Машина времени

Просыпаясь, я застаю его у моей постели, но, стоит продрать глаза, он исчезает, будто приснился… Но я все-таки поймал его за рукав:

– Ты кто такой?

– Не волнуйтесь, всего-навсего ангел смерти.

– А, что, уже время?

– Нет, нет… Спи спокойно, дорогой товарищ. За вами придут.

Где-то я уже его видел. По-моему, еще в школе, где он был сторожем, что ли? Пузатый такой, со звонком… А, может, еще раньше, в детском санатории, он за нами горшки выносил из «горшковой» комнаты. Стоп. Может он тот… из похоронной команды, который принял меня за убитого, взвалил на телегу и «погонял до ямы»?

– У вас там все ангелы такие бездельники? – это я спросил.

– А почему мы, по-вашему, бездельники? – это он меня не понял.

– А потому что ходишь за мной… уже скоро сто лет…

– До ста двадцати!

– Значит понравилось: работа не пыльная… И ждешь, пока я сам коньки откину. Интересно, как вам зарплату начисляют там на небесах? Почасово? Или за год? Десятилетие?

– Оплата сдельная: в зависимости от количества изъятых из земного бытия. Вот был человек – не стало человека, и ангел смерти получает вознаграждение.

– Представляю, как ты меня ненавидишь!

– Я – вас? За что?

– За то, что я задержался на этом свете. Что ты с меня имеешь? Ноль без палочки.

– Ошибаетесь. За вас я получаю регулярно.

– Но я же ни разу еще не умер.

– И тут ошибаетесь: вы умираете регулярно.

Все-таки он мне снится. Такие абсурдные мысли лезут в голову только во сне. Я отпустил его рукав… Но не тут-то было.

– Разговор принципиальный, – заявил он решительно. – Вы поставили под сомнение мою профпригодность – потому прошу за мной…

И потащил к окну, за которым открывалась яма в десять этажей…

Я пробовал упираться четырьмя конечностями, еще и попой, извините, тормозил.

– Не имеете права! Вы ангел, а не убийца. Вы должны дождаться, пока Бог призовет. И, вообще, я беру свои слова обратно: вы не бездельник, просто всегда на боевом посту!

– Не дергайтесь. Никто вас хоронить не собирается. Я вам только покажу, как устроена машина смерти, или машина времени, – это, как вам больше понравится, – и спихну обратно доживать свою никчемную жизнь.

И выбросил меня в окно, не открывая…

Где я очутился? На курорте в Крыму. Предо мной дугой раскинулся бывший царский дворец с розовой колоннадой и просторной лестницей, сбегающей к морю.

Выше, на горе, поросшей лесом, – красовалась оглушающая надпись из букв циклопических размеров:

«Курорты трущимся»

Какой-то остряк в пижаме мне объяснил, что буквы «Д» и «Я» упали, так что поначалу надпись читалась вполне прилично: «Курорты трудящимся».

Впрочем, трудящиеся, они же «трущиеся», трудились в основном на номенклатурных постах. Другие отдыхали в санаториях попроще.

Но все эти мысли улетучились, как только я увидел мальчика на льве.

Лев, безобидный мраморный, возлежал еще с царских времен на одной из террас над водопадом лестницы. А мальчик, оседлавший льва, был самый настоящий, в штанишках на шлейках, таких теперь не носят, на голове расшитая бархатная тюбетейка с кисточкой, худые коленки и острые локотки раскрашены, как полагается, зеленкой. В прозрачных глазах ребенка я увидел испуг… Как мне подумалось, испуг перед жизнью, которая на него надвигалась… Но я ошибся:

– Море, – сказал малыш. – Говорили, что у него нет другого берега. У речки есть, а у моря нет. И правда, нет. Но никто не сказал, что оно стоит дыбом до самого неба, и непонятно, как держится пароход на этой синей стенке.

– Этого мальчика давно нет на свете, – сказал мой проводник. – Хоть весь мир перерой – нигде не найдешь того мальчика.

– Ты… ты убил ребенка! Да я не посмотрю, что ты ангел…

– Ангелы не убивают. Заповедь «не убей» и нас касается. Но я обещал показать вам машину смерти. Наберитесь терпения.

На этот раз он привел меня к реке. Вернее, – к речке, петляющей среди трав. Порой она раздувалась, а потом снова сужалась, превращаясь в ручеек, который гуси переходили вброд. Деревенские пацаны, голые, в одних лишь суконных кепках на головах, тащили против течения «рогелю» – мелкую сеть, натянутую на самодельный каркас из корявых веток. Топая босыми ногами, они загоняли всякую речную живность в треугольное окно «рогели», потом выдергивали ее из воды и «трясли» на берегу. Население худосочной речки оказалось на редкость разнообразным: тут были щурята, будущие щуки, похожие на маленьких крокодилов, литые красноперки, скользкие слепые сомята, полосатые окуньки и множество верховодок, похожих на шпильки для волос… Сердитый рак ворочался среди всей этой мелкоты, угрожая клешнями, и ноги сами несли его к воде, а паренек лет двенадцати, с виду городской: без кепки и в брюках, засученных аж дальше некуда, отсекал ему палочкой дорогу к отступлению.

Собрав добычу, пацаны побежали купаться на глубокое и достаточно широкое место возле бывшей водяной мельницы. Там сохранились остатки плотины и полусгнившие деревянные строения. Деревенские все попрыгали в воду, а городской паренек полез в темноту и сырость мельничных построек. Там все было из дерева: колеса, оси, зубчатые передачи – будто находишься внутри громадных часов с деревянным механизмом.

Потом он вылез из темноты и стал учиться плавать на мелководье. Сперва, упираясь руками в дно, бил ногами по воде, потом начинал подгребать под себя руками, и так, бултыхаясь, проплыл по собачьи метра два, и еще, еще… И был счастлив. К заходу солнца он уже мог лежать на спине, погрузив уши в воду и течение несло его как бревно, пока он в ужасе, что далеко заплыл, становился на ноги, и обнаруживал, что воды по пояс…

– Родители этого мальчика сейчас в городе, – сказал мой проводник, – отца исключили из партии, его вот-вот заберут, мать – тоже. И тогда сын останется в деревне с домработницей, которую они спасли от голода в тридцать третьем году.

– А сейчас какой год?

– Тридцать седьмой.

Я уже понимал замысел моего экскурсовода.

– И этого мальчика уже нет?

– Естественно. Но я вам покажу другого. Вот, видите, он идет по улице.

– Да тут темно, черт ногу сломит.

– А вы что хотели. Война только кончилась, фонари не горят, дома разрушены. Но они идут от вокзала, грохочут сапоги. Девять «лбов» с автоматами, и с ними лейтенантик.

– Да его только в профиль и можно рассмотреть.

– Может, это помогло ему дожить до девятнадцати. До Берлина дополз по-пластунски, прячась за любой бугорок.

– А сейчас вы его убьете на моих глазах.

– Его и без меня убили. Родители получили,… нет, не похоронку, а письмо от какого-то старшины: «мы с ним ходили на задание, я вернулся, а ему оставалось девяносто процентов смерти и десять процентов живкости…» Такой вот грамотный старшина.

– Каково матери это читать!

–  Еще бы! У матери сердечная декомпенсация, не встает с постели.

Но лейтенанту дважды повезло: выжил – раз, и в командировку послали через этот город проездом – два. Вот они и идут к нему домой.

В подъезде горела лампочка. У лейтенанта по-детски оттопыренные губы, а глаза взрослого человека, побывавшего за пределом. Звонок не работал. Лейтенант постучал в знакомую дверь, обитую дерматином. Долго никто не подходил, ночь все-таки, потом его старая нянька боязливо приоткрыла дверь на цепочке, и тут же захлопнула, увидев на лестничной площадке мужиков с автоматами…

– Откройте, это он пришел, – прозвучал слабый голос мамы из дальней комнаты. – Я знала, что он придет.

– Дальше можешь не показывать, – сказал я ангелу смерти, – я тебе сам покажу.

– Ну и кого вы покажете? Студента-хвостиста, поэта-хулигана, учителя-«русака», мужа и любовника, благородного отца семейства – конец известен: никого из них нет. Люди не вещи: лев, с которого малыш смотрел на море, растрескался и осыпался, но он по-прежнему украшает лестницу дворца, от водяной мельницы остались только сваи под водой, в квартире, за дверью, обитой дерматином, – другие жильцы… А вы исчезаете без следа. От куколки, из которой вылетает бабочка, остается хрупкая оболочка. Вы, наверно, не раз находили в траве пустую змеиную кожу. А все эти мальчики, мужчины женщины проходят, как дни. Вчерашний день был погожим и удачным. А где он, вчерашний день?..

– Ладно. Потрепались и хватит, – сказал я ангелу смерти. – Все они – я. А я еще жив, значит…

– Ничего не значит… Что в вас осталось от ребенка? Вас удивляет море, которое стоит стеной до неба? Вы не знаете, на чем держится пароход?.. Или вы по-прежнему бродите внутри таинственного механизма водяной мельницы, и сердце стучит, как тогда?.. А хватило бы у вас безумия пройти по минному полю, балансируя, как на проволоке. Хотя, какой смысл?

– Это было мальчишество.

– Значит вы не тот лейтенант, а расчетливый и ленивый старик…

Кажется, я понял, что он хотел сказать: все это не что иное, как цепочка реинкарнаций, которые происходят с человеком в течение его жизни.

– Выходит, и у меня еще есть шанс превратиться…

– В развалину, – сказал ангел смерти, – в старую мельницу, которая ничего не мелет, и вы забудете окончательно и бесповоротно всех, кто был вами до вас.

Ангел встал с моего дивана и пошел к двери:

– Тогда уже от вас не будет никакого толку, – добавил он уходя, – и я приду с носилками. До свидания.

http://navro.org/