Тени прошлого

(продолжение. Начало в №9(10)-2010)

Сонет 2

Покойному Лбову, который

брил всех важных мужиков в колхозе.

См. мою книгу «Незаконченный сонет», стр. 314-318

Он где-то жил, закинутый судьбой,

Когда-то окруженный диким лесом,

И не попутан, Боже, мелким бесом,

И сохранил неслыханный покой

Души своей, терзаемой рукой

Диктатора с почти таким же весом

И властью, лишь хранимой сатаной,

Под непрерывным, изощренным прессом.

Тебя послушать, маленький мудрец,

Как вспоминал твой друг, а мой отец,

Как ты дивился, ловкий брадобрей,

Что ты татарин – вовсе не еврей.

Был праведник, хотя вокруг Содом,

Светильник был, но тьма одна кругом.

Новелла 2. Западня

На острый кряж крутой был загнан гордый зверь,

Но полный ярости в своем последнем старте.

Охотники внизу замкнули без потерь

Свой точный смертный круг в отчаянном азарте.

Их верен был расчет, хоть шли издалека.

Но можно ль рассчитать отважное стремленье?

И прыгнул в бездну зверь, вцепившись в грудь стрелка,

И оба отдались бездонному паденью.

В старинных ойратских рукописях, относящихся к началу ХIII столетия, когда ещё эти монголо-алтайские племена яростно сопротивлялись набегам чингисхановых летучих отрядов, приводится любопытный военный эпизод, произошедший на южных склонах Хангая, нынешней западной Монголии.

После ожесточенных боев небольшой отряд воинов из племени дэрбэтов был загнан высоко в горы. Триста шестьдесят человек – это все, что осталось от большого конного подразделения Цэрэн-хана в сгущающихся сумерках уже холодного осеннего вечера на узкой, петляющей горной тропе. Измученные всадники на обессиленных горных низкорослых лошадках, без каких-либо запасов провизии и теплой одежды, мрачно плелись вдоль крутого кряжа, пока не достигли небольшой круглой ложбинки, где можно было хоть как-то расположиться на ненадежный ночлег.

Цэрэн-хан собрал сотенных начальников и их заместителей: «Если мы за три-четыре дня не найдем не перекрытую монголами тропу вниз, в котловину реки, нам конец. Кто хочет что-нибудь сказать?»

Один из сотенных мрачно ответил: «Мои воины тщательно проверили ближайшие спуски – на всех стоят конные монгольские посты и засады лучников». Долгое молчание воцарилось на этом импровизированном военном совете у костра под нависшей скалой. Вдруг к костру подошел один из десятников, хотя делать этого не имел права. Все из совета уставились на него в ожидании.

«Командир Цэрэн-хан, – низко склонился он, – я вспомнил нечто важное. Там, вперед и вниз по тропе, приблизительно в четырех часах среднего конного хода, находится горная деревушка. Живут там, правда, пастухи из племени баитов, но с проводником Сэнгээ за немалые деньги можно договориться. Никто лучше его не знает эти горы, и, наверное, он найдет тайные тропы, ещё не перекрытые монголами». Цэрэн-хан сказал главному сотенному: «Возьми его и еще семерых, поезжайте туда этой же ночью, к позднему утру вы уже вернетесь, а я тебе дам все, что у меня есть – все наши деньги».

В середине ночи всадники-дэрбэты уже стучались в самый большой бревенчатый дом на берегу быстрого ручья.

Глубокой ночью гости и хозяин услаждались обжигающим зеленым чаем, заправленным душистой травой и изрядным комком бараньего жира. Главный сотенный положил на циновку кожаный мешочек, плотно набитый деньгами, посмотрел на хозяина, маленького худого старичка с жидкой бородкой: «Это все, что у нас есть. Выведи нас вниз, в котловину, по тропам, свободным от монголов».

Глаза Сэнгээ загорелись при взгляде на деньги. Он надолго задумался. «Я слышал про вас. Вы слишком высоко забрались. Ступайте обратно, отдохните, не торопитесь. Завтра вы отправитесь по той же тропе, что шли ко мне, но на полпути, на разветвлении, пойдете вверх. После двух часов ходьбы на высоком скалистом плато вас будут ждать мой сын и его помощник. Они проведут вас по тайным верхним тропам до самого спуска на Большую дорогу в долину реки Дзабхан, а там уже вы пойдете сами к котловине Больших озер. Монголы ещё не пришли туда, но скоро они все равно доберутся и дотуда. Весь путь от скалистого плато до Большой дороги в долину займет три дня, ибо это тяжелый и опасный путь. Большую часть придется идти пешком, осторожно ведя лошадей на поводьях. Но проводники найдут вам подходящие площадки для установки палаток для ночлега. Это все».

Главный сотенный посмотрел на старого проводника с сомнением. Тот поймал его взгляд и усмехнулся: «Я уже стар для такой дороги, не сомневайся – мой сын знает свое дело. Передай мое глубокое почтение Цэрэн-хану – и ступайте с миром».

Поздним утром назавтра отряд выступил в дорогу и, дойдя до развилки, взял левую тропу наверх. После двух часов хода дошли до небольшого каменистого плато, но никого не увидели. Никто не разговаривал, а в сердце главного сотенного закралась тревога. Он даже подумал, что, если старик обманул, он возьмет своих людей, вернется в деревню баитов и сожжет её дотла, а людей перебьет всех до одного. Но вдруг кто-то крикнул: «Вон конные!»

На высокой крошечной скалистой площадке застыли два всадника в меховых из рыжей лисицы малахаях и стеганых войлоком халатах поверх обычных коротких бараньих фуфаек. Завидя отряд, они медленно спустились вниз. Главный сотенный подъехал к ним почти вплотную: «Кто из вас сын Сэнгээ?»

Вперед выступил более низкий худой всадник с горящими, как у отца, глазами: «Сегодня мы пройдем только три часа до площадки у горного ручья, где удобно набрать воды, помыться и установить палатки для ночлега», – сказал он.

Вечером Цэрэн-хан приказал главному сотенному: «Приставишь к ним Амурсана для присмотра за ними и их лошадьми». Главный сотенный подошел к проводнику вместе с низкорослым, но необычайно широкоплечим, с чудовищно мощной грудью воином: «Этот парень будет при вас, а главное – при ваших лошадях. Никто лучше его не понимает лошадей, он не знает усталости, он сделает всё, что вы попросите, но он глухонемой. Если вы захотите попросить о чем-либо, нужно тронуть его за плечо. Он повернется к вам. Говорите с ним просто, коротко, четко, глядя прямо в глаза – он все поймет по движению ваших губ, можно и жестами тоже помочь разговору. Вы будете спать в отдельной палатке, он пристроится рядом. Еду он тоже принесет вам».

Сын Сэнгээ ответил ему: «Это хорошо, если он присмотрит за лошадьми, но палатка нам не нужна, у нас есть мешки, и еды нам своей хватит на восемь дней», – и он указал на притороченные к седлам кожаные мешки.

Три дня пути по узким, извилистым, под низко нависшими скалами тропам были очень нелегкими, оба проводника часто совещались, какой путь выбрать, но потом очень гордились тем, что не были потеряны ни один воин и ни одна лошадь.

К вечеру третьего дня в лучах заходящего солнца все увидели сверху, как далеко внизу, между желтых стен, блеснула вытянутая лента.

«Это река Дзабхан, а вы пойдете туда, налево, в котловину Больших озер, – указал проводник, – но завтра утром мы спустимся к Большой дороге, а это четыре часа ходу, но уже на лошадях».

Уже в сумерках подошел широкий Амурсан к помощнику проводника, подведя к нему и лошадь его, и показал полусбитую подкову и поврежденное копыто. Амурсан объяснил жестами, что попробует что-нибудь сделать, а хозяин заволновался. Даже не дожидаясь ухода глухонемого, проводник подошел к своему товарищу: «Не бойся, мы подойдем к самому повороту на Большой дороге, а там сразу же увидим монголов, так что нам придется скакать не больше ста лошадиных мер, чтобы удрать от дэрбэтов, а монгольские лучники уже успеют сделать свою работу. Твоя лошадь выдержит. Идем, отдохнем, глухонемой что-нибудь сообразит».

Поздней ночью широкий воин, как чудовищный ночной зверь, прокрался в палатку главного сотенного. Стоящие рядом часовые сделали вид, что его не заметили. Уже через несколько минут эти двое выскользнули из палатки, бесшумно прошли в полной темноте и скрылись в палатке Цэрэн-хана, и опять часовые «не увидели» их. За несколько минут Цэрэн-хан все понял. Он приказал взять обоих; проводника, связав и заткнув рот, привести в палатку главного сотенного, помощника – сюда, но все это бесшумно, чтобы ни один из воинов не проснулся. «Говори», – приказал Цэрэн-хан упавшему на колени помощнику проводника. «Монголы ждут вас наверху – лучники и пешие, там есть удобные, короткие спуски на Большую дорогу, а на самой дороге за поворотом конные атакуют вас внезапно, почти сразу после обстрела и нападения сверху».

«Ты сможешь нас вывести вниз в другом месте, где нет засады?» – спросил главный сотенный. «Да, но лучше вместе с сыном Сэнгээ. Если вы оставите нас в живых, мы выведем весь отряд без потерь», – с жаром ответил молодой баит.

«Подожди, – остановил сотенного Цэрэн-хан, – у меня есть другой план». Ещё до восхода солнца отряд дэрбэтов, разделенный на две части, выступил в путь. Одна продолжила идти по верхней тропе, вторая спустилась вниз на Большую дорогу. Задолго до назначенного часа оба отряда появились на позиции монгольской засады. Нападение дэрбэтов было совершенно неожиданным и роковым для монголов. В короткой, яростной стычке дэрбэты потеряли всего несколько десятков воинов. Монголы были вырезаны полностью, дэрбэты пленных не брали, только лошадей.

«Мы отпускаем тебя, – сказал главный сотенный помощнику проводника, – а ты отвези этот подарок почтенному Сэнгээ, – и подал тому кожаный, крепко завязанный мешок с чем-то твердым и круглым, – смотри, не обмани нас. Ты ведь захочешь ещё водить отряды и караваны в горах, и мы всегда найдем тебя и не простим обмана. Скажи Сэнгээ, что Цэрэн-хан передает ему свое глубокое почтение. Ступай с миром».

Отряд дэрбэтов спустился в глубокую котловину Дзабхан-реки. Ему ещё предстояло пройти немалый путь в долине Больших озер до озера Хара-Нур, а, может быть, и до Хара-Ус-Нур.

Сонет 8

Паломники бредут безмолвным, черным стадом,

Слепые, нищие, безумцы, ползуны.

И Ангел сверху зрит сочувствующим взглядом,

А сбоку – острый взгляд с ухмылкой сатаны.

Надежда правит здесь. Святой источник рядом.

А в сирой жизни их – то страждущие дни.

Стенаний хор гремит неистовым обрядом.

Мадонна! Пред тобой убогие одни.

Обрубки рук и ног, безносые химеры,

Калеки всех мастей – все жадно чуда ждут.

И в этой обморочной, исступленной вере

В слезах к Твоим ногам, юродствуя, падут.

И, замерев пред ликом Пресвятой,

Потом вздохнут и поползут домой.

Новелла 8. Город тринадцати башен

Столь чудный город на крутых холмах,

Тринадцать башен и одна невеста,

В проулочках любовь одолевала страх,

Но после смерть все ставила на место.

1

Осенью 1472 года состоялась свадьба Катарины Деи Бианчини, восемнадцатилетней первой красавицы в Сан-Джиминьяно, а, может быть, и во всей Тоскане. Конечно, на свадебной церемонии присутствовало большое число местных гостей, знатных и знаменитых граждан, но мы здесь ограничимся только некоторыми именами, которые понадобятся нам в этой истории.

Это были Лоренцо ди Никколо Беромонте, архиепископ из Вольтерры, и его секретарь, юный красавец Мауриццио Пьяченца, богатые местные купцы отец и сын Лодовико и Арканджело Пикколини, затем известный поэт Марчелло Фоскари, который читал канцоны в честь прекрасной невесты, и музыкант Алессандро дель Фьоре, сладостно игравший на лютне и флейте, живописец Себастьяно Мартини, который уже задумал свою большую картину «Отдыхающая женщина» (лежащая на ложе из зеленых листьев Катарина Деи Бианчини).

Её жених Анджело дель Пьомбо, побледневший от неслыханного счастья, глаз не мог оторвать от юной красавицы, хотя и был чуть озабочен тем, что его лучший друг Антонио Росселини из соседнего городка Поггибонси опаздывал на свадьбу. Дело было в том, что его младшего брата Филиппо, страдавшего странной хронической болезнью, как раз в это время застал очередной приступ.

Однако, по большому счету, свадьба прошла великолепно, и все гости были очарованы прелестной невестой, пением, музыкой и танцами и, конечно же, замечательными едой и винами. Уже в конце немного подвыпивший поэт Марчелло Фоскари подошел к сияющей Катарине: «О, синьора, о чем же вы мечтаете сейчас?»

«О, любезный Марчелло, у меня теперь только одна мечта – поскорее избавиться от моей девственности, которая мне смертельно надоела, а после этого – только один Бог знает».

Уже через несколько недель после свадьбы архиепископ Лоренцо Беромонте забрал Анджело дель Пьомбо к себе на службу как своего представителя, потому что Анджело был человеком разумным, спокойным и самообладания выше среднего. Анджело был слишком смущен своим положением. С одной стороны, это была служба очень престижная, с хорошим заработком, с другой – она требовала частых и длительных отлучек, т. е. расставаний с женой.

За три года Анджело дель Пьомбо посещал неоднократно не только соседние города, как Сиена, Флоренция, Перуджа или Ассизи, но он ездил и в такие дальние места, как Болонья, Милан, даже в Венецию и, конечно, не один раз в Рим.

Нельзя сказать, чтобы жена его Катарина Деи Бианчини дель Пьомбо была уж очень опечалена, когда её муж уезжал из города, или была безмерно рада, когда он возвращался, но их жизнь и отношения были достаточно ровны и полны взаимного уважения.

Какие-то темные слухи все-таки носились вокруг юной сеньоры, но даже в таком небольшом городе, как Сан-Джиминьяно, конкретных доказательств чего-либо непристойного не было, а её красота, очарование, открытый веселый нрав не позволяли этим слухам приобрести какой-либо вес.

Люди часто видели её, мчащуюся на мощной широкогрудой кобыле по местным, заросшим густым кустарником холмам, и долго смотрели ей вслед, как проскакавшему чудесному ангелу или яростному демону.

Однажды она осторожно спускалась с крутого обрыва и неожиданно увидела внизу поджидавшего её всадника. Она знала, кто это, но сделала вид, что не знакома с ним.

– О, синьора, я никогда не видел таких красивых женщин, как вы, никогда. Не без причины Антонио тайно влюбился в вас.

– Благослови вас Господь, синьор, но зачем же вы выдаете чужие тайны?

– Антонио не чужой, он мой старший брат, и он очень преданный друг вашего мужа.

– Я вам очень благодарна, синьор.

– Скажите мне, синьора, ужель ваше искусство любви столь же высоко, как и ваша красота?

– О, поверьте мне, синьор, намного выше, – и она дернула поводья лошади.

Филиппо Росселини, невысокий, но очень сильный и ловкий охотник, никого и ничего не боялся. Он имел нрав дикого зверя, но был подвержен три-четыре раза в году по три-четыре дня приступам странной болезни. В такие моменты он становился очень агрессивным и опасным, и только его брат Антонио мог справиться с ним. В эти дни Филиппо держали в тайном домике в густой чаще леса.

В 1475 году неприятное событие потрясло город Сан-Джиминьяно. Осенью внезапно исчез молодой купец Арканджело Пикколини. Его тело обнаружили под старым мостом только через две недели. Как выяснилось, он был задушен, а его член был отрублен. Убийца не был найден, и причины убийства не выяснены. Через три месяца такая же злая судьба постигла музыканта Алессандро дель Фьоре, а поздней зимой, в феврале 1476-го то же самое случилось со старым купцом Лодовико Пикколини.

Город пребывал в великом унынии. И когда в мае 1476-го такая же участь постигла секретаря Мауриццио Пьяченца, даже прямое вмешательство архиепископа из Вольтерры не помогло разобраться в этих ужасах. Тот же стиль и та же неизвестность.

Были попытки связать эти убийства с супругами Пьомбо-Бианчини, но во всех случаях убийств Анджело был далеко от Сан-Джиминьяно. Катарина во всех этих расследованиях вела себя столь искренне, непринужденно и даже сердечно, что на допросах следователи и думать не могли, чтобы обвинить её в колдовстве или злых умыслах.

Осенью 1476 года сладкозвучный поэт Марчелло Фоскари уехал во Флоренцию, но он не добрался до этого города, и никто не видел его больше ни живым, ни мертвым.

Художник Себастьяно Мартини, который уже несколько лет работал над полотном «Отдыхающая женщина», на вопрос Катарины, когда он закончит, отвечал: «Я боюсь её закончить, потому что после этого со мною покончат».

Он завершил свою тёплую, чувственную картину в конце 1476 года и немедленно отправился к своему учителю в Сиену, но, как и Марчелло, до города не добрался и исчез навсегда.

С этого момента прекратились убийства в Сан-Джиминьяно столь же внезапно, как и начались, и три последующих года прошли в городе спокойно.

Но в сентябре 1479 года прелестная Катарина стала свидетельницей ужасающей сцены. Всегда задумчивый и преданный Антонио атаковал своего младшего брата именно во время приступа его странной болезни. В тот момент оба брата были подобны диким зверям. Вначале Антонио был легко ранен, но через несколько минут он нанес молодому Филиппо смертельный удар шпагой.

Полная ужаса Катарина в страхе ускакала в город и донесла об этом убийстве городской страже. Антонио был арестован и помещен в застенок в одной из башен города. Какое-то время он ждал там суда. Однако его лучший друг Анджело дель Пьомбо вернулся в Сан-Джиминьяно ещё до суда и в тот же день посетил узника в его башне. После недолгой и спокойной беседы Анджело выхватил кинжал и вонзил его в грудь Антонио. Тот умер мгновенно.

Даже под пытками и при допросе с пристрастием Анджело не проронил ни слова. В октябре 1479 года Анджело дель Пьомбо был казнен, и это случилось ровно семь лет спустя после его столь замечательной свадьбы.

Потрясающая красавица Катарина Деи Бианчини дель Пьомбо осталась одна, когда ей было всего двадцать пять лет. Её последующие следы затерялись в туманной истории Сан-Джиминьяно.

2

В 1979 году, т.е. пятьсот лет спустя после описываемых событий, в Сан-Джиминьяно производилась реконструкция старинного особняка на улице Виа ди Пиандорнелла. Архитектор Паоло Тамагни нашел в глубокой нише старинную запечатанную вазу, а внутри – рукопись. Несколько листов были повреждены, и в нескольких местах было очень трудно прочесть текст, но местный эксперт из центральной городской библиотеки Бенедетто Бартоло сумел воссоздать его практически полностью. Это были записи воспоминаний молодой дамы, и они оказались весьма любопытными.

«…Теперь, когда все они ушли в лучший мир, я помню каждого из них, различия в их любви, и для каждого из них нашлось местечко в моем сердце.

Почти все они спрашивали меня, как это я достигла столь высокого мастерства в любви в столь юном возрасте. Я думаю, что это мой талант, но я не знаю, от Бога ли это или от дьявола.

Арканджело Пикколини был очень застенчив и однообразен, не как его отец. В любви он знал очень немного, но был великодушен, и это мне нравилось. Он был молод, но знал, что такое уважение.

По контрасту с ним, его отец Лодовико был очень опытный и разнообразный любовник, шумный и жизнерадостный, хитрый и скупой. Он любил хорошее выдержанное вино, заставлял и меня выпить, и только после этого наслаждался любовью.

Музыкант Алессандро дель Фьоре любил играть на лютне до и после любви, и, по правде сказать, его игра всегда слишком сильно впечатляла меня, так что я даже прощала ему его предпочтение моей любви музыке.

Молодой секретарь архиепископа Мауриццио Пьяченца в любви был полностью мое создание. Я вылепила из этого птенца совершенного любовника, как скульптор, превращающий бесформенную глыбу в прекрасное тело, или как гончар, создающий из глины тончайшей красоты вазу. За три года он достиг высочайших успехов в искусстве любви.

Поэт Марчелло Фоскари читал сонеты и канцоны до, во время и после любовных игр. Он всегда начинал с Данте, продолжал Петрарку, Гвиттоне Д'Ареццо или Гвидо Кавальканти, но я всегда просила читать его собственные стихи. Перед каждой встречей он сочинял стих специально для меня и для этого дня, и был полон любовных фантазий.

Художник Себастьяно Мартини был человеком угрюмым, робким и очень набожным. Перед любовью он часто подолгу молился, и нередко мне нужно было приложить немало усилий, чтобы зажечь его, но в эти редкие моменты он становился жизнелюбивым и приятным партнером.

Но истинно я любила только одного человека – Антонио Росселини, и он любил только одну женщину – меня. Он был исключительно нежен со мной, очень чувственен и никогда не думал жениться на ком-либо. Он любил меня ещё до моей женитьбы с Анджело, но не имел смелости признаться в этом.

Самым сильным любовником и сластолюбцем, несомненно, был младший брат Антонио Филиппо. Мы встретились всего семь раз за пять лет. Он был яростен, ненасытен и неутомим, как дикий лев. Его фантазия не знала границ, и нередко он становился слишком агрессивен, как бешеный зверь или свирепый насильник. Иногда он причинял мне острую боль, и все же эти встречи были сладостны и незабываемы.

В конце каждого свидания он заставлял меня рассказывать в деталях мои любовные авантюры с другими и поведение каждого из моих любовников. После первого свидания я рассказала ему о молодом торговце Арканджело Пикколини, после второго – о музыканте Алессандро дель Фьоре, после третьего – о купце Лодовико Пикколини старшем, после четвертого – о секретаре архиепископа Мауриццио Пьяченца, после пятого – о поэте Марчелло Фоскари, после шестого – о художнике Себастьяно Мартини.

 Я знала, что не должна была рассказывать об этом, но он был так свиреп, что я боялась, что он убьет меня. Но, может быть, истина заключалась в том, что я не могла справиться с бесом, который сидел в моей душе.

При последней нашей встрече Филиппо рассказал мне, что он убедил старшего брата Антонио преодолеть его робость, порядочность и преданность Анджело и сблизиться со мною, потому что Филиппо был убежден, что я не отвергну страсть Антонио ко мне. И это было правдой. Но ещё более бесстыдным было то, что Филиппо с особым жаром поведал мне, что при моих свиданиях с Антонио в этом лесном домике он вовсе не покидал его, а взбирался на крышу и оттуда наблюдал все, что происходило на террасе. Он с усмешкой заметил, что наслаждался не менее, чем если бы был сам вместо Антонио. Я не очень переживала из-за этого, но спросила, знал ли об этом сам Антонио.

«Я думаю, он догадывался, хотя мы прямо об этом не говорили», – ответил он.

Возвращаясь из леса, я встретила Антонио. Наши лошади остановились одна напротив другой. Я не знаю, зачем я передала Антонио весь наш разговор с Филиппо. Антонио без слов захватил узду моей лошади, повернул её, и мы поскакали к лесному домику. Здесь, после короткого боя, Антонио убил Филиппо. Я думаю, тот же приступ болезни, который раз от раза случался с Филиппо, на сей раз произошел с Антонио.

В застенке одной из башен города Антонио во всем признался моему мужу Анджело на их первом же свидании и предупредил его, что он не выдержит пыток и будет вынужден все рассказать судьям. Анджело заколол Антонио и через короткое время был казнен.

А я потеряла мужа, потеряла всех моих любовников, я не потеряла только демона, сидящего во мне. Я осталась одна в этом городе с тринадцатью башнями».

– Обрати внимание, она почти ничего не пишет о своём муже и о его упорном молчании, – сказал архитектор Паоло Тамагни.

– Более загадочно, как она сумела сохранить в тайне все её любовные авантюры, в таком закрытом городе, и было ли это тайной для её мужа, – заметил библиотекарь Бенедетто Бартоло.

– Этого мы не узнаем никогда, но таковы были нравы в те времена, даже и в городке Сан-Джиминьяно.

Сонет 13

Я вам писал, что я уже давно

В психушке обустроился уютно.

Вниманьем обеспечен поминутно,

Врачуют, кормят, прямо как в кино.

Я вам писал, теперь уж помню смутно,

Что вас любил, как многим не дано,

И вы меня, как будто бы попутно,

И всех приятелей, так скажем, заодно.

Вам доверял, как в первый день творенья,

У ваших ног слыл преданным рабом,

Но за мои слепые откровенья

Устроен был в большой казенный дом.

На всем готовом и забот не знаю,

Но изредка и вас припоминаю.

Новелла 13. Слепая Зара

Здесь льется слов хрустальный ручеек,

И мир раскроется, как чудное виденье,

И красок трепетных проносится поток,

Но то реальности всего лишь отраженье.

«Я не знаю, как называется это место, но, если вы подниметесь на самый высокий холм, изумительный вид откроется перед вами.

Прежде всего – озеро! Воды его невероятно голубые, а поверхность застыла, как лезвие. Берега вокруг высоки и круты и заросли густым смешанным лесом, и только узкая желтая песчаная полоса пляжа протянулась вокруг, как яркая лента, между зеленым лесом и голубой водой.

Неширокая река впадает в озеро с левой стороны. За полкилометра до впадения она разделяется на два рукава, и узкий длинный остров покрыт низким кудрявым кустарником. Маленькая деревушка расположилась по обоим берегам реки. Белые домики с высокими, крутыми красными черепичными крышами живописно прижимаются к реке, и только узкая дорога отделяет их от воды. Дороги на каждом из берегов соединяются легким арочным мостом, предназначенным для пешеходов и конных подвод. Небольшая церковь со слишком высоким острым шпилем примостилась на левом берегу, и её оконные зелено-красно-голубые витражи играют с лучами заходящего солнца.

Широкая протока соединяет озеро с очаровательной лагуной с правой стороны, а за ней только холмы уходят за горизонт. Несколько десятков рыбачьих лодок чуть покачиваются в лагуне. Они привязаны к четырем длинным узким причалам, к которым со стороны долины подходит зеленая тропа».

Нет, это не был пейзаж, который мы видели с доктором Дьюровичем. Это был только один пример описания красот природы, который лился из губ слепой Зары, семнадцатилетней красавицы, чей голосок звучал, как хрустальный колокольчик или, лучше, как журчащий сбегающий ручеек. Зара родилась слепой и, конечно, никогда не видела ни захватывающих пейзажей, ни ярких красок, ни прекрасных вещей. Она не умела ни читать, ни писать, впрочем, как и её отец – местный кузнец, с которым она жила в одиноком маленьком домике на высоком крутом берегу реки Комарницы в двух километрах от небольшой деревни и в семи километрах от поселения Донья Буковица. Молодой пастух Вицко, тонкий, стройный, гибкий, как тростник, парень жил какое-то время рядом с ними в крошечной хижине. Кузнец дал ему кров и хлеб, и пастух пас за это их небольшое стадо коз в малой зеленой долине у излучины реки. А эта история началась с того, что приехал я по работе на несколько дней в Дубровник, где встретился со своим старинным приятелем Марко Дьюровичем.

– У нас есть один свободный день, – сказал он мне, – давай-ка подъедем к нашим соседям, полюбуемся потрясающими видами Черногории и послушаем сны слепой Зары. Это сто семь километров до городка Никсича, затем сорок семь километров до Савница, пятнадцать – до Доньи Буковицы и семь до деревушки вверх по берегу реки Комарницы. В тот же день к позднему вечеру мы вернемся домой.

– Кто эта слепая Зара?

–Уже скоро два года, как я слышу о снах или видениях слепой девочки, и местные жители верят, что душа её обитала во многих предыдущих жизнях в разных местах Земли, а ныне рассказывает она свои воспоминания губами этой бедной девочки. Её уже посещали врачи, психологи, психотерапевты, журналисты, религиозные служители и, конечно, туристы, даже зарубежные. Её отец начал брать деньги с посетителей, бросил тяжелую работу и скоро прилично улучшил свое жилье и их жизнь.

Мы поехали. В домике уже собрались несколько человек, но нас ждали. После рассказа Зары доктор Дьюрович спросил её, когда она начала видеть или воображать свои сны.

«Это случилось после моей первой любви с Вицко в зеленой долинке, где он пасет наших коз. Но я первая пришла к нему, и моя любовь вела меня по узкой петлистой тропе. Он сказал, что я очень красивая, а я заставила его любить меня, потому что я очень искусна в любви».

Так просто и открыто высказала свою чувственность слепая Зара.

Наш визит был завершен, и мы в тот же вечер вернулись в Дубровник.

Ещё перед возвращением мы познакомились с одним из посетителей, руководителем Общественного клуба в Донье Буковице, и он сказал нам:

– Вы знаете, я записал почти все её сны, у меня их десятки.

***

Только через семь лет я вспомнил снова о Заре. Я побывал в Дубровнике, и у меня опять выдался свободный день. Но моего приятеля уже не было там, как его не было нигде. Доктор Марко Дьюрович, светлой памяти, умер несколько лет назад, и я решился поехать один в ту деревушку на берегу реки Комарницы, ещё раз увидеть фантастические черногорские пейзажи и услышать журчащий голос слепой красавицы.

Без особых затруднений нашел я одинокий дом на крутом берегу, но он был пуст и заколочен, видимо, давно уже никто не жил в нем. Люди в деревне не захотели рассказать мне о судьбах слепой Зары, её отца и пастуха Вицко даже через столько лет. И тогда я вспомнил о человеке из Доньи Буковицы, который записывал сны Зары. Я поехал туда и нашел его в Общественном клубе. Мы сидели в его маленькой рабочей комнате; я поставил на стол бутылку белого сухого вина, выложил кусок козьего сыра, несколько помидоров, коробочку с черными маслинами, полпачки масла и небольшой каравай свежего ржаного хлеба. Мы ели и запивали вином, и человек поведал мне короткую и грустную историю.

«После вашего визита Зара рассказывала посетителям свои сны ещё более двух лет. Много людей слышали её красочные описания, верили в странствования её души и платили деньги её отцу. И тут начался конфликт между кузнецом и молодым пастухом. Уже после Зарин отец жаловался жителям деревни, что Вицко требовал у него свою долю заработков.

«Женись на Заре, и это будут наши общие семейные деньги», – отвечал ему кузнец.

Как никто не знал, откуда и отчего появился молодой пастух в их доме, так никто не понял, отчего и куда он исчез. Но однажды он просто сбежал.

Зара и её отец пришли в отчаяние. Тут выяснилось, что Зара беременна на третьем месяце, а было ей всего девятнадцать лет. Она ждала, что Вицко вернется, и продолжала ходить по узкой опасной тропе в маленькую долину у излучины реки. Но она перестала рассказывать свои странные прекрасные сны.

И после пяти месяцев ожидания она не выдержала. Однажды молодая слепая беременная женщина почти бегом ворвалась в центр деревни и в криках и рыданиях призналась ошеломленным жителям, что все её сны – это ложь.

Она не видела никаких снов, и душа её, конечно, не блуждала по миру. Все эти истории и описания – это всего лишь фантазии Вицко, который всякий раз рассказывал их по несколько раз, пока она не запоминала их наизусть.

В тот же день вернулась она домой, а потом опять побрела в долину у излучины Комарницы. Может быть, в этот раз она была не столь осторожна, да и большой тяжелый живот сильно мешал ей. Она сорвалась в глубокую пропасть реки Комарницы. Но я думаю, что это было не случайное падение. Несколько месяцев спустя от тоски умер её отец», – закончил свой рассказ человек из Доньи Буковицы.

В этот же вечер я вернулся в Дубровник.

***

Прошло ещё семь лет. Как-то был я по работе несколько дней в Загребе и в последний день зашел в Умьетницкий Павильон на площади Короля Томислава. Там уже несколько дней была открыта выставка начинающего приобретать известность художника В.М. В небольшом зале висело семнадцать картин, из которых большинство было пейзажи. Медленно переходил я от картины к картине, и мне нравились эти работы, особенно за яркие, сочные, живые краски.

Вдруг я замер. Знакомый пейзаж предстал передо мною. Темно-голубое озеро застыло между высоких, заросших лесом холмов. Слева неширокая разветвляющаяся на два рукава река впадает в озеро. Легкий изогнутый мост соединяет оба берега, на которых расположилась маленькая деревенька и церквушка с высоким шпилем. Справа широкая протока вытекает из озера в красивую лагуну, где рядами расположились рыбачьи лодки у узких длинных мостков.

Я не видел ранее этот пейзаж, но я помнил его до каждой детали. Ещё более потрясла меня последняя картина выставки. В маленькой долине у излучины реки сидела на земле прекрасная молодая женщина-девушка в светло-розовой блузке и темно-коричневой юбке, обняв руками колени и несколько подавшись вперед. Её нежное лицо как будто светилось излучаемым изнутри светом, но художник ещё добавил тонкий луч, который лился на него снаружи.

Но самое неожиданное заключалось в том, что это нежное, прекрасное, светящееся существо смотрело совершенно безжизненным взглядом широко открытых глаз.

Сбоку от картины висела маленькая табличка с надписью «Зара».

Я спросил служительницу, могу ли я увидеть художника.

«Конечно, он здесь, сегодня ведь последний день выставки. Видите, у выхода человек в черном».

Я подошел к стройному, тонкому, кажущемуся гибким, как тростник, художнику.

– Четырнадцать лет назад вы были очень красочным рассказчиком, сегодня вы не менее красочный живописец.

Он посмотрел на меня внимательно: «Благодарю вас».

Я вышел на площадь.