Эта загадочная, загадочная "Пиковая дама"

Повесть Пушкина "Пиковая дама" увидела свет в 1834 году. Она была напечатана в петербургском журнале «Библиотека для чтения» (т.2, №3) и подписана латинским инициалом P. Под ним скрывался А.С. Пушкин, написавший "Пиковую Даму" в течение второй Болдинской осени – октябрь-ноябрь 1833 года. Иногда, правда, эту дату подвергают сомнению потому, что не сохранилось окончательного рукописного текста повести. Уцелело только три маленьких наброска, опубликованных В.Е.Якушкиным, внуком декабриста И.Д.Якушкина, имя которого нам известно по отрывку из сожженной Х главы "Евгения Онегина" ("меланхолический Якушкин, казалось, молча обнажал цареубийственный кинжал…"), а позже пушкинистом М.О. Гершензоном.

Вот этот текст, в котором ряд слов был взят в скобки или зачеркнут: "…мы вели жизнь довольно беспорядочную. Обедали у Андрие (фешенебельный французский ресторан, который с 1829 стал принадлежать Дюме) без аппетита, пили без веселости… День убивали кое-как, а вечером по очереди собирались друг у друга (и до зари) (всю ночь проводили за картами)". Второй набросок – "Теперь позвольте мне покороче (ближе) познакомить вас с героиней моей повести" – с Шарлоттой, той, что появляется в начале повести, где мы узнаем о ее знакомстве и романе с соседом по дому Германном. Третий – всего несколько строчек с сокращенными словами: "Чекал. глазами отыскал Нарумова – как зовут вашего приятеля спрос. Чек у Нар.".

 Есть еще одно свидетельство в пользу 1833 года – мы находим его в письме лицейского друга Пушкина В.Д. Комовского от 10 декабря 1833 года: "Пушкин вернулся из Болдина и привез с собою по слухам три новых поэмы… Он же написал какую-то повесть в прозе: или" Медный всадник", или "Холостой выстрел" (так Пушкин хотел первоначально назвать повесть, – Н.В.), не помню хорошенько! Одна из этих пьес прозой, другая в стихах". В том же, 1834 году "Пиковая дама" была напечатана с мелкими незначительными поправками в сборнике "Повести, изданные Александром Пушкиным", Спб. Так же, как и в "Библиотеке для чтения", с подписью Р.

Мнения читающей публики по поводу "Пиковой дамы", опубликованной анонимно, разделились. Среди тех, кто высоко оценил повесть, были друзья Пушкина по перу, журналисты, считавшие, что "Пиковая дама" украсила журнал "Библиотека для чтения". Редактор журнала О.И. Сенковский (известный под псевдонимом Барон Брамбеус) написал, что повесть знаменует "начало новой эпохи в литературе", "начало новой прозы", наличие хорошего вкуса и художественного стиля. Первый биограф Пушкина Анненков (П.В. Анненков. Материалы для биографии А.С. Пушкина, СПб, 1855), упомянувший, что повесть произвела при появлении своем "всеобщий говор", увидел в ней и другую важную черту: "верный очерк современных нравов". Но такого мнения придерживались не все, более поздняя группа критиков и публицистов (В.Г. Белинский, Н.Г. Чернышевский), соглашаясь в том, что повесть написана прекрасным слогом, но не углубившись в чтение между строк, просто сочла ее всего лишь пустячком и не разглядела в ней сущность и важность ее художественного замысла и психологического подхода к характерам героев. Массовый читатель, охотник до произведений с интригой и фантастическими сюжетами, что было в то время в моде, принял повесть восторженно.

 В годы ссылки Пушкин вел обширную переписку с друзьями, охотно и подробно делился творческими замыслами с Нащокиным, Вяземским, Плетневым (своим издателем), братом Львом. Не имея возможности видеться, поговорить, обсудить написанное , он хотел услышать их мнение, выговориться, рассказать о будущих планах. Ему необходим был собеседник. "… Я теперь пишу не роман, а роман в стихах – дьявольская разница…" (Вяземскому, из Одессы ноябрь 1823г.); в 1824 году, поручив Вяземскому издать "Бахчисарайский фонтан", в переписке с другом Пушкин достаточно много пишет о своей поэме, которую, кстати, сам оценил не очень высоко; кроме того, называет и остальные романтические поэмы, написанные в период южной ссылки.

 Нечего говорить и о письме Вяземскому из Михайловского (1825): "Поздравляю тебя, моя радость, с романтической трагедией, в ней же первая персона Борис Годунов!" И по-ребячески похвастался: "Трагедия моя кончена, я перечел ее вслух, один, и бил в ладоши и кричал, ай-да Пушкин, ай-да сукин сын… Жуковский говорит, что царь меня простит за Трагедию – навряд, мой милый. Хоть она и в хорошем духе писана, да никак не мог упрятать всех моих ушей под колпак юродивого. Торчат!". И далее – признание Плетневу в последующих творческих удачах: "Скажу тебе (за тайну) что я в Болдине писал, как давно уже не писал. Вот что я привез сюда…: 2 последние главы Онегина, 8-ю и 9-ю; повесть, писанную октавами…, которую выдадим Anonyme " (мы знаем, что речь идет о "Домике в Коломне", – Н.В.), а дальше – "Mаленькие трагедии" и прозою 5 повестей, от которых Баратынский ржет и бьется – и которые напечатаем также Anonyme. Под моим именем нельзя будет, ибо Булгарин заругает". К этой реплике мы еще вернемся.

Подошло время второй болдинской осени – октябрь-ноябрь 1833 года, появляются – одно за другим – новые произведения: "Медный всадник", "История Пугачева", "Пиковая дама". В середине декабря Пушкин дважды пишет Нащокину, а затем Н.П. Погодину, что "петербургская повесть (Медный всадник)" не пропущена цензурой вследствие критических замечаний Николая I, жалуется на "убытки и неприятности".

Правда, Пушкину удается вскоре, заменив цензурные купюры точками, опубликовать вступление к "Медному всаднику" в декабрьской книжке "Библиотеки для чтения". С "Историей Пугачева" дело обошлось благополучнее. В марте 1834 годa читаем в письме Нащокину: "Пугачев пропущен, и я печатаю его на счет государя"; в дневнике же Пушкин сделал следующую запись: «Государь позволил мне печатать Пугачева: мне возвращена моя рукопись с его замечаниями (очень дельными) и повелением переименовать повесть в "Историю пугачевского бунта"». В предисловии к "Истории Пугачева" Пушкин кратко выразил свое отношение к собственной работе: "Мой усердный (слово "усердный" зачеркнуто) труд, конечно, несовершенный, но добросовестный".

А что же "Пиковая дама"? Пушкин бегло упоминает о ней дважды: в первых числах апреля в письме цензору А.В Никитенко: "Милостивый Государь Александр Иванович, могу ли я надеяться на Вашу благосклонность? (Пушкин допустил ошибку в отчестве цензора Никитенко, назвав его Александром Ивановичем, вместо Александра Васильевича - Н.В.). Я издаю Повести Белкина вторым тиснением, присовокупя к ним Пиковую даму и несколько других уже напечатанных пиес. Нельзя ли Вам все это пропустить? Крайне меня обяжете". А уже 9 апреля Никитенко отвечает: "Милостивый Государь Александр Сергеевич! С душевным удовольствием готов исполнить Ваше желание теперь и всегда… Я "Пиковой Дамы" не подписал, потому что считаю ее "только частью собрания, к которому уже заодно приписано будет: печатать позволяется".

Цензурное разрешение подписано 19 июля 1834 года. И чуть ироническая краткая запись в дневнике от 7 апреля 1834 года: " Моя "Пиковая дама" в большой моде. Игроки понтируют на тройку, семерку и туза. При дворе нашли сходство между старой графиней и княгиней Натальей Петровной Голицыной и, кажется, не сердятся". Известно еще, что Пушкин читал "Пиковую даму" Нащокину, у которого всегда останавливался, приезжая в Москву. Судя по книге П.И. Бартенева "О Пушкине", это могло произойти в ноябре 1833 года, когда поэт возвращался из поездки по местам Пугачевского восстания. Но ни Пушкин, ни Нащокин не написали ничего об этой важной встрече. Почему? Почему Пушкин обошел эту гениальную повесть вниманием? В чем была причина умолчания, и была ли? К сожалению, никто из исследователей не задался вопросом: почему Пушкин никогда и никому не говорил и даже не намекнул о существовании уже опубликованной повести. Вопрос "Почему?" не раз задавал себе и замечательный историк и исследователь творчества Пушкина Н.Я. Эйдельман.

В статье "Творческая история Пиковой дамы" он пишет: "Известна мистика "Пиковой дамы", которая, в частности, и в полном отсутствии автографов. Как будто Пушкин специально позаботился об этом (запомним слово "специально"). Для большинства произведений автографы есть, здесь же – только отдельные фрагменты, которые делают повесть еще загадочнее". В другом отрывке статьи он замечает: "А где же "Пиковая дама", которая была создана тогда же, когда он работал над "Медным всадником"? Где хотя бы небольшое упоминание о ходе работы над повестью? А сам замысел? Как, когда возникает он - вот что не дает покоя пушкинистам!"

 Чтобы попытаться ответить на это всеобщее недоумение, вспомним, каковы обстоятельства написания повести, – знакомую всем историю ее создания, из которой вытекает ее замысел. Вспомним эпиграф к "Пиковой даме", перекликающийся с текстом чернового наброска: "А в ненастные дни собирались они часто, гнули, Бог их прости, от пятидесяти на сто, и выигрывали, и отписывали мелом, так в ненастные дни занимались они делом". Сам Пушкин был азартным, но не слишком удачливым игроком. "Страсть к банку! ни дары свободы, ни Феб, ни слава, ни пиры не отвлекли б в минувши годы меня от карточной игры", – пишет он в варианте одной из строф 2 главы "Онегина".

Забегая вперед, приведем цитату из донесения московского обер-полицмейстера, который, раскрыв только что полученный "Список картежных игроков и шулеров на 1827 год", отметил в нем за №99 Пушкина Александра Сергеевича – сильного игрока в штос. И банкомета. Кстати, в библиотеке Пушкина находились книги, тематически связанные с карточной игрой, например, "Наказная книга играющим в вист" (Спб, 1832) и старинное издание 1778 года "Описание картежных игр с показанием правил, с помощью которых всякой сам с собою и без учителя в России употребляемыя картежные игры может научиться играть правильно и искусно".

Среди приятелей Пушкина по карточной игре был Сергей Григорьевич Голицын по прозвищу Длинный Фирс, человек огромного роста, а Фирсом его называли почему-то дети его друзей, точнее – Thyrsis, что по-русски Фирс. Сергей Григорьевич был внуком известной всему Петербургу княгини Натальи Петровны Голицыной, императорской фрейлины, с которой Пушкин был знаком. Именно она, а не Наталья Кирилловна Загряжская (как сплетничали в обществе), тетка Натальи Николаевны Пушкиной, стала прототипом графини в "Пиковой даме".

Однажды Голицын сильно проигрался в карты и пришел к бабушке с просьбой одолжить ему денег. Она денег ему не дала, но якобы раскрыла ему секрет трех карт, которые должны были погасить долг. Так и произошло. А откуда она узнала об этих счастливых картах? В молодости, живя в Париже, Московская Венера, так ее там называли (а в старости, – Усатая графиня – princesse Moustache), занимала исключительно важное положение в высшем свете, как и позже в Петербурге, дожив до глубокой старости. Известно было ее пристрастие к карточной игре, она играла часто и по-крупному. Однажды, солидно проигравшись, она попросила взаймы большую сумму у своего приятеля и поклонника Сен-Жермена, "человека очень замечательного", философа, как отмечает Пушкин, вместе с тем имевшего репутацию авантюриста и даже шарлатана.

Не желая обременять молодую красивую женщину большим долгом, Сен-Жермен предложил ей другое средство, назвав три карты, благодаря которым она полностью отыгралась. Свою многочисленную родню графиня в тайну трех карт не посвятила. Она открыла секрет магических карт лишь внуку С.Г. Голицыну и позже, некоему Чаплицкому, пожалев проигравшегося молодого человека, чем спасла его от бесчестия.

Эта история, рассказанная другим внуком графини Томским на вечере у Нарумова, в ходе "мазурочной болтовни", поразила общество. Посыпались реплики и предположения: случай? сказка? порошковые (крапленые) карты? Такова завязка повести, правдивая история, над которой собравшиеся игроки подивились, но за азартной игрой быстро забыли. Все дальнейшее содержание повести – художественный вымысел Пушкина.

О повести Пушкина с момента ее создания написано и сказано многое. Она привлекала и продолжает привлекать внимание самых видных русских и советских ученых-пушкинистов разного времени. Что есть реальность, а что фантастика, как они сплетены в повести, что представляет собой Германн, герой нового времени, отличавшийся от посетителей гостиной Нарумова не только происхождением, но и принадлежностью к другому слою общества, а также и другому историческому отрезку времени, началу буржуазных отношений в России. Пушкин был не чужд фантастическим (или, как говорили, запредельным) сюжетам; недаром его так заинтересовал гоголевский "Нос" ("в этой штуке ...так много неожиданного, фантастического, веселого, оригинального"), который он поместил в 1836 г. в 3-м номере своего "Современника".

Достоевский называл произведения Пушкина "верхом искусства фантастического". Что роднит "Пиковую даму" с другими пушкинскими произведениями, рисующими власть темных потусторонних сил, имеющими налет мистики или таинственности? Ожившие камни, олицетворяющие функцию мести: статуя Петра – Кумир на бронзовом коне, – всю ночь преследующая бедного Евгения, осмелившегося подняться на заранее обреченный бунт; Дон Гуан, дерзко пригласивший на ужин покойного Командора в его собственный дом и погибший от пожатия его каменной десницы; в повести "Гробовщик" Пушкин обращается к фантастике страшных снов: гости-мертвецы, захороненные гробовщиком Адрияном Прохоровым, являются к нему по его приглашению, сделанному спьяну (одна из немногих историй у Пушкина со счастливым концом). Пушкинские страницы порой населены призраками, ужасными уродливыми существами, которые появляются в жутком сне Татьяны; в темном подземелье, куда стремглав летит во сне героиня "Метели" Маша, видя перед собой окровавленного, умирающего Владимира; в сумбурный сон Германна – кипы ассигнаций и груды золотых червонцев на столе, которые он лихорадочно запихивает в карман. О противодействии героям каких-то нехороших, недобрых сил писал в своих "Петербургских повестях" В.Ф. Ходасевич. Где-то – к сожалению, не помню, в каком источнике, – я прочла отклик Анны Ахматовой, сказавшей, что в "Пиковой даме" "все – ужас".

И вот – Германн, заболевший манией обогащения, решивший добиться этого любым путем. Если до рассказа Томского Германн мечтал лишь о богатстве, обеспечившем его существование, то услышав историю о таинственных трех картах, он стал одержим страстным желанием, безумной идеей завладеть тайной. О герое Пушкина бесконечно спорили и исследователи, и просто читатели, выдвигая разные предположения и гипотезы, пытаясь понять: что за человек Германн, обладающий "сильными страстями и огненным воображением"; когда настигло его безумие, когда его страсть превратилась в пагубную? При ночном появлении мертвой графини, пришедшей к Германну и открывшей ему те никому не ведомые карты: тройка, семерка, туз? Или же, три дня ранее, на отпевании покойницы, когда ему показалось, что она из гроба насмешливо посмотрела на него, прищуривая одним глазом? А скорее всего, когда он "обдернулся", увидев на зеленом сукне символ "тайной недоброжелательности" – пиковую даму, вместо туза ("холостой выстрел!"), и снова она прищурилась и усмехнулась.

Где ответы на эти вопросы? Где реальность, а где фантастика? На самом деле, здесь есть и то, и другое. Описание привидения в виде графини, призрака в белом одеянии, сначала заглянувшего в окно, а потом вошедшего в комнату Германа – это, разумеется, фантастический образ. В то же самое время это есть ни что иное, как реальность – беспокойный сон человека, галлюцинация, больное воспаленное воображение вместе с алкоголем, подействовавшим на никогда ранее не пьющего Германна.

Графиня мертва, и тайна трех карт умерла вместе с ней. Почему Германн приходит на отпевание графини? Его мучает раскаяние, желание повиниться перед усопшей? Но он ведь – только косвенная причина ее смерти, его пистолет не был заряжен. Он гораздо больше виноват перед Лизой, которую жестоко обманул и, воспользовавшись ее доверием и любовью, сделал ее слепым орудием в своих руках. И на какой-то момент, видя горько плачущую девушку, он ощутил – нет, не раскаяние, – просто мимолетное сердечное терзание.

Хоть чувства вины перед содеянным он лишен, пишет Пушкин, голос совести в нем живет, – и не только это, его терзает суеверный страх за влияние покойницы на его будущее. Он решает испросить прощения. Думаю, психологически возможно еще одно объяснение: преступника, отягощенного расстроенным рассудком, тянет увидеть свою жертву. Природа безумия - одна из тех тем, которые часто встречаются в русской классической литературе. Вспомним Достоевского, Чехова, их героев, пораженных психическим расстройством. Безусловно, тема безумия, помешательства была важна для Пушкина, и вряд ли это случайное совпадение, когда в один и тот же год появляется "Медный всадник", герой которого сходит с ума, преследуемый статуей; сходит с ума Германн, и тогда же Пушкин пишет одно из самых гениальных своих стихотворений "Не дай мне Бог сойти с ума…" Все сошлось в этой странной совокупности загадочных явлений.

Вернемся к основной загадке, интересующей нас в связи с "Пиковой дамой", о существовании которой мы узнаем лишь в 1834 году, когда она была напечатана в "Библиотеке для чтения". Впервые Пушкин обратился к прозе в Повестях Белкина, опубликованных анонимно (впрочем, это случалось и с поэтическими произведениями. В начале ноября 1830 года Пушкин пишет Н.П. Погодину с просьбой опубликовать его стихотворение, впоследствии названное "Герой", в любом альманахе, но при одном условии: "никому не объявлять моего имени"). Шутливое замечание – "ибо Булгарин заругает", – на самом деле не таит в себе шутку, т.к. Булгарин, считавший себя ведущим прозаиком, вечный оппонент Пушкина, ревниво относился к тому, что пишет Пушкин (известен отзыв Булгарина об Онегине: "…неудачное подражание Чайлд-Гарольду и Дон-Жуану").

Пиковая дама – новая творческая манера, новое рождение Пушкина-прозаика, у которого были свои представления, как писать прозу: "Точность и краткость – вот первые достоинства прозы. Она требует мыслей и мыслей – без них блестящие выражения ни к чему не служат". Замечательно сказал Лев Толстой об одном из незаконченных отрывков Пушкина: "Гости съезжались на дачу". Вот как надо начинать, – … так умеренно, верно, скромными средствами, ничего лишнего… Пушкин наш учитель. Это сразу вводит читателя в интерес самого действия. Другой бы стал описывать гостей, комнаты, а Пушкин прямо приступает к делу…".

"Пиковая дама" начинается с простой короткой строчки: "Однажды играли в карты у конногвардейца Нарумова". Это краткое стремительное начало сразу привлекает внимание к сюжету, который звучит многообещающе. У Пушкина нет пустых описательных фраз. Стилистика его прозы отличается от произведений, написанных в Болдине в 1830 году; в "Пиковой даме" она предельно кратка, сдержанна, динамична, точна и действенна, его изобразительные средства скупы; соблюдены три единства – места, времени, действия: в доме у Нарумова, под утро Томский рассказывает анекдот о трех картах. Все слушают его с нарастающим интересом и изумлением. Возникает реакция, вспомним снова: случай? сказка? порошковые карты? Но вот – … уже утро. И так же точно и кратко следует текст Пушкина: "В самом деле, уж рассветало: молодые люди допили свои рюмки и разъехались".

Толстовская оценка не оставляет сомнений. Но Пушкин, очевидно, был более строгим критиком по отношению к своей прозе (кстати, и романтическим поэмам 1822-1824 года). Вспомним его эпитет "несовершенный" труд, имея в виду "Историю Пугачева". В начале 30-х годов в светских салонах стали слышны разговоры о том, что Пушкин исписался, что лучшее в его творчестве – позади, что Пушкин умер уже давно для поэзии, а проза его просто слаба. Оппонентом этим слухам выступил Александр Карамзин, сын Н.М. Карамзина, написавший брату Андрею в Париж, что в последних пушкинских произведениях поражает "могучая зрелость таланта и бесконечное изящество, соединенное с большим чувством и жаром души", с чем нельзя не согласиться.

Возможно, что эти досужие разговоры, доходившие, конечно, до слуха Пушкина, и неуверенность в качествах своих прозаических произведений заставляла Пушкина прятаться то за Ивана Петровича Белкина, то за лицо, обозначенное латинской буквой Р.

Гению часто сопутствует скромность. С моей точки зрения, это одна из причин нежелания Пушкина говорить о себе как авторе "Пиковой дамы".

 Есть и другая, не менее существенная причина. Я склонна думать, что дело заключается в тех событиях, которые отражены в повести с точки зрения их важности.

Сюжет "Медного всадника" – исторически правдивый рассказ о наводнении 1824 года в Петербурге, национальной беде, о которой много написано в исторических хрониках с обвинениями в адрес Петра, построившего город на болотах. Личность Петра, и человеческая, и государственная, конфликт личности и власти постоянно интересовали Пушкина, обладавшего, несомненно, умом политика. "В Пушкине было верное понимание истории, свойство, которым одарены не все историки. Принадлежностями ума его были: ясность, проницательность и трезвость…", – писал Вяземский. С таким же уважением отозвался о Пушкине как великом и глубоком историке французский литератор Леве-Веймар, с которым Пушкин встретился в Петербурге в 1836 году.

Мы можем предположить, что содержание "Пиковой дамы" – тема камерная (анекдот, забавный случай), касающаяся лишь нескольких лиц, поневоле оказавшихся роковым образом связанными, – для Пушкина представилось любопытным, но частным и не таким значительным событием.

 Мне было семь лет, когда я в первый раз прочла "Пиковую Даму" и, конечно, поняла лишь то, что лежало на поверхности. Потом я читала ее много раз, и вплоть до сегодняшнего дня у меня одно и то же ощущение, что за кажущейся простотой и содержания, и языка я что-то упускаю, не придаю значения какой-то случайной фразе, брошенной автором. Скорее всего, так и есть. Когда Германном овладевает страстное желание выиграть, он в смятении чувств готов на любой поступок, даже стать любовником отвратительной старухи. "Ангел смерти обрел ее бодрствующей в помышлениях благих и в ожидании жениха полунощного", – говорит архиерей в своей надгробной речи, – и вот она приходит к жениху в полночь в белом платье невесты и совершает благое дело – открывает ему секрет трех карт. "Я пришла к тебе против своей воли, – говорит она, – но мне велено исполнить твою просьбу". Велено – кем? Это, да и другие символы и загадки удивительной повести, в частности, связь с евангельской притчей о девах мудрых и неразумных, создают простор для самых глубоких раздумий.