Возвращение

Главы из книги

Остановись, мгновенье!

Ты не столь прекрасно,

сколько ты неповторимо.

Иосиф Бродский

Предисловие

''В одну реку нельзя войти дважды'' – сказал древнегреческий философ Гераклит Эфесский за 500 лет до нашей эры. С тех пор миллионы людей повторяют эту мудрость, боясь и не любя оглядываться назад. Я не согласна: люблю оглядываться и возвращаться. Мне кажется важным слово "вновь".

"...Вновь я посетил

Тот уголок земли, где я провел

Изгнанником два года незаметных.

Уж десять лет ушло с тех пор – и много

Переменилось в жизни для меня,

И сам, покорный общему закону,

Переменился я – но здесь опять

Минувшее меня объемлет живо,

И, кажется, вечор еще бродил

Я в этих рощах…".

А. Пушкин

Мы возвращаемся на старое место, чтобы вновь обрести себя. Ни один сейф

не хранит сокровища так надёжно, как место, – где мы любили, плакали и радовались, – хранит наши былые чувства и настроения. Долгие годы прячутся они, невидимые, в подъезде старого дома, в зарослях старого леса, у подножья горы или в степной траве, и, как клочья тумана, поднимаются при нашем приближении... Каждый раз, когда мы бродим по старому лесу, на ветвях застревает частица нашего существа. И много лет спустя, словно паутина вдоль дороги, давно угасшие чувства ложатся нам на лицо. Воспоминания покрывают землю, словно осенние листья. Мы бредём по собственному прошлому.

Глава первая

ПРЕДСКАЗАНИЕ

Как-то в сентябре 1989 года, приехав из Бостона в Нью-Йорк, я прогуливалась по Мэдисон авеню, разглядывая витрины магазинов знаменитых кутюрье. На углу Мэдисон и 84-й улицы в глаза бросилась, зажатая между пышными витринами с манекенами дам в роскошных туалетах, скромная вывеска "АСТРОЛОГИЯ". В окне между рамами, на разноцветном гравии, были аккуратно разложены книжки с интригующими названия ми: "Гадание по руке", "карты Тарот", "Психология предсказаний".

"Почему бы нет? – подумала я. – Раз-то в жизни".

Астрологический кабинет размещался в подвале. Я спустилась на три ступеньки и позвонила. Дверь открыла миловидная блондинка с круглыми серыми глазами и пушистыми волосами, стянутыми на затылке в "конский хвост". Одета была она в типичную студенческую "спецодежду": выцветшие джинсы, кроссовки и клетчатую рубаху. Девушка приветливо улыбнулась, сказала "hi" и жестом пригласила меня войти.

Помещение напоминало приёмную дантиста. У стены – диван, перед ним столик с кипой журналов, в углу кресло и торшер. Ещё один стол с двумя стульями стоял прямо под окном. За ним, вероятно, и происходило гадание, чтобы "процесс" можно было наблюдать с улицы.

– Чем могу служить? – спросила девушка.

– Сама не знаю... Гадание, предсказание... Что вы умеете?

– Всё, что хотите. Прошлое, настоящее, будущее.

– Ну, своё прошлое я более или менее знаю. В настоящем я, как бы, нахожусь. Как насчёт будущего, и сколько это стоит?

– Гадание по руке – двадцать долларов, простые карты – двадцать пять. Тарот карты – сорок. А за пятьдесят долларов могу составить астрологическую схему вашей жизни.

– Пожалуй, с меня достаточно простых карт.

Девушка кивнула и пригласила сесть за стол под окном. Мне это не понравилось. Гадание, гинекологическое обследование, лечение зубов, а также краска и укладка волос не должны происходить публично.

– А нельзя ли нам уединиться подальше от посторонних глаз?

Она помедлила, словно сомневаясь, кивнула и пригласила меня в заднюю комнату. Стены там были сплошь зеркальные, на полу китайский ковёр в узорах из лилий и драконов, кресла и диван обиты шёлком изумрудного цвета, на бронзовых лампах кружевные абажуры. Наверняка эта комната предназначалась для постоянных дорогих клиентов, а не для случайно залетевших двадцатидолларовых птиц.

Мы сели за круглый стол, и она ловко раскинула карты.

"Ну-с, счас начнётся, – подумала я, – весь этот бред с бубновым валетом, коварной пиковой дамой и неприятностями в казённом доме".

Однако ничего подобного я не услышала. Девушка молча создавала и разрушала карточные узоры и, наконец, сказала:

– Вы только что вернулись из далёкой поездки. Там было очень жарко и беспокойно. Приезд домой вам показался большим облегчением.

Чистая правда. Две недели назад я вернулась из Израиля и Египта, где провела больше трёх месяцев. Действительно, сто пять градусов жары и интифада не создавали душевного покоя. В день нашего приезда в Израиль арабский террорист пустил под откос рейсовый автобус Тель-Авив – Иерусалим. Через несколько дней в центре Иерусалима возле Кнесета в десять часов утра был убит профессор Менахем Штерн. Неделю спустя в окрестностях Ариэля два арабских пастуха зарезали американского переводчика Фреда Розенфельда, который поделился с ними своими яблоками и бутербродами. На Иерусалимском базаре на наших глазах один араб всадил в другого нож за то, что тот сотрудничал с евреями. Примеров "беспокойной" жизни было сколько угодно.

– Финансовый аспект вашего бизнеса сейчас не очень успешен.

Мягко выражаясь, не в бровь, а в глаз. После триумфального провала нашего Дукакиса на президентских выборах, дела в моем штате Массачусетс пошли кувырком, а в риал эстейте, в котором я тогда подвизалась наступил мёртвый сезон.

– В ближайшие два месяца новостей не ждите, но во второй неделе ноября вами заинтересуется важный деловой король, и вы снова отправитесь в далёкое путешествие.

– Куда именно?

– Трудно сказать. Возможно, в Советский Союз. Ваша поездка состоится в первых числах февраля.

– В Советский Союз? Ну, это маловероятно…

(В конце восьмидесятых, мы, эмигранты третьей волны, еще и думать не смели о приезде на родину.)

Девушка пожала плечами и улыбнулась, давая понять, что гаданье окончено. Я неохотно рассталась с четвертной, обругала себя за идиотизм и забыла об этой истории.

Пожелтели, опали осенние листья, пролетел дождливый ноябрь. Я как-то вспомнила юную гадалку, но никакие карточные короли в мою жизнь не постучались. А в декабре раздался звонок из американского журнала "Conde Nast Traveler":

"Хотите поехать в Москву? Нам привезли оттуда замечательные фотографии и нужен журналист-инсайдер, который написал бы о Москве «изнутри»".

У этого предложения есть предыстория. Года полтора назад этот журнал принял для публикации два моих рассказа: об итальянских жуликах, облапошивающих туристов в Париже и о виноделах Бургундии. Воодушевлённая успехом, я послала заявку на статью о Золотом кольце вокруг Москвы. Надеялась, а вдруг заинтересуются и пошлют в Россию? Но заявка провалялись без движения на столах редакторов, а именно в середине ноября, как впоследствии мне стало известно, попалась на глаза Главному. В это время вернулся из Москвы знаменитый фотограф Хельмут Ньютон. Он ездил в Союз на открытие выставки своих портретов и попутно фотографировал что ни попадя. Фотографии получились замечательные, но Ньютон понятия не имел, что снимал и что что значит.

И вот звонок: "Хотите поехать в Москву?"

После пятнадцати лет жизни в эмиграции, я только–только начала излечиваться от жестокой ностальгии, которая трепала меня как лихорадка, и это предложение показалось мне подарком небес.

Итак, в январе 1990 года я приехала в Нью-Йорк обсудить в журнале детали моей поездки и первым делом примчалась в "астрологический" подвал.

Он был на месте. В окне по-прежнему дрожала зелёная неоновая вывеска "Астрология". На разноцветном гравии в витрине по-прежнему лежали книжки по чёрной магии. Я позвонила. Дверь открыла дама средних лет, с угольно-чёрными, гладко зачёсанными волосами и тяжёлым взглядом тёмных пристальных глаз.

– Чем могу служить?

– Я была здесь несколько месяцев назад, и мне гадала молодая девушка, симпатичная такая блондинка. Я бы хотела ещё раз с ней повидаться.

– Вы ошибаетесь, – сказала дама, – здесь никогда и никто, кроме меня, не гадал.

– Но это были не вы!

– Может быть, это было не здесь?

 – Конечно, здесь!

Дама покачала головой:

 – Это мой бизнес, и я здесь единственная хозяйка.

 – Не сумасшедшая же я, в самом деле!

Гадалка пожала плечами и пригласила меня войти.

 – Садитесь, пожалуйста, – указала она на тот же стол под окном.

 – Мы не могли бы поговорить в задней комнате?

Упоминание задней комнаты было единственным доказательством, что я в своём уме.

 – О какой задней комнате вы говорите?

У меня пересохло во рту. Я решила немедленно отвалить, молча повернулась и взялась за ручку двери.

 – В задней комнате меняют полы, – сказала она за моей спиной, – так, вы хотите гадать или нет?

 – Нет, спасибо.

 – Но ведь вы пришли сюда прямо с вокзала.

 – Откуда вы знаете?

 – Профессия такая, – улыбнулась гадалка. – Не злитесь. Давайте познакомимся. Меня зовут Джина. Хотите кофе?

 – Нет, спасибо.

 – Похоже, вы мне не доверяете, – сказала Джина. – Попробую-ка ваше доверие заслужить, и ответить на вопрос, ради которого вы пришли.

– Я не задала никакого вопроса.

– Вы пришли узнать, состоится ли ваша поездка в феврале. Да, вы съездите туда и благополучно вернётесь домой. А теперь хотите погадать? По руке – сорок долларов, простые карты – шестьдесят. Тарот – семьдесят пять.

– В сентябре это стоило в два раза меньше.

– Вы были в какой–то дешёвой лавке. На Мэдисон авеню очень высокая рента. И мои услуги достаточно уникальны.

Мистика и бизнес в одном флаконе – чудное сочетание.

– Чем вы занимаетесь? – спросила Джина.

– Да вот, пишу... Рассказы, статьи.

– А чем зарабатываете на жизнь?

"Ах ты умница прозорливая", – подумала я, – ”знаешь, что литературой на Западе не проживешь, если ты не Стивен Кинг".

– Продаю недвижимость, я – брокер.

– Есть ли у вас психологические проблемы?

– Чего нет, того нет.

– Дайте мне ваши руки, – сказала Джина.

Мы сидели под окном, нас мог видеть каждый прохожий, и гадалка держала в плену мои ладони, не спуская с меня тяжёлого пристального взгляда.

Я почувствовала в руках неприятную вибрацию и попыталась высвободить их.

– Не спешите, – сказала Джина, ещё крепче сжимая мои ладони. – Конечно, у вас есть проблемы.

– Например?

– Писательский блок. Вам в этой фазе трудно сосредоточиться, все отвлекает.

– По-моему, эта фаза называется ленью.

– Нет, лень тут ни при чём. По натуре вы человек энергичный, у вас очень сильный "драйв". Но он блокируется волнами отрицательной энергии, так сказать, энергией с обратным знаком.

– Чушь какая–то, – пробормотала я по-русски.

– Не скажите, – ответила Джина по-русски, и я вздрогнула от неожиданности. – Кроме того, – гадалка снова перешла на английский, – вас мучает бессонница, и снотворные не очень-то помогают. А следствие бессонницы – депрессия. Я могу всё это снять и открыть дорогу вашему творческому потенциалу.

– Звучит, как сказка, сколько это будет стоить?

– Сто пятьдесят долларов. И пятьдесят вы мне должны за то, что я вам сейчас сказала.

– Двести долларов! Это же гонорар адвоката или знаменитого врача.

– Вот и идите к адвокату или к знаменитому врачу, – процедила Джина, отпуская мои руки.

В душе разгорелась борьба жадности и любопытства. С одной стороны, это – бессовестная обдираловка, креста на ней нет. С другой – как часто мы бросаем деньги на ветер!

– Джина, как насчёт ста долларов? Половина за диагноз, половина за леченье?

– Приходите, когда у вас будут деньги. – Гадалка встала. Было ясно, что торговля не состоится.

– В чём заключается ваше лечение?

– Я не сказала "лечение". Я сказала "помощь". Мне нужно провести с вами три сеанса по двадцать минут каждый. Сколько дней вы пробудете в Нью-Йорке?

– Три дня и пробуду.

– Вот и отлично. Если вас устраивает цена, приходите завтра в десять утра на первый сеанс. А деньги – вперёд. И никаких чеков и кредитных карточек.

– У меня нет с собой двухсот долларов!

Не с собой у меня их тоже не было. В Нью-Йорке за всё, кроме такси, я расплачиваюсь кредитными карточками.

– А сколько у вас есть?

– Пятьдесят. Я вам их сейчас и отдам. А сто пятьдесят – через три дня, по окончании ваших сеансов.

– Обычно я на это не соглашаюсь, – проворчала Джина, – но для вас так и быть. Итак, завтра в десять. И не опаздывайте, у меня жесткое расписание.

Весь день я моталась по городу. Сперва – в редакцию, где мне объявили, что я вылетаю в Москву 2 февраля. Потом в турагентство заказать билеты, визу и гостиницу, потом в библиотеку. К вечеру, усталая и голодная, я добралась до любимого своего ресторана "Русский самовар".

– Неужели тебе не надоели борщ, селедка и котлеты? – любопытствуют американские друзья, – в Америке сотни этнических ресторанов.

 Как объяснить им, не обидев, что китайские блюда все на один вкус, а после японского ресторана я чувствую себя кошкой, наевшейся сырой рыбы. Привкус кари в индийских блюдах вызывает у меня ассоциации с гербарием. От острой таиландской пищи внутренние органы танцуют рок-н-ролл. Я обожаю кислые щи, картофельные котлеты с грибным соусом, блины и пельмени, конечно, если для их создания не надо весь день торчать на кухне. А главная прелесть – русское застолье. Даже, если оно происходит между Бродвеем и Восьмой авеню. Кроме того, в "Самоваре" всегда можно встретить нью-йоркских приятелей и узнать свежие новости и сплетни.

Словом, в тот вечер я отправилась в "Русский самовар". Хозяин ресторана, друг юности Роман Каплан, усадил меня в дальний угол за стол "для своих". Я заказала рюмку водки и шашлык по-карски.

Кстати, о водке. Роман является автором экзотических рецептов. Он настаивает водку на киви, аругуле, рябине, морошке, можжевельнике, вишне, новозеландском тамарильо, гранате, звёздном фрукте. А также на хрене и кориандре. За первой рюмкой последовала вторая, затем третья. После неё я поделилась с хозяином "Самовара" своим астрологическим приключением.

– Бред какой-то, – сказал Роман. – Тебе некуда девать деньги?

– Мне очень даже есть куда девать деньги. Я должна запастись сувенирами. В Москве дефицит всего. А у вас на Бродвее между Двадцать пятой и Двадцать восьмой можно недорого отовариться перчатками, калькуляторами, косметикой и часами.

– Для начала запасись "кэшом", – сказал Роман. – В этих лавках не принимают ни чеки, ни кредитки.

– Можно я запасусь кэшом у вас? Я тебе – чек, ты мне – "кэш".

– Мы – ресторан, а не банк, – проворчал Роман, но направился к кассе.

В этот момент открылась дверь, и, как говаривала моя покойная тётя Наточка, "я положила нож и вилку". В ресторан вошла пара: долговязый молодой человек и моя сентябрьская гадалка: миловидная блондинка с круглыми серыми глазами, и пышными волосами, затянутыми в конский хвост. Они сели за столик почти напротив меня и углубились сперва в меню, потом в беседу.

– Ты знаешь этих людей? – шёпотом спросила я подошедшего Романа.

– Впервые вижу, – сказал он, протягивая триста долларов. – А почему у тебя волосы встали дыбом?

Я поднялась и направилась к молодой паре.

– Добрый вечер и тысяча извинений, – обратилась я к девушке. – Могу я поговорить с вами несколько минут?

Её глаза ещё больше округлились, но она любезно предложила мне сесть. Я сверлила ее взглядом, не зная, с чего начать.

– Оставить вас вдвоём? – спросил молодой человек.

Я кивнула, и он отошёл к бару.

– Вы меня помните?

– Н–нет... А разве мы раньше встречались?

– Ещё как! Чем вы занимаетесь в жизни?

– Изучаю русский язык и литературу в Колумбийском университете. А где и когда мы виделись?

– В прошлом сентябре. Вы мне гадали в "Астрологии".

– Н–нет, что вы! – Она начала беспокойно оглядываться и делать знаки Роману и своему спутнику. Смысл их был: "Уберите от меня эту ненормальную".

Мужчины выросли у меня за спиной.

– Одну секунду. Я абсолютно убеждена, что в прошлом сентябре вы мне гадали на картах в астрологической лавке на Мэдисон авеню. Пока всё сошлось, и я хочу знать, что со мной будет дальше.

– О, Боже мой! О, Господи! – пробормотала девушка. Её лицо пошло красными пятнами, она уронила голову на стол и начала то ли всхлипывать, то ли хохотать.

– Это становится интересным, – сказал Роман и уселся за стол. А молодой человек тряс её за плечи, бормоча: "Синди, дорогая, успокойся. Синди, дорогая, что с тобой?"

– Мне так стыдно, так неловко! – шептала Синди, – какая же я дура!

– Роман, пожалуйста, уведи её кавалера, дай ему за мой счёт рюмку чесночной, а я разберусь с Синди.

– Но я хочу знать, кто кому и где гадал, и что нагадал – заупрямился Роман.

 Оказалось, что студентка Синди Мэдфорд подрабатывала секретаршей в "Астрологии". Отвечала на телефонные звонки и назначала клиентам время приёма. Всего два часа в день – с часу до трёх, во время хозяйкиного ленча. Когда я пришла, она скучала в одиночестве и решила попробовать свои силы.

– Откуда вы знали, что я вернулась из далёкой поездки, где "было жарко и неспокойно"?

– Вы были такая загорелая, и на плече дорожная сумка со знаком израильской авиакомпании "Эль-Аль". А что летом в Израиле было неспокойно из-за интифады, каждый день говорили по телеку и писали во всех газетах.

– А откуда вы узнали, что я не живу в Израиле, а "вернулась домой"? И что финансовый аспект моего бизнеса не очень успешен?

– Вы уронили визитную карточку, когда открывали сумку. Я прочла, что вы – брокер из Бостона.

– Синди, вы умница. А как насчёт нового далёкого путешествия в феврале?

– Я всё же лингвист... Сразу по вашему акценту догадалась, что вы – русская. А сейчас многие ездят в Россию. А про короля и февраль... просто сболтнула. Вы на меня не сердитесь?

– Я от вас в восторге. Познакомьте меня с вашим другом и давайте выпьем.

Друг оказался биологом по имени Стив, и вид у него был мрачный. Я спросила Синди, всегда ли он такой унылый, и Синди сказала, что Стив в глубокой депрессии. Ему не дает покоя судьба подопытной лягушки. Трагедия лягушки показалась мне преисполненной глубокого философского смысла.

На днях Стив, вспоровший на своём веку сотни лягушек, вдруг пожалел одну. Возможно, она показалась ему потенциальной принцессой. Он отключил её от проводов, посадил в банку и решил по дороге домой выпустить в Гудзон. (Стив работает в Колумбийском университете, живет на Вест Сайд авеню и домой ездит на велосипеде.) Он подъехал к реке, сел на корточки и вытряхнул лягушку из банки у самой воды. И в этот миг из реки высунулась большая рыбина и в мгновенье ока лягушку проглотила... Как тщетны, как напрасны наши лучшие душевные порывы!

Мы выпили кориандровой водки и заказали блины "Империал". Роман проворчал что-то насчёт двадцати избыточных фунтов в моём организме. Я огрызнулась: задача ресторатора – кормить, а не заботиться о фигурах своих клиентов.

– Синди, что вы скажете о вашей хозяйке Джине? Она настоящая гадалка?

– Не только гадалка. Она телепат, медиум и гипнотизёр. Лечит заговором и наложением рук. У неё потрясающая клиентура. Но я больше у неё не работаю.

– Почему?

– Поссорились. А когда Джина сердится, лучше держаться от неё подальше. Но больше ни о чем не спрашивайте, решайте сами.

Глава вторая

МЕСТЬ ГАДАЛКИ

На следующее утро, без пяти минут десять, я подошла к астрологической лавке. Чугунная решётка была спущена, дверь на замке. Неоновая вывеска "Астрология" не горела, но чернокнижные пособия по-прежнему покоились на подстилке из гравия. Я заглянула в окно: никаких признаков жизни. Около "гадальни" торчать не хотелось, и я стала прохаживаться по Мэдисон авеню – блок вперёд, блок назад. Половина одиннадцатого, одиннадцать, половина двенадцатого. Джина не появилась.

Время – необратимо. Я испытываю к течению времени мистический ужас и глубоко уважаю и свое, и чужое. Я ни разу в жизни не опоздала на свиданье, на работу, к врачу, на поезд или самолёт. Я чувствую физическую неприязнь к опаздывающим людям. Вероятно, это одна из форм психоза. Во всяком случае, уже в эмиграции, я решила обратиться за помощью к психиатру.

Мне посоветовали вдумчивого итальянского доктора по имени Джованни Ломбардо. Я записалась на приём в три часа, и без пяти три вошла в его офис.

– Доктор примет вас через две минуты, – лучезарно улыбнулась секретарша.

Доктор принял меня через час. Чёрная бородка клинышком, сицилийские с поволокой глаза, вкрадчивые кошачьи движения, многозначительное пожатие мягкой руки.

– Что вас беспокоит?

– Впустую потраченное время. – Я надеялась, он поймёт намёк.

– Звучит так грустно, – прекрасные, как маслины, глаза доктора Ломбардо увлажнились. – Расскажите о первом полугодии вашей жизни. Как складывались ваши отношения с матерью?

– Так себе. Она была актрисой. Вечно в театре. Репетиции, спектакли. Я видела её от случая к случаю.

– Понятно. У вас развился комплекс ожидания. А как вы переносите ожидание автобуса или метро?

– Никак. Хватаю такси.

– А очереди? Скажем, в кассу супермаркета или в кино?

– Очереди были главной причиной моей эмиграции из Советского Союза.

– Синдром Клаустенберга, – оживился доктор. – Будем лечить. Приходите через неделю. Уверен, что смогу вам помочь.

В следующий раз Джованни Ломбардо принял меня на сорок пять минут позже назначенного времени. Когда я входила в кабинет, у меня тряслись руки.

– Что вас беспокоит? – поводя очами, спросил доктор.

– Синдром Клаустенберга! – рявкнула я.

– Синдром Клаустенберга сопровождается потерей памяти. Жаловались ли вы в прошлый раз на потерю памяти?

Доктор углубился в историю болезни, а в моем мозгу отстукивали минуты на счетчике моей запаркованной машины. Наконец, оплаченное время истекло – двадцать долларов штрафа обеспечено. Не надеясь на мгновенное излечение синдрома, я хриплым кашлем привлекла его внимание:

– Доктор, извините, но лимит моего времени исчерпан.

Еще через неделю, проторчав час в ожидании приёма, я нагрубила невинной секретарше и навек покинула Джованни Ломбардо. Так и живу с синдромом Клаустенберга.

Возвращаясь к нашей гадалке. Покружив на улице полтора часа, я плюнула в ноги астрологическим дверям и поклялась, что моей ноги больше тут не будет. А на следующее утро меня снова принесло в проклятую гадальню.

Чугунная решётка была поднята, неоновая вывеска мерцала, Джина сидела у телефона. На ней был ошейник, который носят в случае артрита шейных позвонков или при глубокой ангине.

– Я вчера заболела, – просипела она. – Поднялась температура, распухли лимфатические железы, пропал голос. Так что, извините.

Что же это за гадалка, знахарка, медиум и гипнотизёр, не умеющий справиться с собственными гландами?!

– Надеюсь, сегодня вам лучше, и мы можем начать сеанс, – ледяным голосом сказала я.

Джина посмотрела на меня с отвращением.

– Вы что, не видите, в каком я состоянии? Вы, небось, когда больны, отлёживаетесь дома с грелочкой. Я встала с постели, чтобы привести в порядок бухгалтерские дела. – Она потрясла перед моим носом кипой счетов.

– А со мной, что же теперь будет?

– Приходите завтра.

– Завтра я уезжаю. И вы сами сказали, что нужно три сеанса.

– Вместо трёх по двадцать минут проведём один часовой. Итак, завтра, ровно в десять. И не забудьте сто пятьдесят долларов.

На следующее утро, ровно в десять, я подошла к дверям "Астрологии". Знакомая картина: чугунная решётка, амбарный замок. Но на дверях трепетал листок бумаги: "Буду в двенадцать. Джина".

От злости я сплясала перед лавкой танец с саблями без музыки Хачатуряна, прошипела запертой двери "будь ты проклята" и помчалась по своим делам.

В полдень у меня был запланирован ланч с приятелем из Денвера, Энди Греггом. В половине двенадцатого внутренний голос прошелестел: "Отмени Энди и поезжай к Джине".

"Не дождется", – сказала я своему внутреннему голосу.

Энди опоздал на сорок минут, ленч был скомкан, и я старого друга люто возненавидела.

Затем я отправилась за сувенирами. В Нью-Йорке, черные, или, как сейчас принято их называть, – афроамериканские мальчишки любят срывать с плеч прохожих сумки. Помня об этом их хобби, я, садясь в метро, переложила кошелек с одолженным в Самоваре "кэшом" в карман пальто. Когда я вошла в первую косметическую лавку, оказалось, что кошелька в кармане нет. Я вспомнила прижавшегося ко мне в вагоне метро губастого мальчишку в нацепленной задом наперед бейсбольной кепке. Несмотря на мольбы, продавец косметики, как и предсказывал Роман Каплан, мою "Визу" не принял.

Но в магазине шарфов, перчаток и бижутерии, хозяин-кореец "Визой" не побрезговал. Я накупила сувениров на двести долларов. А, приехав к друзьям, у которых останавливаюсь в Нью-Йорке, обнаружила, что пакета нет. Где я его забыла? В метро, или в лавке? Возвращаться к корейцу времени не было – мой поезд в Бостон уходил через два часа. Как говорила в детстве моя нянька, я "всяко себя обозвала", побросала в чемодан свои шмотки, накатала хозяевам благодарственную записку, положила на неё ключ от квартиры, и, захлопнув дверь, покинула их дом. Впрочем, ушла недалеко.

Спустившись на лифте в вестибюль, я сообразила, что оставила в квартире папку с материалами, которые по дороге на вокзал собиралась завезти в редакцию. Стала молить о помощи швейцара. В обмен на пять долларов он согласился подняться со мной в квартиру и открыть дверь своим ключом. Открыл и ушёл. Я оставила чемодан на лестничной площадке, вбежала в квартиру, схватила со стола забытую папку и, хлопнув дверью, вторично покинула их дом. Впрочем, ушла недалеко. Когда всё с тем же чемоданом, но теперь уже и с папкой я снова спустилась на лифте в вестибюль, то обнаружила, похолодев, что на этот раз оставила в квартире сумку со всеми документами, билетами и последними двадцатью долларами. Вероятно, автоматически сбросила с плеча, когда влетела за папкой.

Мои друзья живут в элегантном доме, в двух шагах от музея Метрополитен. Кроме швейцара в ливрее, их зеркальный вестибюль оснащён кадками с тропической растительностью и бархатным диваном, на который я и плюхнулась без сил. Было очевидно, что это проделки мстительной Джины, которая решила меня проучить.

– А теперь в чём дело? – спросил швейцар.

Я объяснила. Он вздохнул, покачал головой и направился к лифту. Я оставила чемодан около бархатного дивана и последовала за ним. На этот раз швейцар подождал, пока я возьму сумку.

– Оглянись вокруг, ничего не забыла? – ворчливо спросил он.

– Кажется, нет.

Когда я со швейцаром, сумкой и папкой спустилась на лифте вниз, чемодана в вестибюле не было. Сперли. И правильно сделали. В Нью-Йорке швейцары не должны отлучаться со своих боевых постов. Вызов полиции и составление протокола заняло ещё час. Мой поезд ушел без меня.

Налегке, то есть, без чемодана, но с сумкой и папкой, я бросилась ловить такси, чтобы успеть в редакцию до конца рабочего дня. Через три квартала у такси лопнула шина, и в редакцию я опоздала.

Домой я уехала последним ночным поездом, и всю дорогу молила Бога, чтобы он не сошёл с рельс. Мои молитвы были услышаны.

Всё, что происходило в течение трёх недель, предшествующих моему отъезду в Москву, напоминало шедевр Хичкока. Наполняя водой ванну, я заболталась по телефону. Пол был по щиколотку в воде, у нижних соседей протек потолок, и они подали на нас в суд. Летящий на красный свет подвыпивший студент на Форде врезался в задницу моего Ниссана. Шея, руки и ноги остались целы, но моя новехонькая тачка превратилась в груду серебристого хлама. В Америке это называется "total".

К менее драматическим событиям следует отнести потерю ключей от дома, разбитые очки, прожженное утюгом парадное платье и вывихнутую ногу в результате падения со стремянки. Зачем-то мне перед отъездом приспичило вешать портьеры.

– Знаешь, – задумчиво сказал муж Витя, – сейчас в университете обсуждается продление моего контракта. Может, мне лучше снять комнату и переехать? Чтобы временно не иметь к тебе никакого отношения. Создаётся впечатление, что ты прокажённая.

Друзья, прослышав о "сглазе", стали меня сторониться. Никто не звонил, не приходил, не звал в гости. Я почти что решила снова ехать в Нью-Йорк, кинуться Джине в ноги и без всякого леченья подарить ей сто пятьдесят долларов.

"Возьми себя в руки, – пристыдил меня внутренний голос. – Приближается двадцать первый век, времена сглаза и чертовщины остались в средневековье".

Наступил день отъезда в Москву. Утро было солнечным и ясным. Самолёт компании TWA должен был вылететь из Бостона в три часа дня, приземлиться в аэропорту Кеннеди в Нью-Йорке в четыре, откуда через полтора часа, а именно в пять тридцать, другой самолёт той же компании отправлялся в Москву. Не желая искушать судьбу, я приехала в бостонский аэропорт Логан в час дня. К этому времени город окутал туман, небо почернело, начал моросить дождь, плавно перешедший в снег. К трём часам в Бостоне бушевала метель. По селектору объявили, что рейс откладывается.

– Что же мне делать? Я опаздываю на самолёт в Москву! – причитала я, кружась вокруг регистрационной стойки.

– Очень сожалеем, мэм, но аэропорт Кеннеди закрыт. Впрочем, не нервничайте, ваш московский рейс наверняка тоже задержится.

Легко сказать "не нервничайте" мне, которая никуда никогда не опаздывала, мне, расставшейся с Москвой без надежды когда-нибудь ее увидеть, и, благодаря чуду, летящей туда пятнадцать лет спустя!

Наконец, мы взмыли в бостонское небо. Я подозвала стюардессу и попросила ее объяснить пилотам мою ситуацию. Она вернулась ко мне с неутешительной вестью: "Мальчики сочувствуют, но не могут лететь быстрее". Через час мы всё ещё парили в окружении рваных серых туч. Внизу - ни огонька, никакого намёка на Нью-Йорк. Надо мной снова склонилась стюардесса.

– Нам не дают посадку, В Кеннеди скопилось столько самолётов, мы уже делаем над аэропортом пятый круг. Но ребята связались с наземной службой, и за вами к трапу приедет специальный микроавтобус, чтобы доставить в Кеннеди–международный.

Мы приземлились в пять сорок пять. Я нырнула в микроавтобус, потом, сгибаясь под тяжестью неподъёмных баулов, неслась вверх и вниз по лестницам и эскалаторам, чуть не ворвалась в самолёт, улетающий в Варшаву, и ровно в шесть, бездыханная, подлетела к стойке московского рейса.

– Самолёт улетел, – гордо сообщили мне, – отрулил вовремя. Впервые за полтора года.