен яркий свет. Цвет в такой картине самоценен. Эта живопись ближе к музыке.

"Тоновики" же ближе к литераторам, а именно, к драматургам. Работы часто повествовательны, с большей нагрузкой на сюжет, с более глубокой пластической разработкой образов. Как паузы в сценических действиях, так пустые и темные места на моих работах служат для усиления главного, доминирующего объекта. А излишний свет наполняет "паузы" ненужным шумом и ослабляет, на мой взгляд, впечатление от работы.

«Свет свечи»

Относительно «рембрандтовского» варианта… Нельзя сказать, что только Рембрандт – многие художники прошлого писали так, понимая, что светлый силуэт выгодней всего смотрится на темном фоне. Это в 20-м веке импрессионисты и постимпрессионисты, художники русской школы стали использовать светлый фон, когда надо было добиться впечатления как бы мгновенного снимка. Давайте скажем по-другому. Картина должна быть немного банальна. Если сюжет усложняется, появляется уже какая-то литературщина, это живописи противопоказано. В работе нужно сказать нечто главное и спрятать лишние подробности.            Картина должна быть сиюминутна.

Как я к этому пришел? Я люблю художников, которые писали в такой манере: Веласкес, Рембрандт, Гойя… И мне кажется - это способ выразить себя наиболее полно. Мне легче и естественней передать свой замысел, используя темный фон. На самом деле, я не задумываюсь над этим, это получается естественным образом. Иногда, наоборот, фигуры у меня темнее фона. Это зависит от задачи, которую я ставлю перед собой. Иной раз сама картина ведет и подсказывает дальнейшее движение. Задумываешь одно, а в результате получается совсем другое.

- Что значит - картина должна быть сиюминутна?

- Давайте для примера возьмем знаменитую работу русского художника Федотова «Сватовство майора». Эта некая театральная мизансцена, там каждый персонаж играет определенную роль. Если бы пьеса разыгрывалась в театре, движение продолжалось бы. Но на картине - застывшая мизансцена. Что было до, и что могло бы случиться после, зритель должен домыслить сам.

- В чем, как вы считаете, отличие изобразительного искусства от других его видов, от литературы, театра, музыки?

- Ну, возьмите, хотя бы, роденовского «Мыслителя». Как объект искусства – это совершенно выдающаяся вещь. Но представим себе некоего зрителя-формалиста, что он видит? Сидит человек, подперши кулаком голову – и что? Если попытаться описать скульптуру словами, получится чистая банальность. Здесь живопись проигрывает литературе. В отношении эмоциональном живопись проигрывает театру или, скажем, музыке. Но в том-то и дело, что в изобразительном искусстве магия, завораживающая зрителя, создается своими особыми приемами, которые невозможно описать словами. Возможно, эта некая энергетика, которая создается на плоском прямоугольном пространстве. Энергетический импульс должен передаваться зрителю. Тот, кто его воспринимает, готов часами выстаивать перед картиной, а другой говорит: «не мое».

«Починка куклы»

- Вы заметили, что часто картина в процессе написания уводит художника туда, куда он не ожидал попасть.

- Я говорю о себе. Я знал и знаю многих хороших художников, которые не начинали картину, пока не нарисуют себе на бумаге подробнейшим образом всех персонажей, вплоть до поворота руки и постановки пальцев. Для меня написание картины – это некая игра. Вот, например, картина, которая висит у вас в доме: женщина, бегущая за счастьем; а счастье, жизнь - в виде петуха, который от нее улетает. Вот эта задумка в голове крутилась, когда я начинал работу. Получались разные варианты, но все - не то. Но однажды, где-то в 2005 году, получилось то, что совпало с моим замыслом. Кстати, работа почти не подвергалась доработке, переделкам. А многие картины, к примеру, «Бесконечный разговор», я раз двадцать переписывал. Обычно у меня первая идея, с которой я приступаю к работе, такая, скажем, простоватая. Когда заканчиваешь работу, думаешь: «Боже, с чего я начинал – и к чему пришел!»

- Насколько четка ваша первоначальная идея?

- Абсолютно нечетка. Возникают какие-то лица и настроение, как некая музыка. Ну, не музыка, конечно, буквально, а образы тонально-цветовые. Когда-то была – помните? – популярна цветомузыка, попытка сопроводить музыку образно-цветовым рядом. Вот у меня что-то в этом роде происходит. Ну и еще воображение приносит какое-то выражение лица, какой-то жест.

«Гитарист»

- Хочу вас немного подробнее расспросить об энергетике картины. Помните, когда мы были у вас в гостях, вы повели нас в галереи Торонто? В одной из них висела абстрактная работа, на которую мы бы не обратили внимания, если бы вы не сказали, что у нее замечательная энергетика.

- Физически измерить эту энергию невозможно, это на уровне ощущений. Такое бывает со старой фотографией. На нее до вас смотрели десятки лет, десятки раз. Попробуйте эту фотографию переснять – и вы наверняка почувствуете разницу между оригиналом и копией. От старой вещи исходит что-то нематериальное, но явно ощутимое, а новая вещь – это всего лишь кусок бумаги с неким изображением. То же самое относится к любой старинной вещи. Попробуйте, сделайте реплику – и очарование пропадет. Я это чувствую. И картины я, именно, воспринимаю по их энергетике. Поэтому для меня особой разницы нет: картина в реалистической манере написана, или это абстрактная вещь.

Кстати, много профанаций в абстрактном искусстве, но работы Кандинского очень энергетичны. Это невозможно объяснить. Он писал труды по теории живописи, по построению пространства – это его мировоззрение, его взгляды. А вот на его картинах строй цветов, пятен, линий создает настроение, о котором мы говорим. То, что, собственно, является самым ценным в картине.

У нас в Киеве был такой художник, профессор Виктор Григорьевич Пузырьков, народный художник СССР. Он рассказывал, что когда он был в Италии (тогда в семидесятые это было все равно, что слетать в космос) и посетил один из музеев, он вдруг почувствовал, что в спину ему кто-то смотрит. Он ощущал это физически. Оглядывается и видит – эта работа Веласкеса «Портрет папы Иннокентия Х».

Вот еще одно, уже мое впечатление. Получилось так, что я в Лувре оказался за полтора часа до закрытия, а на следующий день надо было уезжать из Парижа. И вот я бегу по залам, взглядом мажу, и вдруг что-то останавливает. Смотрю - это работы Рембрандта. Рядом висели картины его современников, они не остановили, а Рембрандт остановил. Это все к вопросу о внутренней гармонии, энергетике картины. Кстати, когда художник теряет свой жизненный потенциал, и картины его становятся такими же немощными.

- Саша, люди, которые населяют ваши картины, это конкретные лица или обобщенные персонажи?

- Это, скорее, синтезированные образы. Потом, когда я уже напишу человека, он вдруг становится похож на кого-то, кого я раньше видел. Замечают, что некоторые женские персонажи похожи на мою маму. Какие-то мужские лица вдруг напоминают моего деда, который умер, когда мне было пять лет. Я пишу до тех пор, пока не получается человек, с которым мне комфортно существовать в этой картине. А ведь в процессе работы персонаж может мне сопротивляться, гримасничать, строить рожи. Но я работаю до тех пор, пока не получается то, что я хочу. Конечно, это происходит, когда мне нужно выразить себя. Если же мне заказан портрет – никаких проблем с идентичностью нет.

- Когда вы рисуете, вы наделяете своих героев биографиями?

- Обязательно. Мне нужно, чтобы у персонажа была биография, чтобы за ним была прожитая жизнь. Опять же, эта внутренняя работа художника, которую я не контролирую. Я рисую глаз – вижу, вдруг, он смотрит, как надо, стал живой. Какой к этому глазу должен быть нос? Нет, это не тот характер…а вот этот то, что надо. Рот – это самое сложное. Рот и глаза передают больше всего эмоции человека и, пожалуй, его интеллект. Бывает, неделями бьюсь над каким-то лицом.

- Вот вы добились, чего хотели. Человек на картине ожил. У вас устанавливаются с персонажем какие-то личные отношения? Вы его любите, вы над ним подсмеиваетесь?

- Да, конечно, я люблю всех моих героев. Даже если они не очень положительные, как, скажем, на картине «Моя соседка». Когда-то я в шутку сказал, что герои моих картин – это мои дети. Знаете, как бывает: какой-то ребенок более удачный, какой-то менее… но они все мне дороги.

«Моя соседка»

- В своих картинах вы явно отдаете предпочтение старикам. Это как-то связано с наделением героев биографиями?

- Да, именно так. Лицо человека – это книга, которую можно читать. Чем длиннее прожитая жизнь, тем книга интереснее. Я с детства помню тот восторг, когда мне попадалась толстая книга, например, «Граф Монтекристо». Ведь ее можно было читать долго!

К сожалению, приходится иногда идти на компромисс, учитывать и коммерческие интересы. Картины, где изображены пожилые люди, пользуются меньшим спросом у арт-дилеров и покупателей. Тем не менее, я считаю своей сильной стороной умение написать живого человека. Мне всегда было интересно не просто сделать похожий портрет, но передать эмоцию. Когда-то, давным-давно, году в 70-м, в магазине «Дружба» на Крещатике я купил книгу «Рисунки Рембрандта», и, решив похвастаться, принес ее своему первому учителю, замечательному художнику Анатолию Лаврентьевичу Постоюку. Пролистав альбом, Анатолий Лаврентьевич сказал: «Молодец, хорошую книгу купил. Сейчас ты еще не все понимаешь, но осознаешь со временем, что это не просто хорошие рисунки, это ЖИВЫЕ ЛЮДИ». Я это запомнил. И хотя в дальнейшем, во время учебы в художественном институте, и затем на выставках психологичность не очень была востребована, я к этому шел. И к своей манере пришел годам к тридцати. Очевидно, к этому времени у меня сформировалось умение выражать то, что я хочу.

Знаете, живопись, как правило, не обеспечивает материальный достаток, но когда тебе удается написать полотно, которое приносит радость оттого, что сделал то, что хотел, материальное благополучие отступает на второй план. И ты какое-то время чувствуешь себя сродни творцу.

В квартире коллекционера. На стенах картины А.Качкина

- Когда вы поняли, что будете рисовать?

- Рисовать я любил с детства, но, практически, не выделялся среди других детей. Потом, может быть, сработало тщеславие. В одной компании был мальчик, старше меня года на четыре, и все говорили: «вот как он хорошо рисует. Ему в художественную школу поступить». Да нет, - отвечал мальчик, туда таких, как мы, не принимают». Он намекал на свое еврейство. Для меня сработал принцип запретного плода. Туда тяжело попасть? – значит там интересно.

Потом я попал в изостудию при Дворце пионеров и там зацепился. В жизни многое зависит от случая. Мне повезло, что я попал к замечательному педагогу Постоюку Анатолию Лаврентьевичу. Он много мне дал, и не только в смысле мастерства. Он был человек увлеченный, и нам прививал любовь к искусству, рассказывал о художниках.

Мы с мамой жили небогато. Когда он узнал, что я собираюсь поступать в художественную школу, где при поступлении нужно будет написать натюрморт маслом, он принес пакет с красками и за несколько занятий научил с ними работать, писать маслом. Я пропадал у него в студии, рисовал гипс, писал натюрморты. А в девятом классе я поступил в эту школу. Так и пошло дальше.

Оглядываясь назад, я понимаю, что всегда хотел быть художником. На художников я смотрел, как другие дети смотрели бы, наверное, на космонавтов.

- Где-то в статье о вас я встретил упоминание о влиянии отца на формирование ваших вкусов.

- Прочитанные мне отцом в детстве сказки, сформировали у меня такую особенность: я мог бесконечно фантазировать на сказочные темы. Эту мое умение активно использовали воспитатели в детском саду: приводили меня в какую-нибудь группу, и я мог и час, и два импровизировать на темы известных сказок, добавляя вымышленные на ходу истории. Тишина и порядок в этой группе были обеспечены. То же продолжалось в школе, но там я уже рассказывал не сказки про царей и богатырей, а детективы и всякие приключения.

Это мое умение рассказчика пропало, но склонность к фантазиям проявляется иногда в картинах, когда появляется вдруг какой-то совершенно неожиданный сюжет. В этом сказалось влияние отца. И, конечно, отец сформировал меня как личность. Его не стало, когда мне было 7 лет. Мама помогла мне развить то, что заложил отец.

- На многих ваших картинах, за исключением тех, что написаны на заказ, мы видим еврейские лица. Что вас заставляет вновь и вновь возвращаться к этим характерным чертам?

- Знаете, это такое подсознательное желание, чтобы человек, которого я пишу, был мне симпатичен. Это не значит, что я к каким-то другим людям отношусь с предубеждением. Но так получается, что с моими героями у меня должен быть какой-то внутренний комфорт.

Может быть, это еще какая-то остаточная реакция на то, что во времена социалистического реализма еврейская тема была, практически, закрыта. Само слово «еврей» звучало почто неприлично. С «перестройкой» ситуация несколько изменилась. На выставках уже спокойно относились к моим национальным персонажам. 

«Воспоминание»

- Саша, вы рисуете людей. А пейзажи, натюрморты вам неинтересны?

- Когда надо в картине написать натюрморт, я с удовольствием его пишу. Пейзажи у меня тоже неплохо получаются. Но вот какая штука: найдутся сотни художников, которые напишут пейзаж не хуже, а другие сотни напишут лучше меня. Но передать в портрете нюансы настроения, теплоту, доброту, внутренний мир человека… Я знаю не много современных художников, которые способны на это. Возможно, это покажется вам нескромным, но у меня получается. Поэтому я занимаюсь тем, в чем считаю себя сильнее других.

- У вас в нескольких работах присутствует петух. В чем тут дело?

- Вы заметили в начале нашего разговора, что картины у меня очень лаконичны. Чем меньше слов, тем каждое из них значительнее. Петух – такой многосмысловой персонаж. Во-первых, он присутствует в еврейских традициях: это обряд капурес в Йом Кипур. Петух фигурирует также в эпосе северных европейских народов. Там петух – символ времени, и в таком качестве я его тоже воспринимаю. Но самое главное – петух очень красивый и замечательно смотрится в картине.

Меня часто спрашивают, что означает та или эта деталь в картине. Но знаете, если бы я мог описать словами все, что изображаю, то я был бы писателем, а не художником. Художник изображает то, что видит и чувствует, а потом оказывается, что там какие-то глубокие смыслы, о которых он и не задумывался.

- Саша, вопрос, который я хочу задать, такой немножко каверзный. Вот вы в Киеве были довольно успешным человеком, членом Союза художников Украины, у вас были выставки в Киеве, Москве, Ленинграде. И, вроде бы, к вам местная власть неплохо относилась. Почему вы уехали?

- Как всякий советский человек, я мечтал побывать заграницей, посмотреть, как люди живут, по музеям походить. В 1988 году я побывал в Венгрии. Просто пошел в Интурист и купил путевку. Потом как-то я с приятелем, очень хорошим художником, разговаривал, рассказывал ему про Венгрию, как там люди живут… Он вдруг говорит: «Саша, что мы тут делаем? Надо уезжать». А мы идем с ним по Подолу. И он продолжает: «Ты посмотри, какая тут убогая жизнь». И знаете, он мне как будто какую-то инфекцию передал, смутил мою душу. Я к этому моменту достиг уже всего, что только можно было в тех условиях. Мои картины покупает украинский музей, меня признают хорошим художником. Следующий этап – это начать борьбу за звание Заслуженного, Народного, но зачем, мне это не нужно, не интересно. И, кстати, оказалось, что все покупатели мои живут на Западе.

Потом я и сам побывал в Германии, в Голландии, увидел другой мир. Вот иду я по Амстердаму и чувствую: здесь я хотел бы жить. Писателю трудно уезжать, у него есть языковый барьер, у художника таких проблем нет. Потом мои близкие родственники оказались в Канаде, и я уехал вслед за ними. Ностальгии у меня нет, я не скучаю по Украине. Разве что с друзьями, которые там остались, хотелось бы повидаться, побывать на могилах, где отец, деды похоронены.

- Ваши работы, в основном, в частных коллекциях. Где их больше всего?

- В Канаде – ведь я живу здесь почти 15 лет, в Америке много, в Германии, Англии. Несколько работ в Израиле, во Франции – десяток-полтора. Несколько картин в Японии. 

«С любимцем»

- Саша, спасибо, с вами интересно разговаривать, не только смотреть ваши работы.

***

Картины Александра Качкина – это энциклопедия человеческих эмоций и характеров. Есть работы глубоко драматические. Такова, например, картина под названием «Ожидание». Голова старика. Взгляд его устремлен на часы, застыл на этом символе быстротекущего времени. Все. Минимум деталей и максимум чувств.

От этой работы трудно оторвать взгляд.

Другие картины полны мягкого юмора. Художник слегка подтрунивает над своими героями. Перед нами дуэт. Певица, весьма довольная собой, и музыкант, который, кажется, немного сконфужен, ибо его напарница не всегда попадает в ноты.

У нас дома висят две работы Александра, и мы счастливы, что сумели их приобрести.