Сочинитель снов

Я по разному себе представлял жизнь после смерти, но не думал, что будет, как в армии. Всех свежеусопших выстроили в два ряда, и к нам вышел ангел неизвестно какого звания принимать пополнение.

– Сейчас я буду спрашивать, кто чем занимался при жизни, а вы вместо ответа делаете два шага вперед. Всем понятно?

– Понятно… а что тут понимать?.. «но проблем»! – отвечали мы вразнобой.

– Надо отвечать: так точно, господин ангел.

– Так точно, господин ангел.

– То-то. Сапожники есть?

Вышли двое умерших от алкоголизма.

– Портные?

– Я! – закричал какой-то позеленевший от старости еврей из второго ряда. – Да будет вам известно, я обшивал не кого-нибудь, а солистов Большого театра и членов правительства.

– Сделай два шага и заткнись, – посоветовал ему ангел.

– Программисты.

Первый ряд весь шагнул. Я остался один, как голенький.

– А тебе что? – рявкнул на меня ангел. – Особое приглашение требуется?

– Извините, но я не программист.

– На рабочего не похож, на инженера – тоже…

– А я как раз инженер… но человеческих душ.

– Кого чего?

– Душ человеческих.

– Что же ты раньше молчал? Раздолбай, понимаешь. Надо немедленно доложить по инстанциям. Остальные свободны. Вольно! Разойдись! Можно оправиться.

И полдня не прошло, как прибыл ангел, чином значительно старше предыдущего, – шесть крылышек на погоне.

Я вспомнил – у Пушкина:

«И шестикрылый серафим на перепутье мне явился».

– Умыться! – приказал мне серафим, – затянуть ремень на три дырки, чтоб штаны не спадали, надраить сапоги, чтоб блестели, как у барана яйца.

– У меня сапог нет, господин серафим, только белые тапочки. А штаны, что соседи купили вскладчину, пришлось разрезать сзади, иначе не налезали, а в моих стыдно было показаться людям в гробу.

– Это дело поправимое, есть сапожники и портные! – доложил ангел, принимавший пополнение.

Кирюх усадили тачать мне сапоги, а позеленевший еврей, тем временем, снял с меня мерку, продолжая при этом рассказывать, как он шил фраки тенорам, дирижерам и министрам иностранных дел.

В конце концов, меня, умытого и приодетого, доставили в небесную канцелярию к Самому.

– Насколько мне известно, – сказал Сам, – инженерами человеческих душ называли у вас одно время писателей.

– Да, по определению Горького, Алексей Максимыча. Небось, он тоже здесь у вас.

– Мало ли что брякнет какой-то мертвец. А по сути?

– По сути, я, как бы сказать, сочинитель. Сочиняю всякие увлекательные истории, чтоб не скучно было жить.

– А что, жить не интересно?

– Кому как. Но умирать никому не хочется.

– Ладно, – сказал Сам, – не будем вдаваться в подробности. Чем вы предполагали заниматься на том, то есть уже на этом, свете?

– Я вообще не предполагал…

– Напрасно. Нам нужны профессионалы, особенно программисты: Вселенная бесконечна, галактик бесчисленное количество, в них беспрерывно происходят самые разные процессы…

– А сапожники зачем и портные?

– Обслуживать программистов.

– А я?

– Будете сочинять, как сочиняли.

– Чтоб не скучали программисты?

– У нас не заскучают. Вы будете обслуживать тех, кого обслуживали раньше.

– Живых людей?

– Вот именно.

– Гм... Конечно, есть такие писатели, которых читают и после их смерти. Это классики. А мои сочинения умерли вместе со мной, некоторые даже раньше.

– Вы меня не поняли. Вы не будете плодить макулатуру, какую фабриковали при жизни.

Здесь, у нас, все заняты исключительно полезным делом. Лично вы будете сочинять сны.

– Сны?! Я?..

Честно, я никогда не думал, что сны кто-нибудь сочиняет. Да и кто может сочинять сны другого человека? Для этого нужно, как минимум, залезть к нему в душу. Ведь персонажи снов – это лица и события, которые выплывают из памяти… Откуда мне знать, что там хранится, в памяти незнакомого человека? Чужая душа потемки.

Я ничего этого не успел сказать, лишь подумал, но Сам, видимо, в словах не нуждался.

– Для нас, – сказал Он, – чужая душа отнюдь не потемки, а вся – как на ладони. Когда человек засыпает, ангел-хранитель берет его душу и приносит сюда, к нам. Здесь ее тщательно изучают, и мы принимаем решение: вернуть человеку к утру его душу или оставить на небесах.

– То есть человек может и не проснуться?

– Да. Если душа его не пригодна для дальнейшего существования на земле.

– Что значит, не пригодна?

– Ну, не способна двигать далее человечество по пути добра.

Ты представляешь, дорогой читатель – если вообще существует читатель моих посмертных записок – какое меня охватило отчаянье? Тысячу раз прав классик, изрекший: «На свете правды нет, но нет ее и выше!»

– Делайте со мной что хотите! Плевать, я и так уже умер. Но я вам прямо скажу: либо вы бездушные бюрократы: бессмысленно штампуете свои решения; либо ослепли, оглохли и окончательно оторвались от жизни: вам сверху не видно абсолютно ничего! Сколько их не проснулось по утрам добрых, хороших, дорогих и детям своим, и женам, и близким своим и далеким, даже святых, если хотите знать, людей! И сколько просыпается всякой сволочи, готовой встать и идти на подлости, даже убийства…

Ни молний, ни громов в ответ не последовало.

– Успокойтесь, – сказал Он. – Оставьте эмоции для ваших сочинений. Пути добра и зла для вас неисповедимы. Отнюдь не такие искушенные люди, как вы, а совсем простые смертные, давно изобрели пословицу «от добра добра не ищут». Но, может быть, самый большой злодей на свете посеет такой ужас в мире, что уже никто никогда не примирится со злом. Нет дня без ночи, отлива без прилива и добра без худа.

Честно – меня этот ответ не удовлетворил. Но что я мог сделать? Если Он так устроил жизнь, значит, не мог иначе. А я, тем более, бессилен что-то изменить.

– Что от меня требуется?

– Помочь человеку пережить это испытание. Еще неизвестно, вернется ли к нему его душа, а он уже ощутит ее отсутствие и перепугается до смерти. Ну вот. А если он видит сон, значит, думает, что жив. Логично?

– Трудно не согласиться.

– Вот и приступайте к делу. На складе вам дадут душу спящего, вы ее потрясете и из того, что вытрясете, соорудите человеку сон. Поинтереснее. Не мне вас учить. С Богом!

Он вызвал ангела, который сопроводил меня в хранилище спящих душ. Они были сложены рядами на стеллажах, впритирку друг к дружке, как книжки в библиотеке. Только, в отличие от книжек, некоторые сопели и похрапывали.

Я в этом огромном зале оказался далеко не единственным сочинителем. Тут работали толпы моих коллег, среди них члены Пен-клуба и даже лауреаты Нобелевских премий, с кем-то я встречался в курилке Дома литераторов, иных я знал только по портретам или бюстам на площадях. У некоторых присутствовал на похоронах.

Я быстро постиг методы их работы здесь и понял, что Сам совершенно справедливо не дал им доспать до утра. Все они были отпетые халтурщики. Никаких снов не сочиняли. Просто снимали душу с полки встряхивали, как стаканчик с игральными костями, и тот хлам, что оказывалось на поверхности ссыпали в пластиковые мешочки, пришлепывали липучку-квитанцию с именем душевладельца и бросали на ленту транспортера, который двигался по кругу, как в багажном отделении аэропорта. Ангелы-хранители расхватывали души с транспортера и летели к своим подопечным. Вот и весь процесс.

А я, что, рыжий? Я последовал их примеру. Снял с полки первую попавшуюся душу, встряхнул, ссыпал, приклеил, бросил… Но, когда ангел-хранитель, схватил упаковку, я к нему подошел.

– Слушай, будь другом, дай поглядеть на плоды своего творчества, если это можно так назвать.

Ангел оказался добрым малым:

– Ладно, можешь посмотреть, что человеку снится. А я, тем временем, перекимарю хотя бы одну ночь.

И вот что приснилось человеку. Будто он живет в большой старой коммунальной квартире, где на кухне 24 плиты, столько же кухонных столиков и 24 бабы дерутся за один кран над грязной чугунной раковиной. Все эти бабы на самом деле секретные сотрудники НКВД и бегают жаловаться на него товарищу Сталину, который живет с ним в одной комнате, за ширмой, и спит в солдатской койке, застланной серым одеялом шинельного сукна с надписью «ноги». Соседки клянутся на сталинской конституции, что человек, которому все это снится, не выключает свет в уборной. Но Сталин, оказывается, не просто Сталин, а его покойный отец, хотя у его отца была вроде бы совсем другая физиономия, и он не курил трубки. Теперь же Сталин, идя навстречу пожеланиям соседок, принимает решение расстрелять собственного сына. Сын умоляет его пощадить, взывая к отцовским чувствам, но у Сталина отклеиваются усы, и это уже не Сталин, а Путин, и соседки волокут беднягу в уборную – «мочить в сортире»....

Тут он, слава Богу, проснулся: душу сняли с полки и отправили прямиком к владельцу.

А я твердо решил в следующий раз по возможности изучить доверенную мне душу спящего, прежде чем перетряхивать почем зря. Однако к тому времени, когда я пришел на работу, мои коллеги уже расхватали все души с полок и так активно халтурили, что и не подступись.

Но в углу на голом столе, обитом железом, я заметил, лежали несколько папок с душами.

Я сунулся, было, туда, но ангел-уборщик, который катал пылесос, остановил:

– Эй ты, писатель гребаный! Нафиг тебе эти души, когда они почитай, что мертвые? Уже отмечены. К утру переложат на стол регистрации мертвых, и – с концами.

И покатил дальше свой пылесос. А я схватил полумертвую душу, ту, что с краю, раскрыл и провалился в бездну.

Память души вообще бездонна, потому что никто не помнит начала дней своих. А это был уже очень старый человек, взваливший на себя все тяготы века. Смерть вспахивала землю у самых глаз его, глядевших из-под каски на краю окопа. Смерть держала его под прицелом, стоя на вышке над колючей проволокой, окружавшей концлагерь, смерть подстерегала его на скалах, где камни осыпаясь из-под ноги, летели в пропасть, и вот сейчас смерть уселась у изголовья, рядом с тумбочкой бесполезных лекарств и просто лениво ждет.

Я взял его душу под мышку и пошел в канцелярию, где под дверью с табличкой «Ангел смерти» меня остановила секретарша:

– Вы записаны на прием?

– Я уже был…

На самом деле не я побывал у Ангела смерти, а он у меня, но секретарша растерялась, и я вошел.

– За что вы убиваете этого человека? Мало его убивали?!

– Не «за что», – поправил меня ангел, – а «почему». Сколько можно умирать? Человек устал. Здесь ему будет спокойнее. Вы, надеюсь, успели убедиться: не так страшна смерть, как ее малюют.

– Страшна не смерть, а потеря жизни.

С этими словами я вышел, и я уже знал, что делать. Прежде всего, отыскать тайники души, Отыскал и заглянул. Тайников в бездонной душе оказалось немного, всего два: Река и Лодка. Два любящих друг друга существа, которых только он соединял, пока были силы.

И я сочинил ему сон.

Спящий старик ощутил забытую легкость в теле и увидел мужика лет сорока пяти с каштановой бородой, слегка подсвеченной серебристыми волосками. Не сразу догадался, что это он сам и есть. А, когда влез в свою прежнюю шкуру, обрадовался, легко взобрался на стремянку, которая почему-то стояла в передней, и полез на антресоли, где лежали тюки с байдаркой, отданной 30 лет тому назад какому-то салаге, разбившему ее на порогах. Во сне байдарка оказалась целехонькой, упакованной, пересыпанной тальком. И палатка на месте, и спальный мешок, и надувной матрас, и «загорелый» котелок, и даже брезентовые рукавицы «кострового» Все это снаряжение он погрузил на самодельную тележку с двумя колесами от детского велосипеда и отворил двери… Волна влажной свежести ударила ему в лицо, с запахом промытой зелени, всплесками рыб и свистом крыльев стрижей над поверхностью светлеющих вод. Это Река вышла навстречу Лодке. Ее темно-зеленые кудри летели вместо с течением туда, где она намывала елочкой песок и резвились литые рыбы с алым оперением.

Он сбросил штормовку, расшнуровал тюки. Из дерева, пластика и брезента и дюраля в его руках стала формироваться лодка. И вот она уже родилась: длинная, синяя, туго натянутая на деревянные ребра-шпангоуты и гибкие стрингера. «RZ» – эрзетка, сделанная в GDR, где вероятно еще не забыли об изяществе обводов спортивных речных судов, несмотря на социализм. Высокий и широкий носовой отсек, и низкий зауженный – кормовой соединялись красными полосами фальшбортов в единое – неразделимое, вытекающее одно из другого. Стоит взмахнуть крылатым веслом из отполированного дерева, крытого лаком, как скрипка Страдивари, и синяя птица помчится стрелой, почти не прогибая речное зеркало…

Но он задержался, во сне собирая лодку, до утра, которое не должно было наступить для него. В комнату вошла женщина из социальной службы, приставленная к нему, и увидела лежащего на диване старика с отвисшей челюстью и остекленевшими глазами. Привычная ко всему, она позвонила в скорую и в милицию.

Пока они ехали по городу, он столкнул лодку на воду. Река мягко спружинила, лодка качнулась, днище ощутило ласковый холодок.

– Поцелуйтесь, девочки, – сказал он Реке и Лодке.

Разул кроссовки, рассчитано точно поставил босую ногу так, чтобы не нарушить равновесия, сел и уперся ногами в рулевую планку. Взял весло с развернутыми наподобие пропеллера лопастями – оно лежало вдоль борта…

Когда труп, накрытый с головой, выносили ногами вперед из опустевшей квартиры, он был уже далеко отсюда.

…Пришел ангел-регистратор и душу, над которой я только что трудился, переложил на стол смертей. В тайники никому не нужной души он, естественно не стал заглядывать. И не учел, конечно, что двух вещей, превращенных мною в сон, там не хватает.

Вот он и плывет по моей бесконечной реке в своей длинной лодке.

 натяжные потолки недорого