Эм-би-и

Фима Гольдман пришёл ко мне тихий и расстроенный.

– Можешь меня поздравить, – грустно сказал он. – Я меняю фамилию.

– Ты что, выходишь замуж? – спросил я тревожно.

– Нет, замуж я не выхожу. Я давно состою в браке с женщиной, – отвечал Фима.

– Может быть, ты скрываешься от полиции? Или от кредиторов?

– Нет, совесть моя чиста, – сказал Фима, окончательно закручинившись. – И я никому ничего не должен. Но я понял, что с моей фамилией я далеко не продвинусь. Отныне я буду Гонзалес.

– Фима, не валяй дурака.

– Да, теперь я Гонзалес, – твердо сказал Фима. – Фернандо Гонзалес. Можешь называть меня просто Федя.

– Послушай, Фима… то есть я хотел сказать, Федя, – сказал я, обращаясь к нему ласково, как к больному. – Может, выпьешь виски? Или джину с тоником?

– Ты не понимаешь, – сказал печальный Фима. – В Нью-Йорке таких, как я, инженеров – как собак нерезанных. С моим именем я тут карьеры не сделаю.

– Но почему Гонзалес?

– Потому что я не могу стать негром или китайцем.

– Ну и не надо. Зачем тебе быть негром или китайцем?

– В крайнем случае, можно быть женщиной, – сказал Фима. – Говорят, в наше время медицина достигла таких высот, что любого самого грубого мужика запросто превращает в дамочку. Но мне это не по карману. Да и жена вряд ли одобрит. Эх, да что говорить…

Фима махнул рукой, вздохнул и замолк в своей непоправимой горечи. Я тоже молчал, ожидая продолжения исповеди. Наконец он снова заговорил:

– Знаешь ли ты, несчастный гуманитарий, что такое эм-би-и? Не знаешь. А что такое дабл-ю-би-и? Тоже не знаешь, куда тебе. Позволь, я объясню. Это то, слаще чего нет на свете. Это то, что приносит счастье. Эм-би-и – это майнорити бизнес энтерпрайз. Дабл-ю-би-и – уимен бизнес энтерпрайз. Понятно? Ну, на женщину я не тяну, так что дабл-ю-би-и отпадает. Остаётся эм-би-и. Это бизнес, которым владеет майнорити.

– Что такое майнорити?

 – Не что такое, а кто такое, – назидательно сказал Фима. – Это представитель меньшинства. Негры, китайцы, индусы, латиноамериканцы – это всё майнорити.

– Как? Китайцы – представители меньшинства? – удивился я. – Их уже чуть ли не полтора миллиарда расплодилось!

– Неважно. Они майнорити. Индусы тоже.

– А русские?

– Нет, русские не считаются.

– А евреи? Евреев-то вообще на свете – кот наплакал.

– Евреи тоже не считаются, – сказал Фима. – Евреи – маджорити. А китайцы майнорити. Что тут непонятного? Впрочем, понимать не обязательно. Главное – быть майнорити и владеть компанией. И тогда на тебя будут сыпаться заказы, как из рога Эсмарха.

– Ты имеешь в виду рог изобилия или кружку Эсмарха?

– И то, и другое. Неважно. Главное – что по закону нашего штата инженерные заказы должны в первую очередь получать компании категории эм-би-и. Или дабл-ю-би-и. Чтобы ущемлённые майнорити или ущемлённые женщины зарабатывали в первую очередь. Вот. Понял?

– А если их не ущемляют?

– Их всегда ущемляют, – сказал Фима. – С этим всё в порядке. Но вот что делать, если заказ очень большой? Допустим, захотел наш штат построить новую дорогу. Или мост через реку. В таком проекте одной только инженерной работы на много миллионов. Тут никаких майноритев не наберёшься. Да никто им и не доверит проектировать такую крупную вещь, как мост или дорога. Тогда, конечно, штат нанимает нормальную, большую компанию без всяких этих ярлыков. Какую-нибудь всемирно известную акулу капитализма. И ставят ей условие: вы, дескать, обязаны нанять каких-нибудь майноритев в качестве своих субподрядчиков, или суб-проектировщиков. И отмусолить им, как минимум, пятнадцать, а то и двадцть процентов своего куша. Вот. Понял? Иначе – шиш вам, а не проект. И тогда эта самая акула мчится… угадай, куда? Ко мне! К скромному Фернандо Гонзалесу, который владеет скромной инженерной фирмой, которая, благодаря моей скромной латиноамерикаской фамилии, вполне законно попадает в категорию эм-би-и. И акула капитализма, виляя хвостом, умоляет меня принять участие в проекте – за хорошие деньги и без всякой инженерной ответственности, поскольку от таких, как я, майноритев никто никакой ответственности всё равно не ожидает. Вот. Понял? И мне не надо метаться в поисках заказов и не надо ни с кем конкурировать. Сказка!

– Ага, теперь понимаю, – сказал я. – Похоже на жульничество. Ты ведь на самом деле не Гонзалес, а Гольдман.

– Никакого жульничества тут нет! – рассердился Фима. – Всё совершенно законно! Мало ли, кем я был в прошлом! Теперь по документам моя настоящая фамилия Гонзалес и, значит, моя компания на законном основании попадает в категорию эм-би-и. Понял? То-то же. Давай, пожалуй, виски. Или нет, лучше сделай “Маргариту”: мне теперь надо привыкать к текиле…

Мы выпили за Фимин успех в качестве майнорити, после чего я не видел его почти год. Он был занят делами своей фирмы, а я метался по издательствам и сочинял письма, стараясь заинтересовать кого-нибудь изданием свей книги. В общем, жизнь струилась по своему предначертанному руслу.

И вот однажды Фима появиля. Он подъехал на роскошном Мерседесе модели ещё не наступившего года и вышел из машины через заднюю правую дверь. За рулём сидел пожилой шофёр испаноязычного вида в фуражке. На Фиме были дорогие ботинки и фиолетовая рубашка с вышитыми инициалами ФГ. Тяжелый перстень на его левом мизинце разбрызгивал лучи благополучия.

– Привет, старик, – сказал он так, как будто мы виделись сегодня утром. – Есть разговор.

– Фима! – закричал я, с трудом приходя в себя от вида рубашки с инициалами. – Как дела, Фима? Хочешь “Маргариту”?

– Давай лучше текилу в чистом виде. У тебя есть лайм?

Он выдавил четвертинку лайма на тыльную часть руки, между большим и указательным пальцами, посыпал солью, потом хлопнул рюмку текилы и зализал посоленное место, подобно собаке, зализывающей рану на лапе.

– Хорошая текила, – сказал он, причмокнув. – Вообще-то меня полагается называть сеньор Гонзалес. Но для друзей – так и быть, пока никто не слышит – я просто Федя. Дела мои – как нельзя лучше. Я завален заказами, гребу деньги лопатой. И ничего делать не надо. Я просто изнываю от безделия. Даже думаю заняться живописью, чтобы убить время. Буду писать задумчивые пейзажи. Или, наоборот, портреты знаменитостей.

– Погоди, Фи… Федя. Я не понимаю: если ты завален заказами, почему ты говоришь, что тебе нечего делать?

– А чего тут понимать. Мои заказчики сами всё за меня делают. Я тебе уже объяснял, что мои заказчики – это крупные инженерные фирмы. Профессионалы высочайшего класса. Они таким, как я, ничего делать не доверяют. Налей-ка ещё.

Я налил, и мы тяпнули по второй.

– Я, вообще-то, к тебе по делу, – сказал Фима, долизав свою руку. – Понимаешь, мне от этих инженерных акул капитализма отбоя нет. Заказов у меня по горло, но они хотят дать ещё больше. А я больше не могу. Всему есть предел.

– Какой может быть предел, если ты всё равно ничего не делаешь?

– Только это между нами, – сказал Фима. – Штатная администрация начинает косо смотреть на меня. Идут разговоры вроде “Как это компания Гонзалес Инжениринг может одновременно выполнять столько заказов?” Ну и всё такое. Добром это не кончится. Поэтому я и пришёл к тебе.

– Как же я могу тебе помочь?

– Очень просто. Открой свою инженерную компанию, эм-би-и.

– Ты меня с кем-то путаешь, Федя. Я не инженер.

– Какая разница – инженер ты или нет? – поморщился Фима. – Это детали. От тебя никто ничего не ждёт. И ничего делать не надо. Только получать деньги.

 – Ага. И половину отдавать тебе, – догадался я. – Знаешь, как это называется? Взяточничество. Оба сядем в тюрьму.

Моё невинное предположение вызвало совершенно неожиданную реакцию. Фима рассвирепел.

– Как ты смеешь подозревать меня в мошенничестве? – закричал он, разбрызгивая слюну. – Тоже мне, друг! Лучше налей ещё рюмку.

Выпив и успокоившись, он объяснил:

– У тебя будет своя фирма, тоже эм-би-и, но она будет моим субподрядчиком. Часть своих заказов я буду передавать тебе. За то, чтобы управлять тобой, я буду на законном основании получать 10 или 15 процентов от стоимости работы. Остальное твоё. Будешь грести деньги лопатой. Но тебе придётся сменить имя, чтобы твоя фирма попадала в категорию эм-би-и. Ты будешь Хулио Мартинес.

– Ну, Мартинес – я понимаю, – нехотя согласился я. – Где Матлин, там и Мартин. Где Мартин, там и Мартинес. Но почему Хулио? Ты на что-то намекаешь?

– Не хочешь Хулио – не надо. Будешь Хавьер. Или Хуго.

– А что, это обязательно, чтобы моё имя начиналось на хэ?

Фима почему-то снова рассердился, и я испугался за свою будущую инженерную карьеру.

– Ладно, ладно, я пошутил, – сказал я примирительно. – Хулио – так Хулио. А для друзей – просто Ху. Для близких друзей могу быть даже Ху-Ху. Только вот грести лопатой я побаиваюсь. Поясница болит.

– Ну и дурак, – сказал Фима, хлопнул дверью и снова пропал надолго.

Время от времени мы с ним перезванивались и обменивались имейлами, но встречаться было некогда. Оказалось, что Фима теперь занят по горло. Он боролся за права нелегальных иммигрантов из стран Латинской Америки. Правда, он не называл их нелегальными. Если я в разговоре употреблял это слово, Фима гневался и обвинял меня в расизме. Он требовал, чтобы я называл их “обездокументеными гражданами”.

Но вот в какой-то момент Фима перестал отвечать на мои редкие имейлы и ещё более редкие звонки. Наше общение оборвалось. Я пытался найти Фиму через общих знакомых, но они, так же, как и я, ничего про него не знали. По прошествии нескольких месяцев я запаниковал и решил проверить Фиму по месту жительства. Конечно, являться к человеку без звонка неприлично, но у меня не оставалось выбора.

Фима оказался дома. Он сидел перед зеркалом в плюшевом халате, надетом поверх фиолетовой рубашки, и сосредоточенно выдавливал из подбородка прыщ. Увидев меня, он не проявил ни радости, ни, хотя бы, удивления. Я сказал, стараясь выдержать дружелюбный тон:

– Привет, Федя! Как дела?

– Привет, – сказал Фима, не отвлекаясь от прыща. – Никаких дел нет. Я закрыл свою эм-би-и. И я больше не Федя.

– Что случилось?

– Что, что – капитализм. Я не выдержал конкуренции. Появился какой-то шустрый хмырь из Эквадора, открыл свою эм-би-и и начал писать заказчикам письма про меня. Что я, дескать, никакой не майнорити, а самый обыкновенный еврей из России. И все акулы испугались давать мне заказы. Я хотел объясниться с этим эквадорцем, но – бесполезно. Он по-английски ни бум-бум. А по-испански я кроме “фак ю” ничего не знаю.

– Это по-английски.

– Тем более, – сказал Фима, поморщившись от боли в прыще. – В общем, эм-би-и мне больше не светит. Так что, я решил стать женщиной. Сделаю операцию, поменяю имя и открою свою дабл-ю-би-и. Вот. Понятно? Буду миссис Фернандита Гонзалес. Можешь звать меня просто Фроня.

– А как на это посмотрит твоя жена?

– Жена от меня давно ушла, – сказал Фима, не проявляя эмоций. – Она, наконец, разобралась в самой себе и поняла, что не рождена для разнополового брака. И ушла к другой такой же.

Фима покончил с прыщом и принялся выщипывать брови.

– Вот стану женщиной, может, вернётся, – добавил он со вздохом.

После этого я опять долго не видел Фиму и не разговаривал с ним. На имейлы он отвечал редко и неохотно, на звонки – почти никогда. До меня доходили слухи, что Фима снова гребёт деньги лопатой, купил яхту и основал фонд помощи женщинам стран Латинской Америки имени самого себя.

Но однажды он вдруг позвонил.

– Привет, старик! – сказал он красивым грудным голосом. – Это я, Фроня. Узнаёшь?

– А как же! – радостно закричал я. – Конечно, узнаю!

– Ах, я так и думала, что ты меня узнаешь, – жеманно сказал Фима. – Ведь мы старые друзья, правда? У меня к тебе просьба. Подпиши, пожалуйста, петицию в защиту прав женщин.

– Тебя ущемляют в правах?

– Ещё как! – сказал Фима. – Ты знаешь, что женщинам недоплачивают, по крайней мере, восемнадцать процентов их заработка? А ты знаешь, что на высоких руководящих позициях женщин на двадцать два процента меньше, чем мужчин? И что одиноких матерей на тридцать процентов больше, чем одиноких отцов? Если у тебя есть ещё какие-то вопросы, можешь спрашивать.

– Да нет, вроде, всё я ясно – смущённо пробормотал я. – Впрочем, есть один вопрос: как ты предпочитаешь писать – сидя или стоя?

– Конечно сидя, – сказал Фима. – Что я, Хемингуэй?

– Ты меня не понял. Не писАть, а пИсать. Сидя или стоя?

– Ты дурак, – сказал Фима грудным голосом. – Расист. Шовинист. Свинья паршивая. Не смей больше мне звонить.

Он бросил, трубку, и с тех пор мы никогда не виделись. Но вопрос, который так и остался без ответа, мучает меня по сей день.  

New Jersey, May 2014