О Меире Канторовиче

и его «Исследованиях Библии в советской неволе»

Публикация и предисловие Шуламит Шалит

Один из очерков Авраама Белова-Элинсона в книге «Рыцари иврита в бывшем Советском Союзе» посвящен Меиру Канторовичу, человеку нелегкой судьбы и редкостной стойкости духа, о котором широкая русскоязычная публика никогда не слыхала. Известность он получил только в Израиле и, в основном, среди специалистов по Танаху и языку иврит, когда в середине 60-х годов прошлого века в местных журналах стали появляться публикации под библейским именем Эльйоэйнай.

А человек, назвавшийся столь экзотическим именем, тонкий исследователь библейских текстов, большой знаток иврита и еврейской истории, находился в это время и, собственно, до конца дней своих, в далекой казахской глубинке. Но он писал письма в Ленинград, в Израиль, в США, потому что нашлись и его бывшие ученики, ценившие его как прекрасного педагога, и чужие люди, такие, как Авраам Белов, которые были просто потрясены историей его жизни, его личностью, умом и талантом, и кто-то стал посылать ему книги, справочники, журналы… Американский штамп на конверте, израильские марки на бандероли делали свое дело… Не все доходило, но все-таки набралась скромная библиотечка…

Современному читателю достаточно услышать всего два-три названия мест, с которыми связана биография человека, чтобы моментально все понять и чужую биографию досказать. В случае Канторовича эти места называются Жагаре (Литва), «Северураллаг» (для большей ясности напишем так: Север-Урал-лаг), а потом еще Зеренда и Рузаевка (села в Казахстане).

Канторович родился в Литве, в городке Жагоры (сегодня Жагаре), что на границе с Латвией, в 1905 году. Его земляками были поэт, переводчик Пушкина на иврит, общественный деятель и публицист Леон Иосифович Мандельштам, его брат, дед Осипа Мандельштама – Вениамин Осипович (оба, видимо, дети Йосефа, один – Арье-Лейб, другой Биньямин, в источниках есть расхождения), а также основатель чайной компании Зеэв Калонимус Высоцкий, известный талмудист, религиозный проповедник, основоположник движения «Мусар» раввин Исраэль Салантер, будущий выдающийся ученый-физик Исаак Константинович (Кушелевич) Кикоин… Не знаю, кого из них сегодня чтут в этом городе, где евреи когда-то составляли до половины всего населения, но, судя по материалам в интернете, даже не помнят, замалчивая и тот факт, что в конце войны в Жагаре не оставалось ни одного еврея, все были убиты, в том числе и вся родня Меира Канторовича.

Сам же он, арестованный в 1941 году и высланный в Сибирь, остался жив, но жизнь его, по рассказам и очерку Белова, очень напоминает полную страданий жизнь Иова. Однако он умер своей смертью в 1980 году, сумев написать, кроме разных статей и заметок, две фундаментальные монографии, одна из которых была опубликована в Израиле еще при его жизни, в 1977 году. Это «Исследования Экклесиаста[1] и Притч Соломона» – книга, которая и сегодня рекомендована студентам как пособие по изучению названных тем. Нетрудно предположить, что название второй монографии «Исследования Библии в советской неволе» дал не сам автор, а профессор Б. Уфенгеймер, написавший к ней «Введение», или… Авраам Белов, который был знаком с профессором и немало сделал для Меира Канторовича как при его жизни, так и для увековечивания его имени. Меня лично очень взволновал тот факт, что Белов заочно познакомил друг с другом двух великих страдальцев – Меира Канторовича и Дова (Бориса) Гапонова. Волнуют до слез слова Гапонова в письме из его кутаисского подземелья – Канторовичу, в его казахскую глушь: «Горжусь, что вы соблаговолили обратиться ко мне и таким образом я познакомился с человеком исключительным!» Но это только одна фраза из письма, остальное читатель сможет оценить сам…

Ниже публикуются очерк А. Белова-Элинсона «Подвиг ученого», а также отрывок из «Введения» Б. Уфенгеймера во вторую книгу М. Канторовича «Исследования Библии в советской неволе» (1984) и краткие, но необычайно ёмкие по содержанию, заметки М. Канторовича «Кое-что из моей биографии».

Все иллюстрации и подписи к ним приводятся по книге А. Белова-Элинсона, поэтому сохранены и написания Екклесиаст и Эльёэйнай (вместо принятых сегодня Экклесиаст и Эльйоэйнай).

Шуламит Шалит

Авраам Элинсон (Белов)

О Меире Канторовиче и его «Исследованиях Библии в советской неволе»^*

...Десять лет мы интенсивно переписывались. Через мои руки прошли все его рукописи, вошедшие в изданный посмертно сборник «Исследования Библии в советской неволе» (1984 г.) и часть глав монографий о Екклесиасте и Притчах Соломона (1977 г.). Еще находясь в Ленинграде, я, выполняя поручения Канторовича, посылал ему (в Кокчетав) фотокопии фрагментов редких книг, хранящихся в Публичной библиотеке – они нужны были ему для научной работы.

Перед репатриацией в Израиль, я переправил Канторовичу по почте портативную пишущую машинку с еврейским шрифтом (подаренную мне московскими еврейскими поэтами – Зямой Телесиным и Рахилью Баумволь перед их отъездом в Израиль). Он был счастлив и радовался, как ребенок, но, увы... боялся ею воспользоваться и все свои труды продолжал посылать переписанными от руки. Наученный горьким опытом, Меир Канторович опасался, что еврейский машинописный текст привлечет внимание цензуры, КГБ, и тогда наступит конец его связям с внешним миром. Риск был слишком велик, и он продолжал исписывать своим бисерным и не очень разборчивым почерком десятки и сотни страниц, обрекая машинисток и друзей в Израиле на долгие и мучительные часы расшифровки написанного.

У меня хранятся сотни его писем на великолепном иврите, но нам так и не удалось ни разу свидеться лично. В январе 1974 года, когда Меир Канторович узнал, что я получил разрешение репатриироваться в Израиль, он решил приехать в Ленинград. Я был счастлив, что смогу повидать этого удивительного человека, поговорить с ним по душам. Обо всем мы условились заранее. Из Кокчетава он вылетает в Москву. Там его встречают наши знакомые, и он продолжает свой путь в Ленинград на «Красной стреле».

Получив телеграмму о вылете, я купил большой букет цветов, чтобы преподнести его на вокзале дорогому гостю. Увы, вскоре пришла вторая телеграмма – «приехать не могу»...

Мы терялись в догадках, но вскоре все прояснилось. Меира Канторовича в Москве на аэродроме встречали не только мои знакомые, но и агенты КГБ. Ему было велено немедленно вернуться в Казахстан, в свое село Зеренда... К счастью, к тому времени у меня были полученные по почте последние главы его монографий о Екклесиасте и Притчах Соломона, и мне удалось переправить их в Иерусалим вместе со своими рукописями. Эти монографии в виде увесистого тома (396 страниц большого формата) вышли в свет в Иерусалиме в 1977 году.

Меир Канторович

В Израиле я познакомился с двумя учениками Меира Канторовича, доктором Зеэвом Бернштейном и доктором Довом Левином. Их рассказы пополнили мои знания об этом несгибаемом человеке, ходячей энциклопедии иудаизма, блестящем знатоке иврита и... многострадальном мученике, современном Иове, обреченном на полуголодное и безрадостное прозябание в одном из заброшенных сел Казахстана.

Еще в тридцатые годы Меир Канторович завоевал в городе Каунасе (Литва) всеобщее признание в качестве несравненного знатока иврита, Библии и всей необъятной литературы, относящейся к иудаизму. Он был любимым педагогом местной ивритской гимназии имени Швабе[2]. Евреи Литвы знали его также как выдающегося публициста и горячего поборника идей сионизма, участника международных сионистских конгрессов.

Резкий перелом в его судьбе произошел в 1940 г., когда Красная Армия вступила в Литву, и это ранее независимое государство стало частью Советского Союза. Ивритская гимназия и многие другие еврейские учебно-воспитательные и культурные заведения были безжалостно ликвидированы. Иврит, Библия, иудаизм стали подвергаться преследованиям. Все сионистские организации сразу оказались вне закона. Языком преподавания во временно уцелевших еврейских школах стал идиш.

Меир Канторович, любимый учитель, воспитавший целое поколение образованных евреев, был вообще отстранен от педагогической деятельности как опасный для общества «буржуазный националист». Но он не сдавался и продолжал, рискуя свободой, давать частные уроки и пропагандировать верность своему народу.

В июне 1941 года Канторович был арестован и восемь лет провел в лагерях «Северураллага» на каторжных работах. В 1949 году его сослали на вечное поселение в село Зеренда Кокчетавской области Казахстана – одно из самых отдаленных и заброшенных мест этой республики. В эти края во время войны были сосланы десятки тысяч немцев Поволжья, и Канторович оказался среди них и коренных местных жителей единственным евреем.

В это село он прибыл больным и нищим, без одежды и без самых необходимых вещей. Достаточно сказать, что у него не было даже брюк, и он был вынужден в первые дни появляться на людях в одном белье, пока кто-то не сжалился над ним и не подарил ему свои старые брюки. С трудом ему удалось получить работу ночного сторожа в местном колхозе, и это спасло его от голодной смерти.

В Казахстане холодные ночи, а у него не было ни пальто, ни полушубка, ни одеяла, чтобы укутаться во время ночных дежурств и спастись от пронизывающего ветра. Он часто болел, его здоровье было основательно подорвано.

В 1950 году Меир Канторович заболел тифом. Когда он поправился и вышел из больницы, ему некуда было идти. Над ним сжалилась малограмотная немецкая крестьянка и пустила его к себе в дом. Этим она спасла ему жизнь.

Все попытки выдающегося ученого и педагога получить работу преподавателя в местной школе окончились неудачей, хотя он отлично владел не только немецким, но и английским. Ведь он – «враг народа», которому нельзя доверить воспитание подрастающего поколения. И лишь после смерти Сталина, когда Канторович обратился за помощью к Илье Эренбургу, в ту пору влиятельному депутату Верховного Совета, он был принят на работу и стал учителем немецкого и английского в одной из местных школ.

Титульный лист книги М. Канторовича «Исследования Экклесиаста и Притч Соломона», опубликованной им в Иерусалиме под псевдонимом Эльйоэйнай

Когда жизнь мало-мальски наладилась, и не надо было каждый день думать, где раздобыть еду и самое необходимое, Меир Канторович с юношеским жаром вернулся к своим излюбленным занятиям – ивриту, Библии, древней истории еврейского народа. В короткое время десятки страниц были исписаны его бисерным почерком, и случалось, что он едва успевал заносить на бумагу рождавшиеся у него новые мысли.

Заниматься ивритом и Библией в казахском селе? Это казалось невозможным, невероятным – ведь в его распоряжении не было ни одной еврейской книги, не было даже Танаха, изучению которого он всегда уделял особое внимание.

Да, это было невозможным и невероятным для любого другого, но не для Меира Канторовича. Ведь большую часть Танаха он знал наизусть еще с детских и юношеских лет, и это не было результатом механического заучивания и запоминания. Весь Танах он исследовал как ученый, изучил грамматику, этимологию, стилистику всех его частей. Эти занятия продолжались всю жизнь, даже в те годы, что Меир Канторович провел в тюрьмах и лагерях, в ссылке и во время ночных дежурств в колхозе. Он тогда ничего не фиксировал на бумаге, но голова продолжала неустанно работать в заданном направлении в любых условиях.

Десятки его бывших учеников оказались в Израиле и в США, и с некоторыми из них Канторовичу удалось списаться. Он просил их об одном – высылать ему научную литературу, книги, журналы, статьи, необходимые для его исследовательской работы. И первые книги стали поступать. Правда, в Казахстан доходили далеко не все бандероли, которые ему высылались, но все же со временем укомплектовалась небольшая научная библиотека. Но в ней, однако, не хватало самой главной книги – Танаха. Несколько раз его друзья высылали ему Библию, но эту книгу неизменно задерживала почтовая цензура. И тогда, в октябре 1960 года, Меир Канторович посоветовал одному из своих учеников переплести Танах вместе со стихами современного израильского поэта, который в ту пору слыл левым, борцом за мир, другом Советского Союза. Этот трюк удался, и Библия была, наконец, получена...

Связь с учениками фактически началась тогда, когда Канторович находился в советском концлагере. Восемь его питомцев вместе с родителями были сосланы в Якутск, и оттуда по инициативе Зеэва Бернштейна они ежегодно посылали ему те скромные посылки и денежные переводы, которые дозволено было получать политзаключенному. Все они впоследствии репатриировались в Израиль.

Свои заметки, статьи, исследования Меир Канторович стал пересылать своим друзьям и ученикам в Израиль, и вот в журнале «Ѓахинух» («Воспитание») в 1964-65 гг. появились его работы, сразу привлекшие внимание специалистов: «О грехах, которые мы согрешили в этимологии, сознательно и по незнанию», «Форма и содержание в библейском иврите», «Забытые значения слов» и другие. По совету бывшего заместителя директора ивритской гимназии Швабе доктора Аарона Бермана (он еще в тридцатые годы переехал в Эрец-Исраэль) Канторович засел за работу над монографиями о Притчах Соломона и Екклесиасте, так как в процессе исследования этих книг у него родилось много новых, оригинальных мыслей.

В 1968 году мне удалось заочно познакомить Меира Канторовича с другим гением – замечательным еврейским поэтом Борисом (Довом) Гапоновым, который перевел на иврит «Витязя в тигровой шкуре» Шота Руставели, «Героя нашего времени» и стихи Лермонтова, несколько стихотворений Марины Цветаевой, Ивана Бунина, Евгения Евтушенко и др. По моей просьбе Канторович выслал Гапонову, жившему тогда в Кутаиси, оттиск одной из своих статей и получил в ответ пространное послание. Вот несколько выдержек из него (в русском переводе):

«Сразу же по получении вашего письма сел писать ответ. Это письмо было для меня не только приятным сюрпризом – оно доставило мне много радости и удовлетворения. Горжусь, что вы соблаговолили обратиться ко мне и таким образом я получил возможность познакомиться с человеком исключительным!

Трудно передать тот интерес, с которым я прочел ваше письмо и приложенную к нему статью. Я их неоднократно перечитывал и не переставал дивиться вашему неприметному героизму в течение десятилетий, когда вы были лишены всего, кроме страданий... Но вот голос Иакова преодолел руки Исава, и в этом, на мой взгляд, главный смысл ваших исследований Библии: Вы устраняете грубую работу чуждых рук, занимавшихся ею, и делаете слышимым голос, который прозвучал в Синае из уст и сердец нашего народа».

Гениальный еврейский поэт правильно определил основное направление работ Меира Канторовича. В исследованиях Библии последних веков задают тон зарубежные христианские ученые, и многие из них, особенно немцы, приложили немало усилий, чтобы лишить Библию самобытности. К сожалению, есть немало еврейских ученых, которые идут по стопам своих западноевропейских коллег, и их тоже Меир Канторович подвергает суровой и нелицеприятной критике.

Последние годы его жизни (Меир Канторович скончался 16 декабря 1980 года в селе Рузаевка Кокчетавской области на семьдесят пятом году жизни) были омрачены частыми и длительными недомоганиями (результат долгих тюрем, лагерей и ссылки), а также болезнью жены, серьезными психическими расстройствами младшей дочери и бытовой неустроенностью. Изба, в которой жила его семья, обветшала и нуждалась в капитальном ремонте. Зимой он и домочадцы страдали от холода. Одежда, в которой он ходил, обносилась, но не было возможности заменить ее другой. Нищенская пенсия, которую он получал, давала возможность жить лишь впроголодь. Но самый тяжелый удар обрушился на него в начале 1980 года. В избе, где жил один из сыновей Меира Канторовича, возник пожар, и в его пламени сгорел живьем его четырехлетний внук. Второй, двухлетний мальчик, получил тяжелые ожоги. Машина скорой помощи, которая везла ребенка в больницу, перевернулась, и он тоже погиб...

Но и после этих тяжелых ударов судьбы Меир Канторович продолжал работать и присылать дополнения к уже написанным главам своих исследований. Он не выпускал из рук пера даже тогда, когда уже не вставал с постели, и только неумолимая смерть прервала его работу...

Ниже публикуются в русском переводе фрагменты «Введения» профессора Тель-Авивского университета Б. Уфенгеймера к последней книге Канторовича-Эльйоэйная[3] и отрывки из его автобиографии.

Из «Введения»

...Книга, лежащая перед нами, содержит два очерка о Йешаяѓу Бен-Амоце (пророке Исайе) и обширный всеобъемлющий очерк о верованиях евреев древней Элефантины... В этих работах автор открывается перед нами как исследователь и писатель одновременно. В процессе творчества он успешно обновляет много слов и выражений, дабы освободить современный иврит от большого количества иностранных слов и терминов, приставших к нему.

У Эльйоэйная свой самостоятельный подход к исследуемому материалу. С большой интеллектуальной силой он доискивается научной истины... В своих предыдущих книгах, изданных на иврите, он обосновывает принятый им метод комментирования на глубоком языковом анализе библейских текстов и рукописей Элефантины. Он не боится предлагать далеко идущие новшества, но при этом скрупулезно верен массоретской версии...

Из архива Канторовича

Этим объясняется его крайне отрицательное отношение к исследователям Библии из числа немецких протестантов. Не без основания он подозревает их в антиеврейских тенденциях и в легкомысленном отношении к еврейским текстам.

Эльйоэйнай выступает в своих очерках как непримиримый борец за нашу Тору. Это не бесстрастный стиль исследователя, замкнувшегося в башне из слоновой кости под флагом истинной или показной объективности. Всем своим существом Эльйоэйнай нерасторжимо связан с проблемами, которые подвергаются обсуждению. Буря и пламень – вот что характеризует его литературный стиль. Честь Торы – его личная честь...

По мнению исследователя, шестая глава книги Исайи отражает двойной поворот в биографии этого пророка. С одной стороны, он порывает с народом, «чьи уста нечисты», среди которого живет, – имеются ввиду полные скептицизма «ученые мужи», с которыми Исайя дружил в молодости. В то же время он принимает на себя пророческую миссию, главная цель которой – наставления и предупреждения народу Израиля.

Стремясь это доказать, наш исследователь вступает в острую полемику с израильским ученым Иехезкелем Койфманом... Он утверждает, что миссия пророка носила ярко выраженный воспитательный и обличительный характер. В связи с этим Канторович-Эльйоэйнай оспаривает также точку зрения другого видного ученого – Мартина Бубера, утверждавшего, что Исайя вводил в заблуждение народ и ожесточал его нереальными и неприемлемыми вестями о близком вызволении.

В таком же дискуссионном плане написан очерк о евреях Элефантины. И тут во всем блеске проявляется его лингвистический талант... Он стремится доказать, что евреи древней Элефантины были верны иудаизму и успешно опровергает ходячее представление, будто их вера была синкретической.

В центре увлекательной полемики – выявление истинной сущности пяти имен собственных, которые до последнего времени считались именами теофорными и якобы принадлежали чужим богам, которым евреи Элефантины будто бы служили наряду с единым Богом Израиля. Оригинально и остроумно Канторович-Эльйоэйнай показывает несостоятельность этих утверждений, устанавливая подлинное значение корней данных имен...

Следует учесть, что все эти исследования были написаны в непроглядной тьме советского галута, когда их автор был обездоленным бедняком и прозябал далеко от центров культуры и знания. Он располагал лишь весьма скромной библиотекой, которую его ученикам и друзьям удалось переслать ему из Израиля и США. Там, в Средней Азии, в Казахской республике, среди примитивных и грубых колхозников, под бдительным оком КГБ, жил и работал этот одинокий еврей. Он попал туда после Катастрофы, в которой погибли его близкие и родные, и, пройдя адские муки советских концлагерей, был сослан сюда как «враг наро­да» только из-за его любви к Сиону и нашей Торе.

Там он жил, и в немногие свободные часы уединялся с Книгой Книг и углублялся в нее. И эти часы, по его собственному признанию, были самыми счастливыми в его жизни. Он писал самозабвенно, с упоением, и единственной целью его трудов было изучение Торы для лучшего познания ее и «возвеличения Библии, которая является основой души нашей и нашего существования», как он выразился в своей краткой автобиографической справке. Всей своей деятельностью Меир Канторович воплотил в жизнь слова пророка – «Словам Твоим внял я и поглотил их, и стало слово Твое радостью для меня и отрадой сердцу моему...» (Иеремия[4], 15, 16).

Благодаря этим исследованиям и трудам, опубликованным ранее, безвременно ушедший от нас Канторович-Эльйоэйнай вступил победителем в храм еврейского возрождения XX века. Он занял почетное место среди исследователей Библии и обновителей иврита, обогативших нас своими трудами. Публикуемая книга – вечный памятник героизму духа, который смог преодолеть все мучения тела и души. Это интимная беседа Меира Канторовича со своим Творцом, и в ней он нашел успокоение душе своей, приобщившись к могучим корням и истокам иудаизма...

Меир Канторович-Эльйоэйнай 

Кое-что из моей биографии

...Когда мне исполнилось пять лет, я начал посещать хедер. Мой отец выбрал в качестве преподавателя рабби Шмуэля Менде, меламеда, хорошо знавшего еврейскую грамматику. Когда меня привели в хедер, я уже умел писать, так как мой дед со стороны матери учил меня выводить еврейские буквы углем на печи. Отец был этим недоволен, но затем смирился: ему нравилось, что я быстро научился грамотно писать.

Через некоторое время, когда отец обеднел, меня перевели в «Талмуд-Тору»; там я изучал Библию и Талмуд у рабби Мордехая-Шмуэля.

Когда мне исполнилось восемь лет, отец пришел к выводу, что в «Талмуд-Торе» мне делать нечего, и сам стал обучать меня Ветхому За­вету, Мишне и Гемаре.

Библию мы изучали на лоне природы. По дороге в местечко Груздь была скала, на которой мы сидели и занимались. В одиннадцать лет я уже знал основательно весь Ветхий Завет. Большую часть Книги Бытия, все притчи Соломона и многие главы Пятикнижия и Пророков я знал наизусть.

После нескольких пожаров, в которых сгорел наш дом со всеми пожитками, в Новом Жагоре была основана ешива (на средства богатого рижского еврея, уроженца нашего местечка)[5]. Мой отец был одним из трех ее преподавателей. Руководил ешивой раввин Гельцман. И в ешиве меня обучал отец. Там я впервые увидел ивритскую светскую книгу – брошюру И. Кацнельсона «Три буквы».

Местный зубной врач Авраам Идельсон (брат редактора журнала «Рассвет») упросил моего отца, чтобы тот разрешил мне дружить с его сыном и посещать их дом. После долгих колебаний отец согласился... В доме этого зубного врача я впервые познакомился с новой еврейской литературой на иврите – сочинениями Менделе и Хаима-Нахмана Бялика.

К радости этого врача я подружился с его сыном, но его мать резко выступала против системы обучения моего отца. Она твердила, что он обязан обучать меня русскому, немецкому и подготовить к поступлению в гимназию. Ее открытая критика старой системы обучения и воспитания восстановила меня против нее, но ее слова о светских науках запали в душу. Там загорелся огонек, и он уже никогда не угасал.

Но вот вспыхнула Первая мировая война, и евреи Жагора и окружающих местечек были изгнаны с насиженных мест. Их подозревали в шпионаже в пользу немцев. Сначала мы оказались в Риге, затем нас эвакуировали на юг России в город Мелитополь. Там я увидел совсем другую жизнь и совсем других евреев. Евреев, которые не соблюдали святость Субботы, сыновья и дочери которых не знали языка идиш. Я увидел еврейских мальчиков и подростков, которые не занимались ни в хедере, ни в ешиве, а посещали русские школы...

В богатой библиотеке Мелитополя, основанной казенным раввином Брагиным, я обнаружил обширную и разнообразную ивритскую литературу, начиная от периода Ѓаскалы (Просвещение) и до наших дней. Так как моя старшая сестра Пнина работала там библиотекарем, двери книгохранилища были всегда для меня открыты. Я увлекся чтением книг, глотал одну за другой. Все тома истории еврейского народа Цви Греца и исследователя Талмуда Айзика-Гирша Вайса вначале я читал украдкой, а потом осмелел и стал их читать открыто...

Среди евреев Мелитополя я слыл вундеркиндом. У меня появились новые знакомства и новые стремления. Если раньше идеалом моей жизни было напутствие отца – «Совершенствуйся в знаниях иврита и грамматики, чтобы опровергнуть слова атеистов о Библии и Талмуде», то теперь моим идеалом и путеводителем стал Ахад Ѓа-ам с его идеей духовного сионизма (о, детская наивность!).

Кроме того, я расширял свои знания, углубленно занимаясь грамматикой, изучая труды комментаторов Библии. Я также давал частные уроки иврита.

В конце 1920 года мои родители вернулись в местечко Жагоры. Мне и моей сестре Пнине (она была на четыре года старше меня) литовские власти не разрешили вернуться на родину.

Титульный лист монографии М. Канторовича «Исследования Библии в советской неволе», написанной в казахском селе Рузаевка. Монография вышла в свет в 1984 г. в Иерусалиме

Во время НЭПа нашлись добрые люди, которые помогали мне осуществить мое стремление вернуться к больным и беспомощным родителям и быть рядом с ними в пору старости. По пути в Литву, в начале 1921 года, я оказался в городе Витебске. Там я познакомился с известным художником Шмуэлем Абой Пэном, который поддержал меня. Я продолжал чтение книг по проблемам языкознания. Там же я познакомился с интересным человеком по фамилии Левин. Когда-то он был богачом, домовладельцем и фабрикантом, но все его имущество было конфисковано. Однако в его квартире сохранилась богатая библиотека, и он разрешил мне пользоваться ею.

Летом 1922 года мне и моей сестре разрешили вернуться в Литву, и с июня 1922 года до середины 1926 года я жил в родных Жагорах. Там я готовился к поступлению в восьмой класс ивритской гимназии. Я занимался философией, всеобщей историей, социальными науками, всеобщей еврейской литературой. В то же время я продолжал давать частные уроки иврита и даже организовал при поддержке одной образованной дамы нечто вроде частных курсов по подготовке юношей и девушек в шестой класс ивритской гимназии.

Летом 1926 года меня приняли в восьмой класс гимназии Швабе. В 1927 году я закончил ее[6].

Когда я был учеником восьмого класса, союз еврейских студентов избрал меня редактором юношеской газеты «Галим» («Волны»), и в ней я опубликовал первое стихотворение Леи Гольдберг, которая впоследствии прославилась как выдающаяся израильская поэтесса и профессор литературы Иерусалимского университета. Я помогал ей также в огласовке ее стихов и в их стилистической шлифовке для журнала «Нетивот» («Тропинки»).

В 1927 году я поступил в Литовский университет в Каунасе и изучал философию у профессора Сизимана... Убедившись в том, что еврею нет особого резона изучать философию в Литве, я стал посещать лекции доктора Х.Н. Шапира[7].

Мне было нелегко заниматься, так как я был очень беден. Частные уроки, дабы можно было существовать, отнимали много времени и мешали совершенствоваться в науках. Стремясь улучшить свое материальное положение, я поехал в город Вилькомир и там полтора года преподавал иврит и Библию. Четыре дня я работал в местной гимназии, а затем три дня слушал лекции в Каунасском университете.

Нагрузка оказалась для меня непосильной, и я вернулся в Каунас. Тут я снова начал давать частные уроки, а также читать лекции в учительской семинарии общества «Тарбут» («Культура»). Я вел там курс усовершенствования языка иврит, читал лекции по еврейской истории и по средневековой еврейской литературе.

В 1932 году меня пригласили преподавать иврит, современную и средневековую еврейскую литературу в гимназии имени Швабе, в которой я когда-то учился. Там я работал до 1940 года[8].

В конце 1953 года я стал преподавать иностранные языки в средней школе села Зеренда. В конце 1965 года я ушел на пенсию.

В шестидесятые годы, пожалуй, немного раньше, началась переписка с моими бывшими учениками доктором Довом Левиным и Шимоном Финкелыштейном (ныне житель Чикаго). При посредстве доктора Дова Левина я стал переписываться также с секретарем Союза израильских учителей Шаломом Левúным и доктором А. Берманом, бывшим руководителем Каунасской гимназии, в которой я работал.

Дорогой Шалом Левúн настоял на том, чтобы я возобновил углубленные занятия по исследованию Библии и иврита. Я опасался, что, оторванный от научной среды, могу придти в своих исследованиях к выводам, сделанным ранее другими, и невольно окажусь в положении плагиатора, но Ш. Левúн уверил меня, что этого не случится. И Шимон Финкельштейн настоял на том, чтобы я продолжил свою исследовательскую работу. Прочитав одно из моих писем, которое содержало ответ на некоторые его вопросы в области языкознания, Финкельштейн написал мне, что мой ответ очень убедителен, и я вправе считать себя знатоком проблем ивритской лингвистики.

От Шалома Левúна я получил книгу Екклесиаста с введением и комментариями (на иврите) американского профессора Хаима Гинзбурга. Автор утверждает, что Екклесиаст переведен на иврит с арамейского и приводит ряд доказательств для обоснования этой точки зрения, с которой я никак не мог согласиться. Обстоятельно и подробно я написал об этом доктору Берману, крупному специалисту в области нашей древней литературы, обладавшему также глубокими знаниями философии и естествознания. Сразу же по достоинству оценив значение моей критики, он попросил меня составить подробный очерк моих представлений об авторе Екклесиаста. Я выполнил его просьбу (эта работа стала затем первой главой моей монографии об Екклесиасте; глава называется «Кто такой Екклесиаст и когда он жил»). Ответ доктора Бермана гласил:

«То, что вы написали, мне очень нравится. Вы избегаете схоластических споров, и решения, которые вы предлагаете, просты и вполне приемлемы. В вашем изложении все становится простым и ясным. Хорошо было бы, если бы вы согласились написать книгу об Екклесиасте и о древней еврейской мудрости вообще».

Я согласился взяться за работу. В процессе ее я выслал А. Берману более ста двадцати писем. Он мне очень многим помог:

1. Доктор Берман и его секретарша перепечатали мою рукопись.

2. Не раз, по его совету, я уточнял некоторые спорные проблемы.

3. Он присылал мне, по моей просьбе, обширные выдержки из книг, которые у меня отсутствовали.

4. Он меня поддерживал материально.

5. Он опубликовал мои труды в разных печатных органах и писал о моей научно-исследовательской работе в «Ѓапоэль Ѓацаир» («Молодой рабочий»), «Ѓадор» («Поколение») и в других печатных органах.

6. Он ободрял меня, когда я впадал в уныние из-за того, что мои труды не находят широкого отклика среди ученых.

Доктор Берман заинтересовал моими исследованиями видного израильского писателя Элиэзера Штейнмана, который тоже высоко оценил мои труды.

После кончины доктора Бермана Элиэзер Штейнман пригласил к себе моих старых друзей по Литве А. Шамира и Исраэля Каплана и попросил продолжить дело, начатое доктором Берманом, и добиться выхода книги в свет, и оба они уделили этому немало времени и сил.

Перед своей кончиной А. Шамир обратился к Обществу по изучению Библии с просьбой взять на себя публикацию моих трудов. С тех пор этим занимается доктор Бен-Цион Лурье. В 1977 году мои монографии об Екклесиасте и притчах Соломона были опубликованы (в одном томе) этим Обществом.

Над своими исследованиями я работал самозабвенно, с упоением. В моих трудах нет и следов карьеризма. Не для защиты диссертации я сочинял свои труды, не для получения научных званий и степеней. Не для материальной выгоды и не для того, чтобы проникнуть в так называемую «международную науку», о которой я невысокого мнения, а исключительно для возвеличения Библии, которая является основой души нашей и нашего существования. И для опровержения постыдных речей пигмеев (вне нашего народа и внутри него), которые тщатся преуменьшить значение Ветхого Завета...

Я был тяжело болен во время этой работы, но не было в моей жизни минут большего счастья, чем те, когда я писал свои труды.

Перевод А. Белова.

Примечания