Руки
Перевод Эдуарда Шехтмана

Отнюдь не по призванию Жинет Парпен в двадцати три года стала маникюршей в парикмахерском салоне на Елисейских Полях. Ею двигала надежда найти мужа среди клиентуры этого заведения – по преимуществу мужской. Прошло девятнадцать лет, но никто из мужчин, вверявших ей свои руки, не попросил руки её...

Так уж получилось, что, хотя она и не знала себе равных в обращении со щипчиками, пилкой и подушечкой для полирования ногтей, ей не хватало в лице того, что, я не знаю, право, почему, зажигает в мужчине кровь и склоняет его к мысли создать семейный очаг. Высокая, светлая, слегка сутулая, она походила на овцу своими далеко расставленными глазами, удлинённым лицом, мягкой чуть выступающей верхней губой и кротким взглядом травоядного существа. Её движения были неловки, голос дрожащим, она краснела по пустякам и почти не принимала участия в разговорах своих молодых коллег во время перерыва. Единственной уступкой легкомысленным нравам времени были пыльца пудры на её лице и капля-другая духов «Фиалка» за ухом. До сорока лет она тяготилась невинностью, что, впрочем, предпочитала называть «моим одиночеством». Но теперь она смирилась со своей участью и даже помыслить не смела, что мужчина подойдёт к ней не за тем только, чтобы остричь ногти. Она имела постоянных клиентов, которые охотнее согласились бы отложить визит в парикмахерскую, чем доверить свои руки другой. А посещали «Кинг-Жорж-Куафюр» отнюдь не простые смертные: промышленники, кинематографисты, звёзды спорта, популярные политики. Любой из них знал в своей жизни десятки маникюрш. Но среди всех они избрали её – это было счастьем и славой Жинет. Когда звонил телефон и потом воркующим голосом мадам Артюр, кассирша, обращалась к ней: «Мсье Мальвуазен-Дюбушар придёт в полчетвёртого, вас устроит?», она чувствовала нежное покалывание в сердце, как если бы её просили о любовном свидании.

Эта профессия, которую многие из её подруг считали скучной, казалась ей исполненной поэзии и таящей неожиданности. С неизменной готовностью она устремлялась к новому клиенту, садилась против него на табурет, водружала на подлокотник кресла чашку с тёплой водой, куда гость тотчас погружал пальцы. Собравшись будто в клубок, она работала сосредоточенно и молча, в то время как парикмахер, стоя над нею в белом халате и щелкая без устали ножницами, толковал с клиентом как мужчина с мужчиной. Вчерашние бега, политические новости, небрежные замечания о дожде, солнце, пробках на дорогах, сравнительных достоинствах машин разных марок – все эти разговоры долетали до неё вперемежку с кончиками срезанных волос. Время от времени смелый анекдот, который она понимала лишь наполовину, вгонял её в краску и заставлял нагнуть голову ещё ниже. Как и все служащие «Кинг-Жорж-Куафюр», она носила лиловый халат со своими инициалами. Но тогда как иные из её коллег находили удовольствие в том, чтобы, рискованно наклоняясь, дать взгляду клиента нырнуть достаточно глубоко, она принимала надлежащие меры, чтобы ничей взор не проникал за допустимую границу. Брошь на шёлковой розетке стягивала вырез платья в положенном месте. Быть может, она и заполучила бы мужа, будь менее стыдливой? Иной раз такие мысли приходили ей в голову, но она утешала себя, что никогда не найдёшь счастья, насилуя свою природу.

Ежедневное пребывание среди мужчин вносило в её жизнь некоторое безопасное возбуждение: она ни на что определённое не надеялась, но это ей было необходимо как наркотик. Она любила воздух парикмахерского салона, где сладкий аромат косметических средств смешивается с острым чуть затхлым запасом гаснущих сигар, любила блеск отвесной стены зеркал над чередой одинаковых раковин, розовые головы клиентов, что как некие колбасы, покоились на белых подставках, любила снование озабоченных учеников, пришёптывание душевых кранов – всю эту гигиеническую и коммерческую суету, прорезаемую порой телефонными звонками и хлопаньем двери, выходящей на улицу, где с грохотом проносятся автобусы.

Вечером, возвратившись в свою комнату на бульваре Гувион-Сен-Сир, Жинет чувствовала себя усталой и слегка пьяной. Мужчины, которых она видела в течение дня, роились в её памяти. И совсем не лица их, а руки. Мягкие и влажные или сухие и худые, прошитые голубыми венами или усеянные коричневыми пятнами, иные со множеством волос на фалангах... Она могла бы дать имя каждой кисти. Отделённые до запястья, они плавали в воздухе, как медузы. Некоторые из них являлись ей в сновидениях. Но утром, стоило подняться с постели, как опять ум её был ясен и деятелен.

***

В одну из майских суббот Жинет, отдыхавшая после ухода клиента, увидела входящего в салон коротконогого невысокого мужчину с заметным животиком и круглым лицом, гладким и бледным под ёжиком седых волос.

Чёрный костюм, твёрдый воротник, галстук тёмно-красного цвета и жемчуг в булавке подкрепляли впечатление благодушия и душевного равновесия, исходившего от всего его облика. «Важная птица», – решила Жинет. Во всяком случае она была уверена, что в «Кинг-Жорж» он пришёл в первый раз.

Мягким голосом он попросил для себя парикмахера и маникюршу. Мсье Шарль, который был как раз свободен, пригласил его сесть в кресло у окна. По знаку мадам Артюр Жинет со своим инструментом в маленькой корзинке, не мешкая, подошла к ним. Взяв руку неизвестного, Жинет удивилась: она была горячей, как у лихорадящего. Пальцы странным образом не соответствовали его внешности: худые, в узлах, с длинными желтоватыми ногтями, загнутыми к концу.

– Как я должна их срезать? – спросила она.

– Очень коротко. Как можно короче.

Она сразу догадалась, что с этими ногтями ей придётся повозиться. Но она верила в своё мастерство и качество своих инструментов. Она приступила к большому пальцу со щипчиками. К великому её изумлению стальные челюсти не смогли отхватить и кусочка ногтя. Жинет начала снова. Тот же результат.

– Да-а... – протянул мужчина, – они очень крепкие.

– Ничего, – пробормотала она. – Бывают всякие. Надо чуточку терпения...

Первые щипчики зазубрились, вторые затупились, наконец, третьи после десятка надавливаний надкусили края роговой пластинки. Мсье Шарль уже давно покончил с причёской клиента, а Жинет, напрягши спину, всё боролась с его руками. Никогда она и отдаленно не испытывала таких трудностей с ногтями мужчины. То, что с другими было искусством, здесь стало каторжной работой. Как бы там ни было, думала она, на карту поставлена профессиональная честь. Только победить! Один за другим рвались напильнички из спецкартона, но стальной ещё держался. Жинет орудовала им с таким усердием, что над ногтем поднималось блестящее облако, словно это шлифовали агат.

Закончив работу, она принесла чашку, наполовину заполненную кипятком, и собралась было разбавить его холодной водой, как клиент окунул туда руку.

– Осторожно! – вскрикнула Жинет. – Обожжётесь!

– Пустяки, – сказал он, даже не поморщившись.

Он шевелил пальцами в едва ли не кипящей воде и блаженно улыбался. Его маленькие глазки, утонувшие в припухших веках, напоминали каштаны – цветом и блеском. Жинет смотрела на него в растерянности. Уже в состоянии приятной усталости она снимала шпателем распаренную кожицу.

– Никогда меня не обслуживали так хорошо! – сказал неизвестный на прощанье.

Он дал ей столь щедрые чаевые, что она чуть не отвесила ему поклон.

***

Вечером в среду, когда Жинет трудилась над левой рукой мсье Креси (какое удовольствие приводить в порядок пальцы патриция!), дверь в салон отворилась, пропустив улыбающегося мужчину с брюшком. Это был памятный ей клиент. Он что-то забыл? Как будто нет. Он направился прямо к кассе и попросил поставить его в очередь к м-ль Жинет. Она бросила взгляд на пальцы вошедшего и сразу заметила, что ногти были той же длины, что и в предыдущий визит. Всего только через три дня! Возможно ли это? Она продолжала работу с такой нервозностью, что мсье Креси, раненный очень скоро её неловким движением, вынужден был сделать ей внушение. Униженная таким образом впервые за свою долгую карьеру, она принялась ваткой промокать капли крови, выступившие на мизинце пострадавшего. Он ушёл с нахмуренным лицом, но это почти не взволновало Жинет: все помыслы её были обращены к неизвестному, уже сидевшему напротив.

– Как быстро они у вас отрастают! – негромко сказала она, рассматривая руку, которую клиент уложил на подушечку.

– Время – понятие относительное, – откликнулся он с усмешкой, образовавшей круги морщин на его лице.

Она не поняла, что он хотел этим сказать; пожевав губами, выбрала самые прочные щипцы из своей корзиночки. Наученная опытом, Жинет на сей раз обрабатывала ногти уже не с такими трудностями. Через час они снова имели парадный вид. Округло обрезанные, подкрашенные розовым камнем, начищенные замшей, они отражали свет, как маленькие зеркала.

– До послезавтра, – бросил он, поднимаясь. Она посчитала это шуткой, но через день он снова был перед ней – с лукавой улыбкой в уголках губ и ногтями, выступавшими на полсантиметра над пальцами.

– Это неслыханно! – прошептала она. – Я ничего подобного не видела с тех пор, как занимаюсь своим ремеслом! Вы советовались с врачом?

– А как же! – воскликнул он. – С десятью, нет, с двадцатью врачами!

– И что они вам сказали?

– О, тут полное единодушие: это говорит об отличном здоровье!

Шутил ли он? Был ли откровенен? Он порождал в ней беспокойство и в то же время она испытывала живейшую радость, держа на коленях эту когтистую горячую руку. Он назвал себя в кассе: мсье Дюброй (фамилия, внушающая доверие, подумала старая дева) и попросил записать его к м-ль Жинет через два дня на полседьмого.

Если бы ногти этого человека не росли столь быстро, она могла бы посчитать, что он ведёт любовную осаду. Но каждый раз он возвращался лишь затем, чтобы сделать маникюр. Осознание этого успокаивало Жинет и одновременно вызывало досаду. Она говорила себе, что он растратит всё своё состояние на уход за ногтями. Хотя они виделись часто, Жинет не отваживалась спросить о его личной жизни, о делах.

А он, со своей стороны, был не из словоохотливых, большая часть её работы проходила в молчании. Это лишь усугубляло смущение Жинет.

Коллеги подтрунивали над ней. Называли мсье Дюброя её «клиентом № 1», «воздыхателем» и даже – это было так неумно и зло – её «вросшим ногтем». Она краснела, пожимала плечами, но, по правде говоря, ничего не льстило ей больше, чем этот взрыв интереса к её личной жизни – первый раз за всё время работы в парикмахерской салоне. Мысли о мсье Дюброе не покидали её ни днём, ни ночью. Она хотела бы посвятить себя исключительно уходу за его ногтями, не теряя времени на других клиентов. Когда он появлялся, у неё будто перехватывало на миг дыхание.

Когда он давал ей чаевые, у неё возникало желание отказаться от них, ибо именно себя она чувствовала обязанной ему.

С первого же дня она заметила, что он не носит обручального кольца. Но разве следует заключить из этого, что он холостяк; быть может, он не придерживается традиции. Впрочем, думала она, с какой, собственно, стати её интересует семейное положение этого господина. Не вообразила ли она, случаем, что обратила бы на себя его внимание, не будь хорошей маникюршей? Его интересовала профессионалка, а не женщина, вот так...

Однажды вечером, в начале восьмого, когда она уже кончила полировать его ногти, мальчик лет десяти, скромно одетый, пришёл за ним.

Едва они вышли на улицу, она буквально прилипла к стеклу, следя за ними. Их фигуры затерялись в толпе. Был ли это сын мсье Дюброя? Никогда она не осмелилась бы спросить его об этом, никогда!

Неделю спустя ребёнок пришёл снова, на этот раз раньше. Мсье Дюброй велел ему подождать и пока посмотреть иллюстрированные журналы.

В семь тридцать они вышли. Салон в этот день закрывался в то же время. Жинет, подгоняемая любопытством, устремилась за ними. Они вышли на Елисейские Поля, останавливаясь перед каждым кинотеатром. Внезапно она увидела, что они исчезли в дверях одного из них, рекламирующего шведский фильм, который молва называла шедевром: «Сладостные укусы любви». Странное зрелище для ребёнка, подумала Жинет. Без сомненья, мсье Дюброй был из отцов новой формации! Никакого морального направления, сомнительное братание вместо должной властности, отступление изнурённых наставников перед боевыми порядками поднимающихся поколений. В задумчивости постояв перед кинотеатром, она вдруг решилась взять билет. Когда глаза привыкли к темноте, она довольно скоро увидела мсье Дюброя. Он сидел в середине зала, сын его – на ряд впереди, как раз перед ним. На экране разворачивались сцены торжествующей похоти. Поцелуи крупным планом, умело растянутые раздевания и экстатические сплетения обнажённых тел. Не дожидаясь конца, Жинет в негодовании удалилась.

***

На следующей неделе два раза подряд мальчик приходил в парикмахерскую, два раза подряд он покидал её вместе с мсье Дюброем и два раза подряд Жинет, незамеченная, шла за ними в кино, где показывали фильмы, смаковавшие разнузданность плотской любви. Она убеждалась, что сидели они всегда одинаково – мальчик впереди, мужчина сзади. Вконец озадаченная, она уходила раньше, чем вспыхивал свет. На третий раз что-то испортилось в проекторе, и лампы зажглись посреди сеанса. Мсье Дюброй внезапно обернулся и чуть ли не рядом увидел свою маникюршу. Ей показалось, что она умрёт со стыда. Не вообразит ли он, что она шпионит за ним или, того хуже, что она тоже охотница до таких скабрёзных картин. Свет снова погас – она чуть не бегом бросилась вон.

Два дня Жинет с беспокойством ждала прихода своего клиента. Когда он снова предстал перед нею – любезный взгляд и отросшие ногти – она успокоилась. Он спросил, как она нашла фильм.

– Довольно смелый, – ответила она и опустила веки.

И вдруг, собрав всю свою отвагу, обратилась к нему с вопросом, который не давал ей покоя:

– Этот мальчик, мсье... ваш сын?

– Нет, – покачал он головой, – сын моего консьержа.

Жинет не поняла, удовлетворена она этим сообщением или разочарована.

– Это так любезно с вашей стороны водить его в кино, – выдавила она из себя.

– Любезно и удобно, – сказал он ей в тон с лучезарной улыбкой.

– Почему же удобно?

Как вы можете видеть, роста я небольшого. А мне слишком дороги мои удобства, чтобы позволить какому-нибудь верзиле заслонять экран. Вот я и беру место для мальчишки как раз перед собой. И тогда, по крайней мере, я уверен, что досмотрю фильм до конца в отличных условиях.

Такой эгоизм её ошеломил. Этот человек был циником или слегка не в себе?

– Но вы не подумали, что навязываете этому бедняжке зрелище совсем не для его возраста? – не без робости заметила она.

– Никогда не слишком рано учиться жизни.

– Жизнь – не это...

– Ну нет, – возразил он, прищурившись и глядя ей пристально в глаза. – Это! Только это! И это так забавно, верьте мне!

Сбитая с толку, она склонилась над рукой мсье Дюброя, и пилочка её замелькала с таким проворством, что железо только повизгивало в единоборстве с ногтем. Они долго молчали. Потом он спросил:

– Любите ли вы детей, мадемуазель?

– Да, – прошептала Жинет. И почувствовала, как слёзы наворачиваются ей на глаза. Она продолжала работать как одержимая. Лёгкий запах горящего рогового вещества достигал её ноздрей. Она боролась с охватившим её чувством восторга и потому, будто сквозь туман, услышала низкий голос мсье Дюброя:

– Не хотите ли вы стать моей женой?

Она вздрогнула. Страх и радость горячей волной затопили её сердце. Неспособная принять решение в эту минуту подлинного землетрясения, она пробормотала:

– Что вы такое говорите, мсье? Это невозможно!.. Нет! Нет!

Круглый, благодушный, мсье Дюброй, глядя на неё, улыбнулся глазами, губами, казалось, самой душой.

– Подумайте, – сказал он, вставая. – Я вернусь завтра.

В этот вечер он впервые не дал ей чаевых. Она всю ночь не сомкнула глаз, взвешивая за и против. После двадцати лет надежд на замужество имела ли она право отказаться от представившегося случая? Конечно, она не знает ничего о мсье Дюброе. Он немного беспокоил её тем тёмным, может быть, нечистым, что она угадывала в нём. Но Жинет говорила себе, что у каждой женщины в крови призвание переустраивать этот мир к лучшему и что она сумеет опилить зазубринки в характере Дюброя, как она умела опилить его ногти. Назавтра с холодной решимостью парашютиста, бросающегося в бездну, она ему ответила: «да».

***

Он предпочёл бы гражданскую церемонию, самую простую, но Жинет, получившая религиозное воспитание, хотела только церковного обряда.

Сын консьержа был их шафером. Приглашенных было немного. Со стороны её – кое-кто из парикмахерского салона, с его стороны – никого.

Во время службы вдруг гасли свечи, орган то и дело выходил из строя, на мальчиков-хористов ни с того ни с сего нападала неудержимая икота. Эти мелкие происшествия не помешали новобрачным принимать с сияющими лицами поздравления друзей.

В тот же день они отправлялись в свадебное путешествие. Мсье Дюброй отказался сказать Жинет, куда он её отвезёт. Она очутилась в роскошном отеле, в Венеции, толком не понимая, как туда попала. Окна комнаты выходили на Большой канал. На возвышении стояла кровать из золочёного дерева. В алебастровых вазах благоухали белые цветы. Восхищённая Жинет спрашивала себя, не видение ли это, навеянное одним из её любимых романов. Она повернулась к мсье Дюброю и, полная признательности, протянула к нему руки. Со сладким замиранием она ждала, чтобы он обнял её и отнёс на брачное ложе, устланное леопардовыми шкурами. Но он оставался неподвижен, с безвольно опущенными руками, лицом сумрачным и полным грусти. Вдруг он попросил у неё разрешение снять башмаки.

– Пожалуйста, друг мой, – сказала она.

Он разулся... Жинет увидела вместо ступней козлиные копыта. Ужаснувшись, она отвернулась, не проронив ни слова.

***

Утром она проснулась – умиротворённая, чувствуя приятную истому в объятиях мсье Дюброя, одетого в пижаму из ярко-красного шёлка. Быть женой дьявола – не так это и страшно, как казалось ей накануне. Все цветы в комнате из белых стали красными. На кресле вместо маленького пеньюара, привезённого ею, красовался другой – превосходный, с золотистым кружевом. Распахнутые дверцы шкафов открывали взгляду, наверное, пятьдесят новых платьев, одно красивее другого. Вошёл слуга в ливрее, толкая к кровати столик на колёсах, где в серебряных вазах дразнили аппетит фрукты и пирожные. Когда настала очередь апельсина, они уже были во Флоренции. Потом мсье Дюброй ударял в ладони, и они оказывались в Пизе, Неаполе, Риме.

Картины, которыми днём Жинет восхищалась в музеях, ночью появлялись в её комнате. На заре они возвращались на свои законные места таким же таинственным образом.

После месячного путешествия супруги Доброй вернулись в Париж и обосновались в частном отеле на границе Булонского леса. Жинет больше не вернулась в парикмахерский салон, но не отказалась тем не менее от своей профессии, потому что её муж один стоил десяти клиентов. Каждый вечер она подолгу ухаживала за его руками с наивозможным тщанием, в котором профессиональное мастерство дополнялось супружеской верностью.

Мсье Дюброй отправлялся каждый день к десяти часам на свою работу и возвращался – минуту в минуту – в 18.30. В воскресенье, когда обстоятельства призывали его в город, он управлялся всегда так, чтобы к обеду быть дома. Никогда он не жаловался на свои дела, никогда не отказывал жене в деньгах. В этой атмосфере порядка и безопасности Жинет чувствовала, как расцветают в ней твёрдые буржуазные добродетели. Они жили счастливо и имели много детей с твёрдыми ногтями и раздвоенными копытцами.