Номер 10(11) - октябрь 2010
Софья Шапошникова

Софья
Шапошникова Из книги «Гений в плену или в плену у гения»

И в слове отзвук музыки

В сентябрьском номере журнала «7 искусств» был опубликован цикл стихотворений Софьи Шапошниковой из книги «Гений в плену или В плену у гения» (Иерусалим: Скопус, 2010.).

Но именно поэма с неожиданным и смелым посвящением Бетховену, давшая название всему сборнику, представляется наиболее оригинальным сочинением автора, поэтому мы возвращаемся к упомянутой книге.

«Что такое человеческое творчество? Ответный удар, больше ничего. Вещь в меня ударяет, а я отвечаю, отдаряю» (цитата из М. Цветаевой, курсив ее же).

Поэт зачарован музыкой Бетховена? Поэт знаком с биографией композитора? Что же в том удивительного? Но тут было нечто иное. Душе захотелось знакомой музыки – забыться, уйти от боли, отдохнуть, и вдруг внезапное и такое сильное ощущение восторга, счастья, как будто слышит эти сонаты в первый раз… Все ожило и закружилось: его судьба, его любовь, и страсть и нежность, отчаянье и ожиданье, трепет, боль, и звуки-звуки – о, как все отчетливо, вот их свиданье в парке, она их видит, вот руки их, тропа и дерево, и этот лунный свет… И музыка словами захлестнула, а руки потянулись за тетрадкой…

Вот так, под каким-то необъяснимым, пугающим и все-таки чудесным гипнозом – от музыки – лились стихи. Да, это была опять же цветаевская «зачарованность до столбняка» – образом композитора, его музыкой, его молодой любовью к совсем юному существу, своей ученице… Но не только. И муки и радость творчества вообще, поэтому, возможно, в тексте нет ни одного конкретного имени.

Судя по отзывам тех, кто прочел «Гения…» еще в рукописи, а некоторые из них опубликованы в самой книге, представляется, что поэма вызвала сердцебиенье – и не у одного читателя. Просто сердца забились сильнее. И силюсь и не могу понять, в каких глубинах души, в каких высотах духа сумел поэт сохранить наполненное нежностью и силой чувство влюбленности, все эти нюансы, от восторгов до жгучей боли, когда я знаю, знаю, знаю, что сочинила всю эту «стихию» немолодая, очень хрупкого здоровья женщина.

Дорогого стоит, когда одна из давних учениц Софьи Шапошниковой, сама преподаватель музыки, Ада Геткер, готова признаться, и слова ее и трогательны и искренни, что не она – музыкант, а поэт, ее бывшая учительница русского языка и литературы Софья Сауловна, может ТАК слышать музыку: «Она слушает Бетховена и проживает его жизнь, его любовь, его страдания, открывая "редкостную душу, как партитуры вечные листы"… Я, конечно же, – продолжает Ада, – люблю музыку Бетховена, много сама играла и обучала детей исполнению его сонат от 1-й С-dur до Лунной, Патетической, Авроры. Но не устаю поражаться, как умеет Она слушать, на каком-то уровне подсознания улавливать его ритм, именно его форму … Порой кажется, что идет подтекстовка музыки, так совпадают ритм её слова и ритм музыки Бетховена, ибо она пытается "музыку сонат перевести в словесный ряд"».

Не менее взволнованно звучат и другие отзывы.

Вот Самуил Иоффе, когда-то выпускник школы-студии Михоэлса, журналист: «Как можно словами передать богатство музыкальных нюансов? А вот прочитал поэму-драму Софьи Шапошниковой "Гений в плену или В плену у гения" и понял: МОЖНО! Читал, а в душе звучали сонаты гения. И слова вроде те же, которые и я употребляю, когда что-то пишу, но в них – музыка… Читая поэму, часто забываешь, где в ней поэзия, а где проза…»

Отчего возник такой строй, такой неозначенный автором жанр повествования? Может, все-таки лирическая поэма? И снова музыка и слово. Задумчивость, веселье, грусть и – шквал страстей, девятый вал, порой невыносимо, до обморока – и надо успокоиться… И с тихим удивлением скажу: мне показалось, что именно в наплывах прозы, то шепотом, то звучно, я отличала знакомую сонату, возможно ль это?

«Я паль-чики твои пе-ре-би-раю…» – нечаянно летучее staccato, и дробь такую специально не придумать, лишь невидимая Муза могла надиктовать, как именно изобразить полет двух любящих сердец, да, «словно над землею»…

Позвольте, дорогой читатель, предложить вам отрывок из поэмы, давшей название всему сборнику.

Шуламит Шалит

Софья Шапошникова

 

Гений в плену или В плену у гения

 

Людвигу ван Бетховену

посвящается

 

Я прозе изменила, теперь стихам.

Старинные чернила – прошли века.

Писала, как любила, я Им жила.

Дитя я сотворила. Не назвала.

Смотрю в слезах незряче на лунный свет.

…А жанр не обозначен. Такого нет?..

 

Вступление

 

Я открываю редкостную душу,

Как партитуры вечные листы,

Без слёзной хляби, без сторонней суши

Пытаюсь на слова перевести.

Ту вязь судьбы, сложнейшей и высокой,

Мне подарила музыки волна,

И от неё родились эти строки,

И я сама менять их не вольна.

 

ОН

 

Лишь в музыке прозрачно обнажались

Тончайшие движения души –

И к матери мучительная жалость,

И он молил в слезах: – Ещё дыши!..

Так много впереди тебя осталось!

Не уходи за красные туманы!

И боль потери, в сердце поселясь,

В нём сотворя нелечимые раны,

Рождала нот мистическую вязь.

Хоть мистика была ему и чужда,

Он улетал в столетий тёмных даль.

Его рука бросала с силой чувство,

И с дрожью принимал его рояль.

Рояль один был вышкой в океане,

Вокруг, как грозы, волны бушевали.

Чуждался он и логики обычной.

В тринадцать лет придворный органист

Был скромен и страдал от пышных спичей.

И слушал зал, как в детстве птичий свист.

Во сне к нему идеи приходили,

Он вскакивал к роялю босиком,

То по клавиатуре пальцы били,

То прикасались с нежностью, легко.

Любовь, как жаворонок, трепетала.

Но нежность, сочетанная с грозой,

Была началом – радости началом,

Чреватая прощальною слезой.

И музыка звучала исступлённо,

Рояль стонал: вот-вот и рухнет он.

Но не было, как думал он, закона,

Которым он остался побеждён.

Людвиг ван Бетховен (1770-1827)

***

Вечер поздний. Синий вечер. Над вершинами деревьев, как волшебное виденье, проявляется Луна. Где же девочка?.. Она не придет уже?.. Тревожно.

Тихо в мире. Смолкли птицы… Заглянуть бы ей в глаза… Проливается на землю первый свет Луны прозрачный, безмятежный и тревожный…

 

На клавишах лежат большие руки,

Но не играют – девочки всё нет.

От этой непредвиденной разлуки

Сумятица: здоров его поэт?..

Лицо темно, как небо перед бурей,

И скулы затвердели, и губа

Поджата… С Ней одной – от радости до хмури –

Не время протекает, а Судьба…

Звучат стремительно шаги, и вот она со мной.

 Мне сунула листочек: – Прочитай, – и села за рояль: Облака над нами низкие

 

Затянули голубое.

Птицы носятся со свистом…

Ждать грозу, как ждут прибоя?

Неотвратность?.. Не для нас она!

Мы с тобой не из покорных.

С детства нашей дружбы зёрна

Щедро дали семена…

Вскочила. «В парк!.. Поговорим дорогой!» А я не мог опомниться: такие зрелые стихи и музыка прекрасная… И рядом с ними шалости ребячьи, все переплетено. Но вот талант!.. Какой талант высокий!

И в лунном свете мы уже плывём по парку. Она, тростинка в модном взрослом платье, и я, похожий на борца. Её учитель. Она меня заторопила, и в голову мне не пришла простая мысль: что побудило написать её стихи такие?..

Мне привели её в четыре года, я сам мальчишкой был, хоть в музыке известным. И вдруг сейчас они ей намекнули, что есть другой учитель и что прогулки в парк им надоели... Меня потряс её талант, забылось всё другое…

…Плывём по парку в лунной неге, и льётся музыка с небес. О как щемит в груди! Как сладостно и больно волнует красота, и трудно, трудно вынести её без слёз и сердце чтобы не разорвалось и рядом был всегда мой ангел златокудрый…

Мы кружим по дорожкам – все деревья приветствовать ей надо. Четырнадцать уже, а для меня дитя и дева юная и зрелый музыкант. И всё это одновременно…

Она бежит тропинкой вниз, мелькают башмачки так быстро – две белых птички, одна другую опережая. Я, быстроход, за ней не поспеваю. Зову её, она смеётся звонко. О как я счастлив! Пусть шутит, пусть смеётся моя шалунья, мне хорошо! Остановилась, на меня глядит. И я почти приблизился уже – она крутнулась на невысоком каблучке и вновь бежит помедленней, вприпрыжку. И песенку мурлычет:

 

«Какая красота вокруг,

И рядом ты, чудесный друг, любимый друг,

И ты шагаешь вслед за мной,

Ты рыцарь мой, учитель мой, ты гений мой…»

И я догнал её. Прошли немного за руки держась. Она вперёд рванулась и летит, как птичка яркая. Я загляделся и отстал. И всякий раз: она стоит, пока я не приближусь, и убегает дальше. А у меня так сердце бьётся громко, как будто в тишине грохочет гром. Удар – во мне… Удар – во мне… И мысль, как молния, которой нет на небе: так будет. Да, всегда так будет! Она всё станет убегать, а я смотреть с тоскою вслед. Я это знаю…

Юная Джульетта Гвиччарди. «Эта чудесная девушка так сильно любима мною и любит меня...» (из письма Бетховена)

***

Мы с ней идем, усталые от бега. Свернули вправо. Впереди она. Как только не запутается в юбке длинной – трава густая. На золотистых волосах соломенная шляпка, ленты голубые развязались, струятся волей ветерка. Кудряшки выбились, рассыпались колечками и прыгают по узенькой спине – она опять бежит, и я за ней. Вот дождалась меня, на шею кинулась и в щёку чмокнула от всей души. Здесь, наконец-то, он, наш уголок: деревьев хоровод, а посреди широкий старый пень, и мы сидим на травке у него, удобно ноги подвернув. У нас любимая игра: я пальцами на глади пня играю, она угадывает ноты и напевает вслух. И в свой черёд играет мне. Ах эти пальчики! Прекрасней их я в жизни не увижу. Ах умница моя! Движенья точны, мелодию её читаю и пою. Она сияет.

Вот шляпку сбросила и – навзничь на траву. Я рядом с ней. Мы смотрим в небо и плывём над парком…

И сердце за взглядом так тянется ввысь, всё выше и выше… А мысли мои о тебе. Жизнь твоя началась так недавно, и так полно впитала она красоту нескончанную. Как желанно, как прекрасно бездонное небо! Сколько здесь недоступного разуму, а душа… Как она понимает? Здесь словами не скажешь, лишь музыка выразить может. Свет Луны растекается щедро, всем нам хватит от щедрости этой. Мы с тобою, и нет никого, кроме нас и Луны, её музыки дивной, её светлой дорожки – судьбы.

 

Я паль-чи-ки твои пе-ре-би-раю –

Прохладны и нежны, как лунный свет.

Иду с тобою по земному раю,

Которого нигде на свете нет.

Лечу с тобою словно над землёю,

Как луч Луны, он тоже тут завис,

И если я чего-то в жизни стою,

Я подниму тебя, мой Ангел, ввысь.

И если ты услышишь гроз разрывы,

То не пугайся – это всё во мне.

Я так хочу, чтоб ты была счастливой,

Как может лишь пригрезиться во сне.

«Ты видишь, – говорит она мне тихо. – Вершины кружатся, Луна притягивает их, а корни держат… – И вскакивает вдруг. – Послушай!» – И по клавиатуре дерева, которую я для неё нарисовал когда-то, бегут, бегут танцующие ручки. А это что-то новое: импровизация её… Я музыку ловлю и восхищаюсь: деревья в лунном свете, в лунном вальсе. А это… нет, не может быть!.. Такие чувства взрослые и буря… Нет, не в природе – в нас!

Опять мы оба смотрим на Луну и погружаемся в медово-голубое, и музыка божественная в голове звучит… Мне трудно говорить, и чувство новое в душе – такая нежность, такая нежность, что слёзы выступают на глаза, и сердце в радости мучительной, и так тревожно! Волнение, смятение моё один рояль лишь может передать… И этот свет Луны, как он объединяет всё вокруг! А вот в душе моей тревожно. Отчего? Да, эта пропасть… Между нами пропасть: и возраст, и происхожденье… Фамилия её известна широко и титул тоже… А я для них – плебей. Всего лишь музыкант. Хотя известен, но иначе:

 

Европа вся была в плену,

Душой настроена на новую волну.

Волна вздымалась и росла –

Такой его импровизация была.

Часами мальчик мог играть

И затруднений никогда ни в чём не знать.

Он скромен был, его смущал

Аплодисментов необычных в залах шквал.

«Что, восемь лет?..» «Да, восемь лет.

Он гений в музыке и, по всему, поэт…»

Но всё равно – такая пропасть! Учитель музыки из низкого сословья. Здесь не изменишь ничего любовью…

И ты внезапно встрепенулась и обняла меня так крепко! Головку золотистую с моею гривой чёрною смешала, а карие недетские глаза так смотрят на меня!.. В тебе, подростке, вдруг проснулось… Я не могу определить, не смею… Я спохватился: ночь уже давно! Затормошил её – скорей домой, мы засмотрелись, заигрались, замечтались. Скорей, скорей домой! Ты бросилась в траву и еле слышно прошептала: – Я не хочу домой!.. Ты увези меня… куда-нибудь.

***

Сегодня черный день. Черней не может быть. Родные увезли. И как он сможет жить? И как она одна – возмущена, больна?.. Вот плата за ту ночь. И как им было знать, о чём помыслила испорченная знать!

Тайком, без слова отняли её. Услали в дальний город музыке учиться. А он?.. Он больше не годится?.. Их можно друг от друга оторвать?.. Не дать проститься?..

 

«Ты увези меня», она просила.

Идти домой (вчера лишь!) не хотела.

«Ты увези меня!» – так ведь не силой!

Родители посмели это сделать.

Ему нельзя. Никто он ей: невольник.

До крика, закупоренного в горле!..

Какие тучи мрачные наплыли! Как траурно в моей душе! Как больно! И композитор в ней теперь погублен…

Не то, не то!.. Я потерял её, родное мне, любимое дитя. Нет, больше, больше!.. Всё я потерял. Весь мир!

Гремите, тучи! Ливень, громче плачь!.. Я извлекаю звуки из рояля, и он дрожит от силы рук моих, от страстности отчаянья грохочет. А пальцы бьют по клавишам послушным, не зная передышки, и всё нутро его звенит, гудит, покою струнам нет. Покою нету мне. И темнота на небе в полдень. И в комнате темно. И слёзы неба залили окно. Да, это слёзы ливня слились в ручьи. Окно звенит, и стены дома так музыкой моей сотрясены, что вот-вот рухнут…

О Небо, Небо! Ты чувствуешь отчаянье моё и мне сейчас так мощно помогаешь! А я хочу звучать ещё мощней. Разбить могу рояль, он не рассчитан на великана с богатырской силой!

Нет, мой рояль, прости. Я только человек с душой гремящей, и в поединке с горем я себя не помню.

…Прошла гроза. Очистилось от туч, поголубело небо. О если б всё причудилось, приснилось… И вечерами башмачки её вновь зазвучат, взметнутся руки вверх. На цыпочки привстав, она повиснет у меня на шее…Боже мой!

…Я иду с моей любимой, и лёгкость на душе моей. Как хочу я годы, годы провести с ней, нет – быть вечно, не расставаясь ни на день.

Мы снова в парке. Как прекрасно, о как прекрасно в мире лунном! Как прекрасно! Как манит высь! Как манит высь! И вечер лунный дарует сердцу свет свой неземной.

И трудно, так больно и трудно поверить, что всё это, всё это, всё – одно только воображенье.

…Что со мною?.. Что со мною?.. Где я был сейчас?.. Да с тобой, с моей Тобою, как нам было хорошо на волнах Луны! Беспечно?.. Нет, но это было вечно, оба знали: будет вечно… Что же я нашёл?.. Пу-сто-ту… Музыка лилась мне в сердце… И рояль играл, как будто тут сама Луна играет… Я играл, но я не в силах высказать, чем был я счастлив и встревожен… Так ведь было – я с тобою, я с тобою, ангел милый, мы с тобою растворились в свете сказочной Луны… Ничего ведь не случилось! Всё, что после, – злые сны…

…И письма нас спасли. Что день – письмо. Сначала почерк детский – слог недетский. Потом и почерк стал стройнее, строже… Какая ты теперь?.. На миг увидеть!..

 

Люди, люди! Мир несовершенен.

Истина за сетью лжи подчас.

Мы в плену своих неразумений,

Разве не они калечат нас?

В центре – Я! – привычно и понятно.

Вертится Земля вокруг Меня.

Мы привыкли: подвиг – только ратный.

А отдача своего огня,

Дар души – что подвига безвестней,

Но святей и выше тоже нет.

Я – тебе. Мы – это значит, вместе.

Радость – и моя, и общий свет.

Радость… А как часты в жизни беды!

Разделить их – это посложней:

Подарить свою частицу света

И не вспомнить никогда о ней.

 

***

Тихие подступы к бурной реке,

И понеслась, понеслась…

Волны грохочут, а вдалеке

Юности нитка вплелась.

Мокро лицо, как ухабы, вода.

Лодке отдался во власть.

Память рванулась как взрывом руда –

Та, что со дна поднялась.

Вновь возвратилась и светлая нить –

Вот за неё ухватись,

Пальцы в луче её обмакни –

Глубь поднимается ввысь.

Снова раздумья, и нежность, и тишь.

Ветер утих, и река

Угомонилась на время. Глядишь –

В ней поплыли облака…

 

Вибрируют струйки. Вибрируют травы

На близком тебе берегу.

Внезапны раскаты и как величавы!

Я сердце унять не могу.

 

Угасает день, и звуки

Тише, тише… Надо мной

Простирает мирно руки

Шар живой, но не земной.

Он не знает потрясений,

Нет несчастных и больных,

Он как будто для спасенья

Человечества возник.

И надежда сбыться чает –

Правит крылья в вышину,

И река слегка качает

Запоздалую Луну.

 

II

 

ОТ АВТОРА

 

Сонаты слышу и вижу ясно

Горенье взгляда и руки, руки!..

Всё в Нём и просто и прекрасно,

А в сердце чутком крик разлуки.

Мотаются по ветру кроны.

Любовь и возмущенье спорят.

Рояль измучился от горя,

Взлетают пальцы – струны стонут.

***

Труба зовёт. Труба зовёт. Сзывает на ночь. И бегут и бегут исполины и крохотные созданья, спешат под полог ночи. И всех она приемлет и обволакивает мягко струящейся уютной темнотой. И тишина вокруг, и только сны нам дарят встречи, и беседы, и музыка беззвучная играет.

Я бегу по реке, словно птица, и вода подо мной переливчато серебрится. Кто-то стучится… Кто-то стучится… Кто ты?.. Кто ты?.. Переборы струй. Снова кто-то стучится. Всё открыто друг другу, но кто-то стучится… Воздух льётся упругий и нежный, вдали колокольчик. Кто стучится?.. Я не знаю, не знаю, не знаю, и тревожно душе и покойно. Но покой этот близок тревоге, а тревога покою.

Пусть исчезнет всё мрачное разом. Пусть зальёт его Небо широко. Ночь пришла. Ночь настала. Под деревьями выросли встречи, поцелуи и говор девичий, быстрый, лёгкий, как птичий. И в свете Луны мир сияет, сияет знакомо…

И всё в мои глаза вернулось быстро и нежно. И пальцы стали чуткими, как стебельки цветов, и сильными, как крылья горних птиц. Я жду тебя, мой Ангел, ты выросла уже за эти годы и властна над собой сама. Я жду!.. И будем мы всю жизнь вдвоём. А позади вдали проём, глубокий каменный проём, все беды в нём, остались в нём…

***

Был тихий вечер, ясный и покойный. И я играл мелодию Тебе: в твой день рожденья, восемнадцать лет. Не слышал, как раскрылась дверь и ты вошла… Ты обняла меня за шею сзади… И это мне не снится?.. И шелковистая щека моей коснулась. Я обернулся: карие глаза твои лучились счастьем близко-близко. И губы к моим губам тянулись… Я отпрянул, вскочил… И ты так мягко улыбнулась, всё понимая. Прелестное и умное лицо. Ты стала взрослой… Но как прежде, взяла меня за руку и повела в наш незабвенный парк.

Не кланялась деревьям на аллее, а побежала сразу вниз дорожкой узкой, не обернулась: знала, следом я. Но не было игры былой, она не убегала от меня, она так торопилась, что споткнулась, на куст упала. Я, приподняв её, как в забытьи, в объятьях подержал, не опустив на землю сразу. Она затрепетала… Я очнулся.

 

Вечер ранний. Вечер синий.

Проявился лик Луны.

Он бесцветьем обессилен,

Точно выплески волны.

Посинеет небо гуще –

Золотистая Луна

Мёд цветов дикорастущих

Изольёт на сладость сна.

Вечная и молодая,

Всех влюблённых созовёт,

Даст без крыльев им полёт,

Приоткроет полог рая…

И вот мы там, куда стремились оба. Мы в нашем уголке. Сидим на травке, а вокруг деревья-стражи. – Ну поцелуй мне пальцы! – и руку протянула к большому рту. Отдёрнула тотчас: – Ведь ты откусишь! А мне играть! – и нервно засмеялась.

Он виновато улыбнулся, как будто сам он сотворил себя таким. «Мой гениальный мужичок, – она его так назвала когда-то и постучала пальчиком по лбу его. – О сколько здесь непостижимых мыслей и музыки! Твой лоб пылает изнутри, обжечься можно!..» Вспомнил и смутился и покраснел, и стал как темнокожий. «А ты не болен?.. Ты весь горишь!»

Он встал с травы, пошел между деревьев. Она взлетела тоже: – Подожди! – и в голосе тревога. Он не ответил. Выглядел угрюмым и угнетённым чем-то. А он всё думал, думал, думал… Да, он безумно полюбил её… Забывшись, как ребёнок куклу, он в страсти мог её сломать. Объятье… Безумно не желанье – мысль сама: безумно быть им вместе.

Она вдруг оказалась перед ним и пятернёй упёрлась в грудь его – остановила. – Вернёмся к нам, и я тебе сыграю… какой ты стал сейчас. – И побежала к их «клавиатуре». И он за ней.

Следил за пальцами её – они играли бурю. Разряды грома чуть приглушены – они внутри него… – Не надо, нет! – воскликнула и бросилась ему на грудь. Он руки попытался ей разжать, но осторожно, чтоб не сделать больно. Нет, невозможно: руки пианистки… Они уже боролись на траве. Она прильнула свежим ртом к его большому рту, и он не выдержал и губки охватил своими крупными горящими губами. Она метнулась на секунду прочь и кофточку с себя сорвала, и грудь под нею оказалась обнажённой…

О если б он был пень!.. О если б он был пень!.. Последняя мучительная мысль, и отключилась голова, и губы всю её ласкали: лицо и шею, плечи и перси нежные и плотные, как два плода заветных…Они слились и долго-долго не могли отъединиться, блаженствуя и обо всём забыв. Он в жизни первый раз был с женщиной, и он любил, любил всегда её одну. Жена моя, – шептал он, когда тела их отпустили, – жена моя, любимая моя, ты вся моя, я твой, и мир весь наш, земля и небо и Луна, теперь она так нежно обнимает, даёт покой небесного блаженства – земное только что они познали…

Так полно счастье, высказать словами его нельзя. И оба мы молчим. У тебя на ресницах волшебные слёзы и улыбка покоя на вспухших в лобзаньях губах. Вот завтра обвенчаются они, но тайно, родители согласья не дадут. И сразу же уедут в Вену. Туда его зовут давно, он всё тянул, расстаться с ней не мог. Казалось, будет дома, и она скорей вернётся из этой ссылки… А Вена… Да, залы переполненными будут: приехал гений. Он так не думал о себе, хотел ещё учиться… у Моцарта! Заветная мечта. Вот Моцарт – гений!.. И ей учиться надо и тоже выступать.

Она задумчиво кружилась в травах, обняв себя обеими руками. Я счастлив был – начало новой жизни! А она уж докружилась до больших деревьев и мимо них вальсировала… Одна, всё так же крепко обнимая себя руками: защита с двух сторон. Но от кого?.. Я подошел к ней, обнял и руки положил поверх её рук, и так мы покружились вместе.

 

Вальс, вальс, вальс, вальс…

В травах запутались ноги.

Помни наш парк и танцующих нас

В самом начале дороги.

Ждали вдвоём мы грядущий рассвет…

Не было больше рассвета

В жизни моей. И теперь его нет –

Музыка только об этом…

– Скажи мне, что с тобой?.. Ты всё молчишь. Такое счастье – мы вдвоём, мы больше не расстанемся ни на день. – А ты молчишь. И вот как будто просыпаясь, произнесла медлительно «люблю…» И подняла глаза. А в них недоуменье… Нет, нет, страшней: отчаянье!.. И этот взор потряс меня, как бездна, разверзшаяся вдруг. Лечу, лечу в безвестие глубоко, и только что прекрасный мир погас, стал тёмен, искры ни одной.

Она взяла его большую руку в свои, велела слушать молча, а казнить поздней, потом, когда расстанутся…

«Расстанутся» – одно лишь это и понял он – оно пронзило сердце.

Она заговорила размеренно и строго, спокойным, словно равнодушным тоном, но руки охладели, и чувствовалось явно: она дрожит, как будто там, вдали змея глядит ей в очи и забирает силы, и она пойдет на страшный зов змеи, которая её сейчас же обовьёт… Вот от кого защита в этом вальсе!

Она всё говорила, говорила… Её приезд – условие родителям и плата их за то, что вышла замуж, как они желали… Да, день один – подарок этой страсти, а к мужу холодна, он ей не нужен. Ну, граф, ну музицирует… И что?.. Вот ей играть уж расхотелось. Ей нужен с детства Он, один лишь Он, единственный любимый навсегда…

Он мучился всю ночь. Играл, играл, всю боль свою, всю муку изливал и то, чего в нём не было доныне: негодованье. Как она могла?! Всё рассчитать, всё выполнить, и это – любя?.. Добилась своего, чтобы сегодня в ночь его покинуть и к мужу возвратиться…

А утром приспешил лакей соседский с письмом. Родители её там сообщали, что дочь уже три месяца супруга и брак её успешен, муж знатен и богат. Перед отъездом за границу она простилась с ним… Пусть он её не ищет, и сам покинет город. Мир перед ним, все гением его покорены. Любая барышня почтёт за честь женою стать его.

Листок он скомкал в бешенстве, швырнул под ноги, растоптал в неистовстве великом. И разрыдался громко и надрывно.

***

Пустынный парк… Безлюдные аллеи.

Деревья отвернулись от меня.

Ничто души не радует, не греет.

На небе нет священного огня…

Пересекаю парк и дальше иду дорогою молчанья прямо, прямо. Кто толкает в спину?.. Ужели сердце?.. И я куда иду, зачем? Мне так необходимо идти всё дальше до изнеможенья…


К началу страницы К оглавлению номера
Всего понравилось:0
Всего посещений: 2000




Convert this page - http://7iskusstv.com/2010/Nomer10/Shaposhnikova1.php - to PDF file

Комментарии:

Любовь Гиль
Беэр-Шева, Израиль - at 2010-10-28 03:18:56 EDT
Трудно что-либо добавить к блестящему вступлению Шуламит Шалит о новом, необычном, прекрасном произведении
Софьи Шапошниковой "Гений в плену или в плену у гения" - гармонии чудной поэзии, наполненной лирическими мотивами
прозы и музыки бетховенских сонат. Думается, что эта поэма обязательно должна стать основой сценария для театра и кино.
Огромное СПАСИБО автору С.Шапошниковой, Ш.Шалит и Е.Берковичу за эту публикацию.
Телефон для связи с автором, Софьей Шапошниковой - 08-6103078 в Израиле, +972-8-6103078 в других странах.

_Ðåêëàìà_




Яндекс цитирования


//