Гений в плену или в плену у гения. Избранные стихи

Предисловие Ванкарема Никифоровича

О новой книге Софьи Шапошниковой

Существование русскоязычной художественной литературы во многих странах, где живут эмигранты из бывшего Союза, давно уже стало явлением нормальным и обычным. Мы привыкли к тому, что наши книжные магазины постоянно предлагают многочисленные издания прозы и поэзии; произведения, созданные разными авторами в разных жанрах, можно найти и в Интернете.

В этом большом потоке зачастую сложно выделить что-то яркое, интересное, запоминающееся, отличающееся талантливым образным решением и индивидуальной авторской неповторимостью. Прежде всего это касается поэзии: стихи сегодня пишут очень многие.

Поэтому особенно приятно, когда встречаешься с новой книгой, где с первых же страниц поражает талантливая авторская индивидуальность. Так случилось, думается, у многих, кто прочитал книгу поэзии «Гений в плену, или в плену у гения» Софьи Шапошниковой – русской писательницы, живущей ныне в Израиле.

Именно так – «Гений в плену, или в плену у гения» – названо совершенно оригинальное произведение, которое открывает книгу. Эта необычная поэма посвящена жизни и творчеству великого композитора Людвига ван Бетховена. Стихотворные тексты здесь чередуются с прозаическими, но все объединено общей ритмикой, эмоциональной энергетикой, единым чувственным порывом и настроением. Поэтесса, воссоздавая эпизоды из жизни и творчества Мастера, как бы раскрывает причины появления замыслов и их воплощения в гениальных звуках музыки. И нас увлекает этот порыв, органичность этого единого, очень редкого в литературе смешения поэзии и прозы, которая тоже ритмична и образна. При чтении этой поэмы возникает удивительное ощущение: мы как будто слышим рожденные силой любви знакомые мелодии и музыкальные фразы из бетховенских сонат и симфоний.

«Сонаты слышу и вижу ясно

Горенье взгляда и руки, руки!..

Все в Нем и просто и прекрасно,

А в сердце чутком крик разлуки.

Мотаются по ветру кроны.

Любовь и возмущенье спорят.

Рояль измучился от горя,

Взлетают пальцы – струны стонут...»

Музыка... Она звучит и в самые счастливые, и в горестные минуты. Моцарт, Бетховен делают нашу жизнь богаче, ярче, порой помогают понять собственную душу, осмыслить свои желания и свое место в этом мире. Софья Шапошникова преподавала литературу. Об этом узнаешь с удивлением – неужели не музыку? Впрочем, это очень близко, главное – как повезло ее ученикам.

Лирические стихотворения этой книги условно объединены в тематические разделы. Каждое произведение – это прежде всего исповедь души, исповедь пережитая, взволнованная. Принципиально отказываясь от формально-звукового начала, автор выстраивает свою образность, исходя из чувственного, эмоционального восприятия окружающего мира и всего, о чем думает, с чем сталкивается в жизни, о чем постоянно и напряженно размышляет. «У себя ученица я все годы подряд», – программно заявляет поэтесса. Первая группа стихотворений посвящена любви, мужу-художнику («Я разлуки с тобой не хочу!»). Большая настоящая любовь рождает ощущение, что «день, как выигранный бой: нас и сегодня двое!». Огромность мира, в котором мы живем, его радость и боль, его непостижимость, его запахи и краски, – все это ощутимо в поэзии Софьи Шапошниковой.

«Упасть на сено. Запахом зайтись,

Как плачем. И не сразу раздышаться –

И все мечты, наверное, свершатся,

И облаком укроет плечи высь.

Сухих травинок, каждого цветка

В отдельности руками не коснуться,

Обнять все разом, сладко задохнуться

И пульс земли услышать у виска».

Следующий раздел лирики поэтессы раскрывает перед читателями некоторые подробности ее жизни и судьбы: отец был арестован и убит в зловещем 1937-м, когда Софье исполнилось 10 лет. Тогда же она написала стихотворение «Где ты, папа?..»

«Небо смотрит хмуро

В мокрое окно,

На столе окурок

Не дымит давно.

Рама без портрета

Говорит о нем.

Песенкою спетой

Детство за окном...»

Потом угнали в лагерь и ее маму. «Так с детства ненависть росла», – звучит признание в одном из стихов. Чтобы «не подвести случайно близких», пришлось сжечь детский дневник. А жить приходилось постоянно так: «Один бок – к метели, другой бок – к огню». Поэтому до сих пор поэтессе «застилает взгляд всех душегубок дым – открытье века...».

Душевное успокоение пришло значительно позже, когда она с семьей переехала жить в Израиль, когда можно было радостно воскликнуть: «Здравствуй, моя страна! Я душой с тобой наконец». Несколько стихотворений посвящено переживаниям, которые испытали многие из нас в эмиграции, когда надо было думать, как «в душе своей объединить два истока»: еврейскую боль и русское слово.

«Как я вижу себя изнутри?

Кто мы – русские или евреи?

Подскажи мне душа, говори,

Помоги возродиться скорее!..»

Но прошло время, и духовное возрождение пришло, и поэтесса уже с другой интонацией утверждает: «Мне трудно, значит, я живу. Тревожно – значит, не устала любить людей, цветы, траву...». Интересен раздел, где собраны стихотворения, посвященные сегодняшнему видению поэтессой многогранного окружающего мира. Удивительно, что многие образы и ассоциации напоминают видение, близкое к изобразительному искусству. Одно из стихотворений посвящено Ван Гогу. Этот «извечный сеятель и жнец» «жадно в пальцах кисть зажав клал мазки – все пробы, пробы...». Или: «Черная графика зимнего леса, в чем твоя тайна, скажи?». Она же неожиданно может увидеть в «царстве моря» прибрежные камни такими, как будто их «из пены скульптор ваял». Особенно восхищена поэтесса порой цветения в Израиле, которая «совсем иная, чем везде, где я жила...». Полностью разделяем мы и авторское поэтическое восприятие многогранной образности израильской осени: «В ней чисто женская душа, а поступь у нее мужская...».

Впечатляют в книге и стихи, затрагивающие сложные и во многом неразгаданные проблемы природы поэтического творчества. Характерно следующее откровенное авторское признание:

«Мне кажется, я вся переселилась

В стихи. Но сердце не остановилось.

Оно, больное, верно бы не билось,

Когда б не поэтическая власть...»

Софья Шапошникова рассказывает о своем «личном коде стихов», о том, что «все труднее утром рано слова ложатся на бумагу». Отдельные стихотворения посвящены Пушкину, Баратынскому, Ахматовой, в них – дань любви и уважения к тем, кто учил и жить, и любить, и творить. И снова мы находим в стихах восхищение картинами мужа, его «целым миром пейзажей». И звучит собственное скромное признание, что она пишет «отнюдь не эпопею – тетрадку своего бытия». Завершают эту книгу поэзии небольшие портретные этюды, во многом эмоционально обобщенные, и стихи-раздумья, которые названы «Мои загадки». В них опять нас поражает необычная, яркая образность поэтессы и продолжение ее размышлений о жизни и природе творчества.

«Билась я всегда о те же скалы,

Но не гасла к сущему любовь.

И когда над скалами сверкали

Молнии, сама спешила к ним,

Чтоб укрыть собой – щитом живым...»

Софья Шапошникова – автор более двадцати книг прозы и девяти сборников стихотворений, изданных в бывшем Союзе и в Израиле. Но ее последняя книга – «Гений в плену, или в плену у гения» – особенная, необычная. Уверен, что своей оригинальной стилистикой, образностью и эмоциональной проникновенностью в самые глубины души она понравится многим любителям настоящей поэзии.

Ванкарем Никифорович

***

Софья Шапошникова

Из книги «Гений в плену или в плену у гения»

(Из раздела «Избранные стихи»)

Что есть любовь

Любовь не сон. Не страсти бред.

Любовь – страданье за другого

И рвение спасти от бед,

И неистрёпанное слово.

Любовь есть неудобный мир,

Она мучительное счастье.

А для кого-то – праздник, пир

Пускай на месяц – ты в нём властен.

Но только жизнь пойдёт на спад,

Ты до конца познаешь цену:

Любовь – двоих особый лад,

Нерасторжимый и нетленный.

***

Не бери мою боль, не бери.

Этой боли не годы – века,

А в веках – бунтари-тихари

От погрома, пинка и плевка.

Что плевок! Был и нету следа.

Но душа никогда не заспит

Обновлённый коричневый спид:

В нём безмерная зреет беда.

Нет, гнезда я тебе не совью.

Посмотри, вот уже упыри

Топчут душу мою и твою.

Не бери мою боль, не бери.

Не бери.

Заклинание

Тревожно.

За тебя тревожно.

Ты осторожен?

Будь осторожным!

Мир так огромен,

Суров и сложен,

И час неровен…

Будь осторожен!

Боюсь до дрожи

Машинной рати,

Будь осторожен

Ты, Бога ради!

Будь осторожен:

Не простужайся,

Не ушибайся,

Не оступайся,

Не поскользайся!..

Но мне тревожно:

Ты, осторожный,

Не стал бы зайцем,

Не стал бизоном

С дублёной кожей

И плоскодонной

Лодчонкой тоже,

Не стал стеною

Пред чьей-то болью,

Одним собою

Обеспокоен,

Чтоб жизнь итожа,

Вдруг не открылось,

Что осторожность

Украла силу,

Украла душу,

Твой мир нарушен,

И ты заужен,

И ты засушен,

Тревожным словом

Моим стреножен.

Ты по-иному

Будь осторожен:

Не унижайся,

Не восхваляйся,

Не пресмыкайся,

Не отступайся!..

Ночью

Я при жизни услышала плач обо мне

Голоском не твоим – детским.

Ты твердил одну страшную фразу во сне,

Ты меня отпевал сердцем.

Голос сердца всегда и щемящ, и высок –

Детский, праведный голосок…

Ну, зачем же, Судьба, нам такая любовь

До бездонного смертного мига!

Мы с тобою земные, и мы из рабов:

Чувство истинное – вериги.

Я покашляла тихо, и ты приумолк,

Я волос твоих редких погладила шёлк.

***

Я тебе так мало, скупо говорила!

Вслушайся в молчанье – я же говорю:

Ты моё спасенье, ты любви мерило,

В тёмном лабиринте для тебя горю.

Нет и в старом сердце никогда покоя.

Крылья распахнуть бы, защитить от бед.

Мне не госпожою быть и не рабою –

Хоть простою свечкой, если нужен свет.

В десять лет (1937 год)

Под ногами галька. В оспинах ступни.

Мне себя не жалко в горестные дни.

Ноги ледяные, осень на дворе.

Где мои родные о такой поре?

Почему босая? Потому – назло.

Я себя бросаю в пенное стекло –

Леденит, щекочет, ломит до нутра.

Прохожу до ночи с самого утра.

В десять лет непросто замышлять борьбу.

Мне бы ножик вострый, крылья на горбу.

Света нет на свете. Солнце под замком.

Девочка в берете. Ни души кругом.

В июне сорок первого

Как упоённо дети спят!

Семейство тесное опят

Упругих и русоволосых –

Обыкновенный детский сад.

Спят на террасе в летний зной.

Трав усыпляющий настой,

Неповторимый дух сосновый.

Щекой к подушке, а рука

Ладошкой розовой открыта

Для тихой ласки ветерка.

…И небо мирное пока.

Все живы.

И уже – убиты…

Детский дневник

Он был опасен, мой дневник,

Как отраженье общих бедствий,

Как обобщённый детский крик,

Как обличающее детство.

Когда в тифу, в ночном жару

Пошла с тетрадкой обречённой,

Чтоб превратить её в золу,

Я лишь вздохнула облегчённо.

И смерть не будет мне страшна,

Не подведу случайно близких

И в потаённых чёрных списках

Их не возникнут имена.

Пол выгибался подо мной,

Уныло кланялись колени,

Быть может, это шар земной

Устал от жертвоприношений.

Мне жаль сейчас мою тетрадь,

Как фотографии былого,

Но если б надо выбрать снова,

Я снова предпочла б сгорать.

***

Одинаковы дороги,

Камень, темень без конца.

Тень убитого отца…

И везде, везде пороги.

Очень тесно. Слишком тесно.

Тень по воздуху неслась

И была со мной совместно

Ненавидящею власть…

Запах гари

Запах гари. Запах гари –

Я спешу закрыть окно.

…В сатанинском том пожаре

Нам погибнуть суждено:

Рая Гринберг всей семьёю,

Златокосая Рахиль…

Это всё звалось войною,

Это отрочества быль.

Список класса помню ясно.

Собрался еврейский класс.

Все мы жили без опаски,

Тридцать пар еврейских глаз.

Семилетка за плечами:

Кто-то в техникум пойдёт.

Я – в восьмой. Решили сами,

Что мы знали наперёд!

Старших классов мне не кончить.

Им не выжить под врагом…

…Я вбежала в город гончей,

Обегала каждый дом…

«На Слободке закопали

Нас живыми… Эти рвы

Всё ходили ходунами –

Мы рвались на свет из тьмы…»

«Нас сожгли в люстдорфских складах

Всех живыми… много дней

Бушевал огонь… Не надо б

Говорить – живым больней…»

Запах гари… запах гари…

Не закрою я окна!

Ходит люд на тротуаре –

Я в Одессе сожжена.

Когда-нибудь

Когда-нибудь закончатся раздоры и войны,

И люди на людей поднимут взоры спокойно,

С приятием, без всяких подозрений, неверья,

И будут среди них простак и гений, наверно.

И будет город чист, широк и светел, как парки,

И девочка в когдатошнем берете пройдёт под аркой,

Построенной в знаменованье мира навечно…

…Представила – и не темно, не сиро, и всё по-человечьи.

***

Последний всплеск волны во мгле

Безлунной ночи.

Последний всплеск огня в золе,

Как многоточье.

Последний мозга острый всплеск –

Паденье в пропасть

Уже серебряных небес

Наивысшей пробы.

Судьба землян

Младенец окунулся в свет

Из тьмы привычной – тьмы утробной,

Такой уютной и удобной

В неведомую – из планет

Единственную – ставшей кровной.

Он перенёс сильнейший стресс.

Его душа, пока немая,

Поздней откроет: он воскрес

Для жизни на Земле. Чудес

Необычайность познавая,

Не вспомнит: времени – в обрез.

Трагедий нет. Трагедий нет!

Есть два конца судьбы единой.

Два стресса – с жизнью посредине –

Есть то, что Небо всем даёт.

Миры

Дорогой мой, не тужи: это – жизнь.

А за нею снова жизнь – жизнь Души.

А за миром – цепь миров, не оков.

Там и встретиться нам вновь, пусть без слов.

Мы по взгляду всё поймём: мы есть Мы.

Там прозрачный водоём, свет без тьмы.

Тёплый свет, желанный свет, нет разлук.

Что с того, что без примет, – рядом друг.

Не уходят в никуда. Не тужи.

Есть ещё одна среда – Мир Души.

***

Дни, как листья, опадали,

Мы себя в друзьях теряли.

Горек смутный путь.

Утоли моя печали,

Пусть в конце, а не в начале,

Пусть когда-нибудь.

Мне б ещё раз удивиться

Добрым людям, светлым лицам,

Всё – да не в укор.

И живой воды напиться.

И, пригнутой, распрямиться,

Высоко подняв, как птица,

Осмелевший взор.

Утоли моя печали,

Хоть с последними свечами

Над закрытыми очами.

***

Нет, нет конца!.. Скажи, иначе как бы

Я обитала в сизой той дали,

Где молнии, сходясь, как прежде сабли,

Уклончиво касаются земли?..

Есть нечто недоступное, есть тайна,

Как в омутах неведомой реки:

Живые души, собираясь стайно,

Мерцают тихо, словно огоньки:

Общаются… земляне, мы не знаем –

Иная форма жизни нам дана.

Но светоречь, свой лёт не прерывая,

Достигнет нас и будет прочтена.

Осень

В душе просторно, как в природе.

Всё, что случайно, отошло,

И, отдавая в мир тепло,

Душа не ищет, а находит.

И бескорыстие храня,

Она становится богаче,

Не ждёт капризную удачу,

А просто рада свету дня.

***

Чёрная графика зимнего леса:

Голые ветви. Стволы.

Ветер размашистый. Небо белёсо.

Дали сквозные белы.

Кажется, всё отпеванью покорно –

Чёрные ветви мертвы,

Хоть сотворяется снова под чёрным

Светлое чудо листвы.

Но до листвы, до зелёного плеска

Лес – колдовство для души.

Чёрная графика зимнего леса,

В чём твоя тайна, скажи?..

***

Упасть на сено. Запахом зайтись,

Как плачем. И не сразу раздышаться –

И все мечты, наверное, свершатся,

И облаком укроет плечи высь.

Сухих травинок, каждого цветка

В отдельности руками не коснуться,

Обнять всё разом, сладко задохнуться,

И пульс земли услышать у виска.

***

Я не могу любить сильней.

Я не могу дружить верней.

Не оставляю про запас

Тепла, которое для вас.

А новый день, а новый гость –

И вдруг зимою ягод горсть

От искры нового тепла,

Сама которой не ждала.

Молитва

Господи Боже, сделай милость,

Чтоб моя мельница не покосилась,

Не покосилась, не захирела,

Чтобы помол был чистым и белым,

Чтобы годился для пышного хлеба

Всем, кто алкает, кто сыт ещё не был.

Господи Боже, сделай милость,

Сделай, чтоб печь моя не обвалилась,

Не обвалилась и не остыла,

Не угодила в мою могилу,

Чтобы, когда меня больше не будет,

Долго служила неведомым людям,

Чтобы не зря эта печь возводилась…

Господи Боже, сделай милость!

Островок

В потоке общем – островок.

На нём сгрудились люди.

И эту сушу создал Бог,

Но он-то нас и судит.

А веришь в Бога или нет,

Ты сам себя карай

За неотдачу, непривет,

За то, что здесь не рай…

В дальний путь

Вся в брызгах моря, в пятнах пристань –

Под солнцем, в бликах облаков.

Там группка пёстрых стариков

Вокруг рояля с пианистом,

Бутылок разномастный ряд…

Какой-то странный маскарад.

Стоит у трапа морячок

Безликий, белоснежный с медью.

А мне на теплоход успеть бы!

Но я смотрю, как на крючок

Мальчишка ловит безуспешно.

Какое имя рыбки здешней?

Мгновенный проблеск серебра –

Поймал! А мне на теплоход пора.

Над морем реет отраженье

Всего, что пристань полоня,

Захватывает и меня,

И в голове моей круженье,

Не верится, что теплоход

Вообще когда-то отойдёт…

Ночная няня

Ей скоро сто. Согнулась пополам.

Как веточка суха. Уже зим двадцать

Всё в пиджачке.

– Не холодно ли вам?

– Мне барыня велела обливаться

Всегда водой студёной по утрам.

– Как – барыня?.. Когда же это было?

– Пятнадцать лет сровнялось мне тогда.

Она меня к овсянке приучила

Да к той воде, что не теплее льда.

Я с этих пор ни дня не пропустила,

И хворь не липнет – есть в водице сила.

Спешит под вечер, мелко семеня.

Спрошу её, куда в такую пору.

Таинственно ответит: – Ждут меня… –

Подумает: а быть ли разговору?

И скажет: – Нынче в няни не идут.

Им, молодым, так вроде бы зазорно.

А я… Как позовут, я тут как тут.

Судно да утку… Нет работы чёрной.

И руки подняла: – На что ж они?..

– Вы в ночь сегодня?

– Я ночная няня.

Больному ночи тяжелей, чем дни.

Как чистую пелёнку подложу,

Как около тихонько посижу,

Взобью подушку – всё полегше станет.

– И в сон не клонит?

Подняла глаза

Туманные, далёкие, как детство.

Я поняла, она давно уж за –

За гранью сна – и с вечным по соседству.

– Поберегли себя бы хоть сейчас, –

Пробормотала я, чуть оробело.

– Вот отдохну, когда наступит час.

Ночная няня – это божье дело.

И побежала. Юбка до земли

И пиджачок всё тот: не ветхий – вечный.

А позади дороги пролегли,

Как за десятком жизней человечьих…

Судный день

Раскапываю из развалин.

Рассматриваю, что вдали…

Мы многого не понимали,

А годы, годы мимо шли.

Казалось, молодость без края,

И нет у зрелости границ.

Всю нашу жизнь припоминая,

Я перед Небом пала ниц:

Верни!.. С сегодняшнею верой

И нежным трепетом души,

Отмерь ещё раз прежней мерой

И приговор свой подпиши.

Мы любим – мы едино дышим,

Как не любили никогда!..

Но небо, видно, нас не слышит,

Лишь тускло светится звезда.