Блокпост
Стихи

***

Смерть началась. Теперь они вдвоем

пойдут по свету

в ту сторону, куда мы все несем

себя к ответу.

Казалось, будет страшно, но когда

оно случилось,

жизнь просто отвернулась, - как вода

остановилась.

В запруде, в этом круге без чудес,

как две подруги,

две тени, жизнь и смерть, сейчас и здесь

сомкнули руки,

и первая прильнула ко второй

и, слившись с нею,

прозрачнела и делалась водой,

живой живее.

***

Раздергана, распорота, разъята,

подточена привычкой к воровству –

дышать, желать и брать, не зная платы, –

вот жизнь моя. Я все еще живу.

Вранье и похоть, зависть и злодейство –

чего в себе за свой не сыщешь век!

Состаришься – и вновь впадаешь в детство.

Вот – человек. И все ж я – человек.

Могу жалеть, любить и восхищаться –

творить могу! И знать, что я умру.

И стыдно мне обидами считаться,

скулить и ныть у жизни на ветру.

***

Луна кругла – попробуй ущипни.

Ага, никак. И сны уже не снятся,

считай, сто лет. От старых только пни

торчат в мозгу, как дни пустые в святцах.

Ладонь так гладит тело, что оно

старается подставиться все сразу,

но резко открывается окно,

и звон стекла дробит в осколки фразу:

зачем – ты здесь – оставь – меня – уйди! –

не голос, а предсмертная икота.

И, трепыхаясь в такт ему, в груди,

сходя на нет, пульсирует пехота

диастол, систол, экстрасистол… Стоп!

Крутить кино назад

                            не позволяет

игрушечный дешевый диаскоп,

каких никто не перезаряжает.

***

Он так устал, что потерял ключи

к реальности. Как раз весна случилась,

слетелись натуральные грачи,

и голова гормонами спьянилась.

Не сделав то, что делал он всегда

и в марте, и во времена иные,

он отмочил коленце хоть куда:

шагнул в окно, где мы найдем и ныне

его последний в жизни силуэт:

сутулый и нескладный, не похожий

на тот, что в детстве был, скорее, свет, –

скорее, тень с ободранною кожей.

Блокпост

Хроническая острая тоска,

нескромные несбыточные планы;

нет чувства, будто истина близка;

газета безнадежно иностранна,

инопланетна; все разобщены,

лишь страх любви чуть-чуть объединяет,

когда с чужой, враждебной стороны

внезапно к сердцу пуля прилетает.

***

Он все расставил по своим местам:

тебя, меня, и всех, и даже то,

что вне всего и недоступно нам:

для времени и смысла решето.

Сопротивляться, видя ход вещей,

и бесполезно, и всего верней,

поскольку, руки опустив в поток,

мы устье замыкаем на исток.

И ток бежит, и нам цветет сирень,

и тщится разум что-нибудь объять,

и начинают камни собирать

те, что имели сердце как кремень.

***

Все разминулись, поскольку никто

никого не узнал.

Каждый в нужде и обиде на то,

что себя не отдал.

Многие так озверели, что страх

им отъел по лицу:

шутка ли – шарить сознаньем впотьмах

с пустотой на весу.

Если и вышло кого-то найти, –

принимая гостей,

помни всегда, что сиротство – в пути.

Жди и бойся потерь.

***

Еще неплохо все, что делает погоду

и дорого душе:

здоровье близких, сон, досуг после работы,

замки на гараже.

Нам то и хорошо, что не напоминает

о бренности своей,

публично правит бал, но скрытно угасает,

как тень среди теней.

А близится закат. Ненужные длинноты

фальшивят звукоряд,

проплешины едят лазурь и позолоту, –

то авангард утрат.

Бросать курить, худеть, тревожить призрак детства –

ничто теперь не впрок.

Неси свой крест, смирись и раздели наследство,

чтоб не ушло в песок.

Еще неплохо все, но нам с тобой понятно:

по правилам игры

мы движемся туда, откуда нет обратно.

На свет – из мглы.

***

Действительность коварна и смутна.

Попытки разгадать ее не дали

нам результата. Выйдя из окна

и слившись с ней, мы различим детали.

В подобном приближении весь мир

сужается до камешка, травинки,

к которым вся приблудия – гарнир,

свалившийся с хрустальной Божьей вилки.

***

Только то и было, что с тобою,

факелом в горсти.

Ставлю на кон брыли с бородою –

было б, чем трясти.

Если это – страсть, ее порочность

явлена ль, когда

ты меня проверила на прочность,

как сосуд – вода?

То ль греховно, что считают люди,

вычислив корысть,

или нет греха воде в сосуде

путь себе прогрызть?

***

Все, что не случилось, – не случилось:

величавость и велеречивость,

полный список бонусных услуг.

То, что приключилось, – улучилось,

миновав, как праздник, как испуг.

А у нас часы бегут резвее:

краденое время голоднее,

ибо рассыпается пыльцой.

Как не-пчелы, власти мы над нею

не имеем, но зато умеем

время опылять своей судьбой.

***

Эти женские движенья:

кисти в сумочке возня,

тонких пальцев копошенье,

непохожих на меня,

головы как бы случайный

вопросительный наклон…

Если б то и было тайной,

я бы тотчас вышел вон.

Но порой… минуя зренье,

мимо логики – войдет

внутрь меня, как настроенье,

и гуляет там, цветет,

все вверх дном перевернет, –

не иначе наважденье!

***

Не понравилось – кнопку дави:

ход назад, и с учетом ошибки,

из гримас можно сделать улыбки,

больше выгод извлечь из любви,

девять жизней прожить…

                                   Всякий раз,

как на сердце разор и беспутье,

«Что, судьба? – говорю. – Не компьютер?»

«Нет, - вздыхает, – единственный шанс».

Натюрморт

<3. Памяти человечества>

Всем видно, но все закрывают глаза,

дрожа, уповают на милость.

И раз уж никто это вслух не сказал,

и туча, глядишь, не сгустилась,

и роль не покинула тело.

А занавес кстати заело.

Бряцая ключами, вахтер удивлен,

что пьеса все длится и длится,

как сонная муха, что лету вдогон

садится на сонные лица

и их оживляет. На кнопку звонка

нажать – он команды не слышал пока.

Среди декораций вершится сюжет,

утративший, впрочем, сюжетность,

поскольку ни смысла, ни замысла нет

в истории. Есть – беспросветность.

Все меньше надежды на чудо,

все выгоду ищут покуда.

Не смутное время, – скольжение вниз

со всем ускореньем соблазна,

где необратимость – не частный каприз:

погибели семя заразно.

Всё черной гангреною поражено, –

прогресс ампутации просит давно.

<2. Памяти человека>

Вот-вот: человек, и всего боится,

но лезет упрямо и хочет, хочет,

да так ненасытен, как в засушь поле:

то с зеркалом спорит, потом хлопочет,

потом набивает желудок, после

детей поучает, семейной ссорой

пугает соседей, но тихнет возле

жены до утра, чтоб ей быть опорой.

С утра повторенье всего по списку:

кому насолить и кого взять в долю.

И всякий, косясь на чужую миску,

все ту же баланду из страха, боли

и жадности видит. Да, жизнь достала,

но так, как у всех, и ему не хило!

Он сам спровоцирует все начала

и сам себе выкопает могилу.

***

Мое маленькое смертное земное дитя!

Взрослый, опытный, хитрый, жестокий, –

я безутешен, думая о тебе.

Если ничего нельзя сделать,

я буду молиться хотя бы о том,

чтобы Милосердный Бог

забрал меня на небо прежде тебя.

***

Завьет себя, подкрасит, приоденет –

и вот уже с ней рядом ты – пигмей:

и ростом-то обидно коротенек,

и куц умом, и неуклюж, как пень.

И как прибился к этому причалу, –

не князь, и не купец, и не герой…

А час назад она взахлеб мечтала

построить жизнь – представь себе! – с тобой.

***

Семью их съела бедность. Поначалу

еще казалось, можно потерпеть,

но вскоре это слово прозвучало,

и стало крепнуть и звенеть, как медь,

и потрясло их дом до основанья:

надежды, идеалы и мечты –

все смел набат, все выпили страданья,

во всем явились тления черты.

Был век – любой, страна – любая, слово

могло звучать на языке любом.

«Но доброе всегда беднее злого,

и смерть всегда сильнее, чем любовь…» –

так думал – тот, а кто другой – иначе,

но мы об этом скромно промолчим.

Слова разят, но неизбежность сдачи –

вот что мешает говориться им.

***

Просто, забыв о смысле, заботиться о тебе.

Просто не быть в погоне, в страхе, в тоске, в борьбе.

Просто сидеть у моря или гулять в лесу…

Но ты меня уронила. И я тебя не несу.

Серый декабрьский вечер в длинном ряду других

серых, пустых, ненужных – станет зачином их

шествия друг за другом над суетой людской,

где никому не удастся нас вместе найти с тобой.