Номер 6(53) июнь 2014 | |
Встречи с Александром Межировым Фрагменты из книги[1]
Анатолий Зверев. Портрет Б.Гасса Секретарь Союза писателей, завидев меня с Эдиком Елигулашвили[2] в холле, несказанно обрадовался. – Ребята, к нам едет небезызвестный молодой поэт, потенциальный переводчик с грузинского Александр Межиров, сделайте доброе дело, встретьте его на аэродроме, обласкайте и отвезите в гостиницу. Номер забронирован. Хлопот у вас с ним будет мало, зато пользы для грузинской литературы очень даже много. С того дня мы крепко подружились с Сашей. Интересный он человек, Александр Межиров. Крупный поэт с
чутким литературным слухом и поразительной
памятью, он способен сутками читать наизусть стихи, процеженные сквозь сито его
тонкого вкуса. Он приобщил нас к поэзии Цветаевой, Пастернака, Ахматовой,
Мандельштама. Он поддержал в начале пути Евтушенко, Ахмадулину, Вознесенского,
горячо рекомендовал их нам в переводчики. Впрочем, это не помешало ему написать
впоследствии стихотворение (не знаю, опубликовано ли) с таким началом: Понаделал я игрушек – женек, беллок и
андрюшек... Помню, Женя подарил Саше при мне свою книгу «Обещание» с припиской «исправиться». Пути их, к сожалению, разошлись, хотя и Белла, и Женя всегда с теплотой и благодарностью говорят об Александре Межирове. Когда на одном из
литвечеров Беллу спросили, как она относится к резкой статье о ней и Евтушенко,
напечатанной Межировым, она ответила: «Не знаю, что пишет Саша прозой, но я его
нежно люблю». Краткое отступление. Сашина страсть к
чтению стихов однажды привела к умилительному исходу. Как-то на Верийском
спуске у него отлетела подмётка. Саша заглянул к холодному сапожнику (который
шьет неутепленную обувь), и пока тот чинил ботинок, Межиров читал вслух стихи о
Грузии. Закончив работу и получив
«гонорар», сапожник вдруг снова приладил ботинок и торжественно вбил ещё один
гвоздь: – Это за поэзию! Мы долго сидели в
гостинице, обменивались литературными новостями, Саша, конечно, читал стихи.
Прервал нашу беседу телефонный звонок. Первый секретарь СП Грузии Ираклий Абашидзе
пригласил нас всех к себе на хаши. Что и говорить, для нас это была большая
честь. Ладо Гудиашвили Портрет Ираклия Абашидзе у
фрески Руставели Фото картины – подарок
И.Абашидзе автору Под конец застолья
Саша шепотом предложил мне свозить в Мцхета Эдуардаса Межелайтиса с супругой.
Оказывается, они ещё в Москве договорились о встрече в Тбилиси. Я обрадовался
случаю познакомиться с замечательным литовским поэтом. На этот раз мы решили изменить маршрут и показать гостю вместо Свети Цховели развалины древней крепости Самтавро – музей под открытым небом. Тамошний сторож дядя Миша, наш «хранитель древностей», словоохотливый старик с цепкой памятью, показывал, рассказывал, читал надписи. Межиров долго разглядывал древнюю скульптуру, и все не мог понять, на каком языке выбита надпись. Дядя Миша подсказал: на арамейском. Саша воскликнул: «На том самом языке, на котором Понтий Пилат допрашивал Христа!» Наш сторож в тон ему, но, почему-то обращаясь к Межелайтису, сказал: «Запомните, вы стоите на земле, которая никогда не знала еврейских погромов!» Мы поехали на плато фуникулера. Саша Межиров увлеченно читал новые переводы, Межелайтис с грустинкой в голосе заметил: – Ираклию Абашидзе везет больше моего. Саша любит
переводимые им стихи. А вот Борис Слуцкий жалуется, будто переводил мои стихи,
мучимый бессонницей и
головной болью... Через несколько лет Межелайтис интеллигентно вспомнил о нашей встрече и прислал мне свою книгу «Карусель». «Дорогому другу Борису Гассу – на добрую память о Тбилиси с
чувством благодарности, уважения и симпатии. От сердца! Ваш Э. Межелайтис Вильнюс 04.V.1967 г.» Саша «таинственный
человек», всякий раз без предупреждения возникал в Тбилиси. И частенько
привозил с собой то одного, то другого молодого русского поэта, снабжал нас
новыми кадрами переводчиков грузинской поэзии. Однажды он «по
секрету» сообщил мне с Эдиком о визите гонимого властями удивительного
художника Юрия Васильева. – Представляете Юрино состояние, сказал он, широко раскрыв и без того огромные глаза. – Едва появилась о нем статья с репродукциями в «Лайфе», его исключили из Союза художников, начали преследовать. Юра запуган, подавлен, надо его подбодрить! А тут как назло вдоль перрона выстроились военные, видно, встречали важную особу. Саша запаниковал: «Юра может возомнить Бог знает что, надо его спасать»... Поезд остановился, грянул военный оркестр. Юра вышел из вагона розовощекий, улыбающийся, он даже не обратил внимания на строй солдат! В Тбилиси Юра
принялся «шлепать» портреты друзей. Изобразил он и Сашу Межирова. Ю.Васильев. Портрет Александра
Межирова С того дня начались
Сашины казни – он объявил войну собственной внешности: изменил прическу, стал
поджимать губы, щурить глаза... «Вот она, действенная сила искусства!» –
смеялись мы. В дальнейшем мои с Сашей отношения, пожалуй, наиболее точно определил сам Межиров в
дарственной на книге стихов: «Дорогому и
доброму Борису – дружески, сердечно, почтительно». Мы часто встречались, много ездили по Грузии, ночи напролет читали стихи, говорили о литературе, Саша тепло принимал меня в Москве, и все же наши отношения не переросли в короткую, тесную дружбу, носили оттенок почтительности. Так мы держали
дистанцию до самого приезда Межирова в Израиль Александр Межиров и Борис Гасс
в Герцлии А на другой день после встречи Саша вдруг предложил: «Давай будем на "ты", понимаешь, на этой земле я не могу быть с тобой иначе. Помнишь, как я дружил с Фейгиным[3], и все же до самой его смерти мы оставались на "вы", но на этой земле вот не могу»… Затем Саша подарил мне свою новую книжку, и когда я прочитал первые слова «Родному Борису», то понял, что холодок почтительности в наших отношениях исчез окончательно. Впрочем, улетучился холодок, а почтительность осталась. Саша выглядел
уставшим, сильно постаревшим. Он успел уже побродить по Тель-Авиву, «ни минуту
не присел, всю ночь на ногах», вот мы и решили посидеть у него в номере,
болтали до поздней ночи. Сашин номер в
гостинице был крохотный, но Межиров словно в оправдание сообщил, что здесь жил
Сергей Михалков. А. Межиров в Израиле Спустя пару дней мы поехали в Крестовый монастырь. Саша говорил о первых впечатлениях от Израиля, «я просто в шоке, никогда не испытывал такого», я же осторожно процитировал «некрещеный, необрезанный». Межиров удивился: «Откуда ты знаешь это мое новое стихотворение?» Пришлось напомнить автору, что оно было недавно напечатано в «Огоньке»... В прежние времена провести с Сашей день было все равно, что прочитать антологию русской поэзии. Но в тот день я не услышал от Саши ни одного стихотворения. И памятуя его слова об Иосифе Бродском: «Знаешь, почему он не приезжает в Израиль? Боится, что потом не сможет писать стихи», – я со страхом подумал, не произойдет ли нечто подобное и с самим Межировым. Но этого не случилось, Саша даже в Израиле написал несколько стихотворений. Войдя в храм Крестового монастыря, Саша молча подошел к фреске Руставели. Я расчехлил аппарат и попросил его стать ближе к колонне. Саша категорически отказался: «Что ты, Боря, разве я могу фотографироваться рядом с Руставели?!» Скольких я снимал на фоне этой фрески, и только Саша Межиров не посмел приблизиться к портрету великого старца. Уже покидая Крестовый монастырь, я решил подарить Саше какой-нибудь сувенир и купил у предприимчивого сторожа-араба серебряный маген-давид. И лишь значительно позже осознал всю потешность ситуации – я дарю «некрещеному, необрезанному» русскому поэту купленную у араба в грузинской церкви еврейскую шестиконечную звезду... Больше мы не встречались. Как несправедливо жестоко обходится порой судьба с человеком. Александр Межиров, способный часами читать наизусть стихи
в кругу друзей, на склоне лет потерял память… Воистину, «артиллерия бьёт по
своим». Отчаянный солдат, возивший на грузовике под обстрелом хлеб и продукты в блокадный Ленинград, умер на чужбине в доме престарелых. Александр Межиров уже в США так подытожил свою жизнь: Ты прожил жизнь... Там прожил, где тебя Всегда любили, ненавидя люто, И люто ненавидели, любя, – Так надо было небу. Не кому-то. Ты избран был не кем-то. Избран Им, Служить Ему – и только, – и за это Был ненавидим всеми и любим По воле
Неба и Его Завета |
|
|||
|