Так хорошо, как сейчас...

Медсестра ввела его в небольшую полутёмную комнату и усадила в кресло перед экраном.

– Читайте внимательно. – Она кивнула в сторону экрана.

– Если возникнут вопросы, нажмите вон ту зелёную кнопочку, и я сразу приду. А вон той красной кнопочкой в любой момент вы можете остановить процедуру. Как самочувствие?

Он не ответил, и медсестра вышла. На экране появилась первая надпись:

Добро пожаловать в наш институт. Прижмите глаза к окуляру, который Вы найдёте в правой нижней части экрана. Постарайтесь не мигать в течение пяти секунд. Один... два... три... четыре... пять! Спасибо. Подождите... Отлично. Ваше имя Джеремайя Эйч Фогт? Отвечайте, пожалуйста, да или нет.

– Да.

Хорошо. Ознакомились ли Вы с условиями и последствиями избранной Вами процедуры?

– Ознакомился.

– Отвечайте, пожалуйста, да или нет. Ознакомились ли Вы с условиями и последствиями избранной Вами процедуры?

– Да.

– Сейчас на экране Вы видите текст этих условий. В конце текста подпись. Признаёте Вы, что это Ваша подпись?

– Конечно, моя.

– Отвечайте, пожалуйста, да или нет. Признаёте ли Вы, что это Ваша подпись?

– Да, чёрт вас подери! Да!

Джеремайя понимал, что они должны обезопасить себя от возможных юридических последствий – всяких там претензий, судебных исков, прочих неприятностей... Но всё равно эти жёсткие вопросы, да ещё написанные жирными буквами на экране...

Ну, а что ты ожидал? – спросил он себя. Что «процедура», как они предпочитают называть это, будет приятной? Да собственно говоря, что в ней плохого? Ничего. Во всяком случае, физически. Сижу в удобном кресле, отвечаю на несложные вопросы. Все сомнения позади...

А сомнений было много, мучительных сомнений... Первые мысли на этот счёт пришли вскоре после кончины Сильвии, с которой прожил полвека. И пришли эти мысли не среди ночных кошмаров во время бессонницы, а среди белого дня, когда занят он был обычными каждодневными делами – то ли обед разогревал, то ли посуду мыл, что-то такое. Именно рутина повседневной жизни и вызвала, как ему казалось, мрачные думы. Вот опять, говорил он себе, то же самое – что было вчера, то и сегодня, и завтра... день за днём, сколько проживу на этом свете, в этом лучшем из миров. Да, на этом свете. А существует ли другой мир, «тот свет»? Сильвия в этом не сомневалась.

Женились они, когда ему было 28, ей 25, и именно потому, что у них были общие взгляды. Так он объяснял свой брак родителям и друзьям. Мы одинаково понимаем жизнь: семью, социальные проблемы, политику, – говорил он, – нам нравятся одни и те же фильмы, телешоу, песни. Повторял он это часто и настойчиво, словно оправдывая свой брак на внешне непримечательной женщине. Вообще говоря, это было правдой: Сильвия соглашалась с ним во всём, кроме веры, точнее неверия в загробную жизнь. Она воспитывалась в семье ревностных католиков, он тоже происходил из католической семьи, однако с годами его религиозная вера сильно выдохлась, и он называл себя агностиком – это тот, кто сомневается – но не атеистом, который отрицает существование Б-га.

На экране появилась новая надпись:

Напоминаем, что наш институт не связан ни с одной из религий, и не высказывает мнений по поводу существования загробной жизни.

Очень кстати, усмехнулся Джеремайя. В один из последних её дней, когда стало очевидно, что катастрофа вот-вот наступит (её выписали из больницы, и она лежала дома в спальне) Сильвия сказала:

– Я знаю, мы будем опять вместе. Ты в это веришь?

Он поспешно ответил:

– Да-да, конечно. Я верю.

Он не врал, он действительно в тот момент верил. А теперь, глядя на холодный голубовато-белый экран, он думал: какое это имеет значение? Важно одно – уйти из опаскудевшей жизни, с её идиотизмом и несправедливостью на каждом шагу. С растущим с каждым днём равнодушием к нему людей, которых он привык считать близкими. Например, сына...

Питеру уже под пятьдесят, пора бы стать... каким? Умнее? Он вовсе не глуп. Добрее? В детстве он был добрым, отзывчивым мальчиком. Как он пугался, когда папа или мама болели, как боялся их потерять. А его поздравительные открытки к праздникам, юбилеям, дням рождения! Сколько внимания, наивной заботы! Куда всё это ушло? И откуда взялся этот снисходительный тон, который с некоторых пор он усвоил в общении с родителями? Что, мол, они понимают в современной жизни – их время прошло.

И самое обидное, что это действительно так: их время, судя по всему, прошло. Джеремайя Фогт чувствовал это на каждом шагу, на всех путях, по которым пытался идти. Всё стало другим – непонятным, нелепым, недружелюбным. Всё - от женских туфель, которые превратились в шлёпанцы, до книг, которые больше не книги, а какие-то электронные приборы. А телефоны... Раньше, если человек в публичных местах громко говорил сам с собой, окружающие понимали, что он сумасшедший. А теперь – он скорее всего говорит по телефону, который спрятан у него где-то в одежде.

Современная техника сделалась для Фогта сплошной головоломкой. Питер уговорил его купить компьютер. Боже, сколько страданий и унижений! Как справиться с этим электронным зверем? Когда он задавал вопросы специалисту-компьютерщику, тот отвечал ему на непонятном языке, который почему-то считается английским.

Конечно, всё это не причина, чтобы расстаться с жизнью: люди могут обходиться и без компьютера, даже без мобильного телефона. Но у Джеремайи нарастало странное ощущение, что он живёт не в своё время, что его время и его жизнь остались позади. Он постоянно испытывал раздражение, из-за чего становился неприятным, необщительным и терял последних знакомых. Жизнь делалась всё утомительнее, безрадостнее, и впереди... Он ясно сознавал, что впереди не ждёт его ничего хорошего, будет только хуже. Так хорошо, как сейчас, не будет никогда, говорит пословица. Действительно, что его ждёт? Болезни и смерть. Да и какой она будет, смерть одинокого старика? Когда умирала Сильвия, а умирала она долго, он неотступно сидел у неё в изголовье. А в каком состоянии он будет доживать свои последние дни? Найдётся ли кто-нибудь, чтобы подать стакан воды?

Новая надпись на экране уведомляла:

Деятельность нашего института осуществляется на основе и в строгом соответствии с Законом Соединенных Штатов об эвтаназии. Напоминаем, что принятию этого Закона предшествовала многолетняя дискуссия, начало которой положил доктор Джек Кеворкян^[1]. Его имя носит теперь наш институт.

Пусть всё это на личном уровне, на уровне семейных отношений, но общество... Что сделалось с обществом? Почему исчезло чувство долга, чувство общественной солидарности, бескорыстной взаимопомощи, которое двигало фермеров из рассказов Фолкнера строить сообща дом для соседа? Ничего не осталось. Все чего-то требуют для себя, все обижены, всем страна что-то недодала, все жертвы. За кого голосуют эти женщины в шлёпанцах и мужчины в коротких пиджачках? Кого они избирают в руководители страны? Абсолютно некомпетентных людей, которые к тому же не знают и не уважают историю страны. А какое отношение в обществе к ветеранам войны, защитникам отечества? К инвалидам, потерявшим на войне молодость и здоровье? Как всё несправедливо, и как противно жить в этом обществе!

Неожиданно экран заговорил. Проникновенный женский голос промурлыкал:

А теперь процедура вступает в завершающую стадию. Ещё раз напоминаем, что не поздно отменить процедуру – достаточно нажать на красную кнопку в правой части экрана.

Джеремайя ощутил лёгкое движение воздуха, словно дуновение ветерка. Пахло какими-то с детства знакомыми цветами. А может быть, просто запах утренней свежести. Он идёт по городской мостовой. Раннее утро, солнце только что выкатилось из-за острых черепичных крыш. Город начинает просыпаться. Из окон доносится запах кофе и свежего хлеба. Где это? В Барселоне? В Арле? Или в родной Калифорнии? Над головой, в ветвях цветущей магнолии заливается птица. Сколько наивной радости, восторга, любви ко всему на свете – к солнцу, черепичным крышам, запаху кофе и хлеба! Да и к нему, к Джеремайе Фогту.

Терпкий запах белых цветов магнолии окутывает его сильнее. Господи, как прекрасно всё вокруг! И ведь так хорошо, как сейчас, может быть в любой момент жизни. Только надо жить!

Где эта красная кнопка? Кажется, с правой стороны экрана. Он пытается отыскать её, но руки не слушаются, глаза слипаются. Где эта проклятая кнопка?.. Поздно. Картина утреннего города блекнет, сворачивается и превращается в точку. Точка стремительно теряет яркость, пока не гаснет совсем.

Процедура закончена –

непонятно кому сообщил экран.