Подъем и падение Керенского

Историографические облики Керенского

С самого начала Февральской революции Керенский фактически стал главным политическим противником большевиков Уже 6 (19 ) марта 1917 г. в «установочном» письме из Швейцарии в Петроград Ленин писал: «Никакой поддержки новому правительству. Керенского особо подозреваем».

И конечно, по мере восхождения Керенского к вершине власти ( в начале июля 1917 г. он – уже премьер-министр Временного правительства) – «особо подозрительное» отношение к нему со  стороны большевистского руководства не могло не расти. Большевики во главе с Лениным буквально рвались к власти, но эта цель предполагала максимальную политическую дискредитацию Временного правительства и прежде всего его главы (Керенского) в глазах масс. Большевистская пропаганда и агитация осуществляли ее со всей присущей большевикам энергией и категоричностью. Образ Керенского в этой пропаганде и этой агитации выглядел, мало сказать, непривлекательным, но намеренно искаженным, подчас, и окарикатуренным (хотя карикатуристы фиксировали и некоторые вполне реальные черты).

Если оценивать такой «подход» с позиции яростной борьбы партий за власть в 1917 г., то вряд ли большевики заслуживают сурового осуждения. Ленин и его сторонники тоже получали «свое» от непримиримых противников.

Хуже другое. После Октябрьской революции большевистские пропагандистско-агитационные оценки Керенского главным образом как политика стали переходить и закрепляться в исторической литературе. Можно считать , что окончательно это произошло с выходом, «Краткого курса истории ВКП(б)», который схематизировал и догматизировал советскую историю. В этой схеме Керенский  политик квалифицировался как «прислужник буржуазии», политический авантюрист, лишь прикрывающийся званием социалиста и демократа, а как личность – «болтун», «хвастун», «фигляр», гоголевский Хлестаков.

В ходе горбачевской «перестройки» и последующих ельцинских «реформ» краткокурсный схематизм во многом был отброшен, но на первый план вышла историческая публицистика, часто коммерческого толка. Пошел поток книг, в которых попросту менялись плюсы на минусы и соответственно менялась «раскраска» людей и событий. Что касается Керенского, то в эти времена перестроечного бума портрет его, можно сказать, раздвоился. «Прорабы перестройки» – демократы «отмывали» Керенского от темных, уничижительных красок,  превращали в одного из столпов российской демократии, погибшей под ударом большевистского тоталитаризма. Правые, националисты нередко представляли его «жидо-масоном», открывшим путь большевикам и погубившим великую Россию. (Во время революции и гражданской войны в «белом» лагере ходила легенда, согласно которой Керенский еще грудным младенцем был подброшен некой еврейкой в семью Ф.М. Керенского, а что его настоящее имя – Арон Кирбис).

А. Солженицын решительно отказывал Керенскому в проведении политики на пользу России. «Эту главную фигуру революции, – писал он, – в национальном духе не уличишь ни в какой стадии» (А.Солженицын. Двести лет вместе, т.2. М., 2002, с.64). Для него Керенский (в «Красном колесе») – актер, «блистательный удачник», «невозможный счастливчик», «празднично-измятый».

Но «перестроечная болезнь» проходила. (Впрочем, симтомы ее полностью еше отнюдь не исчезли). Стали выходить серьезные исследования биографий деятелей разных общественных течений, что весьма важно для изучения истории. Американский эссест и философ Р. Эмерсон считал, что «истории нет, есть биографии».

Пришло время и Керенского. Старый эмигрант, давным-давно покинувший Россию и в забвении умерший на чужбине, он возвратился на Родину изданием его мемуаров и рядом публикаций о нем. Можно назвать книгу В. Федюка «Керенский» ( М, 2009г.) С. Тютюкина «Керенский. Страницы биографии» ( М., 2112 г.) и др. В них Керенский не «фигляр», не «Хлестаков» и т.п. Здесь он политический деятель, воссозданный со стремлением к максимальной объективности. И пока это так. Будет жаль,если перемена политической ситуации вновь как-то изменит «вид» Керенского.

«Белоэмигрантская» историческая литература квалифицировала политику и деятельность Керенского как губительную для России. Известная писательница Н.Берберова, пожалуй, правильно назвала Керенского «человеком одного – 17-го – года. Это так. Действительно, этот год поднял Керенского как государственного деятеля на высоту и этот же год опустил его также как государственного деятеля и политика вниз. Известен эпизод, как будучи уже в эмиграции, в Париже, возле русской церкви на Рю Дарю Керенский вдруг услышал слова незнакомой женщины, сказанные ею своей дочери: «Смотри, Таня, вот это Керенский – человек, погубивший Россию».

До конца дней своих он так и не мог забыть этих ужасных для него слов.

Советская историография с сущности солидаризовалась с такого рода оценкой политической линии Керенского, представляя большевизм как силу, восстановившую Российское государство (хотя и на иной основе).

Его генеральная идея

Главной политической целью, как теперь говорят, «продвинутой» российской интеллигенции конца 19 – начала 20 в. было устранение самодержавия и установление вместо него конституционализма и парламентаризма. В весьма значительной степени это основывалось на примере Запада. Там давно «цветет» демократия и с нею общество, а значит стоит исчезнуть царизму (самодержавию) и утвердиться представительному строю, как и перед отсталой Россией отворятся врата свободы и ...

Борьба против самодержавия развивалось по двум руслам – либеральному и революционному. Впрочем, определенная часть либералов (левая) «косила» в сторону революционеров, рассматривала их, по крайней мере, как фактор давления на самодержавную власть. Среди революционеров тоже существовали те, кто не избегал крена в сторону либерализма.

В атмосфере, насыщенной духом отторжения царского самодержавия, юному Керенскому, росшему в интеллигентской семье, трудно было сделать иной выбор, помимо приобщения к тем, кто выступал против власти.

Уже в студенческие годы (в Петербургском университете) Керенскому стало очевидно какое направление для него – энергичного, честолюбивого, экзальтированного – путь был выбран. Он не стал путем карьеристского продвижения по бюрократическим коридорам , а приобщал к борьбе за идеалы демократии. При этом поначалу молодой Керенский избрал для себя не курс либеральной оппозиции, а гораздо более опасную революционную дорогу.

С осени 1905 г. Керенский разделял взгляды эсеров почти по всем основным вопросам теории и практики революционного движения. Даже намеревался (возможно, и по эмоциональности натуры) вступить в Боевую террористическую организацию эсеров! Через приятельницу жены - сестру члена этой организации Б.Моисеенко – ее главе Е. Азефу было сообщено о желании Керенского «работать в терроре» и даже о его готовности принять участие в теракте против самого царя. Спустя некоторое время Б. Моисеенко ответил, что Азеф сказал «нет». Возможно, в натуре Керенского этот безусловно тонкий психолог-провокатор не увидел черт, позволяющих стать еще одним Каляевым или Сазоновым.

Манифест 17 октября 1905 г. и Основные законы Российской империи (апрель 1906 г.) внесли изменения в политическое мышление сил,противостоявших царскому режиму. В либеральном лагере образовались группы, считавшие, что в той или иной степени царский Манифест выводит страну на конституционный путь развития, а это дает основание для сотрудничества с властью. В то же время в революционных и лево-либеральных кругах на Манифест смотрели как на маневр, не менявший сущности царизма и борьба с ним должна продолжаться.

В этот период Керенский приобрел известность как адвокат на больших политических процессах. Но как подчеркивает С. Тютюкин, его адвокатская деятельность «не давала угаснуть в нем чувству социальной справедливости и ненависти к царизму» . (с.34-35 )

Он продолжал твердо верить в новый подъем антицаристского движения. Но его честолюбивая, эмоциональная, не чуждая склонности и к театральности натура плохо уживалась с принадлежностью к партийности, ее дисциплине, обязательностью проведения определенной политической линии.

Не порывая контактов с революционными кругами (с эсерством) и поддерживая (главным образом через адвокатуру, в которой большинство было кадетским) связи с либеральными элементами, Керенский задумывался о собственной роли в предстоявшей борьбе. Более или менее четкие контуры этой роли стали проясняться для Керенского скорее всего после избрания его осенью 1912 г. депутатом 4-й Государственной думы от эсеровской Труловой группы. В Думе Керенский вступил в масонство («Великий Восток народов России»), возродившееся в России в начале 20-го в.

Тема русского масонства стала обретать темп и масштаб примерно с 70-х гг. прошлого века. Подняли и «раскручивали» ее главным образом литературоведы и публицисты, группировавшиеся преимущественно вокруг журналов «Молодая гвардия», «Наш современник» и др., считавшие себя членами неформальной «Русской партии». Они руководствовались все же не столько стремлением к выяснению исторической истины, сколько политическими мотивами вполне определенного направления. В соответствии с ним в начале 20 в. в России существовала тайная (и мощная) масонская организация, некая «сверхпартия», которая по «директивам» с масонства Запада и в его интересах и способствовала осуществлению подрыва, а затем и развала Российского государства. В своем крайнем выражении эта, «концепция» представляла события 1917 г. не революцией, а некой «спецоперацией» антироссийских сил. Несмотря на то, что в профессиональной исторической литературе «масонскую теорию» можно считать достаточно преувеличенной, она и по сей день дает о себе знать.

Российское масонство во многом отличалось от западного. Отсутствовал специфический масонский ритуал. В ложи принимались и женщины. Масонские ложи в России «были похожи, скорее, на политические клубы, в которых представители разных политических партий, объединений, групп и просто «нужных людей», выступавших против царизма, стремились согласовывать свои действия, обмениваться необходимой информацией и т.п. То, что принималось в масонских ложах (в том числе и Думской) не являлось формально обязательным для членов этих лож. Они были свободны в своих партийных и корпоративных взглядах, хотя неформальные связи иногда бывают весьма действенны.

Западные масоны не давали никаких – политических и иных – указаний своим «русским братьям», но, конечно, сочувствовали антицаристской борьбе в России.

Масонские связи Керенского, надо думать, помогли ему окончательно сформулировать генеральную идею, к которой он пришел. Впервые она прозвучала с думской трибуны и стала стержнем его политической стратегии всего 1917 г. Это была идея общенациональной революции, объединяющей три главные социальные силы России – пролетариат, крестьянство и буржуазию.

По мере обострения обстановки в стране (военные неудачи, ухудшение экономического положения, рост социального недовольства, дискредитация верховной власти и т.д.) в выступлениях Керенского все более и более решительно звучали революционные и даже ультрареволюционные мотивы. Например, в одном из выступлений он прямо заявил, что ныне Россия пребывает в состоянии такого хаоса и такой смуты, по сравнению с которыми смута 1612-1613 гг. кажется всего лишь детской сказкой. Керенский открыто предрекал, что вопрос об уничтожении царской власти скоро «будет поставлен весьма решительно». «Как, – говорил он, – можно бороться законными  средствами с теми, кто сам закон превратил в оружие издевательства над народом? Есть только один путь борьбы физического их устранения». Императрица писала Николаю 2-му, что за такую речь Керенского следовало бы повесить.

Но распалявшийся в революционных речах Керенский все же был «своим» и в либеральных кругах. Конечно, там видели в нем «крайнего», может быть, слишком «крайнего», но в канун Февраля либералы толкали Романовых к краю пропасти. И Керенский тоже делал их дело.

Позднее, в эмиграции, он, как и некоторые бывшие либералы, оправдывался за губительную для страны «смену лошадей» на которую он «со товарищи» решились «на переправе» – во время тяжелейшей войны. Он писал: «Во время переправы не меняют лошадей – это правильно, но и лошади должны выгребать против течения и искать броду, а не лезть в омут. В ту войну мы не хотели менять лошадей, но они сами пошли по течению своих страстей и предрассудков и попали в омут, затянув туда и Россию» («Новый журнал» Нью Йорк, 1941, с.200). В этом, конечно, звучит самооправдание.

Да «лошади» (власть) шли по течению «своих страстей и предрассудков». Но никто не искал «омута». Он появился неожиданно, внезапно... А разве думские либералы и те немногие революционные элементы, которые находились в городе, действовали не под влиянием «своих страстей и предрассудков, поспешив воспользоваться благоприятным для моментом, и не поколебались перепрячь «лошадей» как раз на переправе? Пожалуй прав П.Струве, считавший, что в случившимся виновны обе стороны: и штурмовавшие стены и оборонявшие их.

Миллионная, 12. Конец монархии

В судьбоносные для России дни Февраля 1917 года наибольшую активность, даже несмотря на нездоровье (незадолго до февральских событий он подвергся операции по удалению почки) проявлял именно Керенский.

Известно, что отречение Николая 2-го в пользу наследника-цесаревича Алексея в некоторых либеральных кружках замышлялось еще в канун революции. Но под давлением думских лидеров и высших генералов вечером 2 марта 1917 г. Николай отрекся не в пользу сына – законного наследника, а в пользу брата – великого князя Михаила Александровича. Однако реально встал вопрос о возможности принятия Михаилом престола. Вопрос этот в историографии оказался несколько отодвинут в сторону последовавшими драматическими событиями. Между тем он имел большое историческое значение. Именно от решения великого князя Михаила зависело быть или не быть монархии в России. Голоса думских лидеров, прибывших на Миллионную, 12, где утром 3 марта находился Михаил Александрович, разделились. П. Милюков, А. Гучков и др. убеждали великого князя ради спасения страны принять престол. Противоположную позицию занял Керенский. С. присущими ему напористостью и ораторским пылом он убеждал, просил, умолял великого князя отказаться от принятия престола, доказывая, что в стране нет никаких сил, готовых поддержать монархическую идею.

Трудно сказать каким был тот фактор, который определил решение Михаила – аргументы Керенского или его собственные соображения (по своему характеру он никогда не хотел стать царем). Так или иначе Михаил Александрович, отдельно посоветовавшись с М. Родзянко и князем Г. Львовым, заявил, что он не примет престола без одобрения Учредительным собранием, которое предполагалось созвать. Но было совершенно ясно, что если даже такое собрание и состоится, оно не выскажется за восстановление монархического строя. И Керенский ликовал. С жаром пожимая руку Михаилу, он радостно кричал: «Ваше высочество, Вы благороднейший человек!»

Пожалуй, не будет ошибкой сказать, что в тот критический момент Керенский поворачивал колесо российской истории. Это он там, на Миллионной, подтолкнул плечом уже падавшее здание монархии. И, кто знает, может быть перед его взором уже виднелись очертания Российской демократической Республики во главе с ним, Керенским. Позже, 1 сентября 1917г., именно он провозгласит Россию республикой, не дожидаясь принятия решения Учредительного собрания.

Небезынтересно все же поставить вопрос: что бы произошло, если бы великий князь Михаил отверг позицию Керенского? Известный исторический романист М.Алданов так отвечал на это: «Конечно, мы не можем сказать, что бы тогда случилось в России. Зато мы точно знаем все последствия принятия Михаилом этой позиции...»

КУЛЬТ КЕРЕНСКОГО И ЕГО КРАХ

И вот свершилась! Свершилась вековая мечта врагов самодержавия...

Примерно два месяца после падения царизма очень многие в России пребывали в состоянии эйфории, буквально упиваясь нахлынувшей свободой. Тут Керенский и многие его коллеги по сформированному Временному правительству оказались, пожалуй, западнее самого Запада. Даже В. Ленин, приехавший из Швейцарии в Петроград в начале апреля 1917 г. после многолетнего пребывания в эмиграции, назвал Россию наиболее свободной страной в мире. А в глазах народа именно он, Керенский, выглядел чуть ли не «главным дирежером» происходивших в Петрограде событий, руководителем всей революции. В этом большую роль сыграли и личные качества Керенского. Он был молод, энергичен, по воспоминаниям многих современников, обаятелен, обладал чарующим сильным баритоном. В него влюблялись женщины (его заместитель по военному министерству Б. Савинков позднее саркастически называл Керенского «женпремьером»), они бросали ему букеты цветов, ожерелья, кольца, встречали и провожали громом оваций. Ему посвящали стихи, поэмы. Поэт и друг С. Есенина Л. Канегиссер (будущий убийца главы петроградской ЧК С. Урицкого) посвятил Керенскому такие строки

И у блаженного входа,

В предсмертном и радостном сне

Я вспомню – Россия, Свобода,

Керенский на белом коне.

Его называли «первой любовью революции», «гением русской свободы». Всерьез обсуждался вопрос о создании специального фонда «имени друга народа Керенского».

Можно, наверное, сказать, что Керенский стал первым «культом личности» в истории России. Но как и почему он стал рассеиваться и исчезать?

Внезапно нахлынувшая свобода быстро обернулась вольницей и вседозволенность, а они вызывали развал в стране. В архиве канцелярии премьер-министра (Керенского, ГРФ) поныне находится масса писем российских граждан. Это не резолюции, которые писались профессиональными политиками и политиканами с учетом определенных интересов. Это непосредственный голос масс, страны, ввергнутой в революцию. Вот один из них. «У нас теперь на местах полная анархия, никто никого не слушает и делает все, что хочет: и насилие и грабежи, и издевательства, а вы, Временное правительство, все пишете и пишете воззвания, которые прямо всем осточертели...» Другое письмо. «При мерзавце Николае было скверно, а сейчас еще хуже. Армию развалили. Теперь не армия, а товарищи-дезертиры и предатели. Ценность рубля дошла до 20 коп. Железные дороги скоро остановятся... Товарищи рабочие не хотят работать и дерут цены такие, что предприятия не могут существовать».

За происходившее в стране многие напрямую винят Керенского. «Все несчастия России от Вас. Вы первый подняли голос на неповиновение Государю и первый призвали народ к восстанию... Неужели Вы, обладая умом, не знали русского народа? Я не понимаю, за кого нас принимают все, говорящие речи? За дураков или детей?... Водворите порядок и дайте нам жить так, как мы жили при императоре».

Задолго до революции, в ходе нее (да и поныне) многие политики и вообще интеллектуалы (сегодня они называют себя элитой) объясняли невосприимчивость народа к западной государственной модели его «азиатчиной» отсталостью, некультурностью и другими негативными чертами. Вот еще отрывки из писем Керенскому. «Народ – эту темную невежественную, безграмотную массу, Вы приняли за зрелых и развитых людей... Вы приняли охлократию за сознательную демократию. Посмотрите к чему это привело». Из Киева Керенскому писали : «Приближается то время, когда Вы честно должны сказать, что справиться с Россией Вы не в состоянии... Уйдите, и чем скорее, тем лучше. Вы, дорогой Александр Федорович, живете иллюзиями... Смотрите, не опоздайте! Рисковать, не изведав брода, Вы можете только по отношению к себе, а не отечеству».

Читал ли Керенский эти письма? Скорее всего, нет. Во всяком случае, какие-либо пометки на них отсутствуют, и они просто превращались, как пел В. Высоцкий, в «подколотый, подшитый материал», пылившийся в канцелярских шкафах. Власть неотвратимо меняет человека. Не избежал этой участи и Керенский. Еще 5 – 6 лет назад он был адвокатом даже не первого ряда (Керенский никогда не «дотягивал» до уровня таких звезд русской адвокатуры, как Ф. Плевако, В. Маклаков, Н. Карабчиевский, А. Зарудный и др.). И вот жизнь вознесла именно его на царскую высоту. Случайность? В России нужный человек не так часто оказывается в нужное время на нужном месте. Но с Керенским произошло именно так. Неожиданное, просто сказочно быстрое крушение монархии и пришествие головокружительной свободы переполняло умы людей радужным романтизмом. Время требовало лидера, отвечавшего этому новому духу жизни. И нашло его в молодом Керенском. У И. Бабеля есть замечательный рассказ «Линия и цвет». Действие происходит незадолго до Февральской революции. Автор встречает Керенского в финском санатории «Олилло» (вероятно, Керенский отдыхал там после операции) и обращает внимание на то, что тот близорук. Он советует ему носить очки, чтобы лучше видеть окружающую действительность. «Никогда! – отвечает Керенский. – Зачем мне облака на этом чухонском небе, когда я вижу мечущийся океан над моей головой! ...Зачем мне линия, когда у меня есть цвета. Весь мир для меня гигантский театр, в котором я единственный зритель без бинокля».

Да многие тогда в России уверовали в то, что серое «чухонское небо» навсегда потонуло в океане свободы, волнующемся над их головами. В Керенском они узрели своего вождя. Но так будет недолго.

 А был ли путч?

 («Корниловщина»)

Уже летом 1917 г. стало проясняться, что генеральная идея Керенского – общенациональная революция – иллюзорна. «Слева» против Временного правительства и поддерживавших его меньшевистских и эсеровских Советов быстро концентрировались революционные и ультрареволюционные силы, авангард которых составляли большевики, руководимые В. Лениным... Они требовали дальнейшего развития и углубления революции, превращения ее в социалистическую. «Справа» крепли те силы, кто, считал, что революция зашла слишком далеко, пора ее обуздать, а в чем-то и повернуть вспять. Здесь авангардную роль играло главным образом высшее офицерство, группировавшиеся вокруг Ставки Верховного главнокомандующего генерала Л. Корнилова.

Поэтесса З. Гиппиус, у которой тогда часто бывал Керенский, записала в дневнике его «жалобу»: «Мне трудно, потому что я борюсь с большевиками левыми и большевиками правыми, а от меня требуют, чтобы я опирался на тех или других... Я же хочу идти посредине..., (З. Гиппиус Петербургские дневники,1914-1919. М. 1990, с. 162).

Политика «идти посредине» Ленину представлялось просто вздором. В революционный период (да и не только), в классово разделенном обществе «середины нет и быть не может». «О середине попусту мечтают «барчата, учившиеся по плохим книжкам».

Первыми атаку против Временного правительства и предприняли большевики. В начале июля они попытались устранить его, передав власть Советам. Но выступление практически не было подготовлено и большевикам пришлось отступить. Керенский, вероятно мог бы воспользоваться благоприятным для себя моментом и нанести большевикам весьма ощутимое поражение. Близкая тогда к нему «бабушка русской революции», эсерка Е. Брешко-Брешковская советовала «взять» Ленина и других большевистских лидеров, посадить на баржу, вывезти ее в Финский залив и потопить. Воспитанный в духе законности, Керенский не принимал такого рода советов... И все же главную роль тут, скорее всего, играл политический расчет. Керенский и правительство опасались, пожалуй , не столько левых, сколько правых... Им мерещилась даже вероятность и монархического путча. И совсем не исключено, что Керенский рассматривал меньшевистско-эсеровский центр и даже большевиков (!) в какой-то мере оборонительным заслоном против правых в случае их выступления. Подавив левых (большевиков и др.), они могли, не остановившись на этом, нанести удар и по ненавистному им режиму самого Керенского. В 20-х числах апреля 1917 г. Керенский не был даже против введения в состав правительства некоторых «умеренных» большевиков! Что ж , все они – эсеры, меньшевики, большевики – несмотря на расхождения, в конечном счете еще совсем недавно были в одном лагере и боролись с представителями царского режима , составлявшими после революции правый фланг.

Увы, «средний путь» заводил Керенского в пространство,которое называется «сидение между двумя стульями».  Легко представить себе, насколько оно чревато. И хотел Керенский того или нет, но он все больше замыкался в том относительно узком кругу «верховников», в котором большую политику отодвигало политиканство. Если от сил справа Керенский готов был защитится (и в «корниловские дни» защитился!) даже большевиками, то неизбежно повторному выступлению большевиков он рассчитывал противопоставить военных, в среде которых, (он это знал) было немало правого, а то и просто монархического офицерства.

После июньского поражения русских войск на Юго-Западном фронте Керенский провел смену некоторых высших генералов. При самом активном содействии заместителя Керенского на посту военного министра Б. Савинкова стремительную карьеру сделал генерал Л. Корнилов. 19 июля 1917 г. он стал Верховным Главнокомандующим. Русской армией. Здесь мы подошли к так до конца и не проясненной проблеме «корниловского путча». Был ли этот путч действительно или нет, и если нет, то что же все-таки произошло? Кто сотворил «корниловщину» и кто ответственен за ее последствия?

Корнилов слыл генералом жесткой, «крепкой руки». Как считал Савинков и др. сочетание этой сдерживающей, сильной руки генерала Корнилова с демократическим, красным флагом Керенского могло бы стать как раз тем фактором , который способен был укрепить послефевральский режим, власть Временного правительства Часть офицеров корниловской Ставки (Могилев) склонялись к поддержке этй идеи. Другие же считали, что временно, прикрываясь эгидой Керенского, следует исподволь готовить установление в стране военной диктатуры (Корнилова). Сам Корнилов требовал от Керенского безотлагательного проведения в жизнь мер чрезвычайного характера, способных, по его убеждению, положить предел развалу государства. Фактически он ставил вопрос о милитаризации страны Относительно установления с этой целью собственной диктатуры Корнилов, конечно, прямо не высказывался, но в узких генеральско-офицерских кругах Ставки она рассматривалась как вполне вероятная и даже необходимая.

Уже вскоре после прибытия Корнилова в Могилев там (главным образом из членов Союза офицеров армии и флота) образовалась «корниловская группа», видевшая в Корнилове будущего диктатора. Группа направляла своих членов в Петроград для установления связей с офицерами-корниловцами в самом городе и с политическими деятелями правого толка, главным образом кадетами Однако кадетские политики осторожничали. Они опасались как возможного провала корниловцев (в случае их выступления), так и его удачи. Им было ясно, что в первом случае (провал) возможно, если не неизбежно, возрастание левых, революционных сил. Во втором случае (успех) – вероятность военной диктатуры, которая перечеркнула бы февральскую демократию...

Между тем, альянс Керенского (посредством прежде всего Савинкова и верховного правительственного комиссара М. Филоненко) с Корниловым продолжался. Договорились для укрепления обороны Петрограда (после сдачи немцам Риги) в 20-х числах августе 1917 г., перебросить к столице и в ее пригороды 3-й конный корпус генерала А. Крымова и так называемую Туземную дивизию. К этому времени Петроград и близлежащие районы следовало объявить на военном положении. Но не в укреплении обороны столицы заключалась главная задача перебрасываемых к ней войск. Перед ними ставилась другая –военно-политическая цель. На случай нового антиправительственного выступления большевиков (они готовили его к полугодовщине Февраля) эти войска должны были, как теперь говорят, «произвести зачистку» Петрограда от революционных элементов. При этом бескомпромиссный, решительный Крымов готов был «зачистить» город не только от большевиков, большевистски настроенных Советов и других связанных с ними организаций, но «разобраться» и с Временным правительством. Крымов был твердым сторонником военной диктатуры. Корнилов же, мало уступавший Крымову в решительности, проявлял осторожность. У него все-таки был некоторый политический опыт и, по крайней мере, декларативно он выражал готовность сотрудничества с Керенским, заявлял о поддержке созыва Учредительного собрания.

26 августа 1917 г. 3-й конный корпус и Туземная дивизия по приказу Корнилова были двинуты в направлении на Петроград.

Трудно сказать чем бы все это могло закончиться, если бы не совершенно неожиданное появление и вмешательство в отношения Керенского и Корнилова бывшего обер-прокурора Синода В. Львова. Об этом человеке надо сказать, ибо то, что он «сотворил», серьезно, если не круто повлияло на дальнейший ход событий, а может и изменило их ход.

Чем было вызвано появление Львова – стремлением вновь вернуться в большую политику, масонскими (как считают некоторые) связями Львова с Керенским или каким-то временным «наваждением», переживаемым Львовым – сказать трудно. У этого человека многие и раньше (и позже) замечали некоторые «отклонения» и странности. Между прочим, после окончания гражданской войны он эмигрировал, затем в начале 1920-х гг. объявил себя «сменовеховцем», сторонником Советской власти, и вернулся в Россию. Здесь он стал управделами Высшего управления обновленческой церкви, а позднее, по некоторым данным, отошел и от нее и даже был редактором журнала «Безбожник». Но все это будет позже. В августе же 1917 г., курсируя между Петроградом и Могилевом и представляясь Керенскому его верным сторонником, а Корнилову посланцем Керенского, В. Львов в конце концов (26 августа) сообщил Керенскому буквально потрясшую того информацию.

В соответствии с ней требования генерала Корнилова сводились к следующему.

Объявить в стране военное положение и передать всю власть Корнилову. Что касается министров Временного правительства, в том числе и премьера Керенского, то они должны уйти в отставку. От себя В. Львов добавил, что в Ставке Керенского ненавидят и потому он ни в коем случае не должен приезжать в Могилев – там его могут убить. Возникает вопрос – неужели Верховный главнокомадующий, генерал Корнилов был, мягко говоря, настолько прост, чтобы раскрывать почти неизвестному человеку замыслы (если они были) ни много, ни мало государственного переворота? Что же было на самом деле? На встрече с В. Львовым Корнилов высказался в том смысле, что необходима сильная власть, не исключающая и установление диктатуры –коллективной или личной. Для обсуждения этого и других вопросов Керенскому и Савинкову, полагал Корнилов, следовало бы прибыть в Ставку, в Могилев, как наиболее безопасное и спокойное место. Керенский слушал и ему казадось ясным: вот они правые силы, тайно замахнувшиеся на февральскую демократию! И в мозгу билась одна мысль: остановить! Корнилов – враг!

Однако необходимы были «улики», и информации Львова была учинена немедленная проверка. Она носила чисто провокационный характер. Связавшись с Корниловым по телеграфу, Керенский, не раскрывая сказанного Львовым, попросил подтверждения. Ничего не подозревая, Корнилов подтвердил то, что в действительности сказал Львову, особо подчеркнув приглашение приехать в Ставку и попал, как рыба на крючок рыболова.

Теперь события приобрели стремительный темп. 27 августа Керенский сместил Корнилова с поста Верховного главнокомандующего и распорядился остановить движение войск к Петрограду. В ответ Корнилов заявил, что правительством Керенского совершена «великая провокация» и приказал войскам продолжать движение к столице. Противоречивые приказы главы правительства и Верховного главнокомандующего дезорганизовывали части 3-го конного корпуса и Туземной дивизии, уже на походе объединенные в Петроградскую армию. А из Петрограда в места нахождения ее частей буквально хлынули агитаторы революционно-демократических партий  (большевиков, эсеров, меньшевиков и др.) На стихийных митингах они убеждали казаков и горцев в том, что Корнилов – контрреволюционер и направил их в Питер, чтобы подавить революцию и восстановить старый режим. Сам генерал Крымов, по-видимому тоже сбитый с толку, выехал в Петроград, где у него состоялся очень жесткий разговор с Керенским. Вернувшись на квартиру, в которой он остановился по приезде в Петроград, Крымов застрелился. Перед этим он написал записку Корнилову. Когда она была доставлена в Ставку, Корнилов, прочитав, уничтожил ее. Содержание этого важного документа, к сожалению, так и осталось неизвестным, хотя можно предположить,что Крымов винил Корнилова в нерешительности, если не в еще более худшем.

А Временное правительство переживало тяжелейший кризис. Корнилов был объявлен мятежником и изменником, подлежащим аресту и суду. Все министры вышли в отставку. 1 сетября, впредь до сформирования нового остава Временного правительства, была создана Директория из 5 министров, но Керенский мог быть уверен в послушании своих коллег-директоров.

До сих пор ведутся дискуссии вокруг истории «корниловщины» Действительно ли Корнилов и Ставка готовили мятеж (путч) против правительства Керенского и замену его военной диктатурой? Или Керенский, намереваясь укрепить собственную власть, сначала считал нужной «связку» с Корниловым, а затем, испугавшись, предал генерала? Был ли « корниловский путч» или никакого «путча» и не было?

Находившийся в 1917 г. под следствием Корнилов решительно отрицал факт антиправительственного заговора и мятежа. Он утверждал, что «предательство» Керенского способствовало дальнейшему развалу армии и страны. Керенский же до конца жизни уверял, что «корниловский мятеж» был фактом, и он, Керенский, спас тогда демократию в России.

На основе анализа событий, вероятно, не будет ошибкой прийти к выводу, что антиправительственный заговор в части военной среды, несомненно, имел место, но сам Корнилов и его окружение все же проявляли колебания, полагали, что смогут договориться с Керенским. В «полнокровный» военный мятеж он не вылился.

Корнилов проиграл. Но победил ли Керенский? Его победу, вероятно, можно назвать «отложенным поражением». И оно уже было не за горами. Когда в октябре выступили большевики и левые эсеры, защищать Керенского фактически было некому. В «корниловские дни» он сам «обрубил» правое крыло. Временное правительство обороняли юнкера да «бабий батальон».

 «Конфуз демократии»

Российская демократию в тех или иных степенях была «изъедена» противоречиями и разногласиями. Большевики против меньшевиков, меньшевики разных групп и фракций друг против друга, эсеры против меньшевиков, левые эсеры против правых эсеров, кадеты против всех социалистических партий и т. д. Поражение Корнилова значительно понизило политический градус кадетов. Их подозревали и обвиняли в содействии Корнилову (хотя на деле они больше сочувствовали, чем практически содействовали ему). Но зато значительно расширилось поле деятельности левах, революционно-демократических партий, сплотившиеся во время борьбы с «корниловщиной». На политической авансцене теперь доминировали умеренные социалисты-эсеры и меньшевики, контролировавшие ВЦИК Советов и многие местные Советы. На эту же сцену быстро выходили большевики. Они активнее других боролись с «корниловщиной», за что и были вознаграждены – после июльского поражения они полностью восстановили свои силы. Их некоторые арестованные тогда лидеры были выпущены из тюрем. Керенский, по-видимому, намеревался теперь создать прочную демократическую базу.

Это нашло отражение в так называемом Демократическом совещании, созванном 14 сентября в Александринском театре. В зале заседаний преобладали красные цвета, что должно было подчеркнуть революционно-демократический настрой Совещания и «ожидание радикальных политипических перемен. И в самом деле, после поражения «корниловского путча» настал момент, когда коалиция социалистов (эсеров и меньшевиков) с кадетами, казалось, отходила в историю революции.

Впервые появилась возможность создания новой власти – однородно- социалистического правительства. Реальность этого основывалась на составе Демократического совещания. Подавляющее большинство в нем принадлежало социалистам – эсерам, меньшевикам и большевикам.

Эсеры высказались против коалиции с кадетами. Меньшевики (незначительным большинством) – за коалицию с ними (большевики требовали передачи власти Советам). При голосовании резолюции в целом (за коалицию или против коалиции в принципе) большинство высказалось «за».

Но когда прошло голосование поправок к принятой резолюции, а затем повторное голосование резолюции в целом, оказалось,что большинство против коалиции!

Демократическое совещание оконфузилось. Действительно, возникло тупиковое положение: какую же резолюцию принимать? В этой сумятице Керенский, продолжавший лелеять свою «генеральную идею», показал характер. 20 сентября он заявил, что доверяет первой резолюции (в поддержку своей любимой идеи коалиции с кадетами ) и если будет создано однородное социалистическое правительство, он в него не войдет. Это заявление прозвучало как ультиматум, и Демократическое совещание фактически приняло его. Меньшевистско-эсеровским большинством постановили вопрос о власти передать созданному Демократическим совещанием Временному совету Республики (1-го сентября Керенский объявил Россию республикой) – так называемому Предпаламенту. Решения Предпарламента какой-либо законодательной силы не имели. Могли, могли тогда демократы взять власть. Не взяли, не решились. Пошли по кругу. И Керенский получил возможность действовать по собственному усмотрению.  25 сентября он сформировал новый состав Временного (коалиционного)  правительства (5 социалистов, 4 кадета и 7 беспартийных). Оно стало последним.

 «Партия КВД»

Временное правительство «висело в воздухе» На кого оно могло опереться? Правые в армии (корниловцы) были рассеяны. Кадеты – политически дискредитировали себя в корниловские дни. Меньшевики и эсеры произносили речи и занимались принятием резолюций.  

Лидер большевиков Ленин решил, что их час настал. Противник был слаб, нерешителен и растерян. И теперь Ленин требовал свержения Временного правительства путем вооруженного восстания и передачи всей власти быстро большевизировавшимся Советам. Лучшего момента для этого, предупреждал он, может и не быть.

Большевистскую партию долго представляли неким монолитом. Но в среде большевиков всегда были «твердые» и умеренные. И Ленину пришлось преодолеть противодействие многих членов ЦК своей партии, считавших, что вопрос о власти следует решать легально – на 2-м съезде Советов или в Учредительном собрании. Безоговорочее других Ленина поддерживал Л. Троцкий.

Приближение большевистского выступления было очевидно, но Керенский вел себя так, как-будто не полностью отдавал себе отчет в том, что происходит и полагал, будто его власть неколебима. А между тем февральская эйфория давно испарилась, время головокружительных романтических надежд ушло, и наступило совсем другое время – время суровых земных реальностей. Нужны были новые лидеры, иные действия и иные речи. Но Керенский не менялся, оставался прежним, «февральско-мартовским». Да и можно ли измениться? И здесь снова обратимся к И. Бабелю, его рассказу «Линия и цвет». «Трамвайные вагоны лежали на улицах плашмя, как издохнувшие лошади. Митинг был назначен в Народном доме. Александр Федорович произнес речь о России-матери и жене. Толпа удушала его овчинами своих страстей. Что увидел в ощетинившихся овчинах он – единственный зритель без бинокля? Не знаю. Но вслед за ним на трибуну взошел Троцкий, скривил губы и сказал голосом, не оставлявшим никакой надежды: «Товарищи и братья!» 

Когда большевистское восстание уже шло полным ходом Керенский утром 24 октября прибыл в Предпарламент. Там он констатировал, что «часть населения Петербурга находится в состоянии восстания» и потребовал от членов Предпарламента ясного ответа на вопрос – поддержат ли они правительство «во всем, что касается исполнения его долга». Керенскому поаплодировали, но это скорее был парламентский ритуал.

Поздно вечером к Керенскому в Зимний дворец явились меньшевик Ф. Дан, эсеры Н Авксентьев и А. Гоц. Они пришли с резолюцией Предпарламента, которая рекомендовала Керенскому немедленно начать переговоры о мире, передать всю помещичью землю крестьянским комитетам и создать Комитет общественного спасения. Короче говоря, предлагался политический маневр с расчетом на перехват большевистских лозунгов, перелом в настроениях большевизированных масс и срыв восстания. Посланцы убеждали Керенского ни в коем случае не прибегать к силе. «Желая самым решительным образом бороться с большевиками, – говорил Дан, – мы не хотим в то же время быть в руках той контрреволюции, которая на подавлении этого восстания хочет сыграть свою игру». Меньшевики и эсеры по-прежнему опасались, что вслед за разгромом большевиков последует удар и по ним. В этом был резон. На фронте еще можно было найти воинские части, доставить в столицу для борьбы с большевиками. И в этих войсках вполне могли найтись офицеры, которые готовы были «разделаться» с «проклятыми демократами» за «предательство Корнилова.

Высказывается мнение, что Керенскому следовало принять предпарламентские рекомендации и тем, может быть, спасти положение. По меньшей мере, это сомнительно. Теперь ход событий определяли даже не дни – часы. Большевики были уже в 5 шагах от власти.

Думается, что Керенский в последний момент правильно осознал: вооруженной силе может быть противопоставлена только вооруженная сила. Он полагал, что на близлежащим к Петрограду Северном фронте все-таки найдутся войска, которые можно будет двиинуть на Петроград и подавить восстание. Вероятно, он рассчитывал на командующего Северным фронтом генерала В. Черемисова. Еще в июле 1917г. только что назначенный Верховным главнокомандующим Корнилов воспротивился назначению Черемисова командующим Юго-Западным фронтом. Это вызвало настоящую вражду между генералами. Черемисов заявлял, что будет отстаивать свои права «даже с бомбой в руках». Зачисленный тогда в резерв, после провала «корниловщины» он в награду «получил» Северный фронт, командованию которого подчинялся и Петроградский военный округ.

Как писал в своих мемуарах правительственный комиссар Северного фронта В. Войтинский, приказ об отправке войск в Петроград поступил в штаб фронта (Псков) еще 23-го октября. А в ночь на 25-е он был передан в Могилев, начальнику штаба Ставки генералу Н. Духонину для соответствующего распоряжения Черемисову. Но время шло, а войска не прибывали.

25 октября на двух автомашинах (одна под американским флажком) Керенский в сопровождении адъютантов выехал в направлении на Псков.

А в Петрограде большевики планомерно захватывали один центральный пункт города за другим. Когда на 2-й съезд пришло сообщение о том, что они овладели Зимним, меньшевики, эсеры и члены других партий в знак протеста покинули съезд. Они, возможно, полагали, что утратив кворум, большевистское вооруженное выступление остановится. Ничуть не бывало. Напротив, как правильно писал меньшевик Н. Суханов в книге «Записки о революции», покинувшие съезд «только развязали большевикам руки». Фактически они, сами того не ожидая, пропускали их к власти.

А Керенский спешил в Псков. Он надеялся, что встретит карательные войска где-то по пути, но их не было. Добравшись до штаба фронта, Керенский подписал приказ о необходимости борьбы с «наступившей смутой», вызванной «безумием большевиков», однако выполнять этот приказ в штабе явно не торопились. Черемисов, ссылаясь на ненадежность войск, не отдавал приказа об их отправке в Петроград.

Его позиция в дни восстания большевиков до сих пор не вполне ясна. Некоторые мемуаристы и историки полагают, что она объяснялась некими тайными связями генерала с большевиками. Другие, напротив, утверждают, что Черемисов был связан с правыми (даже монархическими) организациями и как все правые исходил из принципа «чем хуже, тем лучше» и потому не собирался «влезать в петроградскую передрягу». Но эти «объяснения» не слишком убедительны. Скорее, прав В. Войтинский, считавший, что Черемисов принадлежал к тем, кто предпочитал «плыть по течению». Он был «совершенно поглощен заботами о том, как использовать новую обстановку в личных целях». (В.Войтинский. 1917г. Год побед и поражений. Нью Йорк, 1990, с.267). Таких, как Черемисов, шутники называли членами «партии КВД» (Куда Ветер Дует). Численно это была немалая партия.

«Черемисовщина» оказалась для Керенского намного хуже «корниловщины» С той он еще мог бороться, а в «черемисовщине» просто тонул, как в болоте.

Керенский находился в состоянии, близком к прострации. Человеком, который сумел вывести его из этого состояния, оказался все тот же комиссар, меньшевик (ранее большевик) Войтинский. В г. Острове он разыскал генерала П. Краснова, командовавшего теперь 3-м конным корпусом. Но в самом Острове у Краснова имелись лишь 9 казачьих сотен. Войтинскому, однако, удалось уговорить Краснова двинуться на Петроград с имеющимися силами в расчете на подход подкреплений казаков и пехоты. Узнав обо всем этом, Керенский воспрял духом.

26 октября поход Керенского-Краснова начался. Не встречая сопротивления, казаки продвигались к столице и 28 октября заняли Царское Село. Однако после боя под Пулковым они вынуждены были отойти в Гатчину Сюда сумел пробраться Савинков, который убеждал красновских казаков продолжать борьбу с большевиками. Но председатель казачьего комитета Ажогин заявил, что за Керенского казаки сражаться не станут. Он рекомендовал Савинкову связаться с Г. Плехановым (Плеханов тогда жил в Царском Селе) и предложить ему сформировать правительство. Савинков бросился в Царское Село, говорил с Плехановым, но тот отверг предложение. Добирались до Гатчины и некотоые другие, как говорили на Руси, вчерашние «поплечники» Керенского (В. Чернов, В. Станкевич и др.). Они давали разные советы, но затем исчезали также неожиданно, как и появлялись.

После Пулкова Керенский решил сложить себя полномочия. На листке бумаги, вырванном из блокнота, своим невероятно неразборчивым почерком он торопливо написал: «Слагаю с себя звание министра-председателя, передаю все права и обязанности по этой должности в распоряжение Временного правительства. А. Керенский 1 ноября 17 г.». Таков был финал «керенщины».

 Но в Гатчинском дворце еще разыгрался ее драматический эпилог. В Гатчину прибыли большевистские парламентеры П. Дыбенко и В. Трухин. Керенский понимал,что Дыбенко наверняка сумеет договориться с представителями казаков. Действительно, этот бывший матрос, могучий, красивый и веселый, легко завоевал симпатии казаков. В шутку он предложил их представителям во глае с есаулом Ажогиным поменять «ухо на ухо»: «Вы нам Керенского, а мы вам Ленина». Казаки хохотали. Договорились об условиях перемирия: большевики пропускают казаков на Дон, а казаки выдают Керенского. Выдвинули они и политическое пункт: большевистское правительство остается, но без Ленина и Троцкого! Тут Дыбенко и Трухин разыграли небольшую сценку.

– Уважим? – с серьезным видом спросил Дыбенко.

– Плевое дело! О чем речь? – равнодушно ответил Трухин и соглашение было заключено.

Краснов советовал Керенскому ехать в Питер, обещал дать охрану. В противном случае он ни за что не ручался.

Много позднее, в мемуарах Керенский писал, что он и его адъютант Н. Виннер решили покончить с собой. Но трагедии не случилось. С красновскими казаками к столице шла небольшая эсеровская дружина. Вероятно, кто-то из ее состава  в своих в мемуарах Керенский не рассказал об этом) в последний момент подал руку спасения «первому любимцу революции». Керенского переодели в матросскую форму, надели шоферские очки и сумели быстро провести через обширный двор Гатчинского дворца. (У Керенского была стремительная «бегающая» походка, в охранке ему присвоили кличку «Скорый»). Здесь уже ждала машина. Как только Керенский сел в нее, она помчалась. Шофер насвистываал что-то из репертуара Вертинского.

Время Керенского кончилось. Как писал историк С. Мельгунов, Россия «двинулась вперед с фонарем Ленина в руках».

Подполье

Отказавшись от власти, Керенский передал ее Временному правительству. Но этого правительства уже не существовало. Арестованные в Зимнем дворце, все его члены были препровождены в Петропавловскую крепость. Впрочем, вскоре их оттуда выпустили. Некоторые эмигрировали, другие со временем поступили на работу в различные советские учреждения и работали там вплоть до сталинских репрессий. ( См. «Долой Временное правительство!» – «Отечественная история»: 2006,# 4). А что же Керенский? После Гатчины он скрылся. Жил в глухомани под Новгородом, затем неподалеку от Петрограда, в самом Петрограде, в Финляндии и в Москве. В эти месяцы он еще окончательно не терял надежды вернутся в большую политику. Писал обращение к народу в эсеровскую газету «Дело народа», призывая «опомниться» и «оставить безумцев-большевиков». Порывался даже выступить в Учредительном собрании, позднее намеревался перебраться в Самару, где с июня 1918 г. функционировало эсеровское правительство – Комуч .

Однако «связные» сообщали ему, что эсеровское руководство считает это опасным для Керенского и излишним для партии. Увы, Керенский уже выбыл из политической игры и превратился в «битую карту».

Между прочим, правомерен вопрос – а так уж тщательно разыскивали победители-большевики своего главного политического противника? Да, 2-й съезд Советов принял декрет об аресте Керенского. Найти и арестовать его было не слишком сложно. Жена Керенского – Ольга Львовна Барановская (он, правда, расстался с ней еще в начале 1917 г., но поддерживал хорошие отношения) с сыновьями Олегом и Глебом жила в Петрограде, зарабатывая набивкой папиросных гильз табаком на продажу и работая машинисткой. Весной 1918 г. она была арестована и этапирована в московскую ЧК, однако вскоре ее освободили. Некоторое время она жила в Усть-Сысольске, где ее вновь арестовывали и вновь освобождали. Позднее Ольга Львовна с сыновьями перебралась в Котлас, и, достав эстонский паспорт, выехала за границу. Разыскать и арестовать Керенского при таких условиях было нетрудно. Но имелся ли в этом политический смысл для только что установившейся Советской власти? Керенский был социалистом-революционером, причем его революционная деятельность превосходила революционную деятельность многих коллег по Временному правительству, освобожденных из-под ареста в Петропавловке. Как адвокат он защищал большевистских боевиков, туркестанских эсеров, армянских революционеров, возглавлял общественную комиссию по расследованию Ленского расстрела, активно выступал против антисемитского шабаша, учиненного в связи с «делом Бейлиса», защищал большевиков – депутатов Государственной думы и др. Кстати сказать, и в отношении Керенского (в бытность его главой Временного правительства) к Ленину тоже не все представляется таким уж ясным. После июльских событий при большом желании властей Ленин мог быть арестован без особого труда, но этого не случилось. Ленин скрылся и найти его никак не могли. Нельзя исключить того, что определенную роль тут играли политические соображения.

Конечно, для масс, наэлектризованных дооктябрьской большевистской агитацией, арест и суд над бывшим главой буржуазного Временного правительства явились бы еще одним наглядным свидетельством революционности новой (Советской  власти. Но с другой стороны, принятие репрессивных мер против широко известного борца с царизмом, главы, даже по признанию Ленина, самой демократической страны в 1917-м г., поставило бы большевиков перед нелегкой как внутриполитической, так особенно и внешнеполитической проблемой.

Между тем, созданный подпольный эсеро-меньшевистский «Союз возрождения» решил направить Керенского в Европу для переговоров о предоставлении военной и иной помощи эсеровским правительствам (Комучу с центром в Самаре и Временному Сибирскому правительству с центром в Омске). Эти правительства образовались после свержения здесь Советской власти в результате восстания (в мае 1918 г.) отправляемого из России на Запад Чехословацкого корпуса. Войска этих правительсв сражались на Волге и в Сибири против Красной Армии под лозунгом восстановления власти Учредительного собрания, которое ленинский Совнарком распустил 5 января 1918 г.

Керенскому достали паспорт на имя сербского военнопленного Марковича. (С помощю англичан сербы эвакуировались на Запад).

Знали ли об этом соответствующие органы? Могли знать. Но Москве было понятно, что и заграницей на Керенского будут смотреть как на уже отыгранную политическую карту. Позднее Керенский вспоминал, как в сопровождении нескольких друзей в один из теплых июньских дней он вышел из дома на Патриарших прудах, в котором жил, и, группа пешком беспрепятственно дошла до Ярославского вокзала.

В сербском эшелоне Керенский доехал до Мурманска. Здесь он перешел на французский крейсер, «Адмирал Об» и 21 июня 1918 г. прибыл в Англию. А в России в антибольшевистской войне тем временем многое менялось.

Возложенная на Керенского миссия не удалась. Эсеровский период борьбы с большевиками закончился. В России поднималось «белое движение», отбросившее флаг Учредительного собрания января 1918 г. и фактически стремившееся установить военную диктатуру.

В Лондоне, а затем и Париже Керенскому давали понять, что «лузеры» здесь не в почете, и что большую политику в России отныне будут делать другие люди. Готовились внешнеполитическая переориентировка на военных лидеров «белого движения», которые для Керенского и др. являлись такими же антидемократами, как и большевики.

ЧУЖБИНА. ОТМЩЕНИЕ ЗА САМООБМАН

В эмиграции Керенскому пришлось вести нелегкую жизнь. Казачий сотник Карташев, не подавший Керенскому руки в дни красновского похода на Петроград, был лишь первой ласточкой. Теперь Керенскому приходилось испытывать оскорбления и похуже. Но он не падал духом.

В начале 20-х гг. издавал газету и еженедельник «Дни», а в 30-х гг. - еженедельник «Новая Россия». Много писал, стремясь главным образом оправдать политику Временного правительства.

Но жизнь на чужбине заставляет много понимать по-другому, многое переоценивать. Так и Керенский здесь, в Европе, осознал иллюзорность преклонения русской либеральной интеллигенции (и своей собственной) перед Западом. В статье «Союзники и Временное правительство» он писал: «Той Европы, которую носила в своем сознании русская интеллигенция, никогда вообще в природе не существовало. Мы думали, что там, за далекими, бескрайними русскими просторами, вдали от жестокой царской реакции, есть блаженные страны всяческого демократического и гуманистического совершенства! Увы, этой, я бы сказал, «русской Европы», созданной по образу и подобию наших собственных политических идеалов, мы, оказавшись в эмиграции, нигде не нашли... За наш самообман мы отомщены. («Современные записки» т.55, Париж, 1934, с.279).

Керенский воочию увидел то, о чем писал еще А. Герцен. На Западе «жизнь свелась на биржевую игру, все превратилось в меняльные лавочки и рынки-редакции журналов, избирательные собрания... Человек de facto сделался принадлежностью собственности, жизнь свелась на постоянную борьбу из-за денег» ( цит. по: А . Герцен. Повести. Былое и думы. Статьи. М., 2002, с.306).

После поражения Франции в войне с Гитлером Керенский со своей второй женой Т.-Л. Триттин уехал в Португалию, где получил разрешение на въезд в США.

Когда гитлеровская Германия напала на СССР, Керенский занял твердую позицию безусловной поддержки Красной Армии. Он призывал всех россиян – «и властвующих и от власти страдающих» – «поставить крест над вчерашним днем». «Необходимо, – писал он , – содружество власти с народом, доверие народа к власти, потому что дело идет об уничтожении самой России, как имперского и сверх-национального единств, о жизни и смерти России». Керенский твердо верил в победу России, но он был также убежден в том, что после победы необходимыми и неизбежными станут перемены, и Россия «будет другой, совсем другой», «тоталитарная большевистская диктатура останется в прошлом». Он писал Сталину о своем желании приехать в Москву, но не получил ответа. В самом деле, что мог ответить ему Сталин? Как минимум – посоветовать по-прежнему размышлять о послевоенном будущем Советского Союза, находясь там, далеко за океаном.

Вскоре после войны Керенского постиг тяжелейший для него удар – смерть жены Нелль. Он, однако, не забывал политику. Холодная война создавала для этого почву. Весной 1949 г. по инициативе Керенского и В. Чернова в Нью Йорке была создана так называемая «Лига борьбы за народную свободу», в которую входили эмигранты как первой, так и второй, послевоенной, волны. Прожектов у «Лиги» имелось много, но реальных дел почти никаких. Постоянно возникали разногласия и ссоры между старыми и молодыми эмигрантами.

К концу 50-х гг. Керенского все больше и больше стало занимать его прошлое. Надо заметить, что о Керенском писать нелегко. Он сам был себе историк. Неоднократно писал мемуары (наиболее полные – «Россия на историческом повороте», книга вышла в Лондоне в 1966 г., переведена на русский язык в 1993 г.) и совместно с историком Р. Браудером готовил трехтомную публикацию материалов «Русское Временное правительство, 1917 г.» (издана в Стэнфорде, США  в 1967 г.).

В конце 60-х гг. в жизни более чем 80-летнего Керенского появилась еще одна женщина – Елена (Эллен) Ивановна Иванова-Паузрс. Она стала для него и дочерью, и опекуном и другом. Благодаря ей, Керенский еще несколько лет как-то «тянул» – дряхлый, ослепший.

Он умер в июне 1970-го г. почти в 90-летнем возрасте, намного пережив всех своих друзей и врагов незабываемого 17-го года. В одном из последних обращений он писал, что уже не увидит свободы и демократии в России, но другие поколения увидят. Мы увидели.