Марио^*

Перевод с итальянского Моисея Бороды

Было это так.

Ранним утром – Филомена, моя жена, ещё спала – я взял мой ящик с инструментами, тихо вышел из дома и отправился к Monte Parioli[1] на улицу Грамши, где мне нужно было починить в одной из квартир неисправный бойлер в ванной. 

Сколько времени занимает такая починка? Ну пару часов уж точно – нужно ведь размонтировать трубу, починить её и вставить потом обратно.

Закончив работу, я поехал сперва на автобусе, потом на трамвае на via dei Coronari[2], где находятся моя мастерская и мой дом. Сколько это всего заняло? – ну считай, два часа на Monte Parioli, полчаса, чтобы туда добраться, полчаса на обратную дорогу – всего три часа.

Что такое три часа – много это или мало? Когда как – зависит от случая. Мне, например, на смену трубы нужно два часа, другому же...

Но продолжу по порядку. Иду я вдоль стены на углу via dei Coronari – шёл я быстро – и вдруг слышу, как кто-то меня окликает. Обернулся: старуха Феде, хозяйка меблированных комнат в доме напротив нашего. Феде, бедняга, больна подагрой; ноги у неё оттого толстые как у слона.

– Ну и ветер сегодня! Ты домой идёшь? Не поможешь мне нести сумку с продуктами?

– Пожалуйста, охотно помогу.

Я перевесил сумку с инструментами на другое плечо и подхватил её сумку. Феде пошла со мной рядом, таща под длиннополым плащом свои огромные как колонны ноги. Мы успели пройти совсем немного, как она вдруг спросила:

– А где Филомена?

– Где ей быть? Дома.

– Ах да, дома – ну, разумеется, как же иначе!

– Почему это "как же иначе"? Что ты имеешь в виду?

– Ничего… Эх ты, бедняга!

Меня вдруг охватило подозрение. Выждав немного, я спросил: С чего это я – "бедняга"?

– А с того, что жаль мне тебя, – произнесла она, глядя в сторону.

– И почему?

– А потому, что времена теперь другие... женщины стали теперь другими, не то, что в моё время.

– То есть?

– В моё время муж мог со спокойной душой оставить жену дома... какой он её оставлял, такой и находил. Сегодня же...

– Что сегодня?

– Сегодня не так... и хватит... спасибо тебе... дай мне мою сумку.

От моего хорошего настроения не осталось и следа, вся радость от сегодняшнего утра была отравлена. Я сказал: "Пока не объяснишь, причём здесь Филомена, не отдам сумку".

– Я ничего не знаю, – ответила она, – но, как говорится: предупреждён – наполовину спасён.

– Что, в конце концов, сделала Филомена? – заорал я.

– Спроси у Адальджизы!

И, выхватив у меня свою сумку, она удалилась с быстротой, которую я в ней уж никак не мог предположить – как на крыльях летела, подгоняемая своим длиннополым плащом.

Я подумал, что сейчас не время мне идти в мастерскую, и отправился в обратную сторону – на поиски Адальджизы. К счастью, она тоже жила на via dei Coronari. До того, как я познакомился с Филоменой, Адальджиза и я были жених и невеста. Замуж она не вышла, осталась старой девой, и я подумал, что она-то и выдумала эту историю с Филоменой.

Я поднялся на четвёртый этаж, постучал кулаком в дверь и едва не попал Адальджизе кулаком в лицо – так внезапно распахнула она дверь. Рукава у неё были засучены; в руке она держала метлу.

– Что тебе надо, Джино? – спросила она подчёркнуто сухо.

Адальджиза – девушка не очень высокого роста, привлекательная, симпатичная, но с непропорционально большой головой и выступающим  вперёд острым подбородком, из-за чего её прозвали „scucchiona“[3]. Называть её так, конечно, не следовало, но я был уже достаточно взбешен.

– Это ты, scucchiona, пустила слух, что Филомена, когда меня нет дома, занимается бог знает чем?

Она пристально посмотрела на меня горящими от злости глазами и ответила: Ты выбрал Филомену, ну и держись за неё, кушай, что приготовил.

Я схватил её за руку – и тотчас отпустил: Адальджиза вдруг посмотрела на меня с какой-то надеждой.

– Так значит, это была ты?

– Я? Нет. Я что услышала, то и передала.

– А тебе кто сказал?

– Джаннина.

Я не ответил ничего и собрался уже уходить, но она, задержав меня у двери, добавила с вызовом: И не называй меня больше scucchiona"

– И почему? У тебя что – подбородок не торчит вперёд?

Уже сбегая по лестнице вниз, я услышал, как она прокричала мне вслед: "Лучше уж подбородок ложкой, чем рога!"

Теперь уж мне было совсем скверно.

Мне казалось невозможным, что Филомена может мне изменить: за три года, что мы были женаты, её нежное отношение ко мне осталось неизменным, она буквально окутывала меня своей нежностью. Но что делает ревность! После того, что я услышал от Феде и Адальджизы, именно эта нежность казалась мне теперь доказательством неверности.

Ладно.

Джаннина – медлительная, флегматичная блондинка с гладкими, прямыми волосами и глазами цвета голубого фарфора – работала кассиршей в баре неподалёку, на той же via dei Coronari.

Я вошёл в бар, подошёл к ней и спросил шёпотом: Скажи-ка, это ты выдумала историю, что Филомена, когда меня нет дома, принимает у себя мужчин?

Она в этот момент обслуживала клиента. Набрала на кассовом аппарате сумму, выбила чек, произнесла "Два эспрессо" и только потом, обернувшись ко мне, спокойным голосом спросила: "Что ты сказал, Джино?" Я повторил.

Отдав клиенту сдачу, она ответила: Бог с тобой, Джино, ты думаешь, я способна сочинить такое про Филомену, мою лучшую подругу?

– Но Адальджизе это не приснилось.

– Нет, ей не приснилось, но я... я это не выдумала, я только повторила то, что слышала.

– Хороша подруга, – вырвалось у меня.

– Но я сказала, что этому не верю... Это Адальджиза тебе, конечно, не передала.

– А тебе кто рассказал?

– Винченцина, она специально для этого пришла из гладильной, где она работает.

Не попрощавшись с Джанниной, я вышел из бара и пошёл к находящейся напротив гладильной. На улице я сразу увидел Винченцину, стоявшую у стола и гладившую, нажимая на утюг обеими руками.

Винченцина – яркая брюнетка небольшого роста, с приплюснутым, подвижным, кошачьего типа лицом. Я знал, что она ко мне неравнодушна – и действительно, как только я сделал ей знак, что хочу ей что-то сказать, она оставила утюг и подошла.

– Джино, – произнесла она с надеждой в голосе, – рада тебя видеть.

– Это ты, ведьма, пустила слух, что Филомена в то время, как я работаю в моей мастерской, принимает у себя мужчин?

Разочарованная приёмом, она сунула руки в карманы передника и, слегка покачиваясь из стороны в сторону, спросила: Тебе бы это не понравилось?

– Отвечай: Ты выдумала эту гнусность?

– Ну и ревнивец же ты! – она пожала плечами – Что, женщина не может немного поболтать с мужчиной?

– Так это была ты...

– Слушай, мне жаль тебя, – вдруг произнесла эта гадюка. – Что мне за дело до твоей жены? Я ничего не выдумала, мне сказала Агнесса, она и имя его знает.

– И как же его зовут?

– Спроси у неё.

Сейчас я был уже уверен, что Филомена мне изменяет. Невольно я подумал: Хорошо, что у меня в руке нет какой-нибудь толстой железяки, а то я потерял бы голову и убил бы её. Я не мог себе представить: Филомена, моя жена – с другим мужчиной!

Я пошёл к табачной лавке, где работает Агнесса. Вошёл, бросил на прилавок деньги и сказал: "Две пачки „Национале“[4]. Агнесса – восемнадцатилетняя девица с копной густых, мелко завитых волос и опухшим, как будто накачанным, бледным, бесцветным, напудренным розовой пудрой лицом и чёрными как ягоды лавра глазами. Все на нашей улице знали её, и знали, что за деньги она душу продаст. Когда она протягивала мне сигареты, я, наклонившись к ней, спросил:

– Скажи-ка мне, как его зовут?

– Кого?

– Дружка моей жены.

Она, с испуганным лицом – вид у меня в этот момент был, наверное, страшный – сказала: Я ничего не знаю.

Я попробовал улыбнуться: Ну, давай, скажи же мне его, это имя! Все его знают, один я не знаю.

Она пристально посмотрела на меня и мотнула головой.

– Если скажешь, – добавил я, – дам тебе денег. И я достал из кармана пачку тысячных, которую получил за ремонт трубы.

При виде денег она смутилась, на лице её отразилось движение. Губы её задрожали, она оглянулась и, прикрыв ладошкой рот, тихо сказала: "Марио".

– А тебе кто сказал?

– Твоя консьержка.

Итак, это было правдой. Как в игре "холодно – горячо" они должны были быть сейчас уже в моём доме, вот-вот зайдут в мою квартиру.

От табачной лавки до моего дома была пара шагов. Я вышел из лавки и пошёл домой. Идя, я всё время повторял: Марио. И все Марио, которых я знал, проходили перед моими глазами: Марио-молочник, Марио-краснодеревщик, Марио-торговец фруктами, Марио – бывший солдат, а сейчас безработный, Марио-сын свинобоя, Марио, Марио, Марио...

В Риме миллион мужчин по имени Марио, да и на via dei Coronari их добрая сотня.

Войдя в подъезд, я сразу пошёл к двери консьержки. Старая и усатая, как Феде, она сидела, поставив между ступнями жаровню, и перебирала лежавший кучкой на её фартуке цикорий. Подойдя, я спросил: Скажите, это Вы выдумали историю, что Филомена, когда меня нет дома, принимает у себя некоего Марио?

– Кто что выдумал? – Тон у неё был раздражённый. – Твоя жена мне сама это сказала!

– Филомена?

– Ну, да. Она мне сказала, что к ней придёт молодой человек по имени Марио. Если Джино будет ещё дома, скажи Марио, чтобы он к нам не поднимался, если же Джино нет дома, пусть спокойно поднимается.

– Он наверху?

– Конечно. Поднялся около часа тому назад.

Итак, Марио не только существовал, но и был сейчас с Филоменой, в моём доме, уже целый час.

Я взлетел по лестнице, на третий этаж и постучал в дверь. Филомена открыла сразу, и я тотчас заметил, что она, всегда такая спокойная, безмятежная, была сейчас сильно испугана.

– Хороша же ты... когда меня нет дома, принимаешь Марио!

– Но как ты об этом уз...

– Все это знают, – крикнул я, и хотел уже войти в квартиру, как она преградила мне путь:

– Оставь это... это тебя не касается. Приходи позже...

Я уже не мог больше сдерживаться и, дав ей пощёчину, заорал: – Ах, вот как! Меня это не касается? – И, оттолкнув её, вошёл и отправился на кухню.

Чёрт бы побрал женские сплетни и всех женщин на свете!

На кухне за столом действительно сидел Марио и пил кофе с молоком. Но это не был ни Марио-краснодеревщик, ни Марио-продавец фруктов, ни Марио, сын свинобоя, и также ни один из тех Марио, о которых я думал, идя по улице. Это был брат Филомены, попавший на два года в тюрьму за кражу со взломом.

Зная, что он в один прекрасный день освободится, я сказал жене, что видеть его в моём доме не желаю и даже разговаривать с ним не хочу. Но она, бедняжка, любила брата, пусть он и был вором, и потому хотела видеться с ним в моё отсутствие.

Марио, видя, что я вне себя, встал. Я сказал ему: "Прощай, Марио".

– Ухожу, не бойся, ухожу, – произнёс он вялым голосом. – И что тут такого особенного случилось, я что, заразный, что ли?

Я слышал, как в коридоре всхлипывает Филомена, и мне стало стыдно за то, что я сделал.

– Да нет, оставайся, – сказал я Марио, – позавтракай с нами.

– Филомена, – я обернулся к жене, стоявшей на пороге кухни с заплаканным лицом, вытирая слёзы передником. – Филомена, Марио ведь может остаться у нас на завтрак?

В общем, я обернул всё к лучшему.

Потом я зашёл в спальню, позвал Филомену, поцеловал её, и мы помирились.

Теперь надо было что-то делать с возникшей сплетней.

Преодолев сомнения, я сказал Марио: Вставай, пойдём в нашу мастерскую. Думаю, что хозяин найдёт для тебя работу.

Я вышел, он пошёл за мной. На лестничной площадке я сказал ему:

– Здесь тебя никто не знает... Эти два года ты работал в Милане... договорились?

– Договорились.

Мы спустились по лестнице. Я подошёл к двери консьержки, взял Марио под руку и представил его:

Это Марио, брат моей жены. Он приехал из Милана, будет теперь с нами жить.

– Очень приятно.

"И мне тоже очень приятно", – подумал я, выходя на улицу. Благодаря женским сплетням я потерял тысячу лир и вдобавок поселил в своём доме воришку.

Примечания