Тереза из Вильнюса, штрихи к портрету
По поводу книги Улицкой «Даниэль Штайн, переводчик»

В писательском ремесле имеется известный закон: если описано ружье, оно должно выстрелить. Избыточные изображения искажают общую картину повествования, путают читателя. Если вы хотите вывести образ гулящего русского купца, вам совершенно не обязательно помещать его в Париж. В противном случае получится только анекдот: вернувшись в Россию, на вопрос «Как Париж? Как парижане?» он ответит: «пьют как сволочи».

Если вы желаете описать духовные искания христиан – даже если большая часть из них евреи – их вовсе незачем помещать в Израиль: их вполне можно изобразить и в естественной среде обитания. Поднявшись в Иерусалим и попав в Старый город, евреи обыкновенно направляются к Стене Плача, а не минуя ее – к Храму Гроба Господня. Описать обратное и при этом не дать почувствовать, что поступок этот для данной местности, по меньшей мере, экстравагантен – значит сильно чего-то не понимать. Израиль все же кто-то зачем-то создавал, и если уж пишешь об этой стране, то хорошо было бы как-то и к этим людям примениться, призадуматься, а во что они верят? Ведь, к слову сказать, тысячелетний христианский антисемитизм, отказывающий иудаизму в его собственной религиозной правде, создал условия для Холокоста.

И все же делать такие замечания в адрес опубликованной книги – это все равно, что заглядывать в чужую тарелку. Нет, я далек от того, чтобы как-то всерьез критиковать роман Людмилы Улицкой «Даниэль Штайн, переводчик». Что она написала – то написала.

Между тем мимо одной детали ее произведения я все же пройти никак не могу, и это – одно допущенное ею литературное заимствование, порождающее ряд неприятных недоразумений.

В своей содержащей автобиографические фрагменты книге «Лики Торы» (в неполном варианте издававшейся в 1993 и 1995 годах (см., например, "Заметки по еврейской истории", №№2,3 и сл.), и в полном виде размещенной на моем сайте http://abaratz.com) я рассказал об одной своей хорошей знакомой, проживающей в Вильнюсе – католичке, имеющей богатый мистический опыт, который она частично отразила в неопубликованных пока дневниках.

В своей книге (разумеется, с ее разрешения) я привел несколько ее историй. Вот одна из них: «Однажды в декабре 1980 года оказался при смерти один выдающийся ксендз. Не знаю, почему Тереза так прониклась его судьбой, но она пожелала умереть вместо него. Настоятельница дала на это благословение. Ксендз встал со смертного одра. А ровно через год, в декабре 1981 года, слегла Тереза. Она ослабла до того, что не могла ходить. И тут страх смерти вдруг так охватил ее, что она взмолилась Всевышнему и сказала: «Пусть произойдет самое ужасное, пусть меня выгонят из монастыря, только чтобы мне сейчас не умереть».

Через неделю Тереза снова смогла ходить, через четыре месяца познакомилась со мною, а еще через четыре месяца ее безо всяких видимых причин прогнали из монастыря. С той поры она не слыхала больше утешающий голос Всевышнего».

Вот как творческое воображение Улицкой расцветило мое скупое свидетельство: «Мне явилась эта мысль, что я могу уйти вместо него. Утром я подошла к настоятельнице. Она ко мне очень расположена. Я сказала ей, что чувствую зов уйти вместо L. И она меня благословила. Я сразу же пошла в храм Непорочного Зачатия на Зверинце и снова стала молиться. И настала та золотая минута, когда я поняла, что меня слушают. И я взмолилась – возьми меня вместо него. Я не уходила из храма до позднего вечера – все стояла в молитвенном оцепенении. Поздней ночью вернулась к сёстрам.

На другое утро настоятельница шепнула мне: «L. сегодня ночью экстренно оперировали. Удалили почку. Он при смерти». И улыбнулась, как мне показалось, с усмешкой.

Представьте, все уже были готовы к его смерти, а он пошёл на поправку. Выздоровление L. шло необыкновенно быстро. Через три недели он вышел из клиники, епископ не разрешил ему ехать в Каунас, поселил у себя. На Пасху он служил. Всю службу я плакала счастливыми слезами – жертва моя принята, и я стала готовиться. Сразу же после Пасхи я начала слабеть. Я похудела килограммов на десять. Прискорбно, что моё радостное и приподнятое состояние сменилось такой слабостью, физической и духовной, что описать это не берусь. На прошлой неделе я дважды падала в обморок... Я с трудом засыпала, и просыпалась через пять минут от приступа страха. Я всё время мысленно возвращалась к той минуте, когда в состоянии экзальтации, несовместимой с трезвенным духом, я просила об этой замене. Я была тогда в таком очищенном состоянии, что в тот момент уход был бы благодатен. Теперь же я находилась на самом дне, и тяжесть меня раздавливала. Кошмарное, неописуемое состояние, и предсмертный ужас – животный, пронизывающий насквозь – вызывал тошноту, и я, хотя ничего не ела, постоянно извергала из себя пенную кислоту ужасного вкуса. Это был вкус страха. Потом произошла ещё одна, совершенно ужасающая вещь – из меня, вопреки законам природы, начали вываливаться полные унитазы экскрементов. Ничего гаже нельзя себе представить – в этот момент я ощутила, что все моё тело просто выходит из меня в таком смердящем виде, что ещё через несколько дней вся я, без остатка, уйду в канализационную трубу. Просто последнюю кучу смыть будет некому. И тогда я взмолилась: не этого я хотела! Жертвуя собой, я ждала награды. Красоты. Справедливости, в конце концов. Но получила другое! Да откуда я взяла, что жертва может испытывать радость от самоотдачи. Тошнотворный страх, ни малейшей благодати. И стоя над унитазом, полным до краёв дерьмом, я взмолилась. Нет, не перед образом Девы, не перед Распятием – перед кучей смрада я взмолилась: сделай так, чтобы мне сейчас не умереть. Пусть произойдёт самое ужасное, пусть даже меня выгонят из монастыря, только не дай мне сейчас умереть… Через неделю я уже могла ходить. Через три месяца меня выгнали. Настоятельница вела себя так, как будто я её обманула. Она не выгнала даже сестру Иоанну, хотя она воровка, неисправимая воровка. Сестры обходили меня, как зачумлённую, – после того, как все за мной ухаживали и высказывали столько сочувствия. Впервые за двадцать лет Пасха моя – не Воскресения, а умирания. Нет радости. Как Лазарь, пребываю в смертных пеленах, хотя жизнь мне оставлена. Одиночество моё полное, почти без изъяна».

Подписаны эти слова именем… Тереза!

В другом фрагменте я пишу: «Через три года после того, как Тереза вступила в монастырь… с ней произошло следующее. Как бы упругий воздух обнял ее, лаская и властно говоря: «Отдайся мне». Терезе были знакомы уже самые разные видения, я уже говорил, в частности, что Господь часто поддерживал ее голосом. Но это было что-то совершенно ни на что не похожее. Страх охватил Терезу, но любопытство оказалось сильнее, и она позволила несколько секунд этим ласкам продолжиться. Когда же в следующий миг Тереза страстно воззвала к Богу, послышалась шипящая брань, и все исчезло.

Явления эти стали повторяться, особенно после того, как рассказав о них настоятельнице, она приобрела репутацию сумасшедшей. Желая убедиться в обратном, т. е. в том, что ее действительно искушает дьявол, что все это не плод какой-то болезни, Тереза иногда стала почти «вызывать» этого демона. По моему впечатлению, она действительно поступала слишком наивно, когда из одного любопытства какое-то время не сопротивлялась и лишь следила за тем, «что он предпримет дальше». А дальше становилось лишь все труднее сбросить его. Не раз дьявол буквально парализовал ее, так что она не только не могла пошевелить рукой, чтобы осенить себя крестом, но и даже приоткрыть рта для молитвы. Вообще, как она рассказывала, иные баталии продолжались часами, особенно по ночам, когда сестры кругом спали… Священник запретил ей всякие эксперименты, одновременно заверив, что враг этот бессилен причинить ей настоящее зло. То же самое она не раз слышала и из уст самого Господа. Вообще это стал ее крест, чем больше терзал ее дьявол, тем больше утешал ее и Господь».

Улицкая следующими словами излагает приведенный в моей книге отрывок:

«Однажды, когда я стояла на молитве, со мной произошло следующее: как будто упругий и горячий воздух охватил меня, ласкал меня всю и бессловесно просил согласия отдаться ему. Ничего подобного прежде я не испытывала. И, несмотря на необыкновенно сильное желание продлить эти ощущения, я ответила отказом. Но ласки продолжались, и горячий воздух вился вокруг меня, проникая к груди и к бёдрам. Тогда, словно очнувшись, я воззвала к Господу, и немедленно услышала шипящую брань и лёгкий щелчок. Явления эти стали повторяться. Я рассказала об этом настоятельнице. Боюсь, что она не была осмотрительна, и многие узнали об этом от неё, и у меня возникла репутация сумасшедшей. Помня о болезни моей тётушки, я понимала, что может быть какая-то наследственная склонность к безумию, и, желая убедиться в обратном, то есть в том, что меня действительно искушает дьявол, а не болезнь, я научилась вызывать этого демона – это давало мне ощущение, что не он мною управляет, а я им. Тем более что я всегда умела вовремя остановить искушение. Теперь я понимаю, что это была опасная игра, но дошло это до меня не сразу. Временами демон меня просто парализовывал, так что я не могла пошевелить рукой, чтобы осенить себя крёстным знамением. Я даже не могла произнести молитву – горло было как заморожено. Эти ночные битвы продолжались часами, когда сестры мирно спали. Священник запретил мне вступать в любое общение, внутренне обращаться к существу, которое он назвал именем "сатан". Я боялась произнести это слово, но после того, как его произнёс священник, я уже не могла себя больше обманывать. Священник уверил меня, что враг никогда не может причинить нам вреда, если мы сами не даём на это согласия. Чем больше терзал меня "сатан", тем больше утешал меня Господь. Так длилось несколько лет. А потом произошло то, о чём я прежде рассказывала: я взяла на себя обет, связанный с L., который не смогла исполнить».

Как мы видим, писательница пересказала прочитанную ею в моих «Ликах Торы» историю Терезы довольно близко к тексту. Если бы дело этим ограничилось, я бы только пожал плечами. Однако далее расхождения решительно нарастают. Так, моя знакомая, оставаясь доброй католичкой, и поныне продолжает жить со своим мужем-католиком и двумя прекрасными детьми в Вильнюсе, причем за неимением средств они даже ни разу не посетили Святую Землю. Улицкая же обращает свою Терезу в православие, женит на православном священнике-информаторе, и отправляет их в «землю Иисуса», при въезде в которую супруги дружно отрекаются от своей веры, объявив себя атеистами. Из текста не вполне ясно, участвуют ли герои в доносительстве вместе, или же этим занят только глава семейства. Семейство же между тем растет: через некоторое время у Терезы рождается сын с синдромом Дауна, в котором оба родителя прозревают… Мессию. Вера в чудесного ребенка (который зачем-то подвергается обрезанию) столь крепка, что супруги даже порывают отношения с теми, кто смеет ее с ними не разделять! Тут впору было бы ожидать развития темы молений перед унитазом, но хотя бы от этого мы избавлены, при том, что Улицкая и дальше уделяет немало внимания физиологии своей героини, которая у нее страдает вагинизмом.

Спору нет, даже самые сомнительные и скудоумные персонажи, если на то есть воля автора, имеют право на существование, однако вплетать в их историю вполне узнаваемые эпизоды из жизни столь же реальных, сколь и достойных людей – не самая хорошая идея.

Как так получилось, в принципе понятно: «навозну кучу разгребая», писательница натолкнулась на несколько строк, показавшихся ей достойными ее «коллажа». Видимо решила, что автор «Ликов Торы» может быть только польщен.

Я отнюдь не уверен, что вольное переложение Улицкой моих текстов тянет на плагиат, но в любом случае меня волнует совсем не этот вопрос. В конце концов автор имеет полное право заимствовать свои образы не только из реальной жизни, но и из документов (которым в определенном смысле является мой «роман-быль»), имеет он и право сохранять имена реальных исторических лиц. Однако в тех случаях, когда он по непонятной причине смешивает этих реальных исторических лиц с «кучей дерьма», или даже просто явственно опошляет их, у них также появляется известное право внести некоторую ясность. Этим своим правом я бы и хотел здесь воспользоваться.

Описанная мною Тереза (впрочем, в книге я привел лишь ее второе имя, не упомянув первого, которое, как говорится, «хранится в редакции») – лицо реальное, лицо необыкновенно живое, чистое, яркое, да и, наконец, пишущее (по-польски) не только интимные мистические дневники, но и публикующиеся в местных изданиях статьи. Поэтому я бы хотел решительно отмежевать свою добрую знакомую от того мутного и отталкивающего персонажа, который представлен в «коллаже» Улицкой.

У читателя может сложиться ложное впечатление, что я и Улицкая независимо друг от друга описываем одно и то же лицо. И этого впечатления я бы очень желал избежать. Улицкая никогда не встречалась с Терезой (это я, разумеется, проверил), она знает о ее существовании исключительно из «Ликов Торы». Речь, таким образом, идет не о «прообразе», а о прямом литературном заимствовании. Читающей публике следует знать, что выведенная в «Переводчике» Тереза, кроме самого имени и пары биографических эпизодов, позаимствованных без спроса из моей книги, не имеет ничего общего с реальной Терезой из Вильнюса, дневники которой, возможно, когда-нибудь еще увидят свет.

***