Интервью с И.А. Тюлиной

Интервью с сотрудником кабинета истории и методологии математики и механики Мехмата МГУ, доцентом Ириной Александровной Тюлиной провёл, «под диктофон», доцент кафедры высшей алгебры Мехмата МГУ Игорь Андреевич Чубаров ещё осенью 2008 года. Кроме того, Ирина Александровна, в качестве приложения к интервью, поделилась (в виде отдельного рассказа) своими дополнительными воспоминаниями. Однако и это не было опубликовано. По моему предложению было решено опубликовать весь этот материал также в данном выпуске серии «Мехматяне вспоминают».

Ниже приводятся расшифровка диктофонной записи указанной беседы с Ириной Александровной и приложенный к ней текст рассказа с её воспоминаниями.

ИНТЕРВЬЮ С И.А. ТЮЛИНОЙ

И.Ч.: Дорогая Ирина Александровна, хотелось бы узнать что-нибудь о Вашей жизни. Расскажите, пожалуйста, когда Вы родились, кто были Ваши родители, что пробудило в Вас интерес к математике, а в дальнейшем – к механике, что привело Вас на наш факультет.

И.Т.: Я родилась 3 февраля 1922 года в Москве в Тимирязевке. Мой отец – агрохимик, ученик, тогда ещё не академика, Дмитрия Николаевича Прянишникова. Отец окончил Петербургский университет, а аспирантуру проходил у Прянишникова.

(Примеч. В.Д.: Напомним, что выпускник физико- математического факультета Московского университета, специалист в области агрохимии, биохимии и физиологии растений, Дмитрий Николаевич Прянишников (1865-1948) стал академиком АН СССР в 1929-ом году.)

Моя мать была учительницей географии и астрономии в школе. Ещё у меня есть брат, который старше меня на 7 лет. Он окончил Мехмат МГУ в 1939-ом году – позже я о нём ещё расскажу.

Я окончила школу в 1939-ом году, когда мой брат окончил Мехмат. Тогда на «военных» факультетах учились 6 лет, а на «обычных» – 5 лет. Брат, проучившись 6 лет, получил звание лейтенанта и пошёл в аспирантуру к Владимиру Васильевичу Голубеву. Потом в Москву переехал Кочин, а Голубев заболел. И мой брат перешёл к Кочину. Его обучение, как и моё, прервала война.

После войны я вернулась на Мехмат МГУ. А вот как я попала на этот факультет.

Я собиралась в МГУ на Биофак – у меня была коллекция сколопендр, скорпионов и так далее, меня даже приглашали с этой моей коллекцией на ВДНХ. Но брат посоветовал мне сходить в кружок Додика Шклярского. И с девятого класса я, с Тимирязевки, стала приезжать в старое здание МГУ – Моховая, 9–на этот кружок. В кружке были очень сильные, продвинутые ребята, которые его давно посещали, и я почти ничего не понимала. Это меня угнетало. Я привлекла одного сильного математика из нашей школы, и он мне стал всё расшифровывать. Благодаря этому в 10-ом классе я успешно прошла первый тур олимпиады на Мехмате МГУ, а на втором попала в число 70, награжденных книгами, грамотами и тому подобным. Пять победителей той олимпиады были очень сильными, я попозже о них расскажу. Большая часть из них потом погибла на фронте.

Так я попала на Мехмат МГУ. Я была отличницей, – правда, медалей тогда не давали – и потому не сдавала экзаменов, а собеседование со мной проводил Григорий Иванович Двухшерстов. Он задавал мне много вопросов по делу, а потом вдруг спросил: «А Тюлин Юра не ваш брат?» Я ответила, что мой. Думаю, это сыграло положительную роль.

Окончила Мехмат я в 1948-ом году, и следующий выпуск был моложе нас на 4-5 лет. На наш же курс пришло много фронтовиков: некоторые вернулись в 1946-ом, даже 1947-ом, многие из них так и ходили в шинелях и гимнастерках. Мы – фронтовики – смотрелись среди окружающего нас «детского сада» как белые вороны. Мужчин на курсе были единицы – 10-20 человек, в том числе, фронтовики без рук, на костылях.

И.Ч.: Как складывался тогда коллектив, легко ли было в него войти? Я имею в виду и время до войны.

И.Т.: Тогда комсомольская жизнь была настолько активной, что вне этой активности было очень трудно удержаться. Моя подруга, Герой Советского Союза Катя Рябова, была комсоргом группы. Однажды на общем комсомольском собрании вдруг выступил студент Нусинов и сказал, что финансирование необходимо увеличить, так как их аэродинамическая лаборатория не обновлялась со времен Жуковского. А в президиуме сидела член ЦК ВЛКСМ Мишакова, крашеная блондинка. Она выступила и говорила, в частности, об этом требовании Нусинова: «Это выступал недорезанный буржуй». Все зааплодировали.

(Примеч. В.Д.: К сожалению, Ирина Александровна не помнит имени Нусинова, и потому никакой информации о нём мне установить не удалось.

Что же касается «крашеной блондинки из президиума», то здесь имеется ввиду небезызвестная Ольга Петровна Мишакова (1906-1980), бывшая в 1938-1946 годы секретарём ЦК ВЛКСМ, в 1947-1948 годы – заведующей Отделом культурно-просветительных учреждений Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б), в 1948-1950 годы – инспектором ЦК ВКП(б) (в 1939-1952 годы она была даже членом ЦК ВКП(б)). Прославилась она своим активным участием в репрессиях комсомольских работников в 1937-1938 годы (за что Сталин её назвал «лучшей комсомолкой СССР»), да и вообще своими «повсеместными разоблачениями врагов народа». После XX съезда О.П. Мишакова была исключена из КПСС, в связи с чем даже лечилась в психиатрической больнице.)

И.Ч.: Ясно... Были ли какие-нибудь трудности на первых порах? Как прошла первая сессия?

И.Т.: Конечно, были трудности – на Мехмате МГУ очень трудно учиться. Первую сессию, тем не менее, я сдала без троек, почти на «отлично». Так шло, пока не ввели оплату за учебу и лишение стипендии из-за троек перед самой войной. Тут я схватила тройку у Финикова. Он был очень трудный экзаменатор, а лекции он читал так быстро, что я не записывала, так как знала, что у него есть прекрасный учебник. Однако в нём я за 3 дня толком не разобралась. Так что тройка была заслуженной, и я лишилась стипендии. Это была одна из немногих трудностей в моей жизни.

И.Ч.: А посещали ли Вы какие-нибудь дополнительные курсы?

И.Т.: Да, я посещала тогда спецкурс профессора Шора по моторному исчислению – это такая отрасль винтового исчисления в теории механизмов и машин – но этот курс прервался войной. А после войны я ходила и на спецкурс, и на спецсеминар по космонавтике и теории реактивного движения, вместе со всей будущей плеядой академиков. Они приносили портрет Циолковского, вешали, как икону, и начинали читать очень содержательные, проникнутые вариационными исчислениями доклады.

И.Ч.: Ирина Александровна, расскажите, пожалуйста, хотя бы немного о Ваших военных годах.

И.Т. Я была медсестрой, потом военфельдшером, то есть, старшей инфекционной сестрой медико-санитарного батальона в первой операционной дивизии. Я подавала инструменты, ассистировала, умела переливать кровь, давать наркоз и прочее. Прошла я от Рязани до реки Эльба в Германии (начинается она во Франции).

И.Ч.: Вы вернулись в университет в 1945-ом году?

И.Т.: Да. Нечестными путями, потому что долго не отпускали. Были и подделки – я думала, что попаду в тюрьму. Меня проверяли всякие медицинские комиссии. Но мне хватило на «ограничение годности 3-й степени», по которой меня освободили от платы за учебу.

И.Ч.: А когда началась Ваша специализация и какие были курсовые?

И.Т.: Ну, тогда курсовых не было. Но наша группа гидро-аэродинамиков была направлена на практику в НИИ-1 – это недалеко от моего дома.

Кстати, до войны – в 1930-ых годах – там был расположен РНИИ (Реактивный научно-исследовательский институт), где посадили и Королёва, и Глушкова, где расстреляли директора Клейменова. А писал на Королёва и Глушкова Костиков со товарищами.

Мой брат жил в Тимирязевке неподалеку, на Михалковском шоссе, километрах в двух. Тогда заведующим аэродинамической лабораторией был Рахматуллин, который был связан с Королёвым – делал продувки его ракет, тогда ещё миниатюрных, метра полтора. И брату давали иногда передать бумаги Королёву. Поэтому он был с ним знаком ещё до войны. И когда в Германии мой брат занялся поисками остатков документации о ФАУ-1 и ФАУ-2, то они с Королёвым встретились как старые знакомые. Так мой брат продолжил свой путь в области ракет.

И.Ч.: А кто был Вашим руководителем по диплому?

И.Т.: Моим руководителем как раз и был Халил Ахметович Рахматуллин.

Он преподавал нам газовую динамику. Книг и учебников тогда не было, и его лекции, как потом оказалось, содержательны. Но так как он читал лекции несколько разбросанно, то мои записи – да и записи остальных студентов – были так себе. А два вундеркинда – наши фронтовики – сели и обработали эти лекции с помощью немецкой и прочей литературы по газовой волновой динамике (такая литература с трудом, но проникала), в частности, с помощью работ Допплера, Маха и, конечно же, Чаплыгина. В результате лекции были обработаны так, что я сдала этот курс, причём сам Рахматуллин удивлялся, как я смогла его так блестяще сдать. Потом один из моих однокурсников, Миша Фалунин, учившийся с нами еще до войны, попросил вернуть эти лекции ему.

И.Ч.: А как Вы поступали в аспирантуру?

И.Т.: Нас вызвали в партком – Героя Советского Союза Екатерину Рябову, мою подругу Раису Надееву, меня – и как партийным (мы все на фронте вступили в партию) предложили кому-нибудь из нас, кто пожелает, перейти в область истории механики – тогда вводился такой курс. Руководителями могли быть либо Леонид Николаевич Сретенский – это было бы приятно, либо Александр Иванович Некрасов – тоже очень позитивный человек, либо Николай Дмитриевич Моисеев – заведующий кафедрой небесной механики.

Моисеев всех пугал: ходил на костылях, был немного резкий, саркастичный, за что многие его ненавидели, а большинство побаивались, мои подруги в том числе. Я взяла 3 дня на размышления, и подумала: «Справлюсь. Не огреет же он меня костылем».

Я сдавала 14 предметов! И это не считая зачета по латыни. Я изучала её – не очень эффективно, правда, но поговорки знаю.

И.Ч.: И чему была посвящена Ваша работа?

И.Т.: Тема моей диссертации – «Развитие механики реактивного движения тел переменного состава», тогда называли «переменной массы». Но по сути, если, скажем, по рабочему каналу турбины протекает вода или газ, то, сколько войдет, столько и выйдет. Значит, это не тело переменной массы, массы этой трубки, по которой реактивный эффект создается, поэтому мы решили назвать это телом переменного состава.

Знаете, кто был у меня одним из оппонентов? Михаил Клавдиевич Тихонравов, сподвижник Королёва, Лауреат Ленинской премии, лауреат многих государственных премий, ракетчик еще довоенных времен (его, как ни странно, не сажали), участник гражданской войны. Он был очень увлечённым и очень умным последователем Циолковского, у него было очень много ценных идей, которые математики воплотили – и аналитический метод разработали, и т.д. Вторым оппонентом была Софья Александровна Яновская.

В работе было под 500 страниц – это был такой многокилограммовый кирпич. Но защитилась я немного позже назначенного срока – не в 1951-ом, а в начале 1952-го года.

После этого меня оставили в кадрах Управления капитального строительства, которое в 1953-ем году стало сходить на нет.

Поскольку мы все три были острыми на язык, нас постепенно сживали с Мехмата МГУ. Пришла и моя очередь. И я работала 10 лет в МАТИ, даже была там И.О. заведующего кафедрой. Потом меня пригласили на Мехмат МГУ декан Слезкин и замдекана Шидловский – я уже была доцентом. Я вернулась, и с тех пор преподаю и работаю – вела и теоретическую механику, спецсеминар, и спецкурсы читала на вечернем, инженерном и других отделениях. А на дневном отделении со смерти моего руководителя Николая Дмитриевича в 1955-ом году читаю курс истории механики.

И.Ч.: Ясно. Заниматься у Вас теоретической механикой было очень приятно, потому что чувствовалось, что Вы действительно это любите и умеете доходчиво и понятно объяснить. Так что спасибо Вам за это.

И.Т.: Спасибо вам. Я вас помню очень хорошо. Ваша группа вообще была замечательная.

И.Ч.: Хотя мы занимались с Вами один семестр, это запомнилось на всю жизнь.

И.Т.: Мне всегда давали группы математиков, а лектором, кажется, был Архангельский, нет? Не помните, кто был лектором?

И.Ч.: По теоретической механике у нас лектором был Румянцев, который занимался небесной механикой, задачей трех тел. Он как раз тогда получил Государственную премию, мы его поздравляли.

И.Т.: Ясно. А Архангельский, когда читал математикам, заикался, и у него «ось вращения» получалось как «ось совращения», потом в лифтах студенты много иронизировали на этот счет. В каждой группе он всегда ставил минимум по десять двоек и не угадывал, кому – отличникам ставил двойки, а двоечникам – тройки и четверки. Я подходила к нему, говорила: «Юра, ты хоть бы угадывал, кому ставить двойки! И почему именно десять?» После этого у моей группы двоек не было.

И.Ч.: Замечательно. Ирина Александровна, если можно, расскажите ещё что-нибудь о Вашей семье.

И.Т.: Ну, если говорить об отце, то он выходец из крестьян Владимирской губернии, из поселка Мстера, где были богомазы, умевшие изобразить на маленькой иконке сорок великомучеников, и у каждого в глазу по 39 остальных. Искусные были мастера. Двоюродный брат моего отца – знаменитый Фёдор Мадоров – очень хорошо писал, но потом переключился на портреты вождей, поэтому его имя, конечно, забыто.

(Примеч. В.Д.: Фёдор Александрович Мадоров (1890-1967) впоследствии стал Народным художником РСФСР, членом-корреспондентом Академии художеств СССР, ректором Московского государственного академического художественного института имени В.И. Сурикова.)

Отец моего отца – мой дед – носил эти изделия по селам Владимирской губернии, был коробейником. Питание они получали с огорода. Отец ушел из дома в 11 лет – его послали в богатую и хлебородную Украину, в Житомир, оттуда – в другие города. Там он работал мальчиком в харчевнях, носил самовары и увидел, что один такой же мальчик, по имени Мойша, на заработанные гроши покупает учебники. – «Зачем?» – спросил мой отец, – «Я буду сдавать на аттестат», – ответил Мойша. И отец тоже стал тратить заработанные деньги не на пиво и табак (перестал и пить, и курить), а на учебники, сдал на пятерки экзамены, получил аттестат зрелости и поступил в Петербургский университет.

Мой брат, будучи знаком с Королёвым, остался в ракетной технике, хотя подавал заявление о возврате в аспирантуру Мехмата МГУ. У него уже было готово «полдиссертации» по вихревым дорожкам Кармана – тематика сопротивления крыла самолета. И он написал заявление на имя Булганина, но получил ответ, что будет заниматься наукой в военной сфере.

(Примеч. В.Д.: Напомним, что Николай Александрович Булганин (1895-1975) был государственным и военным деятелем СССР, имевшим (с 1944 года) звание генерал-полковника. Послужной список его таков: с 1918 года он в органах ВЧК, с 1922 года – на хозяйственной работе, в 1931-1937 годы – председатель Исполкома Моссовета (одновременно в 1931-1945 годы /с перерывами/ и в 1958 году – председатель правления Госбанка СССР), в 1937-1938 годы – председатель СНК РСФСР, в 1938-1941 годы (а потом и в 1947-1955 годы) – заместитель председателя СНК СССР, далее фронт, причём в 1944-1945 годы он заместитель наркома обороны и член ГКО, в 1946-1948 годы – кандидат в члены Политбюро ЦК ВКП(б), в 1948-1958 годы – член Политбюро (Президиума) ЦК ВКП(б) (КПСС), в 1947- 1949 годы – министр Вооружённых сил СССР (с назначением таковым был произведен в маршалы Советского Союза), в 1953-1955 годы – министр обороны СССР, в 1955-1958 годы – председатель СМ СССР. В 1957 году Н.А.Булганин поддержал «антипартийную группу в Президиуме ЦК КПСС», выступавшую против курса Н.С.Хрущёва, после чего вскоре был выведен из Президиума ЦК КПСС и понижен в воинском звании (стал вновь генерал-полковником). В 1958-1960 годы он был председателем Ставропольского совнархоза, после чего был отправлен на пенсию.)

Брат был назначен заместителем директора НИИ-4 по баллистике ракет. Там он защитил кандидатскую диссертацию, докторскую, был Лауреатом Ленинской премии, Героем соцтруда. Он возглавлял не менее двадцати госкомиссий и пилотируемых и непилотируемых полетов, к счастью за это время ни один космонавт не погиб. Потом он стал первым замминистра МОМ (Министерства общего машиностроения). Конечно, это изнурительная работа. Он не был в дружбе с министром, который пришел из ленинградского совнархоза и в ракетах не очень-то смыслил – его звали Сергей Александрович Афанасьев.

(Примеч. В.Д.: Инженер-механик, выпускник МВТУ имени Н.Э. Баумана, Сергей Александрович Афанасьев (1918-2001) был в 1965 – 1983 гг. министром общего машиностроения, в 1983 – 1987 гг. – министром тяжёлого и транспортного машиностроения СССР.)

Так или иначе, Афанасьев отправил его в 60 лет в отставку в звании генерал-лейтенанта. И брат перешёл обратно на Мехмат МГУ, образовал Лабораторию волновых процессов, которой сейчас заведует Николай Николаевич Смирнов. С Рахматуллиным брат дружил всю жизнь, ещё с довоенных времен, и при его кафедре он себя чувствовал очень неплохо. Умер брат в 1990 году, когда начался развал не только всей ракетной техники, но и страны, – ему было горестно на это смотреть. Онкология развилась очень быстро, и его не стало. Ему было 75 лет.

И.Ч.: Вы почти ровесница моей мамы, она родилась в 9 марта 1922 года.

И.Т.: Она не в Тимирязевке училась?

И.Ч.: Нет, она пошла сразу по технической линии, училась в МАТИ.

И.Т.: Я там работала! Как её зовут? Хотя она, конечно, раньше там была.

И.Ч.: Да, в годы войны она была в эвакуации в Новосибирске, а после войны, с 1944-го года, училась.

И.Т.: Заведующим кафедрой механики там был наш мехматский профессор Дубасов Василий Тимофеевич.

И.Ч.: Ирина Александровна, если попытаться хотя бы коротко подвести итог, довольны ли Вы тем, как сложилась Ваша жизнь, довольны ли Вы тем, как она проходила на Мехмате МГУ?

И.Т.: Вы сами понимаете, что не только учиться и кончить аспирантуру, но и работать на Мехмате МГУ – это огромное счастье. Недаром брат после отставки в МОМе, несмотря на многие возможности, с радостью выбрал именно Мехмат МГУ. В литературе он был подкован, но, конечно, той мехматской техники, которая у него была до войны – он кончил его с красным дипломом – у него уже не было. Тем не менее, он прекрасно разбирался в диссертациях, был замечательным оппонентом, давал отзывы, был в курсе дела. Я хочу сказать, что это большое счастье – попасть снова на Мехмат.

Перестройка – это, как вам сказать, испытание очень высокого порядка всех наших нервов, всех наших сил на выживаемость. Поскольку я превосхожу и отца, и брата в возрасте и возможно достигну предела мамы в возрасте (она умерла в 91 с половиной года), это говорит о том, что и перестройка не самое страшное испытание. Самое главное, за что я могу многих благодарить, это то, что я до сих пор могу участвовать в какой-то активной трудовой жизни. Все-таки, трудиться – это великое счастье.

И.Ч.: Да...

И.Т.: Вот внук у меня труд не любит, и я его не понимаю.

И.Ч.: А расскажите о Ваших детях.

И.Т.: Моя дочь Аня окончила Мехмат МГУ на кафедре дифференциальных уравнений. Моя младшая сестра окончила Физфак МГУ – она кандидат физико-математических наук, в конце жизни работала в ракетной области.

Аня, окончив с красным дипломом Мехмат МГУ, потом поступила и окончила мехматскую аспирантуру у Олейник Ольги Арсеньевны.

А до поступления на Мехмат МГУ она окончила 2-ую математическую школу с отличием. Медали ребятам из этой школы не давали – считалось, что хватит им и того, что это спецшкола. Поступила она на Мехмат с 39 баллами из 40.

По окончании аспирантуры Аня пошла в «керосинку» – тогда так называли Московский Нефтяной Институт. Мы жили там рядом в кооперативе, и она просто бегала через двор на занятия. Причем всегда за пять минут. Я сердилась: «Аня, ведь уже звонок!»

В общем, дисциплиной не отличалась.

Сейчас Аня живет в Филях, доезжает, вроде бы, вовремя, хотя я не проверяю. Преподаёт в том же институте, только он теперь называется Российским Государственным Университетом Нефти и Газа имени Ивана Михайловича Губкина. Она там доцент кафедры высшей математики.

(Примеч. В. Д.: Академик АН СССР Иван Михайлович Губкин (1871-1939) был основателем советской нефтяной геологии.)

Аня любит ездить в Нальчик кататься на горных лыжах, Правда, возвращается оттуда всегда с кашлем, но дово-о-льная – адреналин!

И.Ч.: Ну что ж, Ирина Александровна, огромное Вам спасибо, что поделились своими воспоминаниями.

Хочется пожелать Вам доброго здоровья на многие годы, чтобы Вы как можно дольше сохраняли свой интерес к жизни, свою любознательность, энергию, и чтобы реализовывались еще какие-то Ваши задумки.

И.Т.: Спасибо. И вам здоровья. А маме привет.

И.Ч.: Спасибо большое!

ВОСПОМИНАНИЯ И.А. ТЮЛИНОЙ

Два потока первокурсников нашего факультета первого сентября 1939-го года собрались в Большой Физической Аудитории на Моховой, 11. Над доской крупными буквами, на латыни, были выбиты законы движения Ньютона: «Lex I: Corpus omne perseverare in statu suo...»

(Примеч В. Д.: Здесь приводится начало формулировки 1-го закона движения (из трёх законов движения, высказанных Исааком Ньютоном в 1687-ом году в его классическом труде «Philosophioe Naturalis Principia Mathematica»), полный текст которой выглядит так: «Corpus omne perseverare in statu suo quies condi vel movendi uniformiter in directum, nisi quatenus a viribus impressis cogitur statum illum mutare/по-русски «Всякое тело продолжает удерживаться в состоянии покоя или равномерного и прямолинейного движения, пока и поскольку оно не понуждается приложенными силами изменить это состояние»/.)

Пока наиболее любознательные пытались запомнить хотя бы первую строку этих законов, другие знакомились с соседями. Внизу из боковой двери вышел профессор Гвоздовер, приветствовал новых студентов и начал читать курс физики. Чтение теоретического материала сопровождалось проведением опытов с помощью лаборанта. Результаты демонстрировались на большом экране – например, образование волн, их взаимодействие, наложение и прочее.

После первой лекции при переходе через улицу Герцена – ныне снова Большую Никитскую – некоторые купили газеты. По лицам читавших стало понятно, что произошло какое-то чрезвычайное событие. «Это же война!», «Она расширяется на восток!» – раздавались возгласы.

Как известно, первого сентября 1939 года германские войска прорвали границы Польши и стали быстро продвигаться на восток. В том же месяце вышло постановление Климента Ефремовича Ворошилова о мобилизации студентов 1921-го года рождения из всех вузов страны – а это наш курс – в ряды Красной армии для пополнения младшего командного состава.

(Примеч. В. Д.: Советский военачальник, государственный и партийный деятель, участник Гражданской войны, один из первых маршалов Советского Союза, преданный сторонник Сталина, поддержавший репрессии командного состава Рабоче-крестьянской Красной армии, Климент Ефремович Ворошилов (1881-1969) в 1934-1940 годы был Наркомом обороны СССР.)

К ноябрю более полусотни юношей, преимущественно прекрасных будущих специалистов, очень талантливых, отбыло на финскую границу, где вскоре пошли в бой, на Дальний Восток, в Монголию и в другие места. В 1941-ом году они, почти все уже лейтенанты, стали сражаться против гитлеровских оккупантов. Рядом с ними оказались тысячи добровольцев с Красной Пресни, из МГУ, несколько сотен добровольцев с механико-математического факультета, кажется, 213.

На втором потоке учились: я, Рая Надеева, Катя Рябова и Лариса Ратушная – будущие герои Советского Союза (Лариса Ратушная – посмертно), Андрей Борисович Шидловский, будущий видный ученый в области теории чисел, заведовал кафедрой теории чисел несколько десятков лет, пятнадцатилетний вундеркинд и победитель математической олимпиады Коля Дмитриев, еще четыре победителя математической олимпиады – Володя Волынский, Петя Гастев и Витя Джемс-Леви – все погибли на фронтах войны, и Лида Копейкина-Головина, талантливейший математик. О трёх из названных ребят изданы книги, в том числе, о Коле Дмитриеве – в Арзамасе.

На курсе было много сильных студентов, ставших позже лидерами в той или иной отрасли точного естествознания. Математический анализ на нашем потоке читал профессор Виктор Владимирович Немыцкий, ученик академика Николая Николаевича Лузина. Он следовал манере чтения своего учителя, читал экспромтом. Сформулировав теорему, Немыцкий два-три раза прохаживался перед доской, затем приводил доказательство своей теоремы, чаще всего блестяще. Но случалось и по-другому. Уходя на перерыв, заметно разгорячившись, весь в мелу, Виктор Владимирович оглядывал доску, на которой не было видно и признаков доказательства теоремы. Через пять минут он возвращался и обыденным голосом произносил: «Зачеркните все, кроме формулировки теоремы». При этом он стирал записи с доски. Многие радостно и значительно переглядывались, одни высоко ценили импровизацию профессора, другие наивно думали, что тремя страницами материала к экзамену будет меньше.

Мы знали, что наш лектор – известный в стране и за её пределами математик, автор многих оригинальных трудов, например, по качественным методам интегрирования дифференциальных уравнений. Он был увлечён туризмом, альпинизмом до конца своих дней. Его содружество с замечательной женщиной, математиком Ниной Карловной Бари было проникнуто любовью и пониманием.

Аналитическую геометрию нам читал обаятельный профессор Сергей Владимирович Бахвалов. Нам казалось, что всё, что он нам преподносил, понятно, настолько продуманно и доходчиво были составлены его лекции. Если возникали вопросы, мы не стеснялись спросить или прямо с места, или на перерыве. Он всё очень доброжелательно разъяснял. Случайно узнав, что в гражданскую войну Сергей Владимирович Бахвалов прошел большой боевой путь в артиллерии, мы к лекции 23 февраля преподнесли ему всего-навсего открытку. Но он был очень удивлен: такие сантименты на Мехмате еще не были приняты.

Высшую алгебру нам читал профессор Кулаков. Его лекции нам не очень нравились, и потому многие ходили на первый поток (у нас было два потока), на котором этот курс читал молодой профессор Александр Геннадьевич Курош.

Курош читал громогласно и четко, нам всё казалось понятным. Иногда Александр Геннадьевич доставал белоснежный носовой платок и издавал громкий хлопок, вроде выстрела. В этом не было необходимости – насморка у него не было – это действие было просто дыхательным упражнением. Учебник Куроша по высшей алгебре был очень популярен и выдержал несколько переизданий.

На втором курсе нашему потоку стал читать теоретическую механику профессор Андрей Петрович Минаков, но война прервала его. Теперь уже не мы сбегали к другому лектору, а к нам приходили студенты первого потока, иногда физики, иногда аспиранты и даже преподаватели. Минаков – сын бывшего проректора Московского Университета, уволенного в 1911 году вместе с двумя другими проректорами по указу министра народного просвещения (по словам одного историка, «народного затмения») Кассо – причиной увольнений были частые студенческие волнения.

(Примеч. В.Д.: Российский юрист и государственный деятель Лев Аристидович Кассо (1865-1914) имел блестящее образование: учился в Сорбонне, в Гейделъбергском университете и в Берлинском университете. Потом, став профессором, он преподавал в Дерптском (Юрьевском) университете, в Киевском университете Святого Владимира, а затем и в Московском университете. В1910-1914 годы Л.А.Кассо был министром народного просвещения.

Период «министерства Кассо» характеризуется реакционными действиями, направленными на ограничение «университетских свобод» в России, предоставленных властями во время революции 1905-1907 годов. Наибольшую известность получил скандал («дело Кассо»), связанный с Московским университетом: в начале 1911-го года, в знак протеста против действий полиции при подавлении студенческих волнений, в отставку подал ректор Московского университета, известный экономист, профессор Александр Аполлонович Мануйлов (1861-1929), вместе со своими проректорами (одним из которых как раз был медик и антрополог, основоположник российской судебной медицины, профессор Пётр       Андреевич Минаков (1865-1931), другим – зоолог и зоогеограф, основатель русской орнитологии, впоследствии академик АН СССР, Михаил Александрович Мензбир (1855-1935)), а затем, после принятия министром Кассо этой отставки, Московский университет демонстративно покинули 130 его преподавателей и сотрудников (в том числе 21 профессор).)

Старший брат Андрея Петровича погиб в бою во время Первой Мировой Войны.

Сам Андрей Петрович, бойкотируя Московский Университет, поехал учиться в Париж, где, по семейной традиции интересуясь медициной, получил специальность рентгенолога – у него даже были исследования в этой области. Физико-математический факультет Московского университета он тоже кончил, но после Октябрьской революции. На спецкурсе будущего великого профессора, академика, аэромеханика и математика, Сергея Алексеевича Чаплыгина по аэродинамике в первые годы после революции был всего один слушатель – Андрей Минаков.

Профессорское мастерство Андрея Петровича было уникальным. В молодости он работал в студии Станиславского, и не безуспешно. Он стал искусным чтецом поэзии и прозы. Будучи специалистом по механике гибкой нити, он много лет заведовал кафедрой теоретической механики в Текстильном институте, а по совместительству работал в МГУ. Минаков создал оригинальную педагогическую систему, об этом невозможно рассказать за один час.

Когда была серия докладов о методологии и истории механики, необходимых для введения в курс теоретической механики, самым интересным был доклад Андрея Петровича. Он считал, что вводную лекцию перед началом чтения курса теоретической механики нужно связывать только с важными событиями в современной науке, культуре, образовании, трудовой жизни страны.

Он мог войти на первую лекцию с такими словами: «Вы ждете от меня вводной лекции, но лучше я объясню вам, как я понимаю и чувствую механику, зачем пришёл и буду ходить к вам ещё два семестра. Я пришёл, чтобы развернуть перед вами перспективы огромной радости, внутреннего света и тепла творческого научного труда. Чтобы воспитать в вас настоящих людей, патриотов, строителей честной трудовой жизни человечества. Я хочу распахнуть вас на огромный размах и оградить от болота низменных тревог, забот и разъедающей плесени».

Минаков считал, что исторические экскурсы нужно делать по ходу самого чтения курса теоретической механики. Почти на каждой лекции Андрей Петрович приводил какой-нибудь исторический эпизод, прямо относящийся к теме лекции. Излагая теорию колебания математического маятника, он рассказал о содержании картины из Флорентийской художественной галереи, где изображен девятнадцатилетний Галилей, наблюдающий за синхронным качанием тяжелых и легких лампад, подвешенных в храме на цепях одинаковой длины. Галилей уже в XVI веке заявил, что период качания простого маятника не зависит от веса подвешенного точечного тела.

Так же к месту Андрей Петрович рассказывал об открытиях Торричелли, Леонардо да Винчи, более новых деятелей в науке и технике. Все это углубляло изучаемый материал и делало лекции еще интереснее.

Методику преподавания механики Андрея Петровича Минакова и его мастерство слова я не смогу охарактеризовать в двух словах: это невозможно. Приведу лишь один пример обычной лекции Андрея Петровича. Прозвенел звонок на занятие, в аудитории еще царят хаос и шумок. В дверях появляется профессор Минаков, явно чем-то озадаченный и погруженный в свои размышления. Он бросает беглый взгляд по рядам, как будто в поисках разгадки. Все затихают, а Андрей Петрович спрашивает, негромко и задумчиво: «Как вы думаете, Леший есть?» – «Есть...», «Нету...» – раздались одиночные ответы. «Вы совершенно правы, Леший есть». Шумок недоумения. Андрей Петрович продолжал: «Вы часто бывали в лесу? Вам приходилось иной раз заблудиться? Замечали ли вы, что не в первый раз выходите к весьма приметной старой березе или другому заметному месту?» Возгласы: «Да!», «Замечали...» «Это означает, что по кругу в лесу вас водит Леший. Леший есть, и имя ему Гюстав Гаспар Кориолис! Он доказал теорему, из которой следует, что на относительное движение, например, крови в артериях и венах, действует переносное движение – перемещение человека, и это вызывает добавочное ускорение, уводящее движущийся объект в сторону». Далее следовал короткий рассказ о других выпускниках знаменитой парижской политехнической школы, не только о Гюставе Гаспаре, но всё это занимало не более пяти минут. После этого эпизода Минаков сначала дал очень простой и ясный вывод теоремы Кориолиса для плоского случая сложного движения точки – когда и переносное, и относительное движение происходят в одной плоскости, вроде как раскрытие квадрата суммы, – а затем формулировал саму теорему, которая сразу врезалась в память. Только после этого он давал сложное доказательство теоремы Кориолиса в общем случае и её более детальную формулировку, а также правило Николая Егоровича Жуковского для практики.

Остановлюсь еще на одном примере. Помню последнюю в жизни Андрея Петровича вводную лекцию. Это было первого сентября 1953 года. После огромного митинга перед открытием нового здания университета, когда ректор МГУ и член ЦК КПСС перерезали алую ленту, народ плавно перетекал в фойе нового здания. Лифты пока еще имели большую перегрузку, то есть ускорение. Поэтому в каждой кабине была молодая краснощекая лифтерша из колхоза. Я оказалась рядом с Минаковым. Вдруг, от резкого рывка лифта с места, он взялся за висок. Лифтерша сочувственно спросила: «Что, дедушка, качается?» – и покрутила пальцем у виска. Он ответил утвердительно. Она, снова покрутив у виска, сказала: «Совсем маловато». Он так же душевно спросил: «А у вас, голубушка, в голове не качается?» Она, бодро: «Нет!» Андрей Петрович комментировал: «Ну-у, значит там совсем ничего нет». Все в лифте расхохотались.

Он читал лекцию в аудитории 16-10, народу набежало множество – студенты, аспиранты, преподаватели – не было свободных мест. Андрей Петрович тепло поздравил слушателей с новосельем, а потом с пафосом произнес: «Мне подарили этот замечательный дворец науки, и всем нам его подарили». Далее он рассказал, как в начале XX века в Московском Университете не хватало реактивов, оборудования для лаборатории, как бедно и тесно было на кафедрах. Знаменитый химик Марковников до своих новаторских экспериментов должен был прогревать некоторые материалы до очень высоких температур. Для этого он должен был собственноручно вместе с лаборантом мелко-мелко наколоть поленья, на ночь разместить их на лежачке и на плите, для просушки.

(Примеч. В.Д.: Здесь имеется в виду химик, основатель научной школы, профессор Московского университета Владимир Васильевич Морковников (1837- 1904).)

Дома у Минаковых стояли большие банки с заспиртованными черепами с проломами или пулевыми отверстиями: Петр Андреевич (отец) заведовал кафедрой криминальной юриспруденции, и на кафедре было тесно.

Андрей Петрович подробно рассказал о своем почти ровеснике гениальном Пете Лебедеве (тот был немного постарше) – так он называл нашего крупнейшего физика. Рассказал, как Петя был вынужден проводить тонкие опыты, днями находясь в подвале мёртвого переулка, так как другого помещения у него не было. Он скончался от быстротечной чахотки в сорок шесть лет. Когда Андрей Петрович рассказывал эти эпизоды прошлого, в аудитории стояла вакуумная тишина.

Возвратившись к торжественному событию, Андрей Петрович Минаков вместе со слушателями мысленно прошелся по всем зданиям, паркам, прекрасному общежитию, сравнимому с многозвёздочными гостиницами.

Свою вводную лекцию первого сентября 1953 года Андрей Петрович закончил художественным прочтением знаменитой гоголевской «птицы-тройки». Его манера была сравнима с манерой знаменитого чтеца и артиста Журавлёва.

(Примеч. В. Д.: Речь идёт о мастере художественного слова (чтеце) российской сцены, режиссёре и театральном педагоге, Дмитрии Николаевиче Журавлёве (1900-1991).)

Под конец лекции голос Андрея Петровича звучал как колокол: «Гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо всё, что ни есть на земле, и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства». Ныне, в просвещённом XXI веке эти слова о России звучали бы саркастически, но в XX веке, который вывел нашу страну на такие вершины, это звучало по-иному. Ведь другие народы удивлялись: как это, после сокрушительной войны и глубокого упадка россияне строят и достигают величайшего успеха во всем.

Через полгода Андрея Петровича не стало. На похоронах было много автобусов и открытых грузовиков для сотен людей: автобусы – для уже немолодых, а грузовики – для студентов, которые падали с них на поворотах, но, правда, быстро вскарабкивались обратно. Все они были доставлены на Новодевичье кладбище, на котором к тому времени уже был похоронен отец Андрея Петровича. Я часто хожу на скромную могилку Андрея Петровича, но в последнее время не могу ее найти – то ли всё заросло, то ли её сравняли или продали...

На втором курсе обучения появился предмет «Обыкновенные дифференциальные уравнения». Его нам читал Вячеслав Васильевич Степанов, перед войной еще моложавый и благообразный – у меня есть фотография. Вячеслав Васильевич читал с улыбкой довольно замысловатый материал, который ему очень нравился, и нам, слушателям, сходу всё казалось понятным. Записывать лекции было просто. Славочку (это его конспиративное наименование) мы все обожали. Его учебник по обыкновенным дифференциальным уравнениям переиздавался много раз, по-моему, это лучший университетский курс по этому предмету XX века.

В первые летние дни войны по выходным часто приходилось выезжать на земельные работы – мы копали рвы – или на субботники какого-нибудь предприятия. Однажды меня и Вячеслава Васильевича вызвали из строя и предъявили нам транспорт – лошадь, впряженную в телегу. Нам предстояло перевозить на ней чугунные трубы и еще какие-то изделия, сваленные под открытым небом, в дальний склад, под навес. Вячеслав Васильевич весьма любезно подсадил меня на передок телеги, а сам устроился подальше от лошади. Я тоже впервые была в роле возницы, взяла вожжи, и лошадь побрела. Управлять ею, чтобы она шла к болванкам, а потом к складу, было проще, чем управлять велосипедом. Мой профессор, Вячеслав Васильевич Степанов, в грубых варежках – у меня тоже были такие – работал как настоящий пролетарий. К вечеру и лошадь, и мы еле передвигали ноги. Война многих из нас переквалифицировала.

Через четыре года, после войны, теоретическую механику на моем новом курсе очень содержательно и по обновленной программе (пришлось «досдавать», и не только «термех») нам читал академик Александр Иванович Некрасов. О нём я могу рассказывать часами, но так как о нём, в соавторстве с моей бывшей аспиранткой Валентиной Николаевной Волгиной, издана книга, сегодня я умолчу об Александре Ивановиче Некрасове, замечательном ученом, ученике и последователе Николая Егоровича Жуковского и сотоварище Сергея Алексеевича Чаплыгина – он был у него заместителем начальника ЦАГИ, пока не посадили вместе с Туполевым – по, так называемому, «делу Туполева».

Незабываемы образы многих профессоров – Леонида Николаевича Сретенского, Бориса Владимировича Булгакова (о котором мной, в соавторстве с моей аспиранткой, тоже издана книга), Алексея Антоновича Ильюшина, Александра Юльевича Ишлинского – не только учёного, но и организатора научных сообществ. Моих однокурсников, заслуженно избранных в Академии Наук в середине XX века, сотрудников и сообщников Мстислава Всеволодовича Келдыша – это, например, Дмитрий Евгеньевич Охоцимский, ныне покойный, Тимур Магометович Энеев, он ещё, к счастью, с нами, Владимир Васильевич Белецкий – он тоже ещё работает – и многих других. Хотелось бы рассказать обо всех, но придется ограничиться лишь несколькими эпизодами.

После войны многие вернулись сразу на третий курс после четырехлетнего перерыва. Теорию функций комплексного переменного нам читал молодой, подающий большие надежды ученый Мстислав Всеволодович Келдыш. Он окончил физико-математический факультет Московского Университета, когда ему исполнилось 20 лет, а поступил он в 16 лет. В МГТУ – тогда ещё МВТУ – его в таком возрасте не взяли. По приглашению руководства Центрального Аэрогидродинамического Института, академиков Сергея Алексеевича Чаплыгина и Александра Ивановича Некрасова, Мстислав Всеволодович Келдыш стал научным сотрудником, а вскоре начальником отдела динамической прочности ЦАГИ, активно работал в знаменитой общетеоретической группе, возглавляемой великим Чаплыгиным. Это была своеобразная могучая кучка математиков и механиков, много групповых фотографий которых у меня до сих пор есть.

Вот что писал журналист Ярослав Голованов в «Комсомольской правде» от 2 июля 1978 года. При встрече отца Мстислава Всеволодовича Всеволода Михайловича Келдыша с академиком Николаем Николаевичем Лузиным в консерватории последний – то есть Лузин – не без горести поведал отцу Мстислава, что его сын «идёт на дно» – ведь его интересует прикладная математика, инженерные задачи, и гибнет незаурядный математический талант. Всеволод Михайлович, выдающийся советский строитель, один из первых Лауреатов Сталинской премии, отец семерых детей, знал, что Мстислав мечтал об инженерном образовании, но в МВТУ его не приняли по молодости.

(Примеч. В.Д.: Здесь упоминается известный журналист, писатель и популяризатор науки Ярослав Кириллович Голованов (1932-2003).)

В такой же минорной тональности один из студентов нашего послевоенного курса Алеша (не буду называть его фамилию) написал поэму в подражание «Демону» Лермонтова. Она начиналась так:

Печальный Келдыш, дух изгнанья,

Витал над контуром Коши

И эйлеровы изысканья

Муавру приписал в тиши.

(Примеч. В.Д.: В этих строках напоминается существование приоритетного спора в отношении вывода «формулы Эйлера-Муавра», позволяющей степень комплексного числа представлять в тригонометрической форме.)

Это была большая и очень хорошая поэма, автор которой, будущий видный ученый в области теории чисел Алексей П., имел в виду временный уход Келдыша от активного творчества в области чистой математики в теорию авиастроения.

Ещё в 1920-х годах в аэродинамической школе Прандтля – это в Германии – и у нас в ЦАГИ трудноразрешимой была проблема о причине внезапных вибраций частей аэроплана в полете, флаттера, который вёл к разрушению самолета. Мстислав Всеволодович приступил к решению этой задачи без энтузиазма, но, понимая важность проблемы, начал руководить продувками деталей самолета (с помощью огромных труб, которые вмещали целый самолёт, конечно, не самый крупный), проводить сложнейшие исследования, сопоставления опытных данных, выстраивать теорию загадочного явления. Одновременно работая в Математическом институте имени Стеклова, он проводил эффективные работы по теории функции комплексного переменного. В апреле 1942-го года в ЦАГИ Келдышу, совместно с Гроссманом, присуждается Сталинская премия за научные результаты по тематике: «Расчёт самолета на флаттер». С тех пор отечественные самолеты (а ещё шла война), в том числе и боевые, не попадали в катастрофы по причине флаттера, в отличие от немецких.

Через полтора года Келдыша избирают членом-корреспондентом Академии Наук СССР по отделению физико-математических наук. Он включается в работу над новой кардинальной задачей – шимми переднего колеса трёхколёсного шасси – которую математики называют «красивая проблема». За неё в 1946-ом году Келдышу присуждают вторую Сталинскую премию. А вскоре он был избран действительным членом АН СССР.

Именно в этот период мы слушали лекции профессора Келдыша по теории функции комплексного переменного. Он ещё был молодой, его избрали в академики при нас, чему мы все аплодировали. При этом Келдыш не был таким уж «светилом», держался очень скромно, ходил в черном костюме, но был броско красив и элегантен. Лекции читал так же элегантно, но в то же время строго и чётко. Особенно строг он был на экзаменах, и я получила у него одну из немногочисленных четверок вполне заслуженно. В отличие от лекций Андрея Петровича Минакова, у Мстислава Всеволодовича не было пафосных интонаций, скорее звучала некоторая тягучесть, что не снижало содержательной ценности материала. Однажды, приступая к изложению свойств аналитических функций, Келдыш процитировал по памяти известное высказывание Льва Толстого: «Все счастливые семьи похожи, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему». И далее объяснил: «То есть, характер аналитической функции определяется её особыми точками». Возможно, это изречение ещё раньше применял Голубев, но для нас прозвучало как откровение, что такой сухарь может так говорить.

Можно было бы перечислить множество весьма масштабных идей, принесших нашей отчизне славу, которые были реализованы при активном участии Мстислава Всеволодовича. Наиболее значимые из них известны. Среди таких затей мне хочется напомнить одну, не всем известную.

Будучи профессором МГУ с 1942-го года, Келдыш не только вел преподавательскую работу на механико-математическом факультете, но и читал курс математической физики на физико-техническом факультете, который был образован при Физфаке МГУ в 1951-ом году и который едва не запретили. Однако этот факультет оказался востребован и перерос в Московский Физико-Технический Институт. Воспитанники МФТИ внесли много замечательных находок в копилку крупных достижений науки. Почти до последних дней жизни Келдыш руководил там работой кафедры термодинамики на базе НИИ-1 на Михалковском шоссе. Одно время он был директором НИИ-1 – с 1947-го года по середину XX века.

Ещё в конце войны в МИАН СССР был создан Отдел прикладной математики, преобразованный в 1953-ем году в Институт прикладной математики Академии Наук. После кончины Мстислава Всеволодовича Институту было присвоено его имя.

В 1950-е годы Мстислав Всеволодович был плотно переключен на космическую проблематику. У его коллектива – отдела Конструкторского Бюро-1 – и Сергея Павловича Королёва были тесное сотрудничество и полное взаимопонимание. Только в содружестве усилий и работы ряда таких организаций, как НИИ-4, НИИ-88, ОКБ-1, Академии Наук СССР, и множества других на территории Советского союза, получилось убедить Никиту Сергеевича Хрущева и ЦК КПСС в необходимости весьма крупного финансирования исследования и освоения космического пространства.

Убедительным аргументом в пользу такой программы была возможность в будущем искусственных спутников Земли выполнять не только научные и хозяйственные функции, но и задачи оборонного значения. После удачного запуска первого такого Спутника 4-го октября 1957-го года Мстислав Всеволодович и многие другие деятели были удостоены Ленинской премии. С этого времени в прессе и СМИ Келдыша стали именовать не иначе, как главным теоретиком по космонавтике, хотя имя его все знали.

В 1981-ом году, уже после смерти Мстислава Всеволодовича, вышла его книга в соавторстве с Михаилом Яковлевичем Маровым, его последователем, которая называлась «Космические исследования».

В построенном ещё при его жизни огромном здании Института прикладной математики, недалеко от министерства общего машиностроения на Миусской площади (в ведении министерства были ракеты и космос), работали, а некоторые и до сих пор работают, ученики и последователи Келдыша. Едва ли не большинство из них – выпускники Мехмата МГУ: Дмитрий Евгеньевич Охоцимский, ближайший помощник Келдыша и неоднократный лауреат Государственных и иных премий, а также Герой Социалистического труда; Тимур Магометович Энеев – генератор многих ценных идей и автор большого числа эффективных научных исследований; Всеволод Александрович Егоров, чрезвычайно оригинальный как в науке, так и в образе жизни, автор многих исследований и двух ценных монографий по проблеме сближения космического аппарата с луной; Владимир Васильевич Белецкий, не только крупный ученый, но и мастер художественного изложения труднейших проблем механики и методов их разрешения.

Вообще Мехмат МГУ в XX веке выпустил множество крупных ученых – выходцев из крестьян и рабочих. Среди них: Халил Ахметович Рахматулин, татарин, родившийся в Киргизии, учившийся в Узбекистане (все три языка он знал хорошо, а вот на русском говорил с акцентом), очень оригинальный и очень талантливый ученый, Герой Социалистического труда; Николай Алексеевич Слёзкин, выходец из детдома, скромный, безусловно заслуживающий быть избранным в Академию наук (а он не был даже членом-корреспондентом, хотя у него потрясающие труды); бывший декан нашего факультета Пётр Матвеевич Огибалов, выходец из Казахстана; Аркадий Александрович Космодемьянский из села в Костромской области. Есть и множество таких, из простых сёл и деревень, достигших больших высот в научной и организационно-научной деятельности.

Я закончу эти воспоминания словами знаменитого учёного, о котором у меня с моей бывшей аспиранткой Протасовой есть книга, Владимира Васильевича Голубева. Он очень любил наш факультет и заканчивал свои яркие, и даже художественные, выступления латинским изречением vivant crescent florent. Так вот, вслед за ним я говорю: «Пусть здравствуют, укрепляются, процветают Московский университет и его славный Мехмат».

Сентябрь 2008 года