Номер 2(39) - февраль 2013
Надежда Кожевникова

Надежда
Кожевникова Коллекционеры

Странно, что в гуще теперь публикуемых мемуаров об этой семье почти не упоминается. Между тем практически все авторы в их доме неоднократно бывали. В годы, которые они вспоминают, появления там просто нельзя было избежать. Так почему же, стесняются что ли? С чего бы?..

Пропускная способность их дома конкурировала с ЦДРИ, ЦДЛ, ВТО вместе взятыми. Там не только ели, пили, но и получали своего рода "путёвку в жизнь". И те, кто уже прославился, и кто еще только всплывал из безвестности, включались в коллекцию, что тщательно, много лет собирали хозяева.

Обстановка их московской квартиры и дачи была стильной – семья чуть ли не первой в своём окружении начала собирать антиквариат – но куда больше чем павловской мебелью с "пламенем" гордились гостями, можно сказать, по-отечески вникая в проблемы, заботы каждого и не гнушаясь мелочами.

Они были активны и в общественной сфере: в преклонном уже возрасте не пропускали премьер, вернисажей, юбилеев. Всегда быть на публике довольно-таки утомительно, но у семьи тут была потрясающая закалка. Светские люди, правда, всегда близки к смешному, тем более в СССР, где всё пародию напоминало, а уж попытки изобразить другую жизнь – вдвойне.

В дневниках у Корнея Ивановича Чуковского драматург Александр Петрович Штейн упомянут четырежды, и каждый раз в связи с похоронами. У Чуковского, скрупулёзно точного, фамилией Штейна открываются списки участников скорбного ритуала: можно представить, что так вот и обстояло. Штейн был тут именно в первых рядах. Хотя на похоронах Пастернака Чуковским отмечено его отсутствие: нюанс характерный.

Короче, если пытаться всех перечислить, кто у Штейнов бывал, бумаги не хватит. Проще выделить отсутствующих. Называю: мои родители. Хотя это долго казалось мне загадкой.

Ссоры не помню, да Штейны наверняка бы её не допустили. Отцу, нрава не мягкого, пришлось, верно, особую изобретательность выказать, чтобы повод найти для обрыва общения с людьми столь радушными. Просто отбрить, съязвить – ему бы простилось. Хорошо помню отцовский прищур, подбородок затяжелевший, в предвкушении сладостном "шуточки", от которой собеседники багровели. Но Штейны, с их выучкой, пожалуй, улыбнулись бы. Их так, с наскока, было не взять. Следовало проявить упорство, но вот зачем оно папе понадобилось, повторяю, долго не понимала.

Последний раз видела Кожевниковых вместе со Штейнами в году, верно, пятьдесят четвёртом. Считаю так, потому что в штейновской даче в Переделкине уже отстроили второй этаж: там, у камина, гости и собрались. И был Алексей Каплер, после смерти вождя выпущенный из лагеря, которого я называла «дядей Люсей», а тётей Люсей Людмилу Яковлевну Штейн. Мама моя не была беременна, значит, сестра Катя уже родилась, но, видимо, недавно: я еще чувствовала себя любимицей, что в скорости, с появлением младшенькой, прекратилось.

Сталин кончился, пришёл Хрущев. И недоверчивые слились в братании. Недолгом. В сознательном возрасте подобное пришлось наблюдать в начале "перестройки". Надежды, надежды... В доме у нас появляется Галина Серебрякова, переговоры ведутся с Лебедевым, помощником Хрущёва, по поводу её лагерной прозы, что папа собирается печатать в «Знамени». Мама настораживается: Серебрякова, в её понимании, чересчур активна, а папа излишне внимателен. Обычно в застолье сам без ýмолку говорит: скуку глушит, как я потом догадалась.

В тот период драматург Штейн тоже приобщился к разоблачению культа личности, написав пьесу «Гостиница «Астория», поставленную его другом Николаем Охлопковым с большим успехом. В те годы от писателей не ждали самовыражения, но вот соответствовать веяниям следовало непременно, и быть тут чуткими. Тоже непросто: не забежать вперёд и не отстать; не прогневить власть и в то же время вызвать симпатию у либеральной публики, без чего успеха быть не могло. Никакое официальное одобрение, никакая хвалебная рецензия не могли даже отдалённо равняться по влиянию с тем, что возникало из шёпота на тех самых, уже набивших оскомину кухнях.

Дом Штейнов и был средоточием слухов-шептаний, хотя крамола в них отсутствовала, а скорее ну просто выпускались пары. Хозяевам, как и гостям, было что терять. Но Штейны особенно тем притягивали, что никого, ни за что не осуждали.

В этой кажущейся неразборчивости действовал механизм, безупречно отлаженный, проверенный и основанный на, скажем, гибкости, характерной для так называемых культурных слоев. Впрочем, понятно: иметь убеждения, открыто их выказывать, требовало либо геройства, либо упрямства, когда все сомнения в зародыше убивались в самом себе.

Режим всех принуждал к подчинению, но одни становились в известную позу с видом жертвы, а другие – мой отец, например – так держались, будто им это нравится, они-де удовольствие получают, корёжа свою личность, свой талант.

Вот причина, как мне представляется, по которой Кожевников дистанцировался от Штейнов. Ведь иначе следовало бы разделить и униженность, подневольность, в той среде не только не утаиваемые, а декларируемые с вызовом, как единственно возможный протест.

А вот мою маму к Штейнам тянуло, томило непричастностью к празднику, происходящему так близко, по соседству, на той же улице Лермонтова. Ворота штейновской дачи постоянно оставались распахнутыми, автомобили на въезде теснились, и когда мы шли мимо, мама грустнела, хотя и не решалась признаться, как ей хочется туда, в многолюдство. Но папа, редко в чем-либо ей отказывающий, тут был непреклонен.

Я же в ту пору привыкла уже чьему-то веселью не завидовать. Папина отстранённость от цеха собратьев и мне постепенно передалась. С писательскими детьми не дружила, кожей чувствую, что и для них я чужая. И так на всю жизнь осталось, не столько из-за позиции отца, сколько из-за собственного характера, сходного, впрочем, во многом с отцовским.

Но и маму, конечно же, не гульба, пусть шикарная, на широкую ногу, привлекала, – это она и сама могла бы организовать – а оттенок избранности, ни с деньгами, ни с должностями, ни с официальными почестями не связанный. Наоборот даже, лучше было бы – не иметь, хотя Штейны с удивительной грациозностью тут балансировали: сами не рисковали, но привечали гонимых /и не гонимых тоже/, умудряясь прослыть вольнодумцами, казалось бы, очевидному вопреки.

Александр Петрович пьесы писал исключительно правоверного содержания, зять его, Игорь Кваша, снимался в роли вождя мирового пролетариата Карла Маркса, но на их репутации в либеральном кругу это не отражалось. Сливки творческой интеллигенции, такие, скажем, как поэтическая небожительница Ахмадулина или пламенный трибун Ефремов, не морщились, не брезговали бывать завсегдатаями на посиделках у Штейнов. Такая эпоха: компромиссы являли основу существования. Их понимали, прощали. А вот цельность изображать наверно не следовало, как это пытался делать мой отец.

В пьесах Штейна, ну, выражаясь мягко, относительной художественной ценности, актёры были заняты первоклассные: Плятт, Штраух, Папанов, Миронов, Ия Саввина, Свердлин... Так что ж, и у Софронова играть приходилось. Видимо, искусство лицедейства меньше подвержено коррозии в изначально лживых установках, чем литература. Про драматурга Штейна можно сказать, что он был удачлив, дозволенная полуправда особого ущерба его текстам не приносила. Как, например, и Розову, сохраняющему до сих пор удивительный оптимизм. Но были и другие, чей природный дар эпоха растоптала. Имелся ли у них выбор? Принято думать, что да, но я не уверена. Может быть, для некоторых, помимо творчества, еще ценности существовали, ради которых, по выражению Маяковского, они наступали на горло собственной песне. Валить их в одну кучу с бесстыдными конъюнктурщиками, на мой взгляд, не стоит. Но и желания тут в спор вступать, тоже нет.

Зато интересно сопоставить как представителей разных поколений, отцов и детей, писателя Юрия Германа и сына его, Алексея, одного из самых значительных теперешних режиссёров. Юрий Павлович, с его "Верьте мне, люди", и Алексей Юрьевич с последним фильмом "Хрусталев, машину!". Разрыв колоссальный, не правда ли? В одном интервью Герман-сын говорит, что когда клали на полку его «Проверку на дорогах", директор картины плакал, умоляя режиссёра отказаться от сделанного, и себя не губить, и других. Режиссёр тоже плакал, но стоял насмерть. Добавляет, что если бы жив был его отец, то заставил бы картину порезать. "Потому что – цитирую – он был добрый человек. И не считал, что из-за пучка света надо такую беду навлекать на многих людей".

Так, может быть, спайка между отцом и сыном всё-таки была и осталась? Сбереглась основа, на которой всё дальнейшее и проросло? Да, жизнь, ростки её уже в другом, новом времени. Рассуждаю, возможно, по обывательски, но в поколении наших родителей вижу не только их заблуждения, но и жертвенность, пусть и не всегда оправданную. Во всяком случае, их строго судить, повторяю, у меня лично влечения нет.

В каждом времени существуют свои странности: то, о котором идёт речь, характерно несоответствием яркости индивидуальностей и серой, больше уже негодной к употреблению жвачкой, что тогда называли творчеством. Если обращаться к текстам, той эпохой оставленным, то многие авторы их предстают чуть ли не недоумками. А между тем в жизни, свидетельствовать о которой скоро уж будет некому, они, эти же авторы, с редкостной щедростью обнаруживали свою личностную недюжинность, заковыристость, неоднозначность, что в песок ушли по закону изначально жестокому: было – и нет.

Нормально: сменяются вкусы и нравы, и взгляды. Но людям творческим всё-таки шанс даётся закрепить своё мимолётное бытие. Импульс, если в него трезво вникнуть, сумасшедший: из задуманного реализуется ноль целых и сколько-то десятых процента, – но именно он побудитель тех завихрений, что отличают артиста от бухгалтера. Беда, если артистов к бухгалтерской осмотрительности принуждают, а бухгалтеров к сочинению поэм. Именно так обстояло в державе, гордо именуемой СССР.

Зато жили захватывающе интересно! Иностранцы, проникнув на московские кухни, слюной от зависти исходили: пир духа, поголовная даровитость, искромётность, блестящие реплики, тосты как философские эссе. На таком фоне их знаменитости унылыми, скучными казались: всё молчком, всё себе на уме.

А объяснение простое: те в своих книгах себя выражали, наши же – в устном творчестве, опровергая нередко самими же написанное. В застольях выкладывались, в общениях. Штейны, умницы, нишу создали, куда устремлялись, изнывая от невостребованности.

И в прозе, и в сценических воплощениях конфликт допускался только хорошего с лучшим. Всем вменялась прекраснодушная интонация, и можно представить, сколько желчи в авторах скапливалось, особенно в тех, кто надрывался фальцетом, изображая херувима, будучи от природы чертом, призванным, дразнить, язвить.

Хотя не для всех в маскараде участвовать было мукой, терзанием. Может быть, ошибаюсь, но, как мне видится, Александр Петрович Штейн жил в полном согласии с собой. Дружелюбный, к людям действительно расположенный, отнюдь не богемный, он мог при других обстоятельствах быть, скажем, врачом-терапевтом с хорошей практикой, свой интерес к искусству, точнее к людям искусства, удовлетворяющим в хлебосольстве. И не надо было бы самому творить.

И вспоминали бы о нём с благодарностью, без той отчужденности, что потом обнаружил кое-кто даже из домашнего окружения. Игорь Кваша, например, в интервью после смерти Ефремова рассказывал, как Олег Николаевич, уходя из «Современника» во МХАТ, приехал взволнованный к нему, Кваше, на дачу. Меня заело: не вашу, Игорь – Штейнов. Вы там жили на правах родственника. Нехорошо отступаться, даже если ситуация изменилась, и драматург Штейн теперь не в чести.

Соглашатель? А когда, от кого это скрывалось? Между тем, кто только не пользовался его гостеприимством! Многолетиями. А попробовали бы вот так, всей гоп-компанией, экспромтом, что называется, к Твардовскому, к примеру, нагрянуть: вот именно, не посмели бы, и в голову бы не пришло.

Не сомневаюсь, что и Ефремова первой на даче встретила Людмила Яковлевна, наша всеобщая тётя Люся. Усадила, выспросила. И даже Ефремов вряд ли от чар её устоял.

Страсть Люси Штейн быть в курсе всего, как бы и суетная, возвышалась до бескорыстия, свойственного одержимости. Да, бывало, что распираемая объёмом имеющейся информации, она делилась некоторыми фактами с несколько большей щедростью, чем лица, ей доверившиеся, предполагали. Но к сплетницам её было бы несправедливо причислить. Натура её не вмещалась в такое определение, потому что коварство, как побуждение к сплетне, в ней отсутствовало, а если огрехи и случались, её не следовало бы за них винить.

Тут сказывалась специфика тогдашнего нашего существования. Все, несмотря на различия, были спаяны со всеми. И Люся Штейн лишь выразителем являлась общей надобности, общей зависимости друг от друга и всеобщей же невозможности податься куда–либо в сторону.

В обречённости на аморфность во многих жизненных сферах энергия неуемная просыпалась при личных контактах, порой обращающихся в удавку. Никому ничего не удавалось скрыть. Осведомлённость полная друг о друге приводила чаще к конфликтности, чем к дружественности, но силилась выглядеть сплоченностью.

Штейны, оба, и способствовали и сами поддавались иллюзиям, что эпоха, в которую довелось жить, может сойти за нормальную. Люди трезвые, они понимали, что если когда-либо перемены и возникнут, им до них не дожить.

А если бы дожили, их бы ждало большое разочарование: «коллекция», которую так тщательно собирали, обесценилась. Но разве что как собрание казусов, курьёзов её теперь можно воспринимать: никем уже нечитаемые многостраничные романы, увядшая слава когда-то шумных премьер, дерзости – фиги в кармане. А вот что сохранилось, получило преемственность и в теперешних представителях творческих профессий, так это традиционная инфантильность в восприятии реальной действительности, преувеличение собственной значимости и историческая беспамятность, возможно, умышленная. Неприятно сознаться, что в который уж раз самые совестливые, просвещенные – цвет нации, как принято отзываться о нашей интеллигенции – оказались послушными статистами в шулерских играх, где на кон снова поставили народ и страну.


К началу страницы К оглавлению номера
Всего понравилось:0
Всего посещений: 2162




Convert this page - http://7iskusstv.com/2013/Nomer2/Kozhevnikova1.php - to PDF file

Комментарии:

Соня Белявская
- at 2013-03-01 21:57:27 EDT
По-моему, я указала свою фамилию достаточно разборчиво. К Соне Тучинской я никакого отношения не имею. Странно, что к ней высказывают претензии за "наезд" на Н.Кожевникову. Насколько мне известно, Соня Тучинская открыто, под своим именем, не раз дискутировала с Н.К. С чего бы ей на этот раз стесняться? И с каких пор выражение собственного мнения равносильно наезду? Или то, что в отношении других - комментарий, применительно к Кожевниковой - наезд? Здесь ни у кого нет статуса неприкосновенности, тем более, что мои отзывы гораздо деликатнее многих других. Вот уж кто чемпион наездов - это как раз сама "обиженная". Не мешает её защитникам обратить на это внимание.
Ефим Левертов
Петербург, Россия - at 2013-03-01 15:44:49 EDT
Уважаемая Надежда!
Пожалуйста, не обращайте внимания на злопыхателей и завистников, продолжайте писать!

Роман Кремень
- at 2013-03-01 10:49:35 EDT
Времена, описываемые госпожой Кожевниковой, сегодня вполне могут характеризоваться как мемуарные.
Поэтому такие воспоминания, естественно не лишенные субъективности, очень интересны. Мне, жившему в эти времена, знавшему этих людей по их высокому творчеству, эти записи показывают, так сказать, задний план, по-своему интересный. То что нашим творческим людям "ничто человеческое не было чуждо", так это вполне естественно. Я полагаю, что они даже болели теми же болезнями, что и остальные.
Во всем, что было за рамками творчества, - люди как люди со всеми типичными для всех взаимоотношениями.
Наверное, все таки было хорошо, что в той среде были Штейны. Такие дома делают жизнь интересней.
Мы все любили собираться компаниями во всех социальных слоях. Они возникали на взаимных симпатиях и интересах. Могли держаться долго, до конца жизни, а могли распадаться и создаваться вновь. Вспоминаю это, и сегодня считаю бесценным и у многих утраченным даром.
А то, что "стучали", знали все. Это была постоянная и необходимая составляющая нашего пейзажа.
Были случаи, когда человек сам деликатно намекал о своей дополнительной нагрузке... И тем не менее жили, общались, влюблялись, женились, разводились, ссорились, мирились...
Госпожа Кожевникова, получились хорошие личные воспоминания. Этим они и интересны.

Виктор Каган
- at 2013-03-01 06:46:40 EDT
Обвал бранчливых отзывов последних дней просто удручающ. И тем, что текст толкуется, как журналистский репортаж из прошлого. И тем, что от Автора требуют оттаптывания на памяти отца. И политизацией даже того, в чём политики нет, с голословными обвинениями шут знает в чём. И ... можно продолжать. Но больше всего - в который раз с чуть ли не дословными совпадениями перепевом того, что уже не единожды писано в отзывах на другие тексты Надежды и что вкратце сводится к: "Не нравишься ты мне очень!". Какой-то мизантропический шабаш.
Борис Дынин
- at 2013-03-01 05:49:39 EDT
Уважаемая Надежда Вадимовна!

Не Вам объяснять, каким, мягко говоря, сложным было время. В своей преступной сложности оно воспитала у российского человека (евреев включительно) недоверие, подозрительность, низкое мнение о человеке. Это сказывается до сих пор, в том числе в реакциях на Ваши воспоминания о людях, которых Вы знали в частной обстановке. Ваши воспоминания - это ведь скорее Ваш исполнение долга перед близкими Вам людьми, а не попытка изменить психологию нашего поколения. Не так ли? Ваши воспоминания раскрывают, как человечность сохранялась в семье, несмотря на бесчеловечность общества, и в этом во многом таилась погибель его. Помните своих близких, какими они Были в Вашей жизни. Другие будут помнить иное. В жизни много планов, и Ваш план тоже важен.

Б.Тененбаум-Н.Кожевниковой
- at 2013-03-01 04:38:24 EDT
Тененбауму. Но допустим так, Борис, но с какой стати мне клеют подозрение
===
Уважаемая Надежда Вадимовна, я просто хотел пояснить тот факт, что отзыв, поставленный под статьей, в Гостевую дублируется автоматически. Сугубо техническая мера, вне всякой связи с содержанием отзыва ...

Надежда Кожевникова
Денвер, К, США - at 2013-03-01 03:27:35 EDT
Кажись, с вами, Александр Рубин, мы уже разобрались, я не Вадим Кожевников, и он не я. Но у меня с ним не только кровное, но и духовное родство. При его доверительности со мной, с раннего детства, я очень хорошо уяснила ту эпоху. И он знал с кем может быть откровенен. Не подведу, не предам. И тут оказался стопроцентно прав. Кожевников во мне не обманулся, можно пожелать такого же вашим детям и внукам.
Надежда Кождевникова
Денввер, Ко, США - at 2013-03-01 01:24:40 EDT
Тененбауму. Но допустим так, Борис, но с какой стати мне клеют подозрение, что Штейны были сексотами? Я хотя бы намек об этом в своем тексте обранила? А если кому не нравится мой отец, так и ради бога. Пусть. Между прочим и теперь издательства российские за переиздания его романа " Щит и меч" соперничают, и думаю кому отдать предпочтение. Мне этот роман не нравится, не нравился и Кожевникову, о чем есть опубликованное со мной интервью. в журнале "Алеф", стоит на интернете. Но при чем тут Рубин, со своими дремучими домыслами и о моем отце, и обо мне. А вообще-то, если дочь считает своим долгом защищать своего отца от наветов, спустя уже почти тридцать лет, как его нет, то, видимо, он правильно её воспитал. В любви и преданности, когда предательство- непростимый грех. Это понятно?
Надежда Кожевникова
Денвер, Ко, США - at 2013-03-01 00:42:32 EDT
Какая гадость выплеснулась от анонима "нам не дано предугадать", какая злоба, какая помойка. Где этот извращенец нашел в моем тексте намек на что-то подобное? Только прирожденный сексот, или же профессионал в погонах мог быть на такое способен. Если такие появились и на сайте Берковича, весьма сожалею.
Александр Рубин
- at 2013-03-01 00:32:31 EDT
Дорогая Надежда Вадимовна!
У Вас проблемы с пониманием русского языка.
Нижеследующее предложение:

"Так что оправдания типа: У меня друзЬя евреи я и сам почти еврей - не катят."

- оно не об евреях.

Оно - о том, что гнилые аргументы не защищают позицию, а делают её уязвимее.

С пониманием и сочувствием
AP

Б.Тененбаум-Н.Кожевниковой
- at 2013-03-01 00:32:20 EDT
с какой стати, то, что я пишу, отвечая на отзывы о моем тексте в журнале, сразу появляются в гостевой. Это что, провокация? Чья же?
===
Надежда Вадимовна, это стандартная практика Портала - все отзывы к материалам, помещаемым в журналах, дублируются в Гостевой. Это делается автоматически.

Надежда Кожнвникова
Денвер, Ко, США - at 2013-03-01 00:17:30 EDT
И вообще, с какой стати, то, что я пишу, отвечая на отзывы о моем тексте в журнале, сразу появляются в гостевой. Это что, провокация? Чья же?
Надежда Кожевникова
Денвер, Ко, США - at 2013-03-01 00:10:47 EDT
А не подлость ли мне приписывать то, о чем в моем тексте нет никакого намека. При чем тут евреи? Ядро советской интеллигенции, истеблишмент, даже при гонениях на "космополитов" до такой вульгарности, подлости не опускался, за исключением отпетых подонков. Такую грязь сами жуйте, коли есть охота.
Надежда Кожевникова
Денвер, КО, США - at 2013-02-28 23:52:01 EDT
Если уж и в гостевой, пока я отправляла своё послание, почему-то уже мелькнула фраза Рубина, что мать моя хотела" блистать" у Штейнов, то перед кем - Ефремовым? Она с отличной выучкой, неуступающей тете Люси, с Олегом, когда он расстался с моей старшей сестрой, сохраняла наилучшие отношения. На все премьеры в "Современнике" Ефремов оставлял маме билеты на самых почетных местах. И в спекталях появлялся в том бордовом свитере с горлом, что она ему подарила. Мама и Люся Штейн во многом были сходны. А вот мой отец и я- другие. Не такие покладистые, "светские". Отец чуждался своего писательского окружения, я- писательских детей. И абсолютно согласна с кем-то высказанным замечанием среди прочих отзывов, что заталкивать литераторов в одну резервацию, идиотская затея.

Но так же ведь было и с учеными. У них был свой дачный поселок, Мозженка, разве что участки там в три раза превосходили писательские, и дачи предоставлялись куда комфортабельнее. Я в Мозженке бывала. Но мне никогда в голову не приходило кому-то, чему-то завидовать. Всё по заслугам перед той властью. Одни облуживали идеологический сектор, другие "изобретали", с помощью добытых от "шпионов" сведений, атомную, водородную бомбу. Так льготы и распредялись, всем сестрам по серьгам. Так что мне уж на лапшу на уши не надо вешать. А еще была Жуковка, где Сталин одаривал дачами особенно отличившихся на научном поприще, тоже знаю кого и за что.

Но разве лучше, что и в Жуковке, и в Переделкино, те дачи теперь скуплены нуворишами? Когда увидала, как под коттеджи Газмпрома вырубается реликтовый переделкинский лес, никакого сомнения не оставалось: здесь теперь жить нельзя. Я бы не могла. И не захотела.

Нам не дано предугадатЬ ...
- at 2013-02-28 23:46:48 EDT
В своём сочинении Вы, уважаемая Надежда Вадимовна, остановилисЬ в полушаге от:
"они были информаторами КГБ, вот почему мой папенЬка ...".
Эти полшага прошли и А.Ш. и Националкосмополит, и, более того,
многие Ваши читатели эту мыслЬ СЧИТАЛИ из Вашего сочинения.

А теперЬ Вы говорите:я с ними дружила, почти любила, они мне
книги надписывали. Ну да.

Но две мысли:
1)их нынче стараются не вспоминатЬ все, кто у них бывал
2)даже зятЬ И.Кваша их отрёкся
- они ведЬ Ваши ?

И ведЬ обе, помягче сказатЬ, совершенно беспочвенные.

Так что оправдания типа: У меня друзЬя евреи и я сам почти еврей - не катят.

Надежда Кожевникова
Денвер, КО, США - at 2013-02-28 22:44:51 EDT
При столь обильных тут отзывах, пожалуй, и автор может кое-что уточнить.Тем более, что об одном и том же тексте оценки полярно расходятся. Но это не удивительно, скорее нормально. Читательское восприятие зависит от многих факторов, и все они мотивированны и собственным ракурсом, и позицией, и опытом, у каждого человека различными.

Я же,автор, ставила себе задачу, довольно скромную, показать на примере одной семьи, которую знала с детства очень хорошо, особенности той эпохи,той атмосферы, того менталита, свойственные определенному сорту творческой интеллигенции. Намерения осуждать у меня не было, но критический взгляд обнаруживается в моих писаний вне зависимости от намерений, всегда, на всё и на всех.

Люся Штейн была и оставалась до смерти ближайшей подругой моей матери. Да и когда моих родителей не стало, она так же, возможно, с излишним усердием, опекала и меня. Кира Головко правильно её обозначила: ей было интересно всё, обо всех. Телефонный её звонок всегда начинался с фразы: какая сводка? Не утолить такой жгучий заряд, в сущности безобидный, дурных побуждений отнюдь не преследующий, мне, например, казалось, неблагодарностью к человеку, чьи советы ценила моя мама. При этом я сознавала, что тетя Люся, как её называла, опять же не по злобе, любой информацией с кем-то еще непременно поделиться, как со мной делилась про других.

Её муж, Александр Петрович, обладал той же, что Людмила Яковлевна, общительностью,бесконфликтной всеядностью, что при постоянных раздорах в той среде, к ним обоим располагали. У меня сохранилась книжка "Второй антракт", надписанная Штейном моей годовалой дочке. Если бы Штейны дожили до ста с лишним лет, мои внуки тоже бы не избежали их соучастия и вопросов, типа, какая сводка.

В сущности подобный азарт к осведомленности о том, что является частным, интимным, испытывают многие в любом социальном слое, а в, так сказать,избранном,особенно концентрированно. Но даже на таком фоне Штейны были уникальны. Ими владела не иначе как страсть быть причастными ко всему,ко всем. Именно страсть заслуживает внимания, анализа, что я попыталась сделать в своем тексте.







Александр Рубин
- at 2013-02-28 20:43:52 EDT
... жили такие Штейны. Жили богато, открыто, широко.
У них бывали Ефремов и Ахмадулина, и многие другие.
Мама была бы непрочЬ там блистатЬ, но папа был решителЬно против
- безо всяких, казалосЬ бы, причин.

И по всему тексту, неоднократно, сравнения:
Штейн - интеллигентный, внимателЬный, доволЬный жизнЬю.
А папа - всё с точностЬю до наоборот.
И т.д. и т.п. ...

И вывод: что-то нечисто с этими Штейнами.

Первый же комментарий от проницателЬного А.Ш. "уточнил" -
не на свои ели-пили-карелЬскую-березу-покупали.
Наверное, денЬги из ГБ.

А ведЬ всё проще:
1) всякий успешный драматург был в СССР ОЧЕНЬ СОСТОЯТЕЛЬНЫМ человеком;
2) для молодого актера после спектакля не выпитЬ-закуситЬ в теплой
компании себе подобных - почти противоестественно;
3) Кожевникову компания Чаковский, а не Штейны и Кваша.

И ещё 50 резонов, почему ...

Вывод: нет никаких оснований полагатЬ что Штейн был сексотом.
Ну, а квалифицироватЬ данное сочинение каждый сможет сам.

Sonya
- at 2013-02-28 20:24:40 EDT
Это не "фибры души", а неспособность автора за многие годы (если не десятилетия)сдвинуться с накатанной колеи. Жанр мемуара - интересен, с этим никто не спорит. Но источник воспоминаний не бесконечен, даже учесть всё напридуманное вокруг реальных людей и событий. И потом, почему "нехорошо" высказывать своё мнение именно о Кожеаниковой? Правила форума распростаняются на всех. А уж если кто их и нарушает своей агрессией, высокомерным тоном и поучительными суждениями, то это как раз Надежда Вадимовна. И в ничьей защите она явно не нуждается просто потому, что никогда не сомневается в своей исключительности.
Ефим Левертов
Петербург, Россия - at 2013-02-28 17:53:48 EDT
Александр Рубин Thu, 28 Feb 2013 01:11:13
...Нехорошо.
-----------------------
Действительно, нехорошо, господин Рубин. Автор написала о том, что видела, что знала, что прочувствовала, можно сказать, фибрами души, а Вы не нашли ничего лучшего, как вспомнить об отце. А ведь мы этот вопрос уже обсуждали несколько раз. Вы, может быть, как нечастый здесь гость, не знаете этого? Или знаете?
Все это очень даже нехорошо.

Кира Головко - о Штейнах
- at 2013-02-28 06:44:28 EDT
Ближайшим соседом по даче был драматург Александр Штейн (вся его семья из настоящей еврейской интеллигенции), который часто вызывал Арсения к забору. Я поначалу думала, он о прополке сорняков спрашивает, а оказалось, пишет пьесу о флоте и обращается за советами. Штейн был мне очень симпатичен, и семья у него была замечательная — тихая, благородная. Любили угощать, мы часто друг к другу в гости ходили. Люся Штейн со мной подружилась, но при этом любила вспоминать про роман Арсения Григорьевича с Горской. Я и сегодня уверена, что в этих разговорах не было никакой интриги — ей просто было интересно, чем закончилась та драматичная история, но я каждый раз уходила от ответа. Там же на даче они праздновали свадьбу — их дочь выходила замуж за Игоря Квашу. По молодости лет он был очень эмоциональный, и Люся старалась его попридержать: «Игорек, ну подожди...»; «Игорек, позже это обсудим...» Она была эффектная, авантажная женщина с какой-то невероятной завивкой.

http://portal-kultura.ru/articles/books/sudba-admiralshi/?print=Y&CODE=sudba-admiralshi

Александр Рубин
- at 2013-02-28 01:11:22 EDT
Иные говорят - рассказ. Другие - мемуары. ТретЬи - донос. Неверно.
Это сочинение выполнено в жанре "застенчивой клеветы", также известном как "я так вижу!".
Какие к "я так вижу!" могут бытЬ претензии?

И для чего всё?

Чтоб серый образ "редактора, героя, депутата" ещё чуточку отбелитЬ.
Нехорошо.

Борис Э.Альтшулер
Берлин, - at 2013-02-27 20:48:35 EDT
Интересное эссе-воспоминание. И всё о том же: о Переделкино.

Маяковский, кстати, наступал на горло собственной песнЕ (у вас стои песнИ).

Ефим Левертов
Петербург, Россия - at 2013-02-27 19:20:09 EDT
Я вижу в этом рассказе широту взглядов автора, его личную отстраненность от описываемых персонажей, стремление написать "как это было тогда" без подгонки под сегодняшнее видение.
Судя по никам, я вижу также агрессивность относительных новичков сайта. Мне кажется, что это или плохое начало, или плохое продолжение плохого старого.
Дорогой автор! Не унывайте!

ALT
New York, NY, USA - at 2013-02-27 18:30:03 EDT
Извините, но не могу молчать. Зто ведь гадость, донос, наспех оформленный в форме мемуаров. Нет, я не за Штейнов и не против Кожевниковых - я против желтой прессы - какая пошлая мелочность.
Валерий
Германия - at 2013-02-27 14:34:22 EDT
Нет конца этой переделкинской "саги",очередного "совкового" извращения, поселить литераторов вместе, для удобства НКВД-КГБ,
со всеми этими тусовочными "салонами", служащими питательным бульонам для привлечения микробов разного калибра и назначения,а ля Виктора Луи...
Во всем мире писатели живут порознь, часто в одиночестве деревенской глуши,как пример Фолкнер, никогда не видавший Хэмингуэя, и ничего...без литфондов, пайков,путевок и очередных декад каракалпакской литературы...с халявными угощениями
и возлияниями...
Но была и другая страна,с бедностью, несправедливостью,бесправием,- страна учителей, библиотекарей,счетоводов,рабочих и работниц...
Был сегодня на ярмарке, видел много веселого, смешливого люда,стариков и молодежи,хорошие, дружелюбные лица...и никто из них
ничего не слышал о Пастернаке...надо же...

Националкосмополит
Израиль - at 2013-02-27 12:00:32 EDT
Я думаю, что в описываемом вами доме было сплошное стучалово, и провокалово.
Гости прекрасно об этом знали и имитировали имитацию имитации критического отношения к Советской власти.
И все знали, что все знают, что все знают о том, что знают.
Прекрасно это время описано в «Ожоге» Аксенова и в «Зияющих высотах» Зиновьева.
Но при всем при этом в таких домах «и елось, и пилось, и хотелось, и моглось».

Соня Белявская
San-Antonio, - at 2013-02-26 23:46:30 EDT
О Господи, одно и то же! Главные действующие лица - в бронзе и на постаменте!
Виктор Каган
- at 2013-02-25 20:21:41 EDT
Безмерное количество примеров того, как трудно сквозь черты того времени разглядеть человека, людей как человеков - принимая и понимая, но собой не поступаясь. А Вас это прекрасно удаётся.
Ефим Левертов
Петербург, Россия - at 2013-02-25 19:21:05 EDT
"Иностранцы, проникнув на московские кухни, слюной от зависти исходили: пир духа, поголовная даровитость, искромётность, блестящие реплики, тосты как философские эссе. На таком фоне их знаменитости унылыми, скучными казались: всё молчком, всё себе на уме."
Здесь, конечно, отмечена разница в менталитете.
"А если бы дожили, их бы ждало большое разочарование: «коллекция», которую так тщательно собирали, обесценилась. Но разве что как собрание казусов, курьёзов её теперь можно воспринимать: никем уже не читаемые многостраничные романы, увядшая слава когда-то шумных премьер, дерзости – фиги в кармане."
Однако, все это подготовило, то что случилось, в том числе столь быстрое снятие памятника Дзержинскому.
"Неприятно сознаться, что в который уж раз самые совестливые, просвещенные – цвет нации, как принято отзываться о нашей интеллигенции – оказались послушными статистами в шулерских играх".
А вот эта история обычна для всех революций.

A.S.
New York, NY, - at 2013-02-25 04:08:44 EDT
Прекрасная реалистическая картина жизни счастливого семейства "коллекционеров"!Даже за давностью лет, оставшаяся свежей и не потускневшей.Невольно закрадываются мысли: а на свои ли кровные устраивались и пиры и посиделки? Как у Маяковского: " Но одни раз Карл Маркс играл и на казённые"! То есть тогда этого в голову никому и не приходило, а теперь как-то возникает аналогия с немногими похожими "коллекционерами".Правда, там, у других "коллекционеров" были сразу же опознавательные знаки - почти все посетители дома были сливками общества и все, или большинство - осведомителями ГБ, включая хозяев! Очень было интересное и талантливое общество - без шуток! У Штейнов было похоже скорее на филиал - были, наверное, и "штатные" но были и свободные художники. Вот, быть может и поэтому у семьи автора, то есть отца и были некоторые сомнения? Хватало и "своих" - из ближнего окружения. Это так, догадка, а написано очень интересно - мастерская зарисовка быта элиты. И правда - живая картина - вполне для сюжета кино-воспоминаний.
Но всё кончается. Кончилась и пьеса жизни Штейнов. Увы, веление времени и его закономерность.

_Ðåêëàìà_




Яндекс цитирования


//