Жизнь прожить - не поле перейти

Жизнь Геннадий Анатольевич воспринимал трагически, и это мешало ему радоваться шашлычку на углях, холодному пиву и новым дорогим кроссовкам, купленным по оказии за полцены, - словом, тем незатейливым пустякам, которыми время от времени жизнь балует всех без исключения, - разница лишь в величине преподносимых подарков да частоте, с которой они делаются. "Ну что кроссовки, - горько размышлял он, - это сейчас они хрустят и сияют. А через год превратятся в сморщенные галоши. И если бы только кроссовки!.. А мы сами!.." И он безнадежно махал рукой.

Друзей у Геннадия Анатольевича не было. А откуда им было взяться? Когда к нему кто-нибудь звонил и спрашивал: "Слушай, Геша, какие планы на вечер, что делаешь?" "Геннадий, - укоризненно поправлял он приятеля, а потом отвечал: "Ну, как тебе сказать, что я делаю? Трагически воспринимаю жизнь". Было непонятно, то ли он шутит, то ли нет, и приятель на всякий случай вешал трубку, потому что если не шутит, то зачем мешать человеку в столь серьезном занятии. Тем более что сам-то этот приятель воспринимал жизнь спокойно и без затей, а в данный момент просто-напросто искал товарища, чтобы пойти вечером на футбол.

Как и следовало ожидать, телефон у Геннадия Анатольевича постепенно замолчал и бездействовал неделями, поэтому, когда строители случайно перерубили телефонный кабель и весь подъезд на несколько дней лишился связи с внешним миром, Геннадий Анатольевич был единственным, кто этого не заметил. "Ну что - телефон? - печально сказал он, когда сосед заглянул к нему в надежде, что может быть, хоть у него телефон работает. - На том свете телефона тоже не будет. Нужно привыкать".

Довольно скоро соседи вообще перестали заходить к Геннадию Анатольевичу, и упрекать их за это было невозможно. Ну, кому же охота, пропуская рюмочку, вместо нормальной беседы о вчерашнем футболе слушать долгие монологи о быстротечности и несовершенстве человеческой жизни?

Если вам на вашем жизненном пути встречался хоть когда-нибудь такой вот Геннадий Анатольевич, вы помните, конечно, как вам хотелось избавиться от его общества, оторваться, отлепиться и поскорее окунуться в простецкую и жизнерадостную толпу - орущую, жующую и жаждущую удовольствий. Иначе, казалось вам, вас тоже засосет эта трясина тоски и мрака. То же самое ощущали те, кто волей случая оказывался соседом, сослуживцем или даже просто попутчиком Геннадия Анатольевича. Не раз случалось, что молодой белозубый человек, только и ожидавший, над чем бы расхохотаться или в какую сторону стрельнуть глазом, оказавшись в одном купе с Геннадием Анатольевичем, ехавшим в командировку, выходил в пункте назначения совсем другим человеком: постаревшим лет на пятнадцать, сутулым, сотрясаемым мощным тиком. "Петенька! - радостно кричала жена, встречающая его на перроне. - Наконец-то! Я уже не могла дождаться!" - и протягивала букет гвоздик по рублю за штуку. "А вот это напрасно! - говорил Петенька, тыча указательным пальцем в букет. - Цветы должны расти на клумбе и улучшать экологическую ситуацию". Он аккуратно отодвигал жену и шел по перрону, бормоча непонятные слова. "Человечество обезумело… катастрофа неминуема… все равно все помрем…" - слышала жена, семенящая вслед за ним и пытающаяся всунуть букет мужу под мышку, поскольку руки у него были заняты чемоданами. "Выброси цветы! - отрывисто бросал муж и бодал головой воздух. - И прекрати курить! Камикадзе!" "А ты?" - жена резко останавливалась, изумленная. "Не курю!" - цедил сквозь зубы муж, ничего не объясняя. Конечно, когда они приходили домой и гипноз спадал, все возвращалось на свои места: цветы бережно ставились в вазу, Петенька сладко затягивался заграничной сигаретой, привезенной из командировки, а спутник по купе и безумная ночь превращались в странное и немного тревожащее воспоминание. И все-таки, пережить такое!..

Почти все вечера Геннадий Анатольевич проводил у телевизора. Он скорбно смотрел на участников всевозможных викторин и конкурсов и жалел этих пустых, никчемных людей, мечтающих выиграть миллион, в то время как планета, на которой они живут, катится к экологической катастрофе. В полное недоумение привел его однажды диспут на тему, можно ли прощать супружескую измену. "Изменяй, не изменяй - все кончится одинаково… - бормотал он себе под нос. - Все помрем… И жениться незачем".

Один раз он все-таки женился, было дело. Зинаида покорила его печалью - всеобъемлющей и непреходящей, он сразу почувствовал в ней родственную душу. Работала она на почте недалеко от его института, и познакомились они слякотным вечером, разумеется, в ноябре, потому что нет худшего месяца, чем ноябрь: все вокруг черно и мокро, снег с дождем лупит в лицо, и любое дело, требующее дополнительного зигзага по непогоде, портит настроение, и без того не лучезарное. А тем более если у тебя в руках еще и объемистый сверток, который ты утром захватил на работу, чтобы вечером, не заходя домой, отправить двоюродной тете в Рыбинск - есть такой город. Как назло, минут за десять до окончания рабочего дня Геннадия вызвал начальник группы и чуть ли не час допытывался, каким образом он выбирал параметры заглушки, поэтому, когда Геннадий ткнулся в дверь почты, она оказалась уже закрытой. По ту сторону стеклянной двери стояла непреклонная женщина. Поставлена она была для того, чтобы выпускать на волю счастливцев, успевших вскочить на почту за несколько минут до закрытия, и ни в коем случае не впускать раззяв и растяп, не умеющих рассчитать свое время.

Геннадий легонько постучался в дверь. Женщина вопросительно посмотрела на него через стекло.

- Не пустите? - печально спросил Геннадий, предчувствуя ответ.

- Что? - сказала женщина и приоткрыла дверь. - Не слышу! Что?

- Не пустите? - повторил Геннадий, глядя церберше прямо в глаза и удивляясь застывшему в них страданию.

- А что у вас? - неожиданно заинтересовалась женщина и показала на сверток.

- Стеганое одеяло, - признался Геннадий и виновато пояснил: - Тете. В Рыбинск. Мерзнет старушка.

- Проходите, - покорно сказала почтовичка и посторонилась, чтобы он мог войти.

- Но ведь вы уже закрылись, - напомнил Геннадий. - Я опоздал.

- Проходите, раз уж пришли, - вздохнула женщина и стала еще печальнее.

Она долго паковала одеяло, Геннадий помогал ей, и когда они закончили, на почте уже никого не оставалось. Они вместе вышли на улицу, заперли дверь, предварительно включив сигнализацию, и направились к метро, уклоняясь от ветра и обходя огромные черные лужи.

По дороге выяснилось, что женщину зовут Зинаида, что живет она рядом со стадионом "Радуга", в однокомнатной квартире, совершенно одна, если не считать кошки Зинки.

- Как же это вы кошку назвали человеческим именем и к тому же как себя, - упрекнул ее Геннадий. - Есть и другие имена. Опция, например. Или Василиса Сокращенно - Васька.

- На другое имя она не откликается, - вздохнула Зинаида. - Я пробовала.

И погрузилась в печаль.

"А, вообще-то, какая разница, как зовут кошку, - подумал Геннадий. - Все равно подохнет…"

На свадьбу к ним приехала тетя из Рыбинска. Она оказалась вовсе не старушкой, а женщиной хоть куда, и привезла молодоженам подарок - стеганое одеяло, но не то зеленое, благодаря которому они нашли друг друга, а голубое в синенький цветочек, чем порадовала невесту и растрогала жениха. Оказалось, в Рыбинске одеяла тоже иногда бывают, нужно только на них попасть. Но такая удача бывает, может быть, раз в жизни.

Развелись они через полтора года, после того, как Зинаиде сделали операцию и у нее перестало болеть ухо. Кто бы мог подумать, что страдание, застывшее на ее лице и пленившее некогда Геннадия, объяснялось всего лишь хроническим воспалением среднего уха. После же операции Зинаиду как подменили: она стала просто хохотушкой, трещала без умолку и даже начала подкрашивать глаза. А кошка Зинка стала откликаться и на Василису (сокращенно - Васька), и на Опцию. Короче, все пошло кувырком. Вдобавок ко всему Зинаида уволилась с почты и устроилась билетершей в кинотеатр "Радость", в связи с чем начала за ужином пересказывать содержание фильмов про любовь, которые смотрела теперь в невероятном количестве. И Геннадий не выдержал.

 Канули в Лету и уже никогда не вернутся те дождливые ноябрьские вечера, когда они, ужиная на кухне и глядя друг другу в глаза, горевали о том, что безрассудное человечество каждым своим шагом толкает их беззащитную планету к пропасти. Что не думают люди о стремительно надвигающейся на них экологической катастрофе, что игнорируют моральные ценности. Нет, теперь Зинаиде на все это было наплевать! Она, словно какая-нибудь сопливая девчонка, покупала на каждом углу мороженое "Мокко", мурлыкала себе под нос "Не надо печалиться, вся жизнь впереди" и мечтала о туфлях кремового цвета с двойной перепонкой.

Ну, скажите, что Геннадию оставалось делать?

Он аккуратно собрал чемодан, вынул из портфеля неоплаченный счет за электричество, который собирался оплатить после работы на той самой почте, и возвратился в свою комнату в коммунальной квартире, оставив у Зинаиды голубое стеганое одеяло и надежду на возможное в этой жизни счастье.

- Хочешь, я пришлю к тебе Нюру, дочку соседки? - спрашивала по телефону тетя из Рыбинска, затаившая зло на преобразившуюся Зинаиду и втайне сожалеющая об одеяле. - Она тебе понравится: солидная и любит поплакать.

- Тетя, - с упреком говорил Геннадий, - не нужна мне никакая Нюра.

- А что тебе нужно? - риторически восклицала тетя.

- Чтобы человечество одумалось и перестало загрязнять окружающую среду, - отрезал Геннадий. - Хотя теперь уже это вряд ли поможет…

- Ладно, - вздохнув, соглашалась тетя. - Тогда пришли стиральный порошок.

И Геннадий Анатольевич шел после работы по магазинам искать стиральный порошок, а потом на почту - отправлять его тете, причем ни в коем случае не вступал в разговоры ни с продавщицами, ни, тем более, с почтовыми работниками, памятуя о том, как неудачно отправил однажды одеяло и как обманулся!

Ведь это только дураки не учатся на собственных ошибках, а умные люди учатся даже на чужих.