Два рассказа

Перевод Эдуарда Шехтмана

Я говорю о героизме

Когда несколько лет назад Французский институт на Гаити пригласил меня сделать литературный доклад по своему выбору, я не колебался ни минуты и решил говорить о героизме. Этот предмет был мне близок: изучая его, я провел долгие часы в своей библиотеке. Опасности, отвага, дух жертвенности не были, можно сказать, для меня тайной, и, прибыв в Порт-о-Пренс, я был по-настоящему готов поделиться с аудиторией лучшим, что у меня было на этот счёт за душой.

Публика в Порт-о-Пренсе одна из самых утончённых и воспитанных, какую только можно пожелать, и, когда я, строго одетый, с академическими пальмами[1] на ленте в петлице, поднялся на эстраду, меня понесло как никогда. К тому же в зале было много красивых женщин, и я не мог не порадоваться, что прошёл недавно курс голодания, в ходе которого мне удалось потерять двадцать килограммов.

Я упомянул Сент-Экзюпери, Мальрo[2] и, признаюсь, сумел довольно ловко, ни слова не говоря о моём летном опыте лишь в качестве пассажира дальних авиалиний, ввернуть несколько раз «мы», причем это прозвучало достаточно внушительно, но и сдержанно. Акустика зала была превосходной, свет падал на меня, как нельзя лучше, чуть спереди и сбоку; разъясняя твёрдым голосом, что смерть, получившая решительный отпор, может придать новый смысл жизни, я краем сознания отмечал, что наше посольство тоже здесь, и, сверх того, пытался оценить число хорошеньких женщин в публике.

Но внезапно я почувствовал на лице чей-то давящий взгляд. Он принадлежал сидящему в первом ряду господину, более черному, чем темнота зала, и ни на минуту не сводившему с меня внимательных глаз. Меня порядком раздражала его бесцеремонность, тем более что, мне казалось, я различаю какую-то насмешку в выражении его лица. Однако я не дал себя смутить и завершил доклад констатацией того, что современный герой, противостоящий смертельной опасности, вновь открывает в этот высший миг все забытые нетленные ценности и что пережитое может оплодотворить работу и жизнь.

Когда я сошел с эстрады, господин, который слушал с таким вниманием, был первым, кто поздравил меня. Он представился:

– Доктор Бонбон, – и добавил, – прекрасный доклад. Чувствуется большой личный опыт по его теме. Кстати... кое-кто из ваших читателей попросил меня сделать пребывание ваше на Гаити приятным. Я подумал, что вас позабавит, может быть, охота на акул у рифа Ирокезов. Несомненно, сильные ощущения – в вашем вкусе...

Идея, и в самом деле, была в моем вкусе. Любому литератору важно иметь легенду о себе. Охота на акул в Карибском море могла представить в этом смысле опредёленный интерес для будущих биографов. И я сразу принял предложение, сделанное с таким простосердечием этим любезным доктором. Я уже видел себя привязанным к сиденью и борющимся из последних сил с гигантской рыбой, беснующейся на заглоченном крючке... Я должен был повторить свой доклад в Кап-Аитьене назавтра после полудня, и поэтому мы решили встретиться утром пораньше. В назначенный час мы поднялись на катер доктора и понеслись по воде, которую никакой страх перед избитым выражением не помешает мне назвать изумрудной. Доктор покуривал короткую трубочку и с невозмутимостью смотрел на меня.

– Кстати, – спросил он, – может быть, попробуете действовать как ваш Жак Кусто?

– Это... как же?

– Вы возьмете с собой акваланг, – объяснил доктор, – опуститесь на коралловый риф примерно в пяти метрах от борта, и баллоны с кислородом обеспечат вам, по крайней мере, двадцать минут автономного плавания. А сейчас, если позволите, – коротко об устройстве ружья для подводной охоты. Это очень просто.

Вдруг он посмотрел на меня с большим вниманием.

– Послушайте... что-то не так? – мягко осведомился он.

Я должен был сесть. В течение нескольких секунд я ещё пытался бороться против очевидности. Но моряки уже снаряжали акваланг, а доктор – ружьё в руке – в очень любезной манере давал мне технические пояснения. Больше не было никаких сомнений: и речи не могло быть о рыбной ловле с удочкой. Эти люди замыслили принудить меня опуститься в Карибское море, кишащее акулами, и оставить меня одного, правда, с ружьём посреди этих мерзких созданий! Я открыл было рот, чтобы протестовать...

– Вы знаете, – заговорил доктор с отвратительной сладостью в голосе, – я не могу вам передать, как мы все оценили ваш волнующий доклад. Всё Гаити только и говорит о нём...

Мы посмотрели в глаза друг другу. Я ничего не сказал, выдержав его взгляд. Бывают в жизни моменты, когда надо уметь отстоять то, что кормит тебя. Если моя репутация докладчика требовала отдать себя на растерзание акулам, то я был готов. Мне примерили маску, она была в самый раз. Я угрюмо уставился на зелёные волны. Кончать так глупо свои дни...

– Наденьте теперь свинцовый пояс. Он позволит вам легче погрузиться...

Внезапно мне показалось, что в облике доктора, несмотря на всё его добродушие, промелькнуло нечто дьявольское.

–... эти парни спустятся вместе с вами, – добавил он, указывая на четвёрку чернокожих молодцов, суетившихся вокруг меня.

«Уф, – подумал я с облегчением, – хоть будут телохранители». Мне стало лучше.

– Это как бы загонщики, – продолжил доктор, – они поплывут вперёд, чтобы погнать акул на вас. Вам же останется только стрелять в них.

У меня не хватило духу даже возмутиться. К тому же внезапно мне стало всё безразлично. Мне помогли надеть огромные ласты, пояс, маску, сунули в руки ружьё и вежливо проводили до борта.

Я прыгнул – «Плюф!»

Затем в течение нескольких первых минут волчком крутился вокруг себя самого, силясь защититься сразу со всех сторон. Я достиг, мне кажется, прямо-таки рекордной скорости вращения. Но быстро выдохся и вынужден был упасть на песок, в зелёный туман, в котором несколько мгновений не видел ничего. Потом заметил справа от себя коралловый риф и по-крабьи двинулся в его сторону с целью защитить хотя бы свои тылы. В то же мгновенье я увидел длинную тонкую рыбу, выплывшую из отверстия в скале и застывшую в нескольких сантиметрах от моего носа. Я вскрикнул, но это была не акула.

Это была барракуда.

Я никогда в жизни не видел барракуды, но всё равно узнал её тотчас же. Есть признаки, которые не обманывают, и они все были передо мной. Я почти не припоминаю секунд, которые пронеслись, но могу утверждать, вопреки сказанному в моем докладе о миге смертельной опасности, что герой отнюдь не открывает тут для себя все непреходящие ценности жизни. Совсем не это он делает, вот всё, что я могу сказать. Когда я разлепил глаза, барракуда уже исчезла. Я остался один.

Я сделал усилие, чтобы подняться на поверхность и мне это почти удалось, когда внезапно увидел черную тушу чудовищных размеров, которая неслась в моём направлении повыше меня. Я издал вопль, поднял ружье, зажмурился и нажал курок.

Ружьё вырвалось с такой силой, что чуть не оторвало с собой и руки.

В две секунды я был на поверхности, отчаянно жестикулируя. Катер был совсем близко, он направился ко мне с удручающе малой скоростью. Я же пока старался держать колени вплотную к подбородку. Судно подплыло, и с удивительной для человека моего возраста ловкостью я одним махом оказался на палубе.

– А ваше ружьё?

Я снова начал дышать. И смог объяснить доктору, что со мной приключилось. Я рассказал про акулу, в которую попал и которая, натянув шнур, вырвала ружье из моих рук. К катеру подплыли чернокожие моряки. Один из них, державший мое ружьё, сказал по-креольски несколько слов доктору. Тот весело взглянул на меня:

– Наверно, ваш гарпун вонзился в киль катера.

Этот наглый тип вообразил, очевидно, что, находясь в смятении, я принял его посудину, проходившую над моей головой, за акулу. «Ладно, – подумал я, – ты это ещё должен доказать».

– Я ясно видел акулу, плывшую между моей головой и судном, – объявил я. – Ну не попал в неё, это бывает. Надеюсь, в ближайший раз мне повезёт больше.

Вечером, в Кап-Аитьене, я небрежно заметил директору Французского института, что сегодня утром охотился на акул у рифа Ирокезов.

– Ирокезов? – переспросил он. – Но на памяти человека там никогда не было акул. Они не пересекают рифов.

Когда я поднялся на трибуну, то, к своему удивлению – мы были в часе лёта от Порт-о-Пренса – увидел доктора Бонбона, спокойно сидящего в первом ряду. Он должен был воспользоваться – и срочно – самолетом, чтобы ещё раз послушать мой доклад о героизме. Мы с ним переглянулись. Но если этот ученик дьявола думал, что выбьет меня из колеи и лишит самообладания, то плохо же он меня знал. Есть качество, которое никто не сможет отрицать – это моральный дух, и доктор может меня иронически рассматривать, сколько ему заблагорассудится: я решил подняться раз и навсегда на высоту предмета, о котором толкую.

– Дамы и господа, – начал я, – когда в полном одиночестве современный герой оказывается лицом к лицу со смертельной опасностью, первое, что он открывает в этом положении...

Доктор Бонбон взирал на меня с явным восхищением.

На Килиманджаро – полный порядок

Небольшая деревня Тушаг находится в десяти километрах от Марселя, по дороге на Экс. Посреди центральной площади стоит бронзовая статуя мужчины с гордо откинутой головой, одна рука упёрта в бедро, другая держит походный посох, нога выдвинута вперёд шагом завоевателя. С первого же взгляда вы догадались бы, что этот человек только что пересёк пустыню, слывшую непроходимой, и теперь готов померяться силами с какой-нибудь неприступной вершиной. На пластине было написано: «Альберу Мезигу, знаменитому пионеру географии, покорившему неисследованные земли (1860-18...) от его сограждан из Тушага».

В деревне не было музея, но в мэрии выделили специальный зал для реликвий исследователя. Именно здесь находилось более тысячи почтовых карточек, отправленных Альбером Мезигом своим землякам со всех концов света. К этим карточкам совершенно обычного вида, напечатанным в конце века фирмой «Братья Сюлим» и посвящённым «Чудесам мира», бывший ученик парикмахера из Тушага питал, похоже, особенное пристрастие и всегда брал их собой в путешествия. Но если карточки были обычными и даже без марок – их сняли коллекционеры, – то вот сами послания, изобиловавшие иностранными названиями и наспех нацарапанные в чрезвычайных обстоятельствах, вызывали острый интерес:

«Цезарю Бируэтту, вина, сыры, площадь Пти-Постийон, привет. На Килиманджаро – полный порядок. Куда ни глянь – вечные снега. Выражаю мои искренние чувства. Альбер Мезиг».

Или же:

«Жозефу Тантильону, домовладельцу, дом Тантильона, проезд Тантильона. 80° северной широты. Мы попали в ужасный буран. Будем беречь силы или нас постигнет трагическая судьба Лаперуза и его спутников. Соблаговолите принять уверения в моей полной преданности. Альбер Мезиг».

Одна из этих карточек была даже адресована заклятому врагу исследователя, гнусному сопернику, притязавшему вместе с ним на сердце одной из барышень Тушага, Мариусу Пишардону, парикмахеру, улица Оливковых деревьев:

«С искренними чувствами из Конго. Здесь кишмя кишат гигантские удавы, и я думаю о вас».

Однако было бы только справедливым заметить, что именно парикмахер Пишардон настоял однажды перед муниципальными советниками Тушага на том, чтобы воздвигнуть статую их знаменитого земляка. А это доказывает, что истинное величие осеняет, в конце концов, даже посредственные души.

Но бóльшая часть карточек имела адрес «Мадемуазель Писсон, бакалейная лавка Писсон, проезд Мимоз». Для туристов, которых интересуют любовные истории – особенно, когда они с грустинкой, – чтение этих карточек представляло собой просто лакомое блюдо.

«Аделина, я только что нацарапал твоё имя на троне далай-ламы (он вроде живого бога у тибетских народов, исповедующих буддизм). Свидетельствую своё уважение твоей дорогой матушке, надеюсь, ревматизм уже не так её донимает. Твой Альбер».

А на другой карточке, датированной двумя годами позже:

«Шлю горячие поцелуи с озера Чад (большое озеро на пути к заболачиванию в сердце Черной Африки). Крокодилы, негритянки в кольцах. Охота на слонов, антилоп, диких кабанов. Главные культуры: таковых нет. Здешние туземцы весьма рекомендуют против ревматизма масло маниоки. Скажи об этом твоей дорогой матушке».

Он никогда не забывал о ревматизме матушки Аделины, даже в самых драматических обстоятельствах:

«Мы заблудились в Аравийской пустыне. Я пишу имя твоё на песке. Я люблю пустыню: здесь столько места, чтобы писать твоё имя! Мы страдаем от жажды, но наш дух твёрд: спасение всегда приходит в последний момент, в этом сходятся все путешественники. Я надеюсь, что твоей дорогой матушке сырая погода не доставляет слишком много страданий».

Ещё карточка:

«В джунглях Амазонки гудят москиты. Я только что назвал твоим именем реку и бабочку. Пишардон наверняка должен пытаться похитить мою клиентуру».

И ещё:

«На море. Аделина, ты обещала мне стать моею на всю жизнь, когда я буду знаменитым. С высоты этих беснующихся волн я говорю тебе: до скорого!»

Все карточки были давно собраны воедино и опубликованы под заглавием «Путешествия и приключения Альбера Мезига»; они числятся, и по справедливости, среди жемчужин прованской литературы.

Но вот, однако, менее известны истинная жизнь и странный конец знаменитого гражданина Тушага. Твёрдо знали, что он покинул двадцать лет назад родную деревню из-за любви к молодой девушке, которая мечтала выйти замуж за великого исследователя. Но, похоже, что никто и нигде больше его не встречал. Его имя не значится в списках членов какого-нибудь географического общества. Газеты того времени также не упоминают его. Он никогда более не возвращался в родную деревню, где напрасно его дожидалась его же статуя. Матросы в Марселе утверждали, правда, что некий господин, похожий по описаниям на «пионера географии», часто разговаривал с ними о путях их плавания. Он угощал матросов анисовым ликёром и просил, передавая какую-нибудь почтовую карточку: «Пожалуйста, не могли бы вы отправить ее из Мехико?»

Но не по матросским же россказням пишут историю великого человека. Его враги – а все львы имеют блох – любят посудачить над, и в самом деле довольно загадочными, словами из почтовой карточки, посланной Мезигом мадемуазель Писсон семь лет спустя после того, как он пустился в свои невероятные приключения:

«Значит, они мне поставили монумент. Всё пропало, я никогда больше не смогу вернуться. Аделина, я осуществил твою мечту о славе, но какою ценой?»

Фактом остается однако то, что долго никто не мог сказать, что случилось с тем, кто благодаря качествам своей описательной прозы удостоился звания «прованский бард». Люди из Тушага утверждают, что его настигла смерть из-за нехватки кислорода во время восхождения на Эверест, и этого же мнения придерживается также профессор Корню в предисловии к первому изданию «Путешествий и приключений».

Но в 1913 году публикация комиссара Пижоля в «Записках старого Марселя» пролила новый свет на прованского барда и его жестокую судьбу: «20 июня 1910 г., четверг. Заметка полицейского. Сегодня умер от сердечного приступа Альбер, парикмахер из Старого порта, который ухаживал за моей бородой и усами в течение двадцати лет. Я обнаружил беднягу в его мансарде, окна которой выходят на пристань. В руке он сжимал письмо, смысл которого, должен признаться, от меня ускользает. Вот его текст: «Дорогой мсье Альбер Мезиг, я получила вашу последнюю карточку из Рио-де-Жайнеро (Бразилия), за что спасибо. Продолжайте, пожалуйста, писать, но я уже двадцать лет как мадам Пишардон, потому что связана законным браком с господином Мариусом Пишардоном, хорошо известным в округе парикмахером и отцом семерых моих детей. Следовательно, я имею честь рассматривать вашу просьбу о нашей женитьбе от 2 июня 1885 г., сделанную в присутствии свидетелей, как аннулированную и недействительную. Хотела информировать вас об этом гораздо раньше письмом до востребования, как обычно, но господин Пишардон каждый раз говорил "нет", потому что, во-первых, он полюбил ваши карточки – их чтение так его развлекает, а во-вторых, у него теперь большая коллекция марок, благодаря вашим заботам. Мне неприятно, но вынуждена сообщить вам, что у него не хватает розовой марки Мадагаскара за 50 сантимов, о чём он всё время горько сожалеет, делая тем самым нелёгкой и мою жизнь. Я уверена, что вы не прислали этой марки не затем, чтобы его позлить, как думает он сам, а что это простая забывчивость с вашей стороны. В связи с вышесказанным, прошу предпринять необходимые действия сразу же».

Она подписалась: «Вечно ваша Аделина Пишардон», сведя тем самым вечность к её истинным размерам.