Эффект Галатеи
(о стихотворении “Гренада” Михаила Светлова)

В незапамятные времена царь Крита Пигмалион изваял скульптуру женщины. И так полюбил своё творение, что скульптура ожила.

Жан-Жак Руссо в сочинении “Пигмалион” назвал её Галатея.

Это миф о том, что художественный образ, придуманная жизнь может быть достовернее, чем настоящая.

Миф мифом, но в творчестве нередко не только автор создаёт произведение, но и произведение создаёт автора. То есть Галатея создаёт Пигмалиона. Так роман “Унесённые ветром” создал Маргарет Митчелл, песня “Besame mucho”- композитора Консуэло Веласкес, сказка “Три толстяка”- писателя Юрия Олешу, а стихотворение “Гренада”– поэта Михаила Светлова.

Правда, в этих случаях не столько автор влюблялся в своё создание, сколько зритель, слушатель, читатель.

А для этого нужно, чтобы сошлись воедино три составляющих: личность автора, потребность социальной среды и случайность, как энергетический толчок в химической реакции.

Сказано в Новом Завете:

“…вот, вышел сеятель сеять; и когда он сеял, иное упало при дороге, и налетели птицы и поклевали то; иное упало на места каменистые, где немного было земли, и скоро взошло, потому что земля была неглубока. Когда же взошло солнце, увяло, и, как не имело корня, засохло; иное упало в терние, и выросло терние и заглушило его; иное упало на добрую землю и принесло плод.” (Мф 13, 3.)

 “Гренада” упала на подготовленную почву.

Отгремела Гражданская война, унесшая тринадцать с лишним миллионов жизней. Пришло время рассказать стареющим бойцам, что кровь была пролита не зря, а жертвы были неизбежны и прекрасны, потому что это были жертвы во имя идеи, во имя мечты.

Старость накатывала асфальтным катком, пугала немощью.

А стареть не хотелось. Юная республика предлагала пожилым почёт, но кормить не хотела.

Владимир Маяковский, “150 000 000”, 1919

“Мы тебя доконаем, мир-романтик!,

Вместо вер - в душе электричество, пар.

Вместо нищих -

всех миров богатство прикарманьте!

Стар - убивать. На пепельницы черепа!”

Константин Эдуардович Циолковский “ Радость без расплаты”, 1925

“Положим, человек или другое смертное животное живёт только до тех пор, пока не начинается уклон к старости и к тяжести жизни. У человека этот период начинается с 30, 40 или 50 лет, смотря по темпераменту или условиям. Когда начинается у человека жизненная тяга, убьём его безболезненным способом. Врачи уверяют, что такой способ есть. В самом деле, если устроить машину, которая в тысячную долю секунды или ещё скорее (это теоретически возможно) раскрошивает человека на малейшие кусочки, то как это разрушение может ощущать человек? Оно не должно сопровождаться мукой, так как не может отразиться на нервах по своей кратковременности, не может запечатлеться памятью.”

Герои Гражданской не хотели стареть и жаждали славословий.

“…теория становится материальной силой, как только она овладевает массами.”

К. Маркс “ К критике гегелевской философии права”.

Теория, овладевшая массами, жестока и беспощадна. С её появлением личностное “Я” исчезло и появилось размыто-неопределённое “Мы”.

В этом  “Мы” убийство – не грех, а необходимость. Для “Мы’ смерть не страшна, потому что победа требует жертвенности, а идея материализуется в молодых.

Формула В. Высоцкого “А в подвалах и полуподвалах ребятишкам хотелось под танки“ приложима к любому времени. Так же, как и игра в благородного разбойника. Отобрать у богатого и отдать бедному – это справедливо и романтично. Для этого юность готова пожертвовать собой. Готова, но в реальность смерти не верит.

Но лирический герой в поэзии 20-х обязательно умирает.

У него не было шанса выжить. Он был просто функцией, образцово-показательная единица, придуманная для демонстрации героической смерти во имя общего дела. Что делать со случайно выжившими героями авторы просто не знали. Будущее было туманно. Даже Маяковский не смог представить это долгожданное завтра. В его пьесах жители будущего стерильны и напоминают санитаров в дурдоме.

И поэзия тех лет не уставала воспевать смерть во имя общего дела.

Николай Асеев:

Эдуард Багрицкий:

“Возникай содружество 
Ворона с бойцом, — 
Укрепляйся мужество 
Сталью и свинцом. 
Чтоб земля суровая 
Кровью истекла, 
Чтобы юность новая 
Из костей взошла“.

Анна Баркова:

“Пропитаны кровью и желчью
Наша жизнь и наши дела.
Ненасытное сердце волчье
Нам судьба роковая дала.
Разрываем зубами, когтями,
Убиваем мать и отца,
Не швыряем в ближнего камень –
Пробиваем пулей сердца.
А! Об этом думать не надо?
Не надо – ну так изволь:
Подай мне всеобщую радость
На блюде, как хлеб и соль”.

По павшим горевать не следовало. Литераторы их даже хоронили в неподобающих местах. На площадях, на курганах, на речных откосах.

“Юношу стального поколенья

Похоронят посреди дорог”.

М. Светлов.

Это чтобы над ними летали самолёты и мимо проплывали корабли.

Плывут пароходы – привет Мальчишу!

Пролетают лётчики – привет Мальчишу!

Пробегут паровозы – привет Мальчишу!

А пройдут пионеры – салют Мальчишу!

А. Гайдар “Сказка о Военной тайне, Мальчише- Кибальчише и его твёрдом слове”.

И лишь фольклорная солдатская песня оплакивала павших.

“И никто про солдата не знает,
Не придет к нему родная мать.
Только ворон могучий, холодный
Стал сильнее над трупом летать”.

“Далеко от родимого края”

“А дочка спросит у мамаши:

— А где наш папенька родной? 
Она ей скажет и заплачет: 
— Убит, зарыт в земле чужой. “

 “Конь боевой с походным вьюком”

И в этом было нечто из детства, когда обиженный ребёнок придумывает свою смерть и любуется ею.

“Он стал думать о том, пожалела ли бы она его, если б знала. Может, заплакала бы, захотела бы обнять и утешить. А может, отвернулась бы равнодушно, как и весь холодный свет. Эта картина так растрогала его и довела его муки до такого приятно-расслабленного состояния, что он мысленно повертывал ее и так и сяк, рассматривая в разном освещении, пока ему не надоело”.

Марк Твен “Приключения Тома Сойера”

 И всё же поэты 20-х рыдать над своим героем не хотели. Хотя в русской литературной традиции смерть воина поэтизировалась. Ещё в летописный князь Святослав, когда не получилось безнаказанно пограбить Византию, держал перед войском такую речь:

«Нам некуда уже деться, хотим мы или не хотим — должны сражаться. Так не посрамим земли Русской, но ляжем здесь костьми, ибо мертвые сраму не имут. Если же побежим — позор нам будет”.

Как подействовала такая речь на войско, трудно сказать. Русский летописец пишет о победе Святослава, а Византийский о полном разгроме русских.

Литература павших любила и оплакивала. Сначала плакала мать-старушка, потом невеста и жена, а потом :

“Плачут все, как один человек”

Скиталец “На сопках Маньчжурии”

В ”Гренаде”: “Не надо, ребята, о песне тужить“, - это не о человеке. Это о мечте, об Идее.

Однако, ко времени рождения “Гренады” идея Мировой революции уже приказала долго жить.

”Перерождение правящего слоя в СССР не могло не сопровождаться соответственным изменением целей и методов советской дипломатии. Уже "теория" социализма в отдельной стране, впервые возвещенная осенью 1924 года, знаменовала стремление освободить советскую внешнюю политику от программы международной революции“.

Лев Троцкий “Преданная революция”, глава 8 (1936г.)

Построение социализма в отдельной стране - это и есть те самые “Новые песни”, которые “придумала жизнь.”

Почва была возделана, и Пушкинская “милость к падшим” казалась глупостью.

 Но, кроме этого, для рождения Галатеи нужен был авторский талант. Личность, вобравшая в себя время.

“После многих лет, исследуя своё тогдашнее состояние, я понимаю, что во мне накопилось к тому времени большое чувство интернационализма. Я по-боевому общался и с русскими, и с китайцами, и с латышами, и с людьми других национальностей. Нас объединило участие в гражданской войне. Надо было только включить первую скорость, и мой интернационализм пришёл в движение. Значит, главная гарантия успеха твоего будущего сочинения — это накопление чувств и, значит, твоего отношения к действительности. Если ты хочешь как поэт принести пользу людям, то ты можешь это сделать только „размозолев от брожения“, как сказал Маяковский”.

Михаил Светлов “Беседует поэт”, Советский писатель, М., 1968

Михаил Светлов шёл воевать за мировую революцию. В 1920-и году ему было семнадцать лет. Тот возраст, когда поверить в собственную смерть невозможно, а чужая неправдоподобна.

  “Восход поднимался и падал опять“ – это поднимается и падает театральный занавес. Это истекает клюквенным соком Блоковский Пьеро из “Балаганчика”.

  Если верить Светловскому стихотворению “Колька”, он так и не убил никого за несколько месяцев службы.

“Мы поймали махновца Кольку, 
И чтоб город увидел 
и чтоб знали поля, 
Мне приказано было его 
расстрелять“.

Но выполнить приказ, тогдашний ещё не Светлов, а Миша Шейнкман не смог.

“Возле Брянского завода 
В незнакомом кабаке. 
И друг друга с дружбой новой 
Поздравляли на заре, 
Он забыл, что он — махновец, 
Я забыл, что я — еврей.”

Итак – и почва и сеятель были готовы. Оставалось добавить случай, когда, нерождённый ещё, младенец толкнёт ножкой в материнский живот.
И случай не заставил себя ждать.

"В двадцать шестом году я проходил однажды днём по Тверской мимо кино «Арс» (там теперь помещается театр имени Станиславского). В глубине двора я увидел вывеску: «Гостиница „Гренада“. И у меня появилась шальная мысль — дай-ка я напишу какую-нибудь серенаду!

Но в трамвае по дороге домой я пожалел истратить такое редкое слово на пустяки. Подходя к дому, я начал напевать: „Гренада, Гренада...“ Кто может так напевать? Не испанец же? Это было бы слишком примитивно. Тогда кто же? Когда я открыл дверь, я уже знал, кто так будет петь. Да, конечно же, мой родной украинский хлопец. Стихотворение было уже фактически готово, его оставалось только написать, что я и сделал“.

Михаил Светлов “Беседует поэт”, Советский писатель, М., 1968

  Некоторые литературоведы связывают двустопный амфибрахий, которым написана “Гренада”, с балладами Генриха Гейне в русских переводах и со стихотворением А. С. Пушкина “Чёрная шаль”.

Не думаю, что стихотворение Пушкина со строкой: “Ко мне постучался презренный еврей“- было в числе любимых Светловым.

А вот отсвет баллад Гейне на “Гренаде” был заметен и вызвал в своё время немало пародий. Вот одна из них:

А. Архангельский:

Я видел сегодня

Лирический сон

И сном этим странным

Весьма поражён.

Серьёзное дело

Поручено мне:

Давлю сапогами

Клопов на стене.

Большая работа,

Высокая честь,

Когда под рукой

Насекомые есть.

Клопиные трупы

Усеяли пол.

Вдруг дверь отворилась

И Гейне вошёл.

Талантливый малый,

Немецкий поэт.

Вошёл и сказал он:

- Светлову привет!

Я прыгнул с кровати

И шаркнул ногой:

- Садитесь, пожалуйста,

мой дорогой!

Присядьте, прошу вас,

На эту тахту,

Стихи и поэмы

Сейчас вам прочту!..

Гляжу я на гостя,-

Он бел, как стена,

И с ужасом шепчет:

- Спасибо, не на…

Да, Гейне воскликнул:

- Товарищ Светлов!

Не надо, не надо,

Не надо стихов!”

Впрочем, в то время амфибрахий был не так уж редок.

В. Луговской:

“Итак, начинается песня о ветре.

О ветре, обутом в солдатские гетры”.

 Э. Багрицкий :

“ От чёрного хлеба и верной жены

Мы бледною немочью заражены.“

Да и в самом слове “Гренада” лежит амфибрахий и стук лошадиных копыт по подмёрзшей земле.

В дактиле прячется музыка и плавность вальса, в амфибрахии – цокот копыт, а в анапесте – паровоз и перестук колёс по рельсовым стыкам.

Итак – двустопный амфибрахий, театральность, гибель песни-мечты и “не надо, ребята, о песне тужить”, романтизация, только что отгремевшей войны и - Галатея рождена.

Оставалось только одеть новорожденную поприличней.”Скромненько, но со вкусом” – как любили говорить партийно- комсомольские дамы. Правда, метафора про яблочко-песню оказалась немного поношенной, но выглядела, как новая.

Александр Прокофьев:

“Неясными кусками 
На землю день налег... 
Мы "Яблочко" таскали, 
Как песенный паек. 

.....

А "Яблочку" не рыскать 
По голубым рекам: 
Оно уже в огрызках 
Ходило по рукам! “

Как бы там ни было, Галатея-Гренада выглядела прилично и пора было её выпускать в люди.

“Стихотворение, скажу прямо, мне очень понравилось. Я с пылу, с жару побежал в „Красную новь“. В приёмной у редактора Александра Константиновича Воронского я застал Есенина и Багрицкого. С Есениным я не был коротко знаком, но Багрицкому я тотчас же протянул стихи и жадно глядел на него, ожидая восторга. Но восторга не было. „Ничего!“ — сказал он. Воронского „Гренада“ также не потрясла: „Хорошо. Я их, может быть, напечатаю в августе“.

А был май, и у меня не было ни копейки. И я, как борзая, помчался по редакциям. Везде одно и то же. И только старейший журнальный работник А. Ступникер, служивший тогда в журнале „Октябрь“, взмолился: „Миша! Стихи великолепные, но в редакции нет ни копейки. Умоляю тебя подождать!“

Но где там ждать!

Я помчался к Иосифу Уткину. Он тогда заведовал „Литературной страницей“ в „Комсомольской правде“. Он тоже сказал: „Ничего!“, но стихи напечатал».

Эпохальное событие произошло 29 августа 1926 года, когда в газете «Комсомольская правда» было напечатано стихотворение «Гренада». Поэт продолжает:

"Прошло некоторое время. И вдобавок (горе моё!) мне уплатили не по полтиннику за строку, как обычно, а по сорок копеек. И когда я пришел объясниться, мне строго сказали: «Светлов может писать лучше!»

Как-то Семён Кирсанов прочел «Гренаду». Она ему очень понравилась. Он побежал с ней к Маяковскому. Маяковский бурно не реагировал, но оставил стихи у себя.

Через несколько дней состоялся его вечер в Политехническом музее. Зал был переполнен. Я долго стоял, очень устал и отправился домой, не дождавшись конца. А вернувшийся позже сосед сказал мне: «Чего ж ты ушел? Маяковский читал наизусть твою „Гренаду“!»

А потом он читал её во многих городах. Мы с ним тесно познакомились. Но это уже отдельная тема — разговор о бесконечно дорогом мне поэте и человеке. Такова, насколько я помню, история моего стихотворения".

Михаил Светлов “Беседует поэт”, Советский писатель, М., 1968

 И Гренада-Галатея пошла по рукам. Её читали, её почитали, её пели и её любили.

А она не теряла любви к своему создателю и, как Ангел-хранитель, берегла его от невзгод.

 Треть участников Первого съезда Союза писателей (182 человека) погибла в течение нескольких лет после Съезда в застенках и ГУЛАГе. Ещё 38 человек пострадали от репрессий, но остались живы^.

Среди тех, кто был объявлен “врагами народа”, — Исаак Бабель, Михаил Кольцов, Борис Корнилов, Борис Пильняк.

В том, что Михаил Аркадьевич Светлов остался жив и невредим, “Гренада” сыграла немалую роль.

Поэт создаёт бессмертное стихотворение - стихотворение создаёт поэта и дарит ему вечность.

В этом - эффект Галатеи, ответившей взаимностью влюблённому Пигмалиону.

Романтика справедливой битвы за всеобщее счастье – вне времени. И комиссары в пыльных шлемах склоняются над Булатом Окуджавой. И кажутся справедливыми слова Николая Тихонова, написанные в 1921 году:

“Мы разучились нищим подавать,

Дышать над морем высотой соленой,

Встречать зарю и в лавках покупать

За медный мусор - золото лимонов.

Случайно к нам заходят корабли,

И рельсы груз проносят по привычке;

Пересчитай людей моей земли -

И сколько мертвых встанет в перекличке.

Но всем торжественно пренебрежем.

Нож сломанный в работе не годится,

Но этим черным, сломанным ножом

Разрезаны бессмертные страницы”.

В 1959 году Виктор Берковский написал песню на слова М. Светлова. И эта “Гренада” среди остальных двадцати с лишним песенных “Гренад” поётся до сих пор. Она действительно напоминает “Чёрную шаль” Верстовского, но хуже от этого не стала.