Порядок творенья обманчив

1.

С 1909 года до 1952-го, сорок лет с небольшим, в Москве на Арбатской площади стоял памятник Гоголю, созданный скульптором Николаем Андреевым, странный памятник, ни на какой другой не похожий, единственный, по мне несравнимо лучший из всех когда-либо воздвигнутых в России монументов: не памятник даже - некое существо, ибо не напоминает - живет, и на пьедестале - без имени, инициалов, эпитетов - ГОГОЛЬ, образ мира в слове явленный.

Гоголь - и другой Гоголь.

Вас. Вас. Розанов - тогда же, в 1909-м, - по горячему следу отозвался: "Памятник хорош и не хорош; и очень хорош и очень не хорош..."

Поразмыслив, всё же назвал статью - "Отчего не удался памятник Гоголю?"

"Не удался" здесь не хорош или не хорош.

Не удался потому, что - не мог удаться.

Гоголь невоплотим.

Но в том-то и суть, что Андреев и создал невоплотимого Гоголя.

Его - невоплотимость.

Невоплотимость, которую "передать" невозможно.

Только - вновь создать.

2.

Про знаменитый портрет Пушкина, исполненный Кипренским, лучше всего известно, что "Себя, как в зеркале, я вижу,// Но это зеркало мне льстит".

Кипренский, конечно же, даже бессознательно, не намеревался льстить Пушкину. Кипренский - не гоголевский Чертков, не изготовитель светских портретов в угоду заказчику.

Здесь - встреча равных. Первых.

Портрет А.С.Пушкина работы Ореста Кипренского

Кипренский несколько лет как из Италии и предполагает вскоре возвратиться туда. Его автопортрет помещен в галерее Уффици - честь, оказываемая лишь избранным европейским мастерам.

Кипренский писал Пушкина таким, каким видел перед собой, и вместе - каким видел его своим внутренним взглядом.

Писал Гения Поэзии - по его слову.

Дело было так.

Дельвиг, который заказал портрет, просил художника поставить за спиний Пушкина фигуру с лирой в руках - скульптурное изображение Гения Поэзии. Кипренский удивился: зачем? Он уже написал Гения Поэзии - Пушкина.

Но, поддавшись уговорам, фигуру на холст всё же поместил.

Мадригальные строки про зеркало, которое льстит, стало крылатым речением.

Но у Пушкина в послании к Кипренскому сначала - не про зеркало. У него иное в начало поставлено: "...Ты вновь создал, волшебник милый,// Меня, питомца чистых муз..."

Не воспроизведение, даже самое точное.

Пересоздание.

"Вновь создал".

Создал - вновь.

"Дьявольская разница!", случалось, говаривал Пушкин. (Но, может быть, думал: божественная.)

И я смеюся над могилой,
Ушед навек от смертных уз.

Иной масштаб...

3.

Если рассматривать андреевскую скульптуру, постепенно обходя ее,: видишь с изумлением, как непрерывно изменяется поза Гоголя, как разительно изменяется его лицо... И смех, и слезы, и величие, и надломленность, и пристальный острый взгляд, и погруженный в свою глубокую скорбную мысль опущенный долу взор...

Памятник Н.В.Гоголю работы Николая Андреева

"Видишь множество картин, изображающих одного и вместе разного Гоголя", -. пусть несколько наивно заметил один из первых (на редкость проницательных) зрителей:

Лев Толстой однажды сформулировал: 'Человек текуч".

Потом охотно повторял.

"Художник должен передать душу человека, а ему нужно лепить его задницу".

Тоже - Лев Толстой.

Он сказал это, осматривая андреевского Гоголя.

Художников и скульпторов Толстой навидался.

Андреев несколькими годами раньше тоже был в Ясной Поляне, лепил его.

Несмотря на то, что вокруг многие устно и печатно ругали памятник, Толстому он понравился. Он "понял, что художник хочет выразить".

4.

Вокруг андреевского создания, так же, как вокруг самого Гоголя (1909 год - столетний юбилей), - в печати, в обществе, в ученых, литературных, партийных спорах и схватках шла непримиримая война.

Вместо того чтобы обходить фигуру вокруг, каждый смотрел на нее со своей точки.

Не сознавал цельность неуловимости.

Текучести.

Андреевский Гоголь был слишком неожидан не только для тех, кто его не принимал, но и для тех, кто хвалил.

От такого Гоголя становилось не по себе.

"Когда взвился и слетел закрывавший его долго чехол, первое впечатление этой почти страшной фигуры, прислонившейся к грубой глыбе камня, точно ударило. Большинство ждало образа, к которому привыкло. И вместо этого явно трагическая, мрачная фигура, голова, втянутая в плечи, огромный, почти безобразящий лицо нос и взгляд - тяжелый, угрюмый, выдающий нечеловеческую скорбь. В сумерках и лунной ночью он будет прямо страшен, этот бронзовый великан. на Арбатской площади, замерший в позе вечной думы..." (Из тогдашних газет).

"Если бы сейчас среди нас жил Гоголь, мы бы относились к нему так же, как большинство его современников: с жутью, с беспокойством и, вероятно, с неприязнью; непобедимой внутренней тревогой заражает этот единственный в своем роде человек, угрюмый, востроносый, больной и мнительный.

Источник этой тревоги - творческая мука, которой была жизнь Гоголя...

Только способный к восприятию нового в высшей мере, мог различить в нем новый нерожденный мир, который надлежало Гоголю явить людям".

Александр Блок написал это в те самые гоголевские юбилейные дни весной 1909-го.

Здесь и судьба самого Гоголя, и Гоголя андреевского.

5.

"Образ, к которому привыкли..."

Но, как к самому Гоголю, так к Гоголю андреевскому привыкнуть невозможно.

В советское время, когда разноголосицу мнений сменила "единственно верная" догма, андреевский памятник сильно мозолил глаза.

Самого Гоголя, перетолковывая, укорачивая, как бы приручали, приноровляли под планку. Перекраивали в Гоголя. к которому привыкли или к которому хотели приучить.

Вспоминаю, как руководящее издательское лицо выговаривало автору книги о Гоголе: "Это не тот Гоголь, который нам нужен".

Но скульптуру не перетолкуешь, не укоротишь. Не приноровишь.

Памятник, кажется, особенно раздражал вождя, который, едва не ежедневно, проезжал мимо него своим арбатским маршрутом.

В роковом 1937-м, волею Сталина, андреевскому Гоголю был вынесен смертный приговор: без широкой огласки, "для специального пользования" издали сборник материалов по изготовлению нового памятника Н.В.Гоголю в Москве.

В обвинительном заключении сказано: "Образ великого русского писателя-реалиста трактован Андреевым глубоко (!) ошибочно в мистико-пессимистическом плане".

Приведение приговора в исполнение, хоть это и не в обычаях 1937 года, несколько затянулось (еще и война помешала). Только полтора десятилетия спустя на Арбатской площади появилась сработанная дежурным ваятелем советской эпохи Н.В.Томским скучная, не цепляюшая ни ума, ни сердца, для всех привычная до совершенной незамечаемости фигура в крылатке, радостно прижимающая к груди томик собственных сочинений.

Памятник Н.В.Гоголю работы Н.В.Томского

По-своему знаменательно: творение Андреева отметило столетие со дня рождения Гоголя, фигура, сработанная Томским, - столетие со дня смерти.

Андреевский Гоголь прожил на Арбатской площади как раз срок жизни самого Гоголя.

На пьедестале возведенной Томским фигуры - высочайше утвержденная (скорее даже - высочаише сочиненная) безликая и бездушная, как сама фигура, казенная резолюция: "Великому русскому художнику слова от правительства Советского Союза" (по-своему замечательно это - "от правительства").

Гоголь, который нам нужен.
Не им - по их мнению, нужен.

Им никакой не нужен. Разве что строчка в очередном докладе: "Нам, товарищи, Гоголи и Щедрины нужны" - во множественном числе (бурные аплодисменты в зале).

До свержения монумента Андреев не дожил.

Хотел написать - "на его счастье". Не посмел.

У него мог быть свой счет.

Умер в славе.

Но эта финальная, как и посмертная официальная слава куплена не Гоголем.

6.

Когда-то я писал книгу об Андрееве.

Не написал.

Я писал книгу о художнике, у которого будущее оказалось позади.

Гоголь андреевский - прорыв, иное миропостижение, откровение.

Непостижимость и неповторимость.

Повторять такого Гоголя бессмысленно, потому что невозможно.

Сделать нечто иное, сопоставимое, почти невозможно.

Андреев не смог.

Да и обстоятельства изменились - времени, места, соответственно, образа действий.

После революции появились интересные Герцен и Огарев, поставленные Андреевым возле здания Университета на Моховой. Мощный Островский, крепко усаженный перед входом в Малый театр.

(У меня свое пристрастие: небольшой - еще начала века - бюст Гааза во дворике бывшей больницы, где служил и жил святой доктор. Я проходил через этот дворик, сокращая и без того недальний путь от моего московского дома к Курскому вокзалу. На пьедестале знаменитое гаазовское: "Спешите делать добро". Здесь, в Германии, я наведываюсь в старинный, обнесенный крепостной стеной городок Мюнстерайфель: там на берегу узкой речки, протекающей посреди главной улицы, стоит небольшой дом, в котором двести с лишним лет назад родился доктор Гааз.)

Были хорошие, серьезные, интересные работы, но не явись в жизни и судьбе Андреева его Гоголь, - это совсем другой художник.

Книга, которую я хотел написать, был "не тот Андреев, который нам нужен".

Но я оставил ее не только поэтому.

После того, как я написал главу про Гоголя, всё остальное казалось пресно.

7.

Биография Андреева, "который нам нужен", строились как восходящая линия от "не нашего" Гоголя к работе над образом "нашего" Ленина и венчались круто взмывающей ввысь Ленинианой, как бы вершинно итожащей жизнь и судьбу художника.

Андреев - великолепный мастер графического портрета. Один из лучших в русском искусстве.

Ленинана началась множеством натурных набросков. (Счет не на десятки - на сотни!)

Андреев рисовал Ленина в рабочем кабинете, на различных заседаниях и собраниях, куда был допущен.

Биографы сообщают, что никакому другому художнику не было предоставлено возможности столь близко и долго изучать Владимира Ильича.

Ленин на рисунках стоит, сидит, идет, пишет, разговаривает, спорит.

Думает.

Выступает - Ленин на трибуне.

Интерес художника к Ленину можно понять.

Тем более, что и внешность вождя была выразительна.

У Пастернака:

Он был как выпад на рапире.

Гонясь за высказанным вслед,

Он гнул свое, пиджак топыря

И пяля передки штиблет... И т.д.

То, что написал Пастернак, хорошо видно в старых кинохрониках. Небольшой человек на трибуне, раскачиваясь, как бы падает то в одну, то в другую сторону, делает выпады, нанося словесные удары.

Артист Борис Щукин, первый сыгравший Ленина, подробно расспрашивал людей, много общавшихся с вождем, собирал "по кусочку" его движения, жесты, мимику. На первых репетициях, пробах он показался некоторым чересчур эксцентричным, но эти самые свидетели, много с Лениным общавшиеся, находили его даже более, чем следует, сдержанным.

Внешность Ленина во всей ее подвижности и выразительности хорошо передают фотографии.

Снимали Ленина много.

Но это ничуть не мешало властям заботиться о живописных и скульптурных портретах вождя (вождей).

Мысль (устрашающая!) о конце живописи, пламенем взметнувшаяся с первыми успехами фотографии, вскоре сама собой угасла. История обозначила фотографии свое место и свою роль среди искусств.

Ленин придумал план монументальной пропаганды: определили длинный список революционных деятелей прошлого и начали ставить им памятники. Многие делали наскоро, временные, из плохого материала, - они быстро разрушались (зато потом не пришлось сносить).

Живописные и скульптурные портреты вождя (вождей) тоже были монументальная пропаганда, важная часть общения власти с народом.

8.

Рядом с Андреевым работал в Кремле ныне забытый художник Иван Пархоменко.

Его так и называли - "художник Кремля".

Добротный мастер (учился и у Н.Н.Ге), он был известен хорошо сработанными портретами видных писателей и политических деятелей.

До революции написал Блока, Бунина, Вяч.Иванова, Вас.Вас.Розанова.

Льва Николаевича Толстого тоже написал.

После Октября Луначарский нашел его где-то и поставил изготавливать портреты вождей, центральных и периферийных.

Ленин позировал ему, работая, прямо у себя в кабинете. Того более, переходя из кабинета в зал заседаний совнаркома, брал его с собой, чтобы работа не прерывалась.

Пархоменко вспоминал, что оказался таким образом свидетелем весьма важных совещаний, на которые даже не всякий из "верхов" был допущен.

Это была своего рода высокая оценка пропагандистской роли искусства.

(Позже, когда у вождей и с вождями начались сложности Пархоменко на несколько лет угодил в Бутырки; свою тюремную жизнь он сумел облегчить, делая портреты уголовных "авторитетов".)

Иван Пархоменко между прочим, хоть и безымянно, увековечил себя самым растиражированным изображением Ленина: нарисовал по фотографии детский его портрет, который поместили на октябрятской звездочке. Миллионы советских детей, поколение за поколением, носили значок-портрет на груди.

9.

О том, что Ленин охотно допускал художников делать его портреты, находим в воспоминаниях Юрия Анненкова. Ленин дал ему несколько сеансов по два часа каждый, любезно беседовал с мастером.

В одной из бесед он откровенно высказал знаменательное суждение, которое теперь нередко цитируют.

Всё же не могу удержаться и привожу его.

"Я, знаете, в искусстве не силен... Искусство для меня, это... что-то вроде интеллектуальной слепой кишки и, когда его пропагандистская роль, необходимая нам, будет сыграна, мы его - дзык, дзык! - вырежем. За ненадобностью. Впрочем, вы уж об этом поговорите с Луначарским, большой специалист. У него там даже какие-то идейки".

Не удержусь ("своя рубаха") и сообщу еще одно из записанных Анненковым откровений вождя.

Некогда мой Владимир Иванович Даль (занимаюсь им более полувека) был оспорен, освистан и повсеместно осужден (один лишь Лев Толстой поддержал его) за статью. в которой посмел сказать, что от распространения грамотности без образования умственного и образования нравственного много пользы не прибудет. Противники Даля, очень на него сердясь, твердили прекрасные слова про "времечко", когда мужик "Белинского и Гоголя с базара принесет". Мало кто угадывал, что между времечком, мужиком и тем, что принесет он с базара, сопряжение неизмеримо более сложное, нежели представлялось в энтузиазме.

Ленин, не кивая приветливо в сторону Белинского и Гоголя, одним выпадом рапиры объяснил сентиментальным народолюбцам пользу грамотности без образования.

"Вообще к интеллигенции, как вы, наверно, знаете, я большой симпатии не питаю, и наш лозунг ликвидировать безграмотность отнюдь не следует понимать, как стремление к нарождению новой интеллигенции, - объяснил он Анненкову. - Ликвидировать безграмотность следует лишь для того, чтобы каждый крестьянин, каждый рабочий мог самостоятельно, без чужой помощи, читать наши декреты, приказы, воззвания. Цель - вполне практическая. Только и всего..."

Оба суждения, по существу, - об одном и том же.

Портрет Ленина - та же "пропаганда", что декрет.

Большего ни от искусства, ни от грамотности не требуется.

10.

Андреев с годами, если и не принимал ни умом, ни чувством, то профессиональным чутьем угадывал установку.

От графики он, конечно же, перешел к скульптуре.

Лениниана, в особенности после смерти вождя, стала для Андреева чем-то вроде профессии в профессии.

Пропагандистская роль искусства в стране не то, что не кончалась, - набирала силу.

Статуи, бюсты, памятники требовались во множестве.

Скульптурные работы Ленинианы принято обобщать в три группы: "Ленин за работой", "Ленин на трибуне", "Ленин - вождь".

Именно в таком порядке.

По официальной табели о рангах это было восхождение.

От социалистического реализма, к которому пришел художник, завершая свой путь Ленинианой, - к вершинам социалистического реализма.

Главная задача которого (цитирую справочник) "изображать грандиозные процессы и явления настоящего".

Об этом и предлагалось писать (и писали), когда в статьях и книгах вели речь о скульпторе Николае Андреевиче Андрееве.

Но писать об этом не хотелось.

Это был путь вверх по лестнице, ведущей вниз.

Чем "выше" от "Ленина за работой" (обычно - пишущего) к "Ленину - вождю", тем меньше жизни. Тем меньше живого Ленина и (скажем так) живого мастера. Чувства, волнения, которое увлекало его когда-то при встрече с оригиналом.

Обобщение (грандиозное) оборачивалось безликостью.

И дух, и даже задница (по терминологии Льва Толстого) заменялись набором узнаваемых примет: жест руки, "ленинский огромный лоб" (или - фуражка, которая могла быть и в руке), бородка и проч.

Кто рассматривает памятник Ленину на городской площади, в помещении вокзала, дворца культуры или иного общественного здания?

Вместо того, чтобы тревожить память, а с нею чувство, мысль, такой памятник растворяется в окружающей обстановке.

Вывеска, витрина, афишная тумба, не говоря уже об уличных часах, неизмеримо чаще привлекают наш внимательный взгляд.

Андреев сделал около ста скульптурных памятников Ленину.

В его бумагах сохранились письменные указания, которые он давал своим помощникам: голова N 18 на корпус N 7.

Что-то вроде.

У меня нет при себе моих архивных тетрадей - в номерах могу ошибаться.

11.

Ходили слухи, будто андреевского Гоголя уничтожили, но оказалось, нашлись добрые люди: сокрыли от всевидящих очей на кладбище Донского монастыря (на бездействующем - бездействующего), где тайком пережидали злое время и некоторые иные неугодные властям создания отечественной скульптуры.

Семь лет спустя, в пору "оттепели" и реабилитаций Гоголя возвратили по амнистии в центр столицы и определили ему местом жительства - неподалеку от Арбатской площади, где монумент был установлен когда-то, - маленький замкнутый дворик дома, в котором умер великий писатель.

Однажды, уже в восьмидесятые, поздно ночью, мы с Юрой Овсянниковым, моим другом, писателем и издателем, поднимались по Гоголевскому бульвару к Арбатской площади - и вдруг застыли в недоумении. Высокий постамент "от советского правительства", где, предполагалось, обязан неотлучно находиться "великий русский художник слова", был пуст.

Сюжет совершенно гоголевский.

Мы подошли ближе. Фигуру, то ли для профилактики, то ли для ремонта, сняли с пьедестала. Почему-то маленькая, жалкая, обмотанная рваными тряпками, утратив заказной оптимизм "нужного нам", она уныло торчала на площадке.

Хотелось смеяться - и не смеялось.

Такое убожество.

"Заглянем теперь к твоему Андрееву, покурим там на скамеечке..." - предложил Юра.

Памятник Н.В.Гоголю работы Николая Андреева

Редко замечаемый с улицы торопливыми пешеходами, андреевский Гоголь манит к себе тех, кто знает о нем. Назначение его как бы переменилось: теперь не толпа (как некогда на площади) общается с ним - каждый общается один на один. Сюда, в уединенность, отгороженность тесного дворика, кажется, заполненного молчаливой тревожной думой, излучаемой монументом, человек приходит - вырывается, прерывается - в столь необходимый в жизни каждого час, когда среди "деловой" суеты настигает его неодолимая потребность остановиться, оглядеться - одуматься...