Мера человеческого. Часть II. Евреи

בס''ד

Изучая землян, наш марсианский антрополог не обошел вниманием и евреев, рассмотрев вопрос скрупулезно и непредвзято. Университетская дотошность профессора, не пропустившего загадку тысячелетней отделенности евреев, достойна одобрения, а объективность – изумления, ибо марсианские кампусы сплошь заражены антисемитизмом, хотя ни лекторы, ни студенты в глаза еврея не видели. Евреев на Марсе нет, а еврейский вопрос – есть.

Самодостаточность, обособленность и выносливость племени, столетиями не обнесенного границами, разумно было отнести на счет своеобразного мировоззрения, удерживавшего народ от распада прочнее, чем территориальные и государственные обручи. Подбор ключей к иудаизму давался ученому с трудом, ибо его с младых ногтей твердо приучили к тому, что подходить к антропологическому явлению с мерками внешними, чуждыми изучаемому феномену – нельзя. Профессор попытался сделать гиюр (чего не сделаешь во имя науки), однако получил вежливый, но непреклонный отказ. Соответствующего прецедента раввины в святых книгах не нашли.

Ничего не оставалось, кроме попытки вскрыть сейф иудаизма ключами греческой философии, в глазах раввинов подозрительной, если не еретической. Прожив вблизи евреев год и прочитав тьму книг, профессор пришел к выводу о том, что иудаизм представляет собою удивительный, невозможный синтез холодного «человек – мера всем вещам – существованию существующих и несуществованию несуществующих» и пламенной, всепроникающей и въедающейся во все поры бытия платоновской религиозности.

Оказалось, что иудаизм – не свод священных текстов, а то, что думали и думают о Б-ге, евреях, мире и всем, что его наполняет – раввины, то есть эксперты по Талмуду. При этом авторитет священных текстов – платоновски беспрекословен. А раввины, интерпретируя эти тексты, предполагают в человеке человеческое поведение, и вовсе не рассчитывают на невозможное. Монастыри, вериги, власяницы и самосожжение вдов евреям не положены. А каждую неделю у евреев бывает праздник. Еврейский религиозный закон – галаха представляет собой уникальный пример протагоровской социальной инженерии, в которой все примерено, скроено и сшито по человеческой мерке.

Евреям, например, строго настрого запрещены в пищу все червяки, ползающие и кишащие. Но при этом отнюдь не следует ползать по листьям салата с лупой и микроскопом, а велено глядеть в оба, положившись на человеческие глаз и добросовестность. Вся галаха прислонена к человеческим, совершенно человеческим слуху, зрению, вкусу. У евреев все, как у людей, только на два вершка над землей, но в этих двух вершках все дело.

Сама земля Израиля скроена по человеческой мерке, ее можно пройти за неделю вдоль, и за день поперек. И у жителя Эйлата, получившего сообщение о теракте в Нагарии, холодеет под ложечкой, так как будто рвануло у него во дворе. Все близко, все по соседству.

И вообще, жизнь должна продолжаться. У человека невыносимое горе, умер близкий. Он сидит неделю на полу грязный, небритый, в разорванной рубахе. В глазах страдание и невыносимость бытия. Но на седьмой день предписано встать и жить, во что бы то ни стало, – жить. А в Субботу влезть в белую рубаху и освятить вино и хлеб. Такова еврейская теология – теология выживания.

Казалось бы чистый протагоров евристический гуманизм: «человек – мера всех вещей». Но оказывается, сама жизнь, у евреев не поверяема мерой человеческого. Допустим, тонет корабль, и двое держатся за доску. Поблизости шлюпка, но подобрать она может, не перевернувшись, лишь одного. Кого надлежит спасать? Ответ греческой философии – мудрейшего, ибо от него больше пользы родному городу. Еврейский подход совершенно иной: невозможно определить, кого следует вытаскивать. Жизнь неизмерима прагматической линейкой.

Если общине говорят, выдайте нам одну женщину, а не то изнасилуем всех остальных, – выдавать нельзя. Если говорят, выдайте одного мужчину, а не то перебьем всех, то в случае, если человек не совершил преступления, заслуживающего смертной казни, община должна избрать смерть. Нет эталона, чтобы мерить.

А иногда мерка есть. Идут, скажем, тяжелые роды, мать и ребенок в опасности: кого спасать? Католический ответ: ребенка, ибо он еще не крещен, и не спасет свою душу от чертей. Галаха предписывает спасать мать. Разумом такую проблему не расщелкаешь, без веры-доверия к Закону не обойтись.

А еврей, это тот, кто доверяет специалисту, ученому, разбирающемуся в Талмуде, раввину. Однако, раввин – не только знаток Закона, в котором, по мнению евреев, наиболее полно и естественно воплощен Б-г, но человек посвященный, получивший знание непосредственно от учителя, а тот от своего, и так по цепочке вплоть до Моше рабейну. Ну, а правление посвященных – это стерилизованный платонизм. Рабби Моше Хаим Луццато, например, полагал, что все пуды священных еврейских текстов уже содержались в Синайском Откровении, и истины, о которых, эти тексты толкуют, открывались мудрецами, но не изобретались.

Рассмотрев поразительную самовоспроизводимость еврейского племени, марсианин пришел к выводу, что ее секрет – в уникальной системе ценностей, поместившей в центр мироздания Книгу, и полагающей знатность по годности Книгу читать и понимать. Вернувшихся на склоне дня домой отца семейства и его сына домочадцы спрашивают не «сколько заработали?», но «что выучили?». Эта система ценностей удерживается на протяжении поколений в семьях вполне ассимилированных, и стесняющихся бабушкиных чепцов и дедушкиных бород, потихоньку слабея, растворяясь и сходя на нет.

Ассимилированный еврей Эйнштейн, разъясняя без занудства бестолковым и нетерпеливым общую теорию относительности, сказал так: понимаете, раньше думали, что, если вымести помелом из Вселенной все наличные тела, пространство и время останутся, но теперь мы знаем, что без тяготеющих масс не будет ни пространства ни времени. Ученый марсианин, завершая отчет, написал: «прежде я полагал, что если убрать из Вселенной все живое, Бог останется, но теперь знаю, что если удалить с Земли евреев – Б-га не будет».