Благословение и Проклятие Творчества

בס''ד

Творчество – главная радость человеческой жизни. Мне всегда было жаль людей, не знавших этой радости. Алдановский Бальзак в «Повести о смерти» изумлялся: а зачем, собственно, живут бесталанные люди? Быть может главное, что доставляет творчество, это ответ на вопрос «зачем?», предлагая иллюзию смысла жизни, хотя бы на мгновение, на час. «Я живу для того, чтобы писать, доказывать теоремы, снимать кино»… Потом наступает похмелье, но это же – потом…

***

Я убежден в том, что творческая зависимость – наркотическая. Если долго не пишешь, не придумываешь эксперименты – чувствуешь ломку, похлеще той, с которой знаются алкоголики, бросающие пить, и курильщики, завязавшие с курением. Наверняка можно проследить точный биохимический цикл творческой зависимости, выяснить, какое именно вещество выделяется и на какие рецепторы действует. Французы говорят: кто пил, тот и будет пить, а я скажу: кто писал, тот и будет писать. Опростившийся, размягченный и умиленный Толстой, тайком от всех, в стол, писал своего бесподобного «Хаджи-Мурата».

***

Мой друг Пинхас Полонский утверждает, что в творческом акте человек ближе всего к Тв-рцу, и источник радости творчества – ощущение близости в Вс-вышнему. Это лишь приятная, ласковая полуправда. Истинному творчеству покровительствует вечный благодетель художников – дьявол. Декорации сталинской Москвы в «Мастере и Маргарите» наводят на поверхностное отождествление дьявола с конкретным режимом (и в самом деле сатанинским).

На самом деле, от Мастера всегда потягивает серой, в этом Сталин неповинен. Для Мастера полуправда хуже лжи. Обнажение бытия – сущность Искусства. Истэблишированные церкви знают, что это обнажение с жизнью несовместимо, и горой стоят за кусочно-прерывистую, спеленатую полуистину.

Для упорядоченной, благолепной человеческой жизни ее более чем достаточно. Срывание фиговых листков – страшнейшее из аутодафе. Но это аутодафе – дьявольское. Мир, как он есть, – непереносим.

***

Обнаженные фигуры, написанные Микеланджело в Сикстинской капелле, разгневали кардиналов, и они наняли способного мазилу «одеть» Адама, Еву и самого Вс-вышнего. Этого живописца называли «браккетоне» – панталонщик. Эта история – метафора взаимоотношений Искусства и религии (именно религии, не веры). Искусство срывает покровы с жизни, религия их набрасывает, следя за тем, чтобы жизнь не прекращалась. Правда моцартовского Реквиема, «Пшеничного Поля с Воронами», «Смерти Ивана Ильича» с жизнью несовместна.

***

В моей молодости на слуху было «творчество масс». Это – попросту словесная абракадабра. Массы ничего творить не могут. А вот творческая среда – омерзительна. Какие темные страсти в ней бушуют. Творчество делает человека тщеславным, завистливым, эгоистичным, черствым. Ландау совсем не шутил, когда говорил, что детей заводить не надо, а если уж заведутся, следует их выставлять в форточку. Творчеству мешают всё и все: дети, близкие, друзья, жены.

***

Игнатий Потапенко, приятель Чехова (Антон Павлович сплавил ему надоевшую Лику Мизинову), писал:

«Каждому художнику слова ведомо это ощущение: работая в присутствии другого, он чувствует, как будто тот слышит его мысли, видит образы, возникающие в его голове, следит глазами за их чеканкой, отделкой, за всем интимным процессом творчества. Это – мучительное чувство, которого обыкновенно не понимают и не признают близкие. "Я тебе не помешаю?.." – говорит жена или сестра, садится рядом и читает книгу и… мешает, потому что мысли и образы стыдятся, бледнеют, прячутся».

А еще говорили Потапенко – бездарь, второсортный писатель. Наблюдательность у него была отменная. Жены, сестры, дети – все мешают творчеству.

***

Мир, созданный Тв-рцом всего сущего, оттого так интересен, что Б-г ни с кем не советовался. Добрые люди посоветовали бы создать его попроще, помельче, попонятнее, а главное – разумнее.

***

Композиторы о себе говорят: «человек человеку – композитор». Но в точности то же могут сказать о себе, прозаики, поэты, живописцы. Солнышко русской поэзии, И. Бродский, как-то ухаживал за прекрасной венецианкой Мариолиной Дориа де Дзулиани, и писал об этом так: «Она была действительно сногсшибательной, и когда в результате спуталась с высокооплачиваемым недоумком армянских кровей на периферии нашего круга, общей реакцией были скорее изумление и злоба, нежели ревность или стиснутые зубы, хотя, в сущности, не стоило злиться на тонкое кружево, замаранное острым национальным соусом. Мы, однако, злились. Ибо это было хуже, чем разочарование: это было предательство ткани».

А знаете, кто такой: «недоумок армянских кровей»? Это интеллигентнейший, благороднейший Мераб Константинович Мамардашвили, гений философской мысли ХХ века. Можно пригнать в строку тухлую переписку Ньютона с Лейбницем, нецензурно обвинявших друг друга в плагиате, мнения Ландау об Илье Пригожине, Френкеле которыми он щедро делился с учениками. От Пастера прятали свежие номера научных журналов. Если в них попадалась статья Либиха, Пастер приходил в неистовство. Исключения из этого поноса гениальной ненависти к коллегам – штучны. Фарадей предпочитал свободное время проводить с сапожниками, переплетчиками, шорниками, едва умевшими читать и писать. Я его прекрасно понимаю, надо же и отдыхать от академического, творческого злопыхательства.

***

Платить приходится за все, а за радости творчества и плата – от души. Бочка с дерьмом, которую на тебя опрокинут коллеги, отчуждение от близких, все ерунда по сравнению со страхом. И страх этот – не очистительный страх Б-жий, а страх исписаться. Постоянный ужас: все, конец, исписался. Получается бездарно, неталантливо. Зачем же тогда жить? Диоклетиан, которому смертельно надоело отправление императорских обязанностей, плюнул на сенаторские лысины и отправился в свое имение, выращивать капусту. Когда навещавшие его друзья пытались завести с ним беседу об интересном, то бишь о политике, он говорил им: «А поглядите, какая у меня капуста». От творчества капуста не помогает. Толстой, тачая сапоги, прошивал в голове строки «Хаджи Мурата».

***

Раньше люди жили для Б-га, с тех пор, как бога раскассировали, те, кто попроще, стали жить для жизни, а одаренные – для творчества, культуры. Подмены, как водится, не заметили. От нее не выиграли ни божеское, ни творческое.