"Мы, конечно, поедем туда, где бывали не раз"
Из новых стихов

Когда, моя любовь, тебе осточертеет

Профуканный январь, засыпанный золой,

Пустой остаток дня и ночь, ещё пустее,

Чем тёмное окно на даче нежилой,

Снег выпадет на снег и над землею стылой

Все станет на места и посветлеет вдруг,

А память как брусок хозяйственного мыла

Почти сойдёт на нет и выскользнет из рук,

Когда мои слова окажутся невнятны,

Как чей-то силуэт, нырнувший в темноту,

Как лай собак вдали и выцветшие пятна,

Пролившейся на стол рябины на спирту,

Останется печаль, пригретая тобою,

И прямо над тобой бескровный небосвод.

Подумай обо мне, как думают о боли,

Которая прошла, которая вот-вот...

*****

Ничего, кроме сумерек в детской больнице,

прокварцованной проруби, выцветшей рамы,

Закипающей боли, попытки не злиться.

Никого, кроме мамы.

Только мама среди снегового развала.

Мама, это же я в отделенье сердечном!

Отдаленья такого ещё не бывало

И не будет, конечно.

Забери меня, даже пропахшую хлоркой,

Мы пройдем мимо вахты, прижавшись друг к другу,

И поедем в трамвае с морозною коркой

По крещенскому кругу.

*****

Я выросла в пасмурной Тмутаракани.

В газетной бумаге, под красной коростой,

Под тяжестью книг.

Мы сотканы из неуступчивой ткани,

Мы, как бы сказать, неликвид девяностых,

Досадный затык.

Мы так дорожили волненьем вокзала,

Мы так вырывались из общего ряда,

Из моря голов.

Мы из неизвестного материала,

Из неподлежащих огню и распаду

Бессмысленных слов.

Но как там ни круто замешано тесто,

Все более жалким становится почерк

И явственным сдвиг.

Мы на девяносто процентов из текста,

Припевов, куплетов, обрывков и строчек.

И десять – любви.

Зарыли бесправное наше наследство

На юге Сибири, в предсердии вьюги,

Под камень-под крест.

Где пыльное лето короче, чем детство.

Но все, что мы помним еще друг о друге,

Не больше, чем текст.

Мы снегом лечили усталое зренье,

Ища объявленье: «Судьба без обиды,

Аренда в Москве».

Мы на девяносто процентов из хрени,

Боюсь, даже больше, но это увидим

В последней главе.

*****

Вот смотри – это та же зима,

Это те же дворы и дома.

Список с детства заученных мест,

Но с поправкой на скорый отъезд.

Все с оглядкой на скорый отъезд,

Как с поправкой на временный бзик.

Мы прошли кое-как этот квест,

Сохранив пару жизней и книг.

Наши жизни лежат между книг.

Наша память завернута в плед.

Светлой памяти старых сквалыг

В старой скатерти прячется свет.

Незакатный искусственный свет,

Привлекавший друзей и дворняг,

Столько лет, столько долбаных лет.

Осторожно! Все хрупко и так.

Все так хрупко, чего ни коснись.

Вот смотри, над балконом – карниз.

На карнизе – остатки зимы.

Все без нас обошлось. Даже мы.

*****

Мы, конечно, поедем туда, где бывали не раз.

Мы, конечно, поедем туда, но не прямо сейчас.

Улыбнемся соседям, и шапки заткнем в рукава.

И тележка со снедью проедет опять мимо нас.

Ну когда же поедем? Деревья качнулись едва.

Ну теперь-то поедем. В окошко смотри-не смотри,

Но сначала поедут деревья, мосты, фонари.

Истончится шоссе и дорога сотрется вот-вот,

А потом станет тихо снаружи и тихо внутри.

А потом постепенно отчалит отчаянный год.

Мы читали его как умели, строка за строкой,

И прерваться не смели, глаза протирая рукой.

Кто-то справа налево, а кто - вообще между строк,

Все, от корки до корки, до точки, но только на кой?

Если вспомнится даже не фраза, не слово, а слог.

Слишком коротко для обещанья, но, как ни крути,

Это все, что останется с нами. Ну, ладно, почти.

Робкий свет за стеклом, но земля холодней, чем вчера.

И осталось заснуть и проснуться, и встать, и сойти.

Через два полумертвых часа, полтора, полтора.