Интернат

(Мемуаразмы – мемуары и размышления)

(окончание. Начало в №3-4/2015 и сл.)

Размышлизмы

(Историческая часть написана вместе с Натальей Фокиной, а также при очень полезном обсуждении вопросов с Леонидом Кириевским)

Иных уж нет, а те далече (продолжение)

Но вернемся к воспоминаниям. Несколько слов о тех, кто жив, слава Богу.

Игорь Журбенко. С Игорем Журбенко я был знаком много лет, до того как мы стали работать вместе в Интернате. Мы с ним плавали в одном бассейне, выступали на первенстве Мехмата по плаванию, играли за факультет в водное поло. Андрей Николаевич в нем души не чаял. Игорь был совершенно обаятельным парнем, а, кроме того, умным и спортивным. Вокруг него создалась маленькая группа из трех-четырех человек, куда входил и я, будучи всего на год его моложе. Почти каждую субботу, сразу же после занятий мы выбирались за город и бродили по лесам и полям Подмосковья. Оно тогда было практически не заселено. Не было дач (вернее были единичные дачи), не было садово-огородных товариществ. Были разбитые дороги и брошенные села – следы ликвидации мелких хозяйств. Мы бродили по этому запустению, ночевали в стогах (палаток не брали из принципа), купались в реках до первого льда, а то и дольше, и разговаривали, разговаривали, разговаривали. Математика, спорт, политика, международное положение и пр. – были темами наших бесед. Обычно маршрут прорабатывал Леня Архаров – сосед Игоря по комнате в общежитии. Иногда, к нам присоединялся Костя Кузмич. Игорь считал его на редкость талантливым, но спивающимся математиком. Он любил экстравагантные выходки. Например, пройтись без всяких страховок по карнизу 16-го этажа общежития. Причем делал все это не для славы, а для себя. В походах он был всегда какой-то неуклюжий и застенчивый. Игорь был вероятностник, Леня занимался математической статистикой, я большей частью математической физикой. Общаться друг с другом было интересно. Потом, когда я пришел в Интернат и познакомился там с Сережей Матвеевым и Зариком Майминым, они тоже присоединились к нашей группе.

Андрей Николаевич очень хотел, чтобы Игорь стал его правой рукой в Интернате. Относился к нему как к сыну, таскал его всюду за собой, даже взял в кругосветное путешествие на исследовательском судне АН СССР. Он чуть ли не написал ему диссертацию. Игорь был и сам достаточно подготовлен, но Андрею Николаевичу хотелось, чтобы все «блестело», поэтому он практически переписывал его диссертацию здоровыми кусками, ругая Игоря за небрежность, чему я был не раз свидетелем. Директор школы, Раиса Аркадьевна Острая, человек проницательный, часто говорила, не скрывая своего отношения к Игорю, что тот ради карьеры мать задушит. Но мы как-то не придавали этому значения, уж очень он был обаятельным. В общем, кончилось тем, что Игорь ушел из интерната полностью, а вместо науки занялся партийной работой. Думаю, что он понял, что уже не Андрей Николаевич рулит дела, и не Павел Сергеевич. И действительно, уже во всю делами «разруливал» партком. Игорь получил все, что могла дать ему Власть: почти сразу квартиру в престижном доме, хорошую должность, ученое звание. Но, видимо, столько раз ему пришлось пройти при этом через грязь и предательства, что он однажды, выехав в очередной раз в США, там и остался.

Одной из жертв его предательства оказался я, за что ему, как ни странно, очень даже благодарен. А дело было так. Андрей Николаевич очень хотел оставить меня по окончании моей аспирантуры на своей кафедре с условием, чтобы я продолжал работу в Интернате. Когда вопрос дошел до парткома Мехмата, то там против моей кандидатуры выступил член парткома доцент Потапов Михаил Константинович. Не то чтобы он меня очень хорошо знал, но как-то раз мы с ним ездили на олимпиаду в Нальчик, в качестве представителей Оргкомитета, а заодно принимали вступительные экзамены в Интернат. Кому-то я там, возможно, поставил не ту оценку. Между тем, результат был промежуточный, а с «Мишей» мы в поезде так хорошо «побратались» за бутылкой, что, скажи он прямо, я бы пересмотрел оценку. А может, в поезде я наговорил лишнего. Я ведь не испытывал большой любви ни к КПСС, ни к парткому Мехмата. Короче говоря, что-то было, о чем я забыл, а он нет. И вот, когда пришел момент, он выступил с доносом на меня, заявив, что я не благонадежный тип, общаюсь с неблагонадежными евреями, такими как Синай, Березин, Добрушин, Минлос и др. И он же спросил Игоря Журбенко, вот, мол, ты давно его знаешь, что ты можешь о нем сказать? Можешь за него поручиться? На что Игорь ответил, что он бы за меня не поручился. За меня вступились Иван Тропин – директор Интерната, и, кажется, Иван Мельников (здесь я не уверен, что он присутствовал, но если он был там, то наверняка бы заступился, поскольку, я не помню, чтобы, дав слово, он обманул). После такого решения я не то, что не мог оставаться на Мехмате, но и в Университете. Однако кадровая политика еще во многом определялась Ректором. В тот момент это был легендарный академик математик Иван Георгиевич Петровский – близкий друг, как Андрея Николаевича, так и Павла Сергеевича. Итак, Андрей Николаевич, конечно же, очень болезненно отреагировал на то, что с его просьбой так обошлись (а это были люди, которые еще вчера были готовы «лизать ему пятки» – лишь бы он разрешил это сделать), но решил идти до конца. Он, переговорив с Иваном Георгиевичем, предложил мне идти работать на Экономический факультет примерно с таким напутствием – физикой занимается уйма умного народа, а в экономике их по пальцам пересчитать можно. Иван Георгиевич предложил декану Экономического факультета М.В. Солодкову ставку доцента за то, что меня возьмут ассистентом. Солодков давно ее просил под очень хорошего человека и ученого (я не буду называть его имя по соображениям личного характера). Когда я пришел с этим письмом к Михаилу Васильевичу, он сначала расспросил меня, за что со мной так обошлись на Мехмате. Узнав, прокомментировал в том духе, что в парткоме Мехмата давно уже нет никого, кроме закостенелых догматиков, ни один из которых даже не открывал Маркса, которые, в результате, уже давно не знают, что исповедуют (он не мог сказать, прохиндеи, обделывающие свои дела). После этого, обратился ко мне с прямым вопросом – раз ты такой вот блатной, то не мог бы выбить ставку профессора? Получив отрицательный ответ, он рассказал пару анекдотов и подписал письмо, начихав на «партийную дисциплину». Признаюсь честно, из всех деканов, с которыми я работал, я считаю его лучшим. И не один я. Так, благодаря Потапову, Журбенко, Жидкову и др., я стал экономистом.

А Игорь, попав в Америку еще до перестройки, вдруг стал православным христианином и антикоммунистом. И сейчас при встречах с соплеменниками он рассказывает, как тяжело было быть христианином при Советской власти, каким гонениям они подвергались, забывая, конечно, добавить, что гонителем был он. Прямо-таки известный библейский персонаж.

P.S. А совсем недавно Володя Дубровский, отец которого, оказывается, учил Журбенко математике и готовил к поступлению в университет, рассказал мне, что отец Игоря был генералом КГБ. И, хотя после этого на многое из написанного здесь я смотрю несколько иначе, переписывать я ничего не стал.

Саша Звонкин, Женя Полецкий. Первый выпуск интерната был малочисленным и состоялся через полгода после его открытия. Это был изначально сильный коллектив отличившихся на олимпиадах людей, с которыми полгода позанимались крупнейшие ученые страны. Следующий выпуск проучился в интернате полтора года. Первый большой выпуск с широкой географией набора, получивший полный двухгодичный цикл обучения, был выпуск 1966 года. В том же году зимой был выпущен появившийся тогда 11-й класс. Их выпускной экзамен был одновременно вступительным в МГУ. Причем зачислялись они на средину 1-го курса, т.е. им тут же пришлось сдавать экзамены за первый семестр, а когда они с ними разделались, наступила весенняя сессия. На мой взгляд, этот объединенный (лето-зима) выпуск был одним из лучших выпусков интерната. Из него в интернат пришли работать человек десять. Вот те, например, кого я хорошо помню: Саша Звонкин, Женя Полецкий, Сережа Матвеев, Володя Кузнецов, Зарик Маймин, Леня Левин, Олег Титов, Сережа Пинчук, Юра Осипов. Все они, за исключением члена-корреспондента РАН Сергея Матвеева, живут и работают на Западе. Большинство из них известные математики. В силу того, что возраст у них уже не маленький и у каждого было достаточно времени себя проявить, они занимают, как правило, достаточно высокие посты, разъезжают по всему миру, читая лекции или принимая участие в научных конференциях. Часто встречаются друг с другом и все реже появляются на своей исторической Родине.

Сашу Звонкина я «притащил» в клуб «Топаз». На вопрос, что он там собирается делать, Саша отвечал что-то в духе того, что, мол, ну там помочь дотащить технику, расставить стулья и пр. А когда его спрашивали что-нибудь про музыку, он отвечал, что со слухом у него плохо. Но фактически все было совсем не так.

В какой-то момент (это было в самом начале нашей деятельности) Андрей Николаевич, почувствовал, что с расширением географии приема и увеличением числа принимаемых, качество знаний нового контингента резко упало, а если быть точным, то сильно расслоилось. Другими словами, если «первая тридцатка» и была на уровне первого выпуска, то «замыкающая тридцатка» оказывалась на два порядка хуже. Поскольку его заботой было развитие спецшкол с математическим уклоном, следовало понять, а как много их нужно. В нашем случае это означало, что необходимо было разобраться, насколько эта дифференциация объясняется разницей в способностях, а насколько условиями предыдущего образования. Действительно, одни – из престижной школы в Воронеже, а другие – из глухой деревни Ульяновской области. Были и такие, которые плакали, что, мол, ничего не понимают, и просились домой. Разницу в исходных условиях образования можно частично нивелировать за счет дополнительных занятий, куда приходили только те, кто чувствовал трудности. Основная нагрузка здесь ложилась на первокурсников или совсем молодых преподавателей из студентов, а «старшие товарищи» присутствовали, чтобы те не превратили эти занятия в собственные курсы лекций.

Так мы с Сашей Звонкиным оказались в одной связке, где я был «старшим товарищем». Надо сказать, что тот курс, который читался по алгебре, я изучал параллельно со школьниками, а Саша его давно прошел, да и преподавал уже не первый год. Так что эти консультации были и для меня очень полезны. Вот это общение, а затем совсем не короткий путь домой, а, стало быть, и длинные разговоры сблизили нас. Выяснилось, что у нас очень много общего во вкусах, взглядах и увлечениях. Он не был коллекционером музыкальных произведений, но музыку любил и слушал по возможности. Осенью 1968 года я поступил в аспирантуру, а Витя Ерохов уехал работать по распределению, оставив Толю Фоменко одного. С Толей я уже был знаком и не только по музыкальным вечерам, он был соседом по блоку Игоря Журбенко, с которым мы тогда много общались. Я предложил ему свою помощь в проведении вечеров и предложил подключить Звонкина, понимая, что такой ответственный и дисциплинированный человек, как Саша, будет очень полезен. У меня был стереофонический проигрыватель «Невский», который я таскал в Интернат по средам для проведения там музыкальных вечеров, а Саша мне иногда помогал. Проигрыватель был кстати, а вот к широкому общению Тимофеич не стремился. Когда они с Ероховым вели музыкальные вечера, много народу желали приобщиться к этому, но ответ был прост – приходите слушать музыку, мы открыты для всех. Поэтому, когда я привел Сашу, он серьезно спросил его, что тот собственно собирается делать, как себе представляет свои функции. На что получил ответ, да так, мол, отнести-принести, а потом и про то, что, мол, и со слухом туговато. Я помню, как выразительно посмотрел на меня Фоменко. Ну, конечно, я расхохотался, объяснив, что это у него юмор такой. Так образовался клуб «Топаз», о чем я уже писал.

Клуб «Топаз» – работа А.Т.Фоменко

Удивительное дело, но клуб в новом составе стал быстро расширяться. Появились в нем Полецкий, Кузнецов, Агаронян, Лезнер, Арпишкин. В этом составе приобрели радиолу. Потом на основе клуба, возник «домашний семинар», на котором изучали все – от истории до современной психологии. В какой-то момент был достигнут пик: все мы с нетерпением ждали дня, когда соберется семинар, получая на нем пищу для размышлений на следующую наделю. Семинары традиционно заканчивались новым прослушиванием и чаепитием с тортом. На знаменитой картине Фоменко, каждая деталь символизирует момент в истории клуба. Спиной к зрителям стоит «граф» Полецкий. Мы все прислали свои фото того времени, чтобы легче было придать портретам «фотографическую точность», а он не прислал. Анатолий Тимофеевич написал мне записку, в которой, в частности, было сказано, что раз «граф» Полецкий не прислал фото, то он будет изображен со стороны ж… А вот женская туфелька на переднем плане справа под Брукнером означала начало деградации клуба. Про остальные символы (за исключением одного) я не буду рассказывать здесь и сейчас, так как эти мемуары – не о клубе.

Женя Полецкий, действительно, был среди нас «граф». Большинство из нас были «простого» происхождения. У автора этих строк родители были крестьяне, которых война вырвала из деревни. Отец после войны остался служить в Армии, а мать во время войны работала на военном заводе, а потом уж кем придется и где придется, перемещаясь за отцом по всей стране. У большинства моих друзей с происхождением было примерно то же. Женя был из профессорской семьи. Он был эрудирован во многих вопросах, в то время как наше самообразование происходило спорадически, им никто не руководил. Да, мы много читали, но чуть ли не все подряд (а, значит, в голове было слишком много «мусора»). Поэтому наши вкусы и пристрастия складывались долго и сложно. Быт у многих до поступления в МГУ тоже был примитивен (да что там говорить, когда многие только здесь увидали теплые туалеты, и на первых порах не знали, как ими пользоваться).

Саша Звонкин до встречи с Аллой Ярхо убеждал меня, что пользоваться ножом во время обеда – буржуазная привычка, желание выделиться среди окружающих. Он не считал, что нож облегчает процедуру принятия пищи. Сейчас ему смешно, когда он вспоминает это. Женя этикету был обучен с детства. И не только. У него была культура речи, которую мы только вырабатывали, и, вообще, культура общения. Он и со школьниками общался на «Вы». Символично, что фильм «Спрашивайте, мальчики» оканчивается сценой, в которой Женя ходит с кем-то из школьников по коридору и что-то ему объясняет в своей интеллигентной манере. Очень эффектная сцена. Он любил поэзию, музыку, изобразительное искусство. Довольно много поэтических произведений знал наизусть, да и сам писал неплохие стихи. Был необыкновенно остроумен, знал массу анекдотов, которые в его исполнении всегда звучали прилично. Женя же был инициатором многих розыгрышей. Расскажу об одном из них.

Анатолий Тимофеевич Фоменко в конце 60-х годов

В клубе «Топаз» сложилась традиция – после окончания очередного музыкального вечера мы собирались в одной из комнат, чтобы попить чай с тортом и перекинуться впечатлениями. Кроме того, как правило, намечалась программа следующего Вечера и раздавались поручения, связанные с его подготовкой. Торт был всегда «Прага», изготовленный в кондитерском цехе МГУ. Заказ и получение торта Толя Фоменко производил лично. И вот после окончания очередного вечера мы идем в комнату Полецкого пить чай с тортом. Торт этот Тимофеич сам занес перед началом Вечера в комнату и выставил за окно (холодильник по-университетски). После этого дверь закрыли, и все ушли на Вечер. И вот мы сидим за столом, чай заваривается, а Фоменко достает из-за окна коробку с тортом и открывает ее. Торжественно открывает и … Это надо было видеть: вместо торта в коробке лежит старый кед! Тимофеич разволновался, я, мол, своими глазами видал, как она (продавщица) открыла коробку, показала мне торт, а потом закрыла ее и завязала. Посыпались разные предположения: мол, обычный гипноз или пока ты оплачивал, подменили и все такое, в таком же духе. Настроение падало. В этот момент мне пришла в голову мысль, и я сказал: « Тимофеич, выбрось-ка ты этот кед в окно». Тут вдруг заволновался Женя Полецкий: «Отчего же сразу и выбрось! Кед – вещь в хозяйстве полезная.» Все стало на свои места. Во избежание допроса с пристрастием, пришлось ему «расколоться». Конечно же, имел место заговор. Когда все уходили на вечер, он по дороге передал ключ второму заговорщику, не принимавшему участия в мероприятии. Тот все подстроил, а после вечера так же в коридоре передал ему ключ обратно. Шутка запомнилась, и на упомянутой уже гравюре Фоменко есть коробка из-под торта с кедом внутри, о чем, правда, мало кто знает.

Встреча в Гаграх. Я (справа) спустился с гор. Женя (слева) отдыхает на пляже

Мы с Женей и его женой Татьяной как-то очень сблизились и дружили семьями, пока судьба не разнесла нас по разным Частям Света. А тогда часто вместе отмечали Новый год и другие праздники. Ходили на большие прогулки по Подмосковью. Когда мы с моей женой ходили в горы на Кавказе, они поджидали нас на спуске где-нибудь в районе Гагры, и мы проводили несколько дней вместе. Они были типичными «матрасниками» по терминологии горных туристов, т.е. предпочитали отдых на пляже горам. Тем не менее, перед тем как мы разъехались, я вытащил Женю в большой горный поход по Памиру. Он стойко все перенес и даже, как мне показалось, был доволен. Поход состоял из двух частей: первая – высотная с одной ночевкой на высоте более 5000 м над уровнем моря, а вторая – более живописная с двумя выходами к горячим источникам. По сложности обе части были 3-ей категории. Запомнилось пару эпизодов. Один – когда вечером у костра мы сидели, предаваясь воспоминаниям нашей молодости (мне было чуть больше сорока лет, а ему еще и их не было). И вот в какой-то момент одно юное создание, моя студентка, вдруг обращается ко мне с вопросом: «Валерий Федорович, а Вы про динозавров не помните?» А второй – когда мы сидим у горной речки, кругом растет арча, чистейшее небо. Я спрашиваю: «Жень, что еще надо для счастья?» И он отвечает: «Сейчас бы выхлопную трубу и чуть-чуть подышать!» Женя всегда был 100%-й горожанин. Как я понимаю, и сейчас он не изменяет своим привычкам.  

Его научный руководитель Борис Владимирович Шабат, замечательный человек и педагог, с которым я несколько лет работал и тесно общался в издательстве «Мир», очень высоко ценил трех своих учеников – Женю Чирку, Олега Титова и Женю Полецкого. Последнего Борис Владимирович, естественно, считал самым интеллигентным. Он же считал, что Олег – самый одаренный из трех, но не реализуется в полной мере из-за неустойчивого характера. Примерно так и произошло. Женя Чирка – один из немногих учеников Бориса Владимировича, оставшихся в России. Он, конечно же, математик экстра-класса. Но его Родина не отлучала от Науки, он член-корреспондент РАН, работает в Стекловке и преподает на Мехмате. А вот с другими учениками произошла, в общем-то, стандартная история. Женя Полецкий, например, хотел немного – заниматься математикой и иметь учеников, с помощью которых можно было бы реализовывать свои идеи. Он ведь находился в том возрасте, когда идей много, а вот рук не хватает. Ему не нужны были дачи, автомобили. Нужно было иметь элементарное жилье, с которого тебя не сгонят хозяева, и время для работы над очередной проблемой. Но приходилось, наоборот, отсиживать все рабочее время на какой-нибудь отраслевой ВНИИ АСУ и делать там работу, которая никогда не будет принята, поскольку может разрушить сложившуюся систему управления, Открыть свой семинар на Мехмате ему также не давали. О жилье и говорить нечего. Справедливости ради, надо сказать, что ученик у него был. Но не благодаря, а, скорее, вопреки Системе. В конечном итоге, Женя уехал за границу. И получил там почти все, чего не имел здесь. Проблема только с учениками – не так уж много студентов в США хотят заниматься наукой. С Женей я общаюсь регулярно, большей частью по телефону или по Skype. Изредка он приезжает в Россию на какую-нибудь конференцию, еще реже мы видимся во время моих поездок за рубеж. Они с Татьяной регулярно зовут меня в гости, но как-то у меня не складывается.

Мне не хотелось писать об этом, но как говорили древние разных стран и времен: «Платонов, ты мне друг, но истина дороже!» Или: «И ты, Брут?!», или что-то другое и не о том, но помнится, что звучало очень ярко и выразительно. Так вот, речь пойдет о взаимоотношениях Полецкого и Фоменко. Поначалу они были просто великолепными. На нашем домашнем семинаре мы изучали работу Николая Морозова «Христос», в которой подвергается критике современная хронология древнего мира. И все шло хорошо до того, как начался пересмотр древней хронологии. Все мы принимали критику традиционной хронологии, но когда возник вопрос о том, что же было на самом деле, то тут начался разброд. Одни начали конструировать новую хронологию, другие считали, что для восстановления истины мало материала, а, значит, лучше тему не трогать. Третьи посчитали, что это не их тематика, и занимались разными другими делами. Женя был среди вторых, а я – среди третьих. В этот момент много сил уходило у меня на прививание гуманитариям любви к математике. Я то шел по дороге, то лез по отвесным скалам, а на научном фронте завязались «бои местного значения». Женя начал выступать с критикой теории Фоменко, как математик. Дело в том, что к тому времени Отделение истории АН СССР деградировало жутко. Про критику Морозовым древней хронологии, как и о ее возникновении, уже никто из генералов от науки и не знал. Поэтому первые бои Толя выиграл легко. К следующим стычкам наши историки стали готовиться, используя для этого кроме «Капитала» Карла Маркса и какие-то источники, а также привлекая специалистов из других областей. Конечно, Тимофеич был куда лучше осведомлен в тематике, чем «профессионалы», которые устали, доказывая сначала преимущества Совнархозов перед отраслевой структурой управления, а через неделю объясняя, что все наоборот, и виной всему – волюнтаризм. Живя постоянно в таком режиме, они, конечно, упустили проблему становления древней хронологии, и прохиндеям типа Скалигера удалось затвердить свое видение этого вопроса. Его антинаучный «метод» хорошо ужился в авторитарной среде, не вызывая никаких вопросов. Точнее были: Исаак Ньютон, например. Или народоволец Морозов. Последнему было скучно сидеть двадцать лет в заключении и он занялся Библией. Сначала обнаружил там непорядок, затем осмотрелся и понял, что он повсюду. Речь идет о датировке событий. Попытался поставить все на свои места и получил такое! Толя с группой единомышленников начал править Морозова. Получил много интересных результатов, которые сначала замалчивались, но потом все же «всплыли». Что тут началось… Дошло до обсуждения на Отделении истории АН СССР. С точки зрения математика историки там выглядели просто никак. Но я общался с некоторыми историками по поводу этой дискуссии, так вот они считали, что от «теории Фоменко» не оставили камня на камне. Так по-разному с разных сторон воспринимаются результаты дискуссий (в которых, якобы, вырабатывается истина). Итогом были статьи в центральной прессе, где «серьезные ученые» просили руководство страны запретить математикам заниматься историей. Но людей типа нынешних спикеров тогда в руководстве не было, и запрет не прошел. Ложкой дегтя для Толи было выступление Полецкого (не замеченное, кстати, историками), поскольку он хоть и в мягкой манере, но указал на пару слабых мест в работе. Их было, конечно, много больше, но Толя очень обиделся. В общем, я не хочу быть в этом споре арбитром потому, что уважаю обоих. А Анатолий Тимофеевич сделал уже большое дело, обратив внимание людей на историю, на ее проблемы. Я думаю, этот его вклад в образование и науку нами сильно недооценен. И уж что совешенно точно, так это то, что он сделал очень много, чтобы у людей появилось чувство протеста против догматизма и авторитаризма в гуманитарных науках.

Вставка 2015 года. Написано все это было около семи лет тому назад. Книги Фоменко с Носовским произвели тогда сенсацию. Люди, не слышавшие до того ни про Скалигера, ни про Петавиуса, вдруг резко «образовались». Я не раз слышал в своем окружении, в электричке, которой я добирался до Москвы, в очереди за мясом или водкой (такие были времена) и многих других местах споры или «образовательные лекции» о мотивах, побудивших Гая Юлия Цезаря взять власть в Риме в свои руки, об Аристотелевом видении государства, об умении манипулировать «общественным мнением» по Николя Макиавелли и многое другое. Но времена меняются. На «Теории Фоменко» поставлен штамп «лженаука». Причем об этом смело и убежденно говорят люди, которые не знают даже, кто такие Платон или Ксенофонт, все знания у которых по истории Древней Греции почерпнуты в лучшем случае из голливудского фильма «300 спартанцев». Похожая картина была и до Фоменко. Увы, картина ясная: если в какой либо области знаний превалирует единственная точка зрения, то и интерес к ней исчезает!

В отличие от Жени, Саша Звонкин не казался яркой личностью и, видимо, не стремился к большой известности. Он скорее был скромным, но очень глубоким человеком. Был немногословен, но, когда он говорил, его слушали, не перебивая. Вместе с Леней Левиным они, будучи студентами, вели на Мехмате семинар, посвященный исследованию алгоритмической сложности математических проблем. Андрей Николаевич был рядовым участником семинара, на котором по-существу развивались его идеи. Надо сказать, что Саша считает, что семинаром руководили Колмогоров и Драгалин. Но я своими ушами слышал, как Андрей Николаевич, отвечая на вопрос о том, как рано начинают научную деятельность выпускники Интерната, рассказывал школьникам, что именно Левин со Звонкиным вели семинар, а он был рядовым участником. Это был уникальный случай даже для Мехмата МГУ.

Результаты работы семинара большей частью были опубликованы в большой обзорной статье в «Успехах математических наук». Они заставили сильно пересмотреть сложившиеся к тому времени взгляды на будущее компьютеризации. По окончании аспирантуры у Лени были проблемы с защитой, а затем и с работой. Причин тому было много: от усиливавшегося антисемитизма в тот момент, до его резких выступлений (а он отличался некоторой прямотой характера). Он уехал в США и добился там известности. Кстати, Леня Левин получил престижную Международную премию Кнута за 2012 год. Премия дается за особый вклад в развитие Информатики.

После аспирантуры Сашу распределили на работу в г. Саранск преподавать в университет. Работа была неинтересной, математику в Мордовской АССР особо не чтили, так что и перспектив никаких не было. Надо сказать, что время от времени в этот университет волею судеб попадали очень известные математики, но это не сдвинуло там науку ни на шаг. По моим наблюдениям там (да и во многих других провинциальных университетах, которые до этого были педагогическими институтами) контингент студентов был довольно случайный. Целенаправленной работы по отбору и выращиванию талантов не велось. Абитуриенты слабо представляли себе, что такое математика (как, впрочем, и большая часть педагогов). В общем, выражаясь «музыкальной» терминологией, готовили «деревенских гармонистов». Легко представить, что могло бы случиться с человеком при таких обстоятельствах. Но не с Сашей. Он договаривался, чтобы вся нагрузка была распределена в два-три дня подряд, а остальное время проводил в Москве и, в частности, регулярно посещал «Домашний семинар».

В студенческие годы в материальном плане он жил как половина из нас. Родители были небогатыми людьми, но из своего скромного бюджета готовы были выделить немного денег на поддержку сына. Саша же, как только начал подрабатывать в Интернате, отказался от материальной помощи. Правда, как он мне однажды написал, иногда они покупали ему одежду, но скорее потому, что сам он это делал крайне плохо. Из этого следует вывод, что внешне он вряд ли как-то выделялся среди других. Ну, скажем, менее обидно – не обладал броской внешностью. Поэтому многие были просто поражены, когда на уже упомянутое новоселье или День рождения Землякова в Черноголовке он привел только что ставшую ему женой Аллу Ярхо. Вот она то уж точно была заметной личностью. Где и при каких обстоятельствах они познакомились я просто не знал и никогда не испытывал желание узнать, чтобы можно было дать волю своему воображению. Алла – потомственный гуманитарий. В роду Ярхо было много знаменитых филологов, переводчиков с древнегреческого и латыни, был антрополог, историки… Впрочем генеалогию именно ее ветви я не знаю, но эта ветвь того самого рода Ярхо. Алла одевалась со вкусом, была широко эрудирована, знала несколько иностранных языков, умела поддержать разговор и каждому собеседнику уделить внимание. При всем при этом она была человеком глубоким, что, наверное, и помогло ей рассмотреть в Саше будущего мужа.

Бордо. В сквере рядом с домом Звонкиных. Слева – Саша, справа – я

Это тот самый случай, когда короля во многом сделала королева. Конечно же, и Саша многое дал Алле. Большинство вопросов они обсуждают вместе, поэтому отделить в их мнениях, что есть чье, практически невозможно. Когда у них появились дети, по инициативе Аллы, которая привлекла «массу» народа, они создали что-то типа детского сада на общественных началах, где каждый из родителей чем-либо занимался с детьми. Саша занимался математикой, Алла – языками. Саша, как настоящий ученый, превратил свои занятия в научный эксперимент. В результате многолетнего (и очень тяжелого труда) появилась книга «Малыши и математика». Я много слышал про нее, но как-то искать было некогда. Осенью 2009 года я заехал в гости к Звонкиным в Бордо, провел там три счастливых дня (живя, кстати, в той же комнате, где останавливался, бывая у них в гостях, академик Гаспаров М.Л.), а когда уезжал, попросил у Саши книгу с дарственной надписью. Приехав домой, я поставил ее на полку книг к первоочередному прочтению… Открыл ее только через год и в один присест прочел от корки до корки, отбросив все дела. А, прочтя, тут же написал письмо, подробности уж не помню, но где смысл сказанного был в том, что я жалею сейчас только об одном – что из-за текучки не прочел ее раньше. Тем, кто не читал, рекомендую ее прочесть и чем быстрее, тем лучше, «чтобы не было мучительно больно…»

Бордо 2009. Алла и Саша Звонкины

Через два года в мае 2011-го я снова появился в Бордо. И снова в гостях у Звонкиных, и опять те же комната, та же обстановка. Как будто бы ничего не изменилось. И хозяева тоже. В Москве за эти два года произошло столько событий! А здесь ничего. Я приехал вечером, а уезжал утром через день. Один полный день. Алла повезла меня на экскурсию в Сент-Эмильон - винодельческий центр провинции. Но (и в этом Алла!) предварительно она сделала подборку и дала мне прочесть отрывки из разных произведений о событиях, происходивших в этих местах во времена Французской революции. Мы ехали туда солнечным прохладным утром, болтали об опере и кино. Ее последнее увлечение «Каприччио» Рихарда Штрауса, а мое – фильмы Шаброля. Попутно она рассказывала о проезжаемых нами местах. Потом экскурсия по городу, где оказалось на удивление много русских. Во время экскурсии по церкви, вырубленной в скале, одна из наших соотечественниц, проживающая в Бордо, узнав, кто меня привез сюда, с уважением посмотрела на меня и сказала, что ей давно хотелось бы познакомиться с Аллой. По ее мнению Алла – интеллектуальный центр российской диаспоры. Она заядлая театралка и регулярно посещает оперу. Как местную, так и постановки из Метрополитен Опера, передаваемые теперь регулярно по Интернету и демонстрирующиеся на специальном сеансе в кинотеатре. И вот мы уже едем обратно и поем песни Дассена. Половина слов забыта. Мы их вспоминаем с пятого раза и радуемся этому, как дети. Настроение чудесное, про все болезни забыли. И мне подумалось – вот оно настоящее счастье. Когда малое может доставлять такую радость.

Поскольку непроизвольно вышло так, что я в каждом разделе вспоминал какой-нибудь анекдотический случай, то не буду отступать от этой традиции и здесь. Мне хорошо запомнились два розыгрыша, связанные с Сашей.

Первый случился, когда он был еще студентом. Как-то он был приглашен на математическую конференцию в Ереван. Однако в тот день, когда он должен был вернуться, он не появился. А вечером в телевизионных новостях передали, что самолет, следовавший рейсом Ереван-Москва, неизвестные угнали в Турцию. Все его друзья заволновались – в те времена угон самолета не был обыденным делом. Это случилось чуть позже, а тогда такое событие вызывало много шума и привлекало большой интерес среди граждан. Так и здесь. Пошли слухи, что Звонкин должен был лететь именно этим рейсом. Следует учесть, что никакой мобильной связи в те времена не было, и проверить слухи не было никакой возможности. Как распространяются слухи в информационном вакууме, я рассказывать не буду, хотя, на мой взгляд, это необычайно интересное явление. Факт тот, что на следующий день, уже появились точные сведения о том, что Саша в Турции. Одним это сообщили друзья из Еревана, провожавшие его в аэропорту. Другие слышали его фамилию по «Голосу Америки», где перечисляли пострадавших пассажиров. Наконец, один из моих знакомых мне по секрету на ухо сообщил, что Звонок воспользовался ситуацией и решил «сколоть» на Запад, о чем уже передали по ВВС. А еще через день я его встретил на переходе из общежития Зоны Б в учебный корпус. На мои «что ты, как ты» он ответил, что это долго рассказывать каждому, поэтому приходи в 19-00 к нему в комнату, там все и услышишь. Помню, день тянулся медленно, я еле дождался 19-ти часов. В комнату было не попасть, народ толпился аж в коридоре. Поступило предложение перенести «пресс-конференцию» в холл на 16-м этаже, но он оказался занят. Мой знакомый, сообщивший мне «страшную тайну», увидав меня, громко мне сказал: «Звонок – дурак! Упустил такую возможность удрать отсюда!» Наконец, все утихомирились и притихли, попросив перед этим его говорить громче. Он громко начал: «Значит, дело было так…» И тут не сдержался и начал хохотать. Ну, конечно, и другие поняли, что это был розыгрыш.

Второй случай был несколько позже, кажется, на первом году его аспирантуры. Он жил в одной комнате с Сережей Матвеевым, а этажом выше жил Толя Фоменко в одном блоке с Игорем Журбенко. Сережа был человеком очень доверчивым. Его легко было разыграть, он не ждал от окружающих никакого обмана. Например, как-то я зашел к ним с Сашей в комнату и пожаловался, как меня надули в магазине. Я купил какую-то вещь за девять с мелочью и получил в качестве сдачи пятнадцатирублевку с мелочью, а теперь ее никто не берет. Саша все понял и посочувствовал мне, Сережа возмутился безобразию. Через минут эдак 20 он прибежал ко мне:

– Слушай, покажи мне эту пятнадцатирублевку. Я никогда не видал фальшивых денег.

– Поздно, отвечаю я. – Я только что, поменял ее у Марика Либерзона на семирублевку и восьмирублевку.

– Жаль, сказал Сережа и ушел.

Так вот, и Сережа и Толя время от времени брались за «Проблему Пуанкаре», решение которой, как казалось, было где-то рядом, но не давалось. За границей проблемой активно занимался Герберт Федерер примерно с таким же успехом. Разница заключалась в том, что как только что-то он подготовит для печати, он тут же печатал «препринт» своей работы в нужном количестве экземпляров и рассылал по всему миру. Наши математики могли рассылать только оттиски своих статей после их выхода. Это ужасно задерживало обмен информацией, а зачастую и возникал вопрос приоритета. К счастью, он определялся по времени подачи статьи в печать. Итак, однажды утром Сережа Матвеев получает от своего соседа Звонкина новость – Фоменко получил чей-то препринт с решением Проблемы Пуанкаре, никому его не показывает и ничего не рассказывает, пока не разберется до конца сам. В этот же самый момент Женя Полецкий и я сообщали эту же новость Толе Фоменко, с той только разницей, что препринт по нашим сведениям находится у Матвеева. Тимофеич как метеор сорвался с места и побежал к Матвееву. Мы за ним. Сережа сидел у окна и тоскливо рассматривал московский пейзаж с высоты Ленинских гор. Звонкин занимался какими-то своими делами. Диалог происходил медленно с длинными паузами. Начал Фоменко:

– Ну что, решена, значит, Проблема Пуанкаре?

– По-видимому, решена.

– Значит, Федерер со своими идеями все-таки оказался ближе всех к решению.

– Значит, так.

– А я все время считал, что его путь тупиковый.

– И я, честно говоря, не верил, что он может ее решить.

– Так, что же он такое применил?

– Ну, я этого тебе сказать не могу. Ты, наверняка, знаешь это лучше меня.

– Я бы, может, и знал, да как-то препринт почитать не получается.

– А мне что, проще что ли?

– Ну, не знаю, я бы на твоем месте уже все знал!

В какой-то момент мы не выдержали и расхохотались. Конечно, то, что я сейчас воспроизвел по памяти, может сильно отличаться от того разговора, который тогда состоялся. Я попытался передать дух диалога. Было очень забавно, как два светила науки вместо того, чтобы прямо сказать, дай, мол, препринт посмотреть, долго ходили вокруг да около, прощупывая друг друга.

Прошло много лет. Сейчас Саша Звонкин – профессор Университета Бордо, читает курсы по информатике и вероятностным методам вычислительной математики. Написал хорошую книгу по теории графов. Алла – пенсионер, преподавала русский язык, много публиковалась (например, в Русском Журнале). Сын Дима пошел в отца – показывает серьезные успехи в математике – защитил диссертацию, затем доказал (совместно с еще двумя математиками) вторую гипотезу Виттена. Первую гипотезу доказал Концевич, получивший за это доказательство Филдсовскую премию. Их дочка пошла по линии Ярхо – она чистый гуманитарий. Недавно также защитила диссертацию в Париже по творчеству Киры Муратовой. Женя – уже признанный специалист по российской культуре и культурам других бывших республик СССР, участвует в проведении различных мероприятий по их пропаганде. А в России пропагандирует французскую культуру. Живет в Париже. Саша с Аллой живут в небольшом, но очень милом и гостеприимном доме в Бордо. Сразу же за домом располагается красивый парк с ухоженными аллейками, тропами, речушкой и прудами. Тишина и уют располагают к добрым мыслям.

Володя Дубровский. С Володей мы познакомились в стройотряде под Смоленском. Я заканчивал первый год аспирантуры, а большинство «бойцов стройотряда», окончили первый или второй курс Мехмата. Володя – второй. Руководил отрядом мой сосед по блоку в общежитии и однокурсник Валера Вавилов, моя жена только что закончила медицинский институт и работала в стройотряде врачом. Еще в отряде было много интернатовцев, среди которых явно выделялись окончившие первый курс Саша Тоток, Паша Курчанов и Толя Скуридин. Жили и работали там довольно весело. Было несколько гитаристов, людей с хорошими голосами. Много пели, выступали с концертами. А я еще даже умудрился в обеденные перерывы и выходные дни пропагандировать симфонии А. Брукнера и кантаты И.-С. Баха. Репертуар определялся тем, что, будучи в командировке в Смоленске, я купил там несколько пластинок в магазине грамзаписей, где оказался на удивление хороший выбор. А вот откуда взялся проигрыватель, я не помню.

Отряд был очень разнородным, была даже пианистка – студентка последнего курса консерватории Анна Маргулис – «погоняло» в отряде Нюрка Шифер. Как и всякая молодежь, мы любили давать яркие клички (погоняла). Я был – Борода. Володя Дубровский – Вольдемар, а иногда Потапович. Это председатель колхоза произнес: «Владимир Потапович». Видимо, «Владимир Натанович» у него не вязалось с фамилией Дубровский. У меня вязалось, потому что я никак не мог его представить (даже благородным) разбойником. Это был всегда улыбающийся парень, говорящий на очень хорошем русском языке, хорошем английском, знающий джаз и, вообще, любящий музыку.

Жили и питались мы в школе. После обеда был часовой отдых, поскольку вставали мы очень рано. И вот в это самое время для послеобеденного сна мы устраивали прослушивание музыки в одном из классов школы. Мы – это я, Аня Маргулис и присоединившиеся к нам выпускники Интерната Дубровский, Скуридин и Люда Захарова. Приходило на прослушивание до 20 человек, что было немного выше моего расчетного удельного показателя той подгруппы нашего стройотряда, которая увлекается академической музыкой. Удивительно, но уставшие физически люди отдыхали слушая 57-ю кантату И.-С. Баха или сложнейшую 7-ю симфонию Антона Брукнера. Тогда мы и подружились с Володей. И тогда же я предложил ему поработать в Интернате в паре со мной. Я уже был «босс» и мог выбирать себе напарника. Володя согласился, и мы несколько лет вели занятия в паре. Потом интересы его педагогической деятельности сместились в сторону преподавания геометрии, где он достиг больших успехов и признания. Скажем, признания международного.

Так в январе 2011 года мы с ним и еще одним нашим общим воспитанником (а затем и коллегой по преподаванию) Игорем Трояновым встретились в Таиланде, где Володя регулярно (кажется, два раза в год) читает лекции по геометрии для школьников. В Москве никак не получается встретиться, вот мы и договорились встретиться на острове Ко Чанг (Слон). Володя только что прочел лекции, и Министерство образования Таиланда устроило ему и его жене отдых (на фото, сделанном в Таиланде, Володя слева, а Игорь справа: поездка на дайвинг). Мы замечательно пообщались. Татьяну, его жену, я давно не видал, и мне было приятно отметить, что она хорошо сохранилась. Она же мне рассказала там, что когда Володя собирался жениться, он приводил ее на «смотрины» ко мне и моей жене (тоже Татьяне). Она очень волновалась, но была нами хорошо принята, что и решило вопрос с замужеством. Я этого не помнил, было приятно слышать, что Володя так дорожил моим мнением. Я уже писал о том, что он и Земляков (из одного класса) закончили Интернат с Золотыми медалями. Мало кто может себе представить насколько это сложно, только учившиеся в Интернате и то не все. Таких результатов за всю его историю – по пальцам пересчитать. Наверное, он мог бы стать известным математиком, но, как и в случае с Сашей Земляковым, предпочел педагогику. Сейчас, когда я уже нахожусь на финишном участке моего земного пути, могу твердо сказать, что одаренных педагогов-математиков в природе много меньше, чем одаренных математиков. Среди ученых существует некоторый снобизм по отношению к преподаванию. Но посмотрите на книги известных людей. Даже, несмотря на то, что их чаще всего редактировали, мало среди них таких, которые читаются с удовольствием. Большая часть книг жутко формализована, из-за чего бывает неясно, как автор пришел к этим идеям, что его толкнуло к использованию данного приема (метода). И, вообще, за такой книгой не видно автора. Создается ощущение того, что все книги пишет один и тот же человек. Эвристическая сторона вопроса во многих книгах по математике практически отсутствует. А с другой стороны, когда пишет книгу не просто ученый, а и талантливый педагог, получается чудо.

Поездка на дайвинг (Володя слева, а Игорь справа)

Полистайте книги Игоря Ростиславовича Шафаревича – это же шедевры. Мне привелось по его просьбе редактировать книгу «Геометрия и группы», написанную им в соавторстве со Славой Никулиным (кстати, одноклассником Дубровского и Землякова). Фактически я там только исправлял опечатки и мелкие неточности. Мне не хотелось выбросить из нее ни одного слова, чтобы не нарушить стиль изложения. А были и такие книги, которые я чуть ли ни полностью переписывал при редактировании. Так вот, Володя в соавторстве с Женей Сурковым (при некотором участии Якова Смородинского, в основном, организационного характера) написали книгу «Релятивистский мир». Авторы попросили издательство «Наука», чтобы мне доверили редактирование. В издательстве меня уже хорошо знали, поэтому легко заключили со мной договор, и работа пошла. И опять это был тот самый случай, когда у меня не возникало желания править текст – книга была написана профессиональными учеными-педагогами. Удивительно увлекательная книга. Если бы мне привелось прочитать такую книгу в мои школьные годы, я бы четко понял, кем быть, и не двигался бы в своем образовании на ощупь. Но мы росли в другой среде.

Возвратимся к Володе. Он читал прекрасные лекции по геометрии, систематизировав задачи по методам решения, по подходам, несколько изменив традиционные последовательности изложения геометрии. Это очень ускоряло освоение материала. В каком-то смысле он развивал работу, начатую Земляковым. Потом пришли времена компьютеризации и Интернета. Володя активно занялся компьютерными системами обучения, написав массу компьютерных пособий. Их я не могу оценить, поскольку ни одного не видал, но думаю, что он может писать только на «отлично» и изредка на «хорошо».

Как было ясно с первых же строк «Мемуаразмов», с Володей мы продолжаем общаться, но, главным образом, по телефону. А встречаемся все больше на похоронах. В обычные дни все чем-то заняты, всегда почти одно и то же:

– Надо бы как-нибудь повидаться.

– Давно уж надо. Ты на следующей неделе в среду свободен?

– Нет, у меня днем занятия, а вечером Редсовет, а как насчет субботы?

– А там я уезжаю в Пущино. Ну ладно, вот чуть-чуть «разгребу» завалы – я тебе позвоню.

– Ну, давай так.

И так из раза в раз. Последний раз где-то во второй половине апреля 2011 года, он пригласил меня сходить на концерт гастролировавшего в России известного джазового исполнителя Чика Кореа. Я очень люблю этого пианиста, но не мог изменить планы на вечер. А ведь когда-то мы легко срывались с места и летели, Бог знает куда. На Володин День рождения мы собирались в его маленькой квартирке на «Силикатной» оравой человек в пятнадцать. Женя Федоров голосом престарелого Брежнева произносил тост: «Родиться на день раньше Генерального секретаря ЦК КПСС – надо иметь не только смелость, но и веские на то основания!» - и далее в таком же духе. Мы веселились. У них в гостях всегда было весело и уютно. Легко. Володя очень похож на отца, с которым я подружился, кажется, на свадьбе Володи и Тани. Отец обладал веселым характером, любил шутки и анекдоты. Он был профессиональным педагогом-математиком, подготовившим не одно поколение школьников и привившим им любовь к математике. Он же учил и самого Володю, а кстати, и Игоря Журбенко, уже упомянутого мною. От отца он унаследовал и характер. Основные черты этого характера: неувядающий оптимизм, общительность и дружелюбие, готовность всегда прийти на помощь, если в этом есть необходимость. И, конечно же, он был и остается одним из лучших преподавателей геометрии.

Впрочем, послушаем, что пишет о нем его бывший ученик, а ныне известный писатель и поэт, обладатель Русского Букера 2007 и Большой книги 2010 Александр Иличевский:

…На уроках геометрии Владимира Натановича Дубровского воцарялся траур стыда и смертного покаяния, если мы ленились или были просто не в силах справиться с домашним заданием. В порядке искупления регулярно устраивались в актовом зале сессии «мозгового штурма», с которых четверо смелых — Серега Сивоволенко, Макс Гвоздев, Димочка Евсюхин и я, — передравшись, возвращались перепачканные с головы до ног мелом, аки ангелы, битвой одолевшие за вечер несколько глав двухтомного Яглома. Когда В.Н. на время потерял из-за ангины свой тихий мудрый голос, на его уроках были слышны куранты Спасской башни (это в Кунцево-то!), мушиный пилотаж и неспешный скрип мелка по доске. (Один из таких безмолвных уроков В.Н. резюмировал надписью поверх чертежей и выкладок: «Проективная Геометрия относится к Планиметрии как Теория Относительности к Механике Ньютона».) В.Н. презирал оценки. Опасно раскачиваясь на гребне опрокидыванья стула, он говорил, что, будь его воля, он бы приносил на урок не журнал, а коробку конфет: решил задачу — вот конфета, не решил — голодай. В.Н. одним только своим присутствием в классе открывал нам абсолют красоты геометрии — родительницы если не мысли вообще, то математики — уж точно. Его статьи в «Кванте» изучались нами, как передовицы «Правды» — секретарствующей комсомолией. Редкие ночные дежурства В.Н. в интернате были праздниками, приближением к которым мы воодушевлялись, как перед Новым Годом. Он приходил со стопкой пластинок, выбирал в учебном корпусе подходящий красный угол, ставил в него алтарь проигрывателя — и великий, безудержно мощный, как локомотив «Ран эвэй трейна», саксофон Saint J. Coltrane'а уносил нас по «My favorite things» без пересадок к Б-гу. Уносит и сейчас, стоит лишь вспомнить теорему Дезарга…

 Ну что добавить мне к словам поэта? Урок так ярко мне не описать. И образы из-под пера уже без запаха, без цвета выходят. Будто не живые. Сил больше негде взять.

Пора, ей Богу, кончать Сизифову работу.

PS. Володя работает в Южной Корее с начала 2012-го года. И вот в июле сообщение: команда Южной Кореи заняла первое место на Международной олимпиаде по математике среди школьников, обойдя Китай, США и Россию! Я не знаю, каковы при этом заслуги Дубровского, но заслуга правительства страны очевидна – оно не скупится приглашать лучших преподавателей со всего мира для развития своей науки.

PPS. На этом и заканчивались мои «Мемуаразмы» в 2012 году. Но события 2013-го года подвигли меня на написание ещё одного раздела, посвященного моим первым ученикам – выпуску 1969 года.

Мой первый выпуск

Книга началась с трагического события, это продолжение появилось так же. В августе 2013 года Интернет облетела печальная новость. В Белом море исчез профессор МГУ заведующий кафедрой Дискретной математики Мехмата Александр Угольников. Он собирался в одиночку пройти на надувном каяке до Мурманска. Собственно, их должно было быть трое, но двое из этой тройки по разным причинам в последний момент не смогли принять участие в этом походе. Саша пошел один. Его долго искали, но в конце концов нашли. Он был одним из первых моих выпускников. На похоронах встретились одноклассники. Незадолго до этого, примерно за месяц до Сашиного исчезновения, мне позвонил по Скайпу его одноклассник Саша Арианов, он же потом сообщил мне о похоронах. И вот таким образом состоялась встреча с 10 В классом выпуска 1969 года. Через 44 года.

Как уже рассказывал, я начинал работу в паре с Лёшей Сосинским в двухгодичном потоке 1967-1969 гг. В нем было пять классов. В каждом из них я немножко поработал, но постоянно вел занятия в трех из них: Б, В и Г. С последним отношения как-то не складывались, а вот в первые два из них я ходил, как на праздник. Это были (и остаются такими) два очень дружных класса. Кроме занятий, я с ними ходил в походы, проводил музыкальные вечера. В общем, общались и в неформальной обстановке.

Вспоминается почти анекдотический случай. Собрался я в поход по Подмосковью с В классом. Выбрал по карте место, где было поменьше населенных пунктов. Тогда дач и садовых участков было совсем мало, поэтому такие места были. Я выбрал из них самое большое. Ну и, конечно же, там оказалась крупное подразделение войск ПВО.

А дело происходило так. Мы шли по лесу довольно долго, как вдруг наткнулись на забор из колючей проволоки. За проволокой такой же лес. Так мог быть огорожен и дачный участок кого-нибудь из членов Политбюро, и территория санатория, и много, что ещё. Короче говоря, мы пошли вдоль этого забора. Шли-шли и вдруг он оборвался. Впереди тоже не было никакого его продолжения. По крайней мере, его не было видно. Логика подсказывала: раз забор такой несерьёзный, значит, за ним ничего серьёзного нет… Моя логика меня подвела! Мы обогнули колючую проволоку и стали углубляться внутрь. Через какое-то время появилась пешеходная дорожка, посыпанная красной крошкой (измельченный кирпич). Я решил, ну точно – ведомственный санаторий, и мы потопали дальше. Потом появились асфальтовые дорожки, потом… радиолокационная станция. Тут я всё понял, но отступать уже было нельзя, нас наверняка бы засекли, и если бы мы попытались удирать, могли бы нарваться на неприятности. В общем, впереди оказалась воинская часть, а мы вторглись прямо в её расположение. Конечно, тут же появился офицер, пришлось объяснять, кто мы и как сюда попали. У меня был паспорт и бумага с печатью, в которой подтверждалось, что я сопровождаю интернатских детей. Про Колмогоровский интернат тогда мало кто слышал, ну а специализированная школа-интернат ассоциировалась у большинства людей с заведением для сирот. Мы брали такие справки, чтобы разжалобить контролёров электричек, когда они требовали билеты за проезд. Пока разбирались со встретившимся нам офицером, прибежал дежурный офицер с криком: «Петров, чего ты с ними возишься. Сейчас Гречко приедет! Быстро их за территорию!» Маршал Гречко был министром обороны СССР. Нас быстро вывели за КПП со словами: «Дуйте быстрее отсюда вот по этой дорожке!» Минут через 15 мы увидали, как по шоссе в сторону части движутся черные автомобили – один ЗИЛ и две «Чайки».

Так получилось, что после выпуска ребят из школы я поддерживал отношения с Б классом, а с В не виделся. Выпускники Б класса регулярно приходили на юбилеи Интерната, а Вэшники, оказывается, собирались рядом в кабинете Саши Угольникова, который был ещё и директором Франко-Русского Центра им. А.М. Ляпунова (подразделение МГУ). Так мы и двигались 44 года «по разобщённым эллипсам орбит» (по выражению ещё одного моего любимого поэта Юрия Левитанского).

В другом классе, в классе Б было много личностей. Даже, правильно будет сказать, все были личностями. Очень мне нравились Андрей Климов и Коля Кондратьев. Они потом вошли в группу Валентина Турчина, разрабатывавшую язык интеллектуального программирования РЕФАЛ. Работа продолжалась даже тогда, когда Турчину пришлось покинуть СССР, спасаясь от преследования КГБ. Сейчас Андрей – в Москве, а Коля – в Германии. Практически все в классе позащищали диссертации. Кто-то продолжает заниматься наукой, кто-то ушел в бизнес, а один – Коля Никишин – стал священником.

Он - батюшка в церкви Трёх Святителей в Париже. Эта православная церковь подчиняется Московской епархии РПЦ. Судьба его складывалась сложно. Коля был очень талантлив. Его руководителем был В. Арнольд, возлагавший на него большие надежды. Возможно, Арнольд его перегрузил, что, мне кажется, у него часто бывало в отношениях со своими учениками. Но в какой-то момент Коля увлекся Н. Бердяевым, а потом и полностью ушел в религию. Он женился на француженке, проходившей стажировку в Москве, и уехал в Париж, оставив мне ксерокопии нескольких работ Бердяева и Розанова (думаю, не только мне, но вопросов о том, кому ещё, в те времена не задавали – конспирация). Жизнь за границей складывалась тяжело. Русская Православная Церковь не очень-то заботилась о своей пастве за границей. Коля прошел все круги Ада пока получил церковное образование и место в единственной церкви в Париже, подчиненной РПЦ. Тяжелая безденежная жизнь привела жену к тяжелой болезни. Коля стал подрабатывать в университете, преподавая математику. Отношение к религии в парижских университетах, мягко выражаясь, плохое. Когда жене стало совсем плохо, и он вынужден был взять академический отпуск, чтобы сидеть с ней, в университете воспользовались этим и сократили его ставку. Жена умерла, дети выросли, и он стал подумывать о возвращении в Россию. Несколько раз приезжал сюда. Мы с ним часто встречались и в Москве, и в Париже. Много разговаривали и спорили на темы религии. Он – сторонник Православия, мне оно кажется религией рабов. Мне не нравится, что наши верующие плохо знают Евангелие, не говоря уж о Библии. Не нравится отношение РПЦ к своей пастве, не говоря уж об отношении к тем, кто не разделяет ее взгляды, и многое другое. Он же всегда говорил о терпимости, о великой миссии Веры. Мне нравились некоторые его мысли. Особенно запомнилось высказывание о том, что попытки доказать существование Бога (а было время, когда активно обсуждалось создание кафедр, которые должны были этим заниматься) указывают как раз на отсутствие Веры.

Когда я был в Париже в первый раз, это было в 1989 году после моей стажировки в Монпелье, наше посольство «замотало» деньги, которые я должен был получить, и на которые я рассчитывал. Это была приличная сумма в 1500 франков. В результате я оказался без денег. Слава Богу, у меня были талоны на завтрак и жил я в общежитии университета за счет французов. Денег было около 50 франков, которых хватало только на несколько поездок на метро (5-6 поездок, не больше). Тогда Коля взял на себя миссию. Он показал мне Париж и свозил на Русское кладбище Сен Женевьев де Буа, провел экскурсию и рассказал много интересного. Я возложил цветы на могилы Александра Галича и Виктора Некрасова, оказавших сильнейшее влияние на становление моих гражданских взглядов. Кроме этого, он сводил меня в книжную лавку YMCA-Press и познакомил там с Никитой Струве. Наша беседа была очень интересной. А в заключение Никита Алексеевич подарил мне много книг их издательства. Была некоторая боязнь, что на границе будут неприятности (парой лет раньше за это просто сажали), но обошлось – никто не проверял мой полный книг чемодан. Потом полгода, наверное, я изучал эту литературу, даже возил с собой в Африку. А ещё Коля сводил меня голодного в греческий ресторан, полагаю на свои практически последние деньги. Всё это я не могу забыть, и каждый раз, когда бываю в Париже, веду его в ресторан.

И каждый раз, когда бываю в Париже, я обязательно хожу на Русское кладбище и возлагаю цветы на могилы Александра Галича и Виктора Некрасова (сейчас добавилась могила недавно скончавшегося Александра Агафонова – но это особый разговор). На фото ниже я только что возложил цветы на могилу А. Галича. В руках цветы на могилу В. Некрасова (2011 год).

На юбилей интерната, его 45-летие собрался почти весь класс. Приехал и Коля. Встреча была веселой. А в заключение вечера мы сфотографировались вместе. Вот это фото.

К сожалению, время не щадит нас. И вот уже нет двоих из тех, кто снят на снимке. Они стоят рядом с Колей по левую его руку. Рядом стоит Витя Кистлеров – один из самых коммуникабельных выпускников этого класса, а дальше главный «заводила» и «модератор» Саша Таранов. Очень талантливый человек, хороший физик, замечательный организатор или, как сейчас принято говорить, менеджер. Он умер в октябре 2013 года, когда я уже писал последние строки этих воспоминаний. Умирал долго и мучительно. Несколько раз оперировался в Германии, но не помогло. Очень хотел бы написать о нем и его одноклассниках гораздо подробнее, но не имею достаточной для этого информации.

На фото Коля Никишин и Саша Фокин в Париже

А вот встреча с В-классом, а особенно с Сашей Ариановым, дала мне массу информации. Этот класс выделялся в потоке своими гуманитарными способностями. Литературу в классе преподавал Юлий Ким. Многие ученики из этого класса участвовали в его спектакле, пели, танцевали и были героями этой постановки про Антимир и АнтиИнтернат, правда, роль главного героя играл Саша Тоток, учившийся годом старше. Кроме этого, ребята писали много стихов. У меня сохранилась целая поэма тех времен.